Letters from war/Письма с войны

Ручка и лист бумаги лежали перед ней уже пятнадцать минут. Она не могла даже написать дату, зная, что, как только она выведет первое слово на бумаге, ей придется выполнять предписание доктора Хоппера. Она должна будет писать письма солдату, который уже не прочтет их. Это даже хуже, чем с картой Генри. Помимо своей воли, Реджина посмотрела на ящик, где хранила её, почувствовав, как сердце будто сжали тисками. Одно дело – поощрять наивную надежду в сыне, но она ведь взрослая женщина, чёрт возьми. Ей не нужно писать воображаемому другу, чтоб разобраться в своих чувствах. От этой мысли её охватил холодный ужас. Нет, Эмма не воображаемая. Она настоящая, самая настоящая. Она тёплая, и сильная, и нежная. И, даст Бог, она в безопасности. Хотя несколько дней назад брюнетка и сказала Генри совсем другое. Она снова увидела перепуганный взгляд Генри и закрыла глаза. Несколько дней Реджина только и думала об ужасе, отразившемся на его лице. О том, как он смотрел на мать так, будто та его предала. Неосознанно она взяла ручку и аккуратно вывела, сильно надавливая на бумагу. Декабрь 15, 2006. Эмма, Я… Реджина уронила ручку, не успев даже закончить мысль. Она вскочила, быстро качая головой. Она не может этого сделать. Это же безумие – писать мё… Женщина начала задыхаться. Воздух. Ей нужен воздух. Реджина наклонилась, опираясь ладонями на каминную полку, и глубоко дышала, хотя горло сжималось при каждом вдохе. Это всего лишь письмо. Она столько написала их за четыре года. Просто слова на бумаге. Непролитые слёзы обожгли глаза и, брюнетка прикрыла их тыльной стороной ладони, пока дрожащее дыхание рывками наполняло лёгкие кислородом. Она не обязана быть «в порядке», напомнила Реджина самой себе, хотя привычный внутренний голос сменился другим, подозрительно похожим на голос доктора Хоппера. Не сегодня. Им не обязательно прощаться сегодня. -------------------------------------------------------------------------------------------------------------- Через несколько дней Реджина попробовала снова, на этот раз относительно легко написав приветствие. После этого она замерла, глядя на лист, не в силах найти нужные слова. Воображение тут же нарисовало образ Эммы. Блондинка, ухмыляясь, сидела на диване. «Это всего лишь я, Реджина. Я не кусаюсь», – сказала бы Свон. И, конечно же, нахально подмигнула бы. Перо ручки опустилось на следующую строку, и Реджина написала: Декабрь 18, 2006. Дорогая Эмма, Я так давно не писала этого, и сейчас я не знаю, с чего начать. Я даже не знаю, зачем делаю это. Доктор Хоппер сказал, что это поможет, но я не понимаю, каким образом. Это ведь просто слова на бумаге. Я разговариваю сама с собой. Хотя мысленно я слышу твой голос. Как будто ты меня дразнишь, но это забавно отчасти. И я скучаю по тебе. Реджина. -------------------------------------------------------------------------------------------------------------- Пришло Рождество, и Генри, как всегда, упрямился, не желая идти в кровать. И предупреждение, что Санта к ним не придет, если Генри сейчас же не ляжет спать, подействовало на пятилетнего мальчика куда хуже, чем раньше. - Он не всегда приносит то, что хочешь, – обронил он и неохотно поплёлся в спальню. Лампочки на тапочках с оленями загорались при каждом шаге. Реджина хотела отчитать сына, но он был прав. Легендарный старик не может творить чудеса. Рождество, тем не менее, прошло приятно. К ним забежала тётя Кэт и принесла имбирных пряников для Генри и ромовую бабу для Реджины. Миллс увидела чемодан на переднем сиденье седана и поняла, что Кэтрин уезжает на праздники, предоставив Дэвида самому себе. Реджина чувствовала, что должна спросить Кэтрин об этом, но как она может спрашивать, если сама почти весь год всячески избегала друзей. Реджина наблюдала, как сменяют друг друга даты на календаре, отмечая, что настроение у неё меняется так быстро, что она даже не успевает среагировать на эти эмоциональные скачки. Вечером 28-го, когда Генри уже спал в детской, брюнетка сидела на кухне, поедая ромовую бабу. В десерте было больше рома, чем теста. Нет, она не из тех, кто «заедает» стрессы, но раз или два ей приходилось топить горе в алкоголе. Так что ромовая баба – идеальный вариант. Покончив с ней, Реджина решила перейти к чему-нибудь покрепче и, схватив первую же подвернувшуюся под руку бутылку («Абсолют», оставшийся в холодильнике после того девичника), вышла из кухни. Она не хочет здесь оставаться, кухня напоминает ей об Эмме. И кабинет. И гостиная. И любая комната в доме. Выбора не оставалось, и Реджина села на нижнюю ступеньку лестницы, делая приличный глоток из стакана, который сжимала в руке. Она согнулась пополам, подтягивая колени к подбородку, плечи вздрагивали, дышать было трудно, и вдохи были рваными и прерывистыми. Это реальность. Это её жизнь, похожая на бесконечный кошмар. Это не жестокий розыгрыш. Не другой мир. - Ты оглянуться не успеешь, как я вернусь. - Ёбанная лгунья! – прошипела Реджина сквозь зубы. Из глаз потекли яростные слёзы. – Прошел год, грёбанный год! Миллс подняла заплаканное лицо, макияж поплыл, оставляя разводы на щеках. Она снова щедро наполнила стакан. И еще раз. И еще. Следующий глоток она отхлебнула прямо из бутылки и, не заботясь о том, чтоб как следует закрутить крышку, оставила выпивку у подножья лестницы и встала. - Весёлого мне Рождества, – горько бросила брюнетка. - Да, весёлого, – невнятно пробормотала она, решительно, хотя и нетвёрдой походкой направляясь к столу. – Какой замечательный Новый год. Ящик стола не двигался, но пространственное зрение уже подводило её. Наконец, Реджине удалось его открыть, и, нашарив ручку и клочок бумаги, она отклонилась назад, чтоб опереться на стену спиной, но, не рассчитав, промахнулась. Брюнетка упала на деревянный пол с глухим стуком, от неожиданности даже не почувствовав боли в крестце и пояснице. Приглушенный смех эхом прокатился по прихожей, хриплое хихиканье переросло в неистовый хохот. Ей нужно ещё выпить, но кто, черт подери, поставил эту долбаную бутылку так далеко? Досадуя на этого придурка, она закатила глаза и, согнув ноги в коленях, положила на них лист бумаги. Миллс быстро писала, выводя строчки, полные ярости: - Женщине, укравшей моё сердце, – громко произнесла она. – Катись к чёрту! Последнюю фразу Реджина подчеркнула дважды, прорвав бумагу; на штанах от пижамы остались следы чернил, но женщина продолжала писать, не обращая на это внимания. И каждое слово сопровождалось рвущимся с губ рычанием… Сегодня ты бросила меня. Ты бросила меня и послала какого-то второсортного солдата, чью жизнь, видимо, считала ценнее своей собственной, сказать мне, что ты больше не вернёшься. Тебе даже не хватило порядочности, чтоб самой сказать мне! - Идиотка! – выдохнула Реджина и раздраженно заворчала, осознав, что на мягких коленях писать неудобно. Она вслепую потянулась к столу, смахнув на пол счета, ключи и мелкие игрушки, и нащупала журнал. Доктор хотел, чтоб я тебе писала? Так тому и быть! Год. Прошел год. Ни звонка. Ни записки. Ни даже ёбаной телеграммы! Я думала, что тебе здесь нравится. Я ждала тебя. Генри ждал тебя. А ты так и не вернулась, потому что тебе нужно было уехать и непременно проявить свой идиотский альтруизм. Стать долбаным Спасителем! Почему Нил живет и здравствует, а ты стала той, кто вытащил короткую спичку? Что? Потому что ты женщина, и тебе нужно было показать себя? Или потому что у него семья? Но у тебя тоже есть семья! Пойми ты это своей твердолобой башкой! Почему ты не могла хотя бы раз подумать о себе? Сколько раз ты обещала мне беречь себя и быть осторожной? У тебя были люди, которые ждут тебя. Ты не можешь просто появиться в нашей жизни, заявить, что любишь нас, а потом внезапно исчезнуть. Это нечестно, Эмма Свон! Так не делается. Ты должна была вернуться! Ты не можешь вот так бросить нас! Господи, да как ты смеешь? Я любила тебя. Я люблю тебя, разве это для тебя ничего не значит? Это больно. Каждый день я просыпаюсь, и всё напоминает мне о твоей дурацкой физиономии. - Я могу сказать тебе только одно, – процедила Реджина сквозь зубы. Скомкав бумагу, она зашвырнула письмо на другой конец комнаты вместе с ручкой и журналом. Ручка с пластмассовым звуком стукнула об пол, журнал шлепнулся, пошелестев страницами. Вся ярость и боль, терзавшие Реджину, вырвались на свободу всхлипами и хриплыми рыданиями. Брюнетка плакала, лёжа на полу. -------------------------------------------------------------------------------------------------------------- Организм разбудил Реджину ровно в шесть утра, и к черту похмелье. Она не помнила, как перебралась на диван и, судя по остаткам текилы в бутылке, вряд ли вспомнит в ближайшее время. Шелковая футболка совсем не защищала от утренней прохлады, и кожа покрылась мурашками, когда женщина села и выпрямилась, хрустнув позвонками в спине и шее. Она больше никогда не будет пить. Взяв бутылку, она отнесла её в кабинет и поставила в бар, а затем отправилась проверить Генри. Честно говоря, он соня, но, не дай бог, проснётся раньше обычного и увидит что-нибудь, что его напугает. По пути брюнетка наступила на что-то колючее, сплющившееся под её весом. Ручка застряла между столбиками перил, раскрытый журнал валялся посреди комнаты. Реджина прищурилась. Убрав ногу, она подняла с пола бумажный комок. Когда Миллс развернула его, её глаза широко распахнулись. Чувство вины, тяжелое, как кирпич, придавило её, ухнув куда-то в живот, когда она прочитала слова, небрежно написанные её собственной рукой. О чем она думала прошлой ночью? Если б Эмма прочитала это… Реджина метнулась к столу, резко развернувшись на полпути, чтобы поднять ручку. После этого она нашла в столе еще один клочок бумаги и нацарапала так торопливо, что, даже несмотря на то, что брюнетка была трезва, ручка всё равно брызгала чернилами: Эмма, мне так жаль. Прости. Я совсем не думала того, что сказала тебе прошлой ночью. Это не твоя вина. Ты ни в чем не виновата. Я так сильно люблю тебя. Просто, пожалуйста… Пожалуйста, возвращайся домой. -------------------------------------------------------------------------------------------------------------- Следующее письмо Реджина писала под внимательным взглядом доктора Хоппера четыре дня спустя. Она была трезвой и ясно мыслила, и, хотя из письма не получилось вдохновляющего сонета, этого было достаточно. Январь 2, 2007. Эмма, Доктор Хоппер смотрит, как я пишу это, так что, обещаю, я не стану снова кричать на тебя. Видимо, он больше не доверяет мне самой писать эти письма. Он настаивает на том, что мы должны поговорить по душам, что это поможет. Начался новый год, и я обещала Генри и самой себе, что стану лучше. Забавно. Я уже слышу, как ты говоришь, что я «офигенная», но, сказать по правде, последнее время я вовсе не была офигенной. Ты стала первой, кого я впустила в свою жизнь за очень долгое время, и я никогда не забуду этого. Я не знаю, где ты. Не знаю, жива ты или умерла. Не знаю, суждено ли мне увидеть тебя снова. Я многого не знаю. И мне не нравится не знать. Это пугает меня. И меня всё еще пугает, что тебя нет так долго. Я никогда не зависела от других, но с тобой всё по-другому. Не знаю, как, но ты стала моим лучшим другом. И хотя мы часто это друг другу говорили, сейчас я жалею, что не могу сказать это ещё раз. Я хотела бы снова увидеть тебя. Хотела бы ещё раз поцеловать. Обнять. Увидеть, как ты играешь с Генри. Он тоже по тебе скучает. Наверное, он бы скучал еще сильнее, но это невозможно. Я упоминала доктора Хоппера. Он помогает мне справиться с моей скорбью. Ненавижу это слово. Оно намекает, что ты больше не вернёшься, а я ужасно хочу верить, что однажды я открою входную дверь и увижу тебя, стоящую на пороге. И эта вера всегда будет жить в глубине моего сердца, но сейчас мне нужно научиться жить, не видя повсюду твой призрак. Я должна описать одно наше счастливое воспоминание и объяснить, почему оно счастливое. Трудно выбрать какое-то одно. Я никогда еще столько не улыбалась, как в то время, когда мы с тобой и Генри были втроём. Но помнишь тот день, когда мы покупали Генри школьные принадлежности? Ты так боялась, когда просила меня об этом. Ты помогала Генри примерить новые кроссовки, пока я ушла за джинсами. И когда я вернулась, увидела, что Генри сидит на стуле, а ты стоишь перед ним на коленях, он баловался и совал ногу тебе в лицо, а ты кривилась и говорила, что у него ноги воняют. И вы хохотали, и всё повторялось сначала. Это было здорово. Идеально. Я всегда знала, что ты часть нашей семьи, но я жалею, что мы не успели закрепить это. Думаю, что, может быть, тебе тоже этого хотелось. Люблю. Реджина. -------------------------------------------------------------------------------------------------------------- Реджина решила, что будет писать Эмме раз в неделю, и сначала каждое письмо давалось ей с трудом. Сколько раз она могла сказать блондинке, что любит? Что скучает по ней и ждет её домой? Сколько не скажи, этого недостаточно, и женщина повторяла это в каждом письме. Но однажды, февральским утром, после сна, настолько яркого и живого, что в ней проснулись желания, Миллс написала Эмме вне графика. Хотя Реджина была уверена, что доктор не стал бы её винить. Всё еще чувствуя в теле отголоски ощущений, видя перед глазами обрывки сна, брюнетка написала: Я скучаю по твоим прикосновениям, Эмма. По тому, как ты клала руку мне на спину, когда мы гуляли, и слегка поворачивалась ко мне, готовая защитить, хоть от нападения, хоть от брызг из лужи. Мы сидели на диване в гостиной, прижавшись друг к другу, и ты была такой крепкой, такой надёжной. Я не очень люблю выставлять чувства напоказ, но наши руки соединялись сами собой, когда я вела тебя из кухни в комнату или когда ты встречала меня с работы, и мы шли домой. Но больше всего я скучаю по твоим поцелуям. По той улыбке, которая появлялась на твоих губах за полсекунды до того, как они касались моих. Видя эту улыбку, я трепетала от счастья. Даже сейчас ко мне сложно найти подход, и я не переставала удивляться, что могу сделать тебя счастливой. Что ты счастлива целовать меня. -------------------------------------------------------------------------------------------------------------- Это письмо стало неким толчком, после которого Реджина начала писать Эмме не только по субботам. Всякий раз, когда в её жизни происходило что-нибудь, чем ей хотелось поделиться, она рассказывала об этом своему незримому солдату. О том, что у Генри выпал зуб. О том, что сегодня она приготовила лазанью и, пожалуй, оставила бы кусочек для Свон. В день святого Валентина Реджина написала на листе с оттиском розы. У Генри начались весенние каникулы, и они на неделю превратили гостиную в крепость. И самое важное, они, черт подери, оба ужасно по ней скучают. Коробка, спрятанная на верхней полке книжного шкафа, стоящего в кабинете в их доме, хранила тайну этих писем. От чужих глаз её скрывали рамки с фотографиями. На первом снимке они с Генри вдвоем, на втором Реджине пятнадцать, она злится, но вежливо улыбается в камеру, стоя между матерью и отцом. Миллс писала письма почти каждый день. Можно сказать, что в каком-то смысле у неё появилась зависимость, хотя Реджина, конечно, не употребляла этого слова во время сеансов с Арчи. Успокаивающе, полезно – такие определения подходили больше. Потому что, пока она пишет, можно притвориться, что когда-нибудь все письма, спрятанные в коробке на верхней полке, будут прочитаны адресатом, что однажды она получит ответ. Это безумие, и Реджина это знает, но сейчас это всё, что у неё есть. Апрель 7, 2007. Любимая, Генри скоро исполнится шесть. Удивительно, правда? И ужасно. И даже офигенно. Да, ты права, это звучит лучше из твоих уст. Я вспоминаю, как впервые принесла его домой. Ему едва исполнилось шесть недель, я держала его на руках, и он был таким маленьким. На секунду мне подумалось, что я совершила величайшую ошибку в жизни, потому что кто я такая, чтоб думать, что я смогу вырастить ребёнка? Поверить не могу, что это могло прийти мне в голову, потому что Генри – лучшее, что случилось со мной в жизни. Он растет. На прошлой неделе он пришел домой и заявил, что у него появилась девушка. Я чуть инфаркт не получила. «Она – друг, который девочка», и они делятся друг с другом печеньем, но не ходят за ручку, потому что «это же фу-у». Он спрашивает о тебе. Всё время. В большинстве случаев я не знаю, что ему сказать. Он просто упоминает твоё имя, говоря, что тебе нравится это или ты сказала то. Не знаю, понимает ли Генри, что происходит, но завидую его наивности. Я хотела бы, чтоб ты была с нами. Где бы ты ни была, я люблю тебя. Твоя семья любит тебя. Реджина сложила письмо и запечатала конверт, как и все предыдущие, поцелуем – более крепким, чем любые печати. Написав свой адрес в левом верхнем углу, а по центру по привычке, конечно, адрес части Эммы, она с тяжелым вздохом отправила письмо «домой», в коробку. В дверь постучали. Её сердце давно перестало пропускать удары, надеясь на возвращение Эммы, но, тем не менее, Реджина поспешила к двери, потому что у Генри была привычка честно отвечать всем, что она дома, даже когда сама брюнетка предпочла бы скрыть своё присутствие. К счастью, утром они ходили собирать яблоки, и теперь, устав от этого занятия, её сын дремал у себя в комнате. Так что Реджина, удивленная вторжением, могла посмотреть, кто там. Реджина открыла дверь. На пороге стоял чисто выбритый Август с мальчишеской улыбкой на лице, здоровенной сумкой в одной руке, коробкой в другой и туго набитым рюкзаком за плечами. Она удивлённо посмотрела на мужчину, которого не видела больше года, но тут её взгляд привлёк жёлтый промельк за его спиной. На дорожке был припаркован жук Эммы. Нет. Не может быть. Реджина пропустила вдох, ошеломленно глядя на автомобиль, и повернулась к Августу, ожидая объяснений. Ему хватило вежливости натянуть на лицо извиняющееся выражение, когда, кивнув на дверь, он спросил: - Можно войти? Миллс молча отступила, пропуская его. Бут поставил сумку, коробку и рюкзак у подножья лестницы, повернулся, раскрыв объятия, и с надеждой посмотрел на брюнетку. Та холодно смотрела на него, скрестив руки на груди. Пауза затянулась достаточно, чтобы Август начал нерешительно опускать руки. Прекращая его страдания, Реджина закатила глаза и шагнула к нему, позволяя обнять себя: - Что ты здесь делаешь? - Я же не мог пропустить день рождения своего любимого племянника. - Ты вернулся, – в голосе брюнетки прозвучало нерешительное удивление. Он кивнул и, поцеловав её в лоб, нагнулся, чтобы открыть коробку: - Я слишком сильно по вам, ребята, скучал. - Жук, Август? – голос был напряженным, хотя она приказывала себе успокоиться. Дыши, Реджина, как всегда напоминал доктор Хоппер. Не забывай дышать. - Я не мог его там оставить, – пробормотал Август. – Может, Генри будет на нем ездить, когда ему исполнится шестнадцать. - На этом чудовище? – с нежностью переспросила Реджина. Она прищурилась, когда Бут открыл коробку, и из неё выскочил очень знакомый черно-белый кот. – Это что… - Его я тоже не мог оставить, – Фигаро потерся об ноги Августа, и, подняв кота, бывший сержант протянул его хозяйке дома, у которой на лице читалась смесь веселья и ужаса. – Я его не украл. Выкупил у миссис Привитерра. И сделал ему прививки и всё такое. - Чем ты занимаешься, Август? – брюнетка помогла ему поднять рюкзак. – Где ты был? - Путешествовал, – откликнулся он, отпуская кота исследовать новые владения, – собирал материал для книги. - Ты пишешь книгу, – бесстрастно повторила женщина. Он рылся в рюкзаке, который держала Реджина, и она не смогла не заметить рукав знакомой красной кожаной куртки. Август достал пачку открыток. Они поменялись, и Реджина с любопытством разглядывала открытки. Те, что Август присылал в прошлом году, были другими. А эти были похожи одна на другую, и почти все были не подписаны, ну, если бы Реджина не знала Августа лучше, она бы посчитала, что он путешествовал бездумно, как будто для галочки. Таиланд. Германия. Сирия. Ванкувер. Таллахасси. Случайные места, видимо, никак не связанные между собой. - В своём путешествии ты нашел то, что искал? - Нет, – Август угрюмо пожал плечами, взъерошив волосы. Миллс с любопытством глянула на него. Обычно уверенный в себе до самодовольства, сейчас мужчина смешался под её стальным взглядом. – Я думаю, Эмма жива. - Август, – со сдержанным вздохом она кивнула головой в сторону и, поднявшись по ступенькам, пошла на кухню. Сердце громко стучало в ушах. «Отпусти», – советовал ей голос Арчи, но голос Эммы, зовущий её по имени, звучал куда громче и отчетливее. - Услышь меня, – Бут поспешил за ней. – Я разговаривал с людьми. Её тела ещё не нашли. - Ещё, – насмешливо повторила она, положив открытки на разделяющий их островок и прислоняясь спиной к раковине. – Мне от этого должно быть легче? - Да, – он, не моргая, смотрел на женщину, решительно сжав челюсти. – Если б она лежала где-нибудь в больнице, - он наклонился, опираясь ладонями на стойку, – если б её нашли в какой-нибудь канаве, кто-нибудь опознал бы её. Воображение нарисовало Эмму, уклоняющуюся от пуль, как супергерой, которым её считал Генри, и на кратчайший миг Реджина посмела надеяться. - Она жива? - Думаю, да. - Август, мне нужно что-то точнее твоих «думаю». Когда… если её найдут, тебе сообщат первому, так? Он помрачнел и уставился на мраморную столешницу: - Надеюсь, что да. - Надеешься. - Я же ей не совсем родня. Знаешь, скольких людей мне нужно было напрячь, чтоб её отпустили тогда в Бостон? – Август обогнул стойку, зажав Реджину в угол. – Это неважно. Она всё еще где-то там, Реджина. Ты должна верить. Я верю. Хочу верить. Что она могла ответить? Что готова прыгнуть в самолет и отправится искать Эмму через огонь и воду? Что готова хоть в ад спуститься? Что-то подсказывало ей, что Август примерно этим и занимался в своём путешествии. И вернулся с предположениями и слепой верой. То есть с тем же, с чем уезжал. - Я не могу, – прошептала она и подняла руку, не дав мужчине заговорить. Реджина круговыми движениями помассировала лоб, чтоб унять угнездившуюся между глаз боль. Её раздирали противоречивые мысли и чувства. – Август, весь последний год я ждала, что она вернётся. Ждала так сильно, что это ожидание практически парализовало меня. И только недавно в мою жизнь начало возвращаться ощущение нормальности. - Так что, - Август был в ярости, – ты просто сдашься? - Я должна двигаться дальше, – мантра, которую она повторяла себе каждое утро, осталась без ответа, хотя Миллс была готова услышать шквал упрёков. Август даже не успел придумать контраргумент, когда на кухне раздался детский голосок, заставивший обоих взрослых повернуться: - Дядя Август? - взъерошенный Генри сонно тёр кулачком глаза, стоя в дверях кухни. В другой руке он крепко держал Рекса, и драконий хвост волочился по земле. Август просиял и присел, протягивая ему руки: - Эй, приятель. Генри бросился к нему и крепко обнял за шею. - Ты такой большой, – Август отклонился назад, слегка сжав его ручку. – Боже, ты, что, качался, пока меня не было? Генри хихикнул и напряг руку, как учил его дядя, но потом его личико погрустнело, он наклонился к Августу и громко прошептал: - Эмма теперь стала ангелом. Бут нахмурился, глядя на малыша. Он посмотрел на Реджину, но та отвела глаза. Снова повернувшись к Генри, он обнял его: - Она всегда им была, – подняв ребенка на руки, он усадил его на стойку. – Ты разве не знал? Я стал киборгом, но крылья достались Эмме. - Нет, – Генри настойчиво покачал головой. – Эмма говорила, что она, как Невидимая леди. Август озадаченно нахмурился и оглянулся на Реджину, ожидая поддержки, но брюнетка всё еще стояла, опустив голову и глядя на стойку. - Она может становиться невидимой, – вдруг глаза Генри загорелись, и он посмотрел на мать. – Мамочка, Эмма просто невидимая! Она здесь, правда?! Реджина посмотрела на мальчишек и грустно улыбнулась. Где-то у ног раздалось громкое «Мяу!», Фигаро запрыгнул на стойку и, урча, начал ластиться к Генри. Реджина была благодарна коту за то, что ей не пришлось отвечать сыну. - Фиг’ро! – воскликнул Генри, сжимая кота в объятиях, которые тот терпел целую секунду прежде, чем убежать. Вздохнув, Реджина пригладила ладонью непослушные волосы Генри: - Почему бы тебе не отвести дядю Августа в комнату для гостей? Он немного поживёт с нами. -------------------------------------------------------------------------------------------------------------- Реджина не удивилась, когда «немного» превратилось во временное обитание под одной крышей. Присутствие дяди Августа радовало Генри, поскольку теперь, когда он приходил из школы, у него всегда было, с кем поиграть. Что касается Реджины, то она отчаянно радовалась тому, что внимание сына теперь занято дядей. Это принесло ей облегчение. Правду сказать, Август привез мальчику безумный подарок на день рождения – скейтборд. Когда Реджина многозначительно посмотрела на него, сержант закатил глаза и извлёк из сумки шлем, налокотники, наколенники и запястья. Её попытки убедить Бута, что Генри еще слишком мал для такого подарка, пропали втуне, и на следующее утро дядюшка и племянник отправились гулять, прихватив скейт. Август получил знатный нагоняй и несколько тычков в плечо за то, что Генри упал и рассек губу, попытавшись проехаться самостоятельно. Реджину удивляло то, что Август стал частью жизни Сторибрука так же быстро и легко, как Эмма. Наверное, в доме, где они встретились, была волшебная вода, и испивший её получал способность быстро адаптироваться к новым условиям. Хотя, опять же, что Эмма, что Август – оба кочевники, по натуре. Должно быть, умение быстро привыкать к обстановке – их сильная сторона. Ко всеобщему удивлению, Август проявил недюжинный талант воспитателя, и вскоре забирать Генри из школы и сидеть с ним стало почти его работой. Он развлекал мальчишку, иногда водил его в кафе, где Генри дразнил их с Руби «женихом и невестой», а потом возвращался домой, и они ждали Реджину к ужину. Это было привычно, знакомо, и Реджина была благодарна за то, что в её жизни, наконец, появилось хоть что-то постоянное. Возвращаясь с работы по вечерам, она знала, что Август будет дома, и когда мужчина рано утром уходил в спортзал, она знала, что он вернётся. Его присутствие в особняке вызывало массу вопросов у Тины и Кэтрин. Может быть, ей удалось бы почувствовать себя более непринужденно в компании подруг, но, после того, как девушки в буквальном смысле начинали допрашивать её при каждой встрече, после бесконечных «Как ты? Как Генри?» и, наконец, «Почему Август живет у тебя?» сама мысль об очередном девичнике напрягала Реджину. Тем более, что на последний вопрос брюнетка могла ответить только: «Ему нужно было где-то пожить». В обмен на её гостеприимство Август освободил Реджину от необходимости ходить за продуктами. Когда бы она ни открыла холодильник, на полках всегда можно было найти свежие продукты. И иногда, возвращаясь из ратуши, Реджина находила мужчин на кухне. Август с кухонным полотенцем на плече колдовал над духовкой, из его плеера негромко доносились арии из итальянских опер, а Генри сидел на столешнице, читая уже девятнадцатую книжку своего уровня (он очень гордился тем, что читает лучше всех в классе). По дому разносились ароматы итальянских специй, или индийского карри, или немецкого шницеля. Реджина была права, в своих странствиях Август научился прекрасно готовить, и она с удовольствием отдавала кухню в его полное распоряжение, когда он вызывался побыть поваром. Он не Эмма. И конечно хорошо, что не нужно учить Августа готовить и беспокоиться, что он спалит дом. Но учить Эмму было забавно. Как она радовалась, когда Реджина хвалила её, как жмурилась от удовольствия, пробуя что-нибудь. Иногда блондинка просто сидела на кухне, наблюдая, как брюнетка порхает от холодильника к стойке, но, чаще всего, они с Генри убегали играть. Играть значило, что оба найдут способ чем-нибудь по уши перемазаться, например, разрисуют лица мукой. Миллс вспомнила, как Эмма стояла, близко склонившись к ней, с мучной звездой вокруг глаза. Зелёные глаза смотрели пристально и удивленно. Девушка дышала так, будто только что бежала куда-то. Между ними искрил воздух. - Тебе не нравятся «Kiss»? - Да нет, просто я предпочитаю другие поцелуи. Она заставила память замолчать, напоминая себе, что это прошлое, а ей теперь лучше, и она должна создавать новые воспоминания. Ни Август, ни Реджина не говорили о том, как долго он останется в особняке. И когда Миллс поймала его на просмотре объявлений о съёме и продаже жилья, её глубоко укоренившееся беспокойство вырвалось наружу, подобно всполохам пламени: - Что это, черт подери, такое?! – рявкнула она, влетев в столовую. - Мамочка! – ахнул вошедший за ней Генри. – Это же ругательное слово! На лице у Реджины отражались гнев и разочарование, но она глубоко вздохнула и, повернувшись к Генри, наклонилась к нему: - Знаю, солнышко. Извини меня, пожалуйста. Можешь пойти наверх и переодеться в плавки? Мальчик охотно кивнул и убежал в детскую, оставив на кухне едва не дымящуюся от гнева Реджину и озадаченного Августа. Судя по лицу сержанта, он не был уверен, что натворил на этот раз, но ему явно хотелось убежать вслед за шестилетним пацаном и спрятаться в спальне. Мужчина сидел за кофейным столиком, подперев голову руками, перед ним лежала газета. Он недоуменно поднял брови: - Что? - Это! – прошипела брюнетка, схватив газету со стола, и тут же с презрением бросила её обратно. На неё насмешливо смотрели несколько обведенных объявлений. Август озадаченно поскрёб затылок: - Газета? Она закатила глаза: - Я вижу, что газета, мистер Бут. - Мистер Бут? – поразился Август – Реджина, какого… - Ты вообще собирался мне сообщить, что переезжаешь? - Господи, Реджина, – фыркнул он, разглаживая газетные страницы. – Я ведь даже еще жилья подходящего не нашел. - Ты обещал Генри научить его играть в футбол. И кто будет забирать его из школы, когда закончатся каникулы? Август поморщился и, подняв руку, встал, собираясь с мыслями: - А кто забирал его, пока я не приехал? - Не в этом дело! - Я смогу присматривать за Генри, даже если стану жить на другом конце города. Ты, правда, из-за этого на меня злишься? Не думала же ты, что я останусь жить в твоей комнате для гостей? - Ну, с тех пор, как ты появился у моей двери, я не знаю, чего ожидать. - Реджина, я ценю то, что ты приняла меня. И я люблю и тебя, и мальчишку, но мне нужно собственное пространство. - Отлично! – она схватила газету и бросила ему в грудь. – Уходи. Это у тебя получается лучше всего. - Что?! Реджи… – позвал он вылетевшую из гостиной брюнетку и пошел за ней, но дверь кабинета захлопнулась, замок щелкнул, запираясь изнутри. -------------------------------------------------------------------------------------------------------------- - Реджина? – Арчи сидел на стуле, закинув ногу на ногу. – Как прошла неделя? - Август планирует уехать, – спокойно констатировала она, хотя нервный взмах руки противоречил ее тону. - Куда он планирует уехать? - Ищет собственное жильё. - Отличные новости, – одобрил Арчи. - Отличные? – сухо протянула женщина. – Мой привычный уклад жизни снова рушится. - Как так? – доктор прищурился и наклонился вперёд, поставив обе ноги на пол. - Всё шло так хорошо. Мы приспособились. Я и Генри. Я даже снова записала его на уроки верховой езды, – объясняла она, размахивая руками. – А теперь он потеряет еще и дядю Августа. - Реджина, – осторожно начал Хоппер. – Август никуда не денется. - Он уезжает. - Нет, он переезжает, – уточнил Арчи. Вздохнув, он откинулся на спинку стула. – Вообще-то я думаю, что это хорошо. С переездом Августа в доме станет больше места. - Я только что сказала вам, что у меня всё начало налаживаться, а вы хотите, чтоб я вернулась к тому, с чего начала? Снова ждала… Реджина фыркнула и хлопнула ладонью по дивану. Понго, встревоженный громким звуком, вскинул голову и чихнул. - Я в порядке. - Вы не хотите отпускать Эмму, держитесь за неё. Но нельзя использовать Августа как замену. - Уж не намекаете ли вы, что между мной и мистером Бутом возникла романтическая связь? - Нет, не намекаю, – поспешил заверить Арчи. – Сомневаюсь, что ваше сердце готово сейчас для отношений. Но вы говорили, что они с Эммой – приёмные брат и сестра. Очевидно, в нём есть что-то от Эммы, что-то, к чему вы хотите быть ближе. Поэтому вам комфортно от того, что он физически находится рядом. Он не уезжает, Реджина. Он хочет пустить корни в городе. Вы сами говорили, что он устроился к Марко в мастерскую. Вы думаете, что это признаки того, что он собирается вас оставить? - Я не понимаю, зачем ему жить отдельно, – сказала Реджина, совершенно игнорируя заданный вопрос. – У меня в доме комнат более, чем достаточно. - Он взрослый человек, и может сам принимать решения. - Взрослый, как и… Миллс не договорила и сосредоточилась на ниточке, выбившейся из диванной подушки. Доктору явно нужна новая мебель. - Реджина, – мягко позвал Арчи. Брюнетка подняла голову и нахмурилась. – Вы добились определенных успехов, но часть вашей души не хочет, чтоб вы исцелились полностью. - Я делаю всё, что вы говорите, – вздохнула она раздраженно. - И я горжусь вами, – Арчи наклонился вперед и ободряюще сжал её колено. Потом, понизив голос, будто доверял ей большой секрет, сказал. – Вы можете звать её по имени. Взгляд Реджины вспыхнул, а дыхание участилось, пусть даже совсем чуть-чуть. Она откинулась назад: - Я зову. - Правда? – спросил он. – Когда говорите с Генри или Августом? Судя по письмам, которые вы мне показывали, я знаю, что вы часто мысленно называете её имя, но за семь месяцев нашего общения вы произнесли его всего дважды. Как так? - Я могу произносить её имя, – Реджина глубоко вдохнула, сосредотачиваясь. – Эмма. Она склонила голову набок, отмечая маленькую победу. - И как? - Трудно. Вынужденно, – процедила Миллс сквозь зубы. - Во многих смыслах? – понимающе спросил Хоппер. Получив в ответ многозначительный тяжелый взгляд, он сменил тему. - Как ваши друзья? Кэтрин, Руби, Тина. Ваши отношения улучшились с того дня, как вы признались им, что Эмма пропала? - Мы разговариваем. Когда Арчи промолчал, Реджина неосознанно потянулась к цепочке и провела пальцем по кулону. - Не понимаю, зачем мне расширять круг общения, если в данный момент я совершенно довольна жизнью. - Ваш круг общения – это ваша поддержка, – пояснил он, и Реджина мысленно закатила глаза. Сколько раз доктор ей это повторял? – Насколько я могу судить, единственное изменение в вашей жизни – это приезд мистера Бута, и я не говорю, что это плохо. Совсем нет. Но вы сами сказали, что вам трудно проводить время с друзьями, вы не можете расслабиться. Вы волнуетесь, теряя Генри из виду. Стоит ему упомянуть Эмму, и вы почти не можете говорить с сыном. А теперь вы боитесь, что Август вас бросит. Как думаете, о чем это говорит? - О страхе быть брошенной и проблемах с доверием к людям? – неприязненно отозвалась она. – Если конечно вы не намекаете на проблемы отношений с родителями и обсессивно-компульсивное расстройство. - Первое – совершенно точно, но, если хотите, можем попозже вернуться и ко второму, – Арчи усмехнулся, надеясь, что Реджина перестанет хмуриться, но закашлялся, увидев, что выражение лица брюнетки только стало угрюмее. – Но первоочередной вопрос в том, что, хотя присутствие Августа в вашей жизни и делает вас счастливее, вам нужно помнить, что он – не Эмма. - Я это знаю, – почти прорычала Реджина. – Знаю, что, хотя он и ведет себя, как ребёнок, точно так же, как его сестра, но он её не заменит. Это что, преступление, что, найдя человека, с которым я могу проводить больше пары часов за раз, я разочарована тем, что он хочет уйти? - Конечно нет, – мягко сказал Арчи. – Но сейчас вы ведёте себя так же, как после смерти ваших родителей. Миллс резко выдохнула, но выдержала его взгляд. - Так что, да, мы обсудим проблемы взаимоотношений с родителями, но сейчас важно то, что вы замыкаетесь в себе, держа всех на расстоянии. Хотя в этот раз у вас есть Генри и Август, – Реджина медленно выдохнула через нос. – И я спрашиваю снова, вы с Генри говорите о ней? - Он всё время спрашивает о ней, – понизила голос брюнетка. - А вы? Вы сами говорите о ней? Реджина промолчала, и Хоппер продолжил: - Всегда проще забыться в привычных делах. Особенно если рядом есть кто-то, кто, как Август, так близко связан с Эммой. Никому не хочется предаваться скорби. Она закрыла глаза: - Вам нужно использовать именно это слово? Врач удивился: - А какое слово вы находите более подходящим? - Просто не это. Арчи кивнул, делая в блокноте пометку. Реджина зажмурилась, откидываясь на спинку дивана: - Слишком долго. - У вашей встречи нет крайних сроков, – напомнил Арчи, – нет контракта или требований. Нужно время. Время. Реджина горько рассмеялась. Всё крутится вокруг него, да? Неподходящее время. Подходящее время. Сделать время подходящим. Ждать, чтобы время прошло, и хотеть его остановить. Она выпрямилась и, устало вздохнув, убрала упавшие на лицо волосы: - Что ещё я могу сделать? -------------------------------------------------------------------------------------------------------------- Реджина ненавидела ошибаться. Ненавидела, когда кто-то другой оказывался прав. Но после того, как доктор Хоппер объяснил ей, что избегание – это почти то же самое, что отрицание, она отправила Августа и Генри в парк и, скрепя сердце, вытащила из шкафа сумку с вещами Эммы. Стоя на коленях, Реджина дрожащими руками расстегнула змейку и вытащила фотографии. Пальцы ласково пробежали по глянцу снимка. Он был обтрепанный по краям и с загнутыми уголками. Они с Эммой сидели на диване в гостиной и смотрели в камеру, которую блондинка выхватила у неё, когда Миллс заметила, что у них нет ни одного общего фото. Давай это исправим. Сердце Реджины сжалось. Она села на пол, прижимая фотографию к груди. Когда она видела Эмму последний раз, девушка сидела перед камерой и поздравляла Генри с днём рождения. И её взгляд говорил громче, чем слова. Двадцать семь месяцев назад. Она не смогла сдержать слёзы, хлынувшие из глаз, и только прижала руку ко рту, чтоб заглушить всхлипы. Реальность снова ударила её. Двадцать семь месяцев, а она только сейчас набралась храбрости посмотреть на Эмму. Чувство вины накрыло её с головой. Слеза упала прямо на улыбку девушки на фотографии. Она почти забыла морщинки, которые появлялись в уголках зелёных глаз, когда Эмма смеялась или радовалась. Когда они были вместе, эти маленькие лучики почти не исчезали с её лица. От этой мысли сердцу стало ещё больнее. Почему она так долго не смотрела на неё? Не видела Эмму? Она ужасный человек. Она злилась, она была в ярости, ей было больно от того, что Эмма не вернулась домой. Но разве настолько, чтобы не суметь выдержать даже взгляда на фотографию? Реджина поперхнулась рыданием. Она не пережила это. Она не может отпустить. Она крепко держится за воспоминания, и всё внутри неё противится возможности отпустить. И если боль – единственный способ, который у неё есть, чтобы быть рядом с Эммой, она рада этой боли. Но нельзя же так жить. В жизни Реджины уже было такое. После смерти родителей её сердце обледенело, а после смерти Эммы у неё два выхода: иллюзии или отрицание. Ни то, ни другое не принесёт ничего хорошего. Выровняв дыхание, брюнетка перевернула фотографию и увидела на обороте надпись, сделанную почерком Эммы. Синие чернила уже выцвели, но надпись всё еще можно было прочесть: «Май 2004. Мы с Реджиной #1». Один? Реджина перестала дышать, когда поняла, что значит эта цифра. У них не было возможности сделать вторую совместную фотографию. И третью. И четвертую. Или заполнить тот альбом, который она готовила блондинке в подарок и который сейчас лежал в шкафу вместе с остальными вещами, слишком напоминавшими Эмму. Этот измятый снимок, сделанный больше трёх лет назад – единственное свидетельство их отношений. Дыхание участилось, и брюнетка прижала ладонь к груди. Три года? Неужели этому фото три года? Судорожное дыхание нарушало тишину в комнате, когда Реджина уронила фотографию и взяла следующую. Она, Генри и Эмма на его третьем дне рождения. Королева, Принц и Рыцарь. Стоят в доспехах из фольги и в бумажных колпаках, тесно обнявшись. Её охватила тревога, и, с силой запихнув фотографии обратно в сумку, Реджина поднялась на ноги, всё еще держась за грудь. Она всё ещё одна. Августа и Генри нет. Они остались вдвоем с призраком белокурого солдата. Привычка привела её в кабинет, где Реджина некоторое время смотрела на дверцу бара, а потом, минуя её, вытащила лист бумаги и ручку. И вывела два слова, которые всегда успокаивали её: Дорогая Эмма…