Learning to fly

Дерек не замечает, в какой момент это (то есть Стайлз в его руках) становится абсолютной нормой. Стайлз продолжает сопротивляться и недовольно фырчать, даже называет Дерека придурком (любой другой на его месте получил бы подзатыльник), но, тем не менее, весьма удобно располагается на его груди. Сегодня они смотрят — необычно для Стайлза — «Хатико». Вообще-то Дерек не находит ничего трогательного в этом фильме, нет, правда, но Стайлзу хотелось посмотреть, и кто Дерек такой, чтобы ему отказывать? Идёт сороковая минута фильма, когда Стайлз засыпает. Да, засыпает — прижавшись щекой к груди Дерека и обняв его обеими руками. Дерек чувствует себя неловко. Не то чтобы он против — Господи, он мечтал об этом с самого начала работы сиделкой, а Дерек присматривает за Стайлзом уже почти год. Просто Стайлз — красивый, весёлый, умный Стайлз — явно никогда не взглянет на Дерека так. И дело не в том, что он, Дерек, чем-то плох. Вовсе нет. Он не считает себя ни уродом, ни идиотом. Просто они со Стайлзом такие разные, такие бесконечно разные… — Дерек, ты слишком громко думаешь, — сонно бурчит Стайлз, и Дерек издаёт тихий смешок. Неуверенно проводит широкой ладонью по мягким коротким волосам парня, почти не веря в то, что делает это. Господи, Дерек никогда и ни с кем, кроме своей семьи, не был нежным. Но его отношение к Стайлзу напоминает отношение к фарфоровой статуэтке — слишком хрупкая, слишком прекрасная, чтобы марать её долгими прикосновениями, нет, только если самыми кончиками пальцев, чуть дыша, с той тщательностью, с какой создаёт своё детище художник. — Спи уже, — отзывается он, хмыкая. Стайлз что-то бурчит и слабо бьёт Дерека по груди — это не больно, ни капельки, скорее веселит. Дерек недовольно ворчит нечто вроде «Нашёл себе подушку» — признаваться в том, что ему это нравится до ужаса, не хочется. В конце концов, у Дерека Хейла тоже есть свои тайны. Лето приходит, ступая мягко и тихо. Теперь, в жару, можно возить Стайлза на прогулки, что Дерек и делает. Они гуляют в лесу, вдали от людского любопытства. Дерек иногда останавливается, поднимает с земли чем-то особенно понравившийся Стайлзу листик (иногда — нечто другое), и к концу прогулки на коленях у Стилински целая уйма даров природы. Дерек смеётся и интересуется: — Что ты будешь с этим делать? — Засушу и сохраню, послужат хорошими воспоминаниями, — задумчиво отзывается Стайлз. После этой прогулки он вообще весь молчаливый и тихий. И Дереку это не нравится. Но он ни о чём не спрашивает, потому что… уговор, о'кей? И то, что Стайлз спал у него на груди, не даёт Дереку никакого права вмешиваться в его жизнь. Потом ему приходится пропасть на пару недель. Шериф как раз берёт отпуск, чтобы побыть с сыном, а Дерека все две недели вообще нет в городе — дела, которые нужно улаживать. Он возвращается во второй половине июня — и сразу отправляется к Стайлзу. Дерек скучал. Нет, правда, жутко скучал. Наверное, он только за эти две недели наконец-то осознаёт, что даже не влюблён. Нет, влюблённость не бывает такой, не бывает, это уж точно. Слишком глубоко, слишком много, слишком ярко — слишком «слишком». Дерек не знает, как сказать об этом Стайлзу, и не уверен, что ему вообще нужно знать. Стайлз выглядит ещё костлявее. — Ты хоть ел? — тяжело вздохнув, спрашивает Дерек. Стайлз — молчаливо, что так несвойственно ему — пожимает плечами. Дерек подходит к нему, садится на корточки, глядя снизу вверх, и долго тянет: — Ста-а-а-айлз. — Знаешь, — говорит Стайлз растерянно и тихо, как будто бы сам не верит в то, что всё же не промолчал, — до этого я думал, что у меня есть ещё шанс, ну, знаешь, жить нормальной жизнью, как все нормальные, — он делает особенное ударение на этом слове, и Дерек сжимает зубы так, что ему больно, — люди. Видимо, нет. Дереку хочется надрать Стайлзу задницу за такие мысли. Вместо этого он спрашивает: — Что случилось? — У нас есть в школе одна девчонка, — Стайлз говорит медленно, кусая губы, и Дереку почти до невозможного сильно хочется его поцеловать, — Лидия Мартин. Я был в неё влюблён очень долго, — Дереку кажется, что его сердце сейчас провалится куда-то в район желудка, — и вчера решил спросить, как она ответила бы, предложи я ей отношения. Стайлз сжимает губы в тонкую полоску и отворачивается. Дерек молчит, даёт время на то, чтобы собраться. Он ещё не успел разуться с дороги, и в душной комнате в кроссовках ему жутко жарко. А ещё он предчувствует, что сейчас будет что-то вовсе не радостное. Это по лицу Стилински видно, по его взгляду. Как же Хейла задевает собственная беспомощность при виде таких взглядов! Задевает настолько, что хочется рычать. Стайлз прикрывает глаза и издаёт тихий смешок. Радости в нём — ни на грамм, и Дерек почти физически чувствует, как рвётся что-то внутри вперёд, к Стайлзу. — Она сказала, что я отличный парень, — говорит Стилински, рассеянно скользя пальцами по своей коленке, и криво улыбается. Дереку совсем не нравится такая его улыбка, потому что он-то помнит, как часто Стайлз вот так улыбался поначалу, сразу после потери способности ходить, — но не гожусь для отношений, потому что никому не захочется возиться с инвалидом. Стайлз прерывисто вздыхает и продолжает: — Чувак, это настолько дерьмово — чувствовать себя полнейшим неудачником, который никому не нужен просто потому, что, — он так зло взмахивает руками, указывая на свои ноги, укрытые пледом, что Дерек понимает всё без слов, — не имеет возможности быть нормальным! Чувак, я так хочу быть нормальным. Он сглатывает и замирает, глядя куда-то поверх плеча Дерека. В таком положении, с таким остекленевшим взглядом Стайлз похож на восковую куклу. Его руки — длинные худые руки с узкими запястьями и тонкими пальцами, руки, которые должны бы принадлежать какому-нибудь талантливому музыканту, но так неосмотрительно достались изломанному школьнику — чуть заметно подрагивают, его ногти впиваются в колени, будто Стайлз надеется таким образом что-то почувствовать, вернуть своим ногам возможность двигаться. Это хуже ножа. Дерек Хейл думает, что Лидия Мартин — редкостная сучка. Дерек Хейл думает, что Лидия Мартин даже не представляет, что она натворила, и, конечно же, даже вообразить себе не может, каким он, Стайлз, бывает, насколько он… Дерек даже мысленно не может подобрать определения. «Тварь, — думает Дерек, кусая губы и отчаянно раздумывая, что он, по сути, всего лишь сиделка, может сделать, чтобы выгнать это выражение из чужих глаз, — какая же тварь». Он не говорит этого вслух, правда. Он вообще неразговорчивый. Только, решившись на полное безумие, сжимает его холодные пальцы в своих ладонях и произносит, ловя потерянно-опустошённый взгляд медовых глаз: — Знаешь, Стайлз, может, ты действительно кое в чём отличаешься от других людей, но… — он всё же делает то, о чём так много думал: он тянется вперёд, легко и ненавязчиво касаясь губами губ Стайлза. Дерек ждёт, что сейчас его оттолкнут, но Стайлз только охает удивлённо, почти сразу же сдаваясь и прижимаясь к Хейлу, как будто ища тепла, и Дерек, хоть он и жмурится, готов поспорить, что на щеках Стилински сейчас пляшут пятна лихорадочного румянца. Он отстраняется долго, мучительно долго — только тогда, когда в лёгких уже не хватает воздуха, и грудь сковывает огненным обручем удушья. Он ждёт, что вот сейчас Стайлз скажет нечто вроде «Эй, чувак, это что вообще было?» или «Дерек, ты что, гей?»; если честно, Дерек даже к этому готов. По крайней мере, ему так кажется, а он, наверное, всё же неплохо себя знает для того, чтобы об этом судить. Но наступившее молчание бьёт по ушам, и Хейл почти жалеет, что Стайлз ничего не говорит. Стайлз, сидящий в этой своей коляске, выглядит до чёртиков уязвимым — уставший мальчик с синяками под глазами, худым телом и такой бледной тонкой кожей, что через неё на запястьях просвечивают вены. Дерек не знает, как можно назвать то иррациональное тепло, которое разгорается внутри при взгляде на Стайлза, но, пожалуй, это не имеет значения. — Я тебе нравлюсь? — ломко и тихо спрашивает Стайлз. Дерек не психолог, не знаток человеческой души, но даже он понимает, как это сейчас важно для Стилински. Он не отвечает: «Да». И не говорит, что это больше симпатии. Он сжимает чужие пальцы чуть сильнее и улыбается одними уголками губ. И Стайлз — худой, измученный собственными мыслями Стайлз, от вида потухшего взгляда которого у Дерека что-то болит в груди — улыбается в ответ. Это не начало отношений. Это просто надежда на их создание. Это даже не знак того, что Стайлзу теперь легче — всего лишь намёк на то, что Дерек может помочь ему почувствовать себя лучше, почувствовать себя нужным, а значит, полноценным. И Дерек чувствует себя окрылённым. В этот вечер он задерживается у Стайлза: они валяются на диване, по тысячному разу пересматривают «Мстителей» и болтают о всякой чепухе, а потом приходит шериф Стилински, заглядывает в комнату сына, который заливается смехом, прижимаясь к плечу Дерека, и Хейл замечает что-то очень странное, мелькнувшее во взгляде отца Стайлза. Но шериф ничего не говорит. Он кивает Дереку в знак приветствия и бесшумно прикрывает за собой дверь. Дерек не имеет ничего против — в конце концов, именно этот момент выбирает Стайлз для того, чтобы, закрыв глаза, устроиться головой на его плече.