На два года я — твой толкователь

Шерлок просыпается утром. Джон всю ночь проводит на полу у двери в комнату, притащив подушку и одеяло. Он пытался лечь у себя, но постоянно просыпался, чтобы проверить, дышит ли Шерлок. С одной стороны, его предсказание собственной смерти более чем однозначное, поэтому Джон знает, что у него ещё есть время; с другой — бывали случаи, когда Пророки ошибались… От звука первого же болезненного стона Джон просыпается, вздрагивая. — Тумбочка, — хриплым со сна голосом сообщает он. Шерлок, едва начав шевелиться, замирает, а потом поворачивает голову на подушке. С такого ракурса его глаза кажутся серыми. — Деревянный рассвет? — спрашивает он. Джон и не думает отвечать. Если чёртов гений, глядя на подушку и одеяло, не может вычислить, действительно ли Джон провёл здесь всю ночь, то он верно называет его идиотом. А он называет. Только это и вполовину не так удовлетворяет, как должно бы. — Идиот. Ты чёртов идиот. Выпьешь уже эти обезболивающие, или мне их тебе в глотку засунуть? Вместо ответа Шерлок лишь моргает, а потом тянется за стаканом воды и таблетками, которые лежат на тумбочке. Майкрофт предупредил, что они ему могут понадобиться. Посоветовал Джону с утра следовать инстинктам и сказал, что нет, он не останется поговорить с Шерлоком, потому что это лишь сделает всё хуже. Поэтому вот он, Джон. Не позволяет себе даже рот открыть лишний раз из-за боязни сказать что-нибудь не то или начать орать. А заорать, чёрт возьми, хочется. В прошлый раз в Академии он ничего подобного не сделал. Не знал, что сказать, да и крики могли привлечь ненужное внимание. Сейчас они одни, но что, если скандал — как раз то, чего делать не следует? Шерлок проглатывает таблетки, выпивает воду, а потом опять замирает, широко открытыми глазами уставившись на свой стол. Пустой стол. Всё, что на нём осталось, — микроскоп да несколько деревянных штативов для посуды, которая сейчас на кухне. Шерлок моментально поворачивается к Джону, его лицо перекошено от злости, но прежде чем он успевает произнести хоть слово, Джон говорит: — Это идея Майкрофта. И я полностью с ней согласен. Мы не позволим тебе приготовить ещё какую-нибудь гадость… — Рафинад в кладовой! — зло перебивает его Шерлок. — Детёныш похоронил их и утонул. Красивые голуби? «Я ничего не "готовил", и Майкрофту это прекрасно известно. Он уничтожил мои эксперименты в качестве наказания. Зачем ты вообще ему позвонил?» — Я не звонил, он сам приехал. И знаешь что? Мне плевать, если это было наказание. Может, ты только этого и заслуживаешь за то, что до чёртиков напугал… нас. Джон хочет сказать «напугал меня», и Шерлок, кажется, легко это понимает. Встав с кровати, он подходит ближе и теперь возвышается над Джоном. — Когда рушится потолок? Джон вскакивает на ноги. Так гораздо лучше, хотя он всё равно ниже Шерлока, просто до сегодняшнего дня его это не беспокоило. Он свирепо смотрит в ответ, стиснув кулаки. — Потому что ты мой друг! — рявкает Джон. — Друзья друг о друге заботятся. По крайней мере, так обычно бывает. Но тебе же плевать, как я себя чувствую, когда нахожу тебя, да? Плевать, каково мне будет, когда я однажды найду тебя мёртвым. Ничего не имеет значения, пока ты можешь не чувствовать. Верно? Шерлок, явно крайне удивлённый, отступает на полшага, но потом чуть вздёргивает подбородок, глаза его сверкают. — Почему птенец полетел слишком низко? — Он рассказал мне достаточно, — отвечает Джон. — Наверное, больше, чем тебе бы хотелось, но ты ведь был не в том состоянии, чтобы его остановить, не так ли? Шерлок стискивает зубы, его взгляд становится ещё холоднее, если это возможно. — Его руководство горькое. — Да? Вот сам ему это и скажи. Чтобы поговорить с ним, я тебе не нужен. Не похоже, чтобы я вообще был тебе нужен. Ты хотел вообще, чтобы я сюда приехал, или это всё Майкрофт? Очень медленно Шерлок наклоняется вперёд, пока между их лицами не остаётся лишь несколько сантиметров и пока сердце Джона не начинает бешено колотиться, а сам он не знает, куда смотреть — в глаза Шерлоку или на его губы. — Звезда и тени, — выдыхает Шерлок. Если бы он воткнул Джону нож между рёбер, было бы не так больно. Шерлок отворачивается и отходит к своему пустому столу, прежде чем Джон хотя бы собирается с духом. «Днём и ночью». Обещание Джона. Обещание, которое он нарушил. — Я подумал, что обидел тебя, — Джона трясёт от боли и чувства вины, но больше от злости. — Подумал, что ты хочешь побыть один. Я пытался поступить как друг и оставил тебя в покое. Но это не моя вина, Шерлок. Не смей меня в этом винить. Не я воткнул ту иглу в твою руку. Ты сам это сделал. Это был твой выбор. Это всегда будет твоим выбором. Говоришь, ты был один? Я сидел, чёрт возьми, в комнате дальше по коридору! Я был рядом для тебя. И всегда буду рядом. Но я не собираюсь навязываться, когда меня не хотят видеть. Нужна моя помощь — я помогу. Во всём. В чём угодно. Тебе нужно лишь попросить. Он ждёт целых десять секунд, но Шерлок так ничего и не говорит, даже не смотрит на него. Стиснув зубы, Джон кивает самому себе и выходит из комнаты. Он продолжает идти: вдоль коридора, по лестнице, прочь из дома, прямо по газону — и останавливается, только когда прямо перед ним оказывается пруд. Тогда он плюхается на землю на берегу, поднимает камень и бросает его в воду, глядя, как расходятся и постепенно затухают круги. Подтянув колени к груди, он обнимает их руками и опускает голову. Ну почему ему никогда не удаётся найти нужные слова? Никогда. Люди вокруг него причиняют боль себе и друг другу, а он может лишь стоять, смотреть и страдать, когда пытается вмешаться, но только не помогать. Неужели так будет всю жизнь? В чём тогда смысл? Может быть, Шерлок прав, не желая ничего чувствовать. Проходит довольно много времени, прежде чем Джон слышит за спиной шаги. Он торопливо вытирает лицо, но так и не оборачивается. Несколько секунд проходят в тишине, а затем… раздаётся музыка. Нежданная, прекрасная, настойчивая. Джон обязан обернуться, просто не может не сделать этого. Шерлок обнаруживается чуть поодаль, и первое, что замечает Джон, — он стоит босой на траве. Потом взгляд поднимается выше: мятая рубашка, в которой Шерлок был вчера, левый рукав всё ещё закатан, но синяк на сгибе локтя прикрыт, пальцы его сомкнуты на скрипке, из которой и льётся неторопливая печальная мелодия. Минуту или две Джон следит взглядом за элегантным скольжением смычка по струнам, а потом смотрит на лицо Шерлока: его глаза зажмурены, губы чуть приоткрыты — он сам сейчас в точности как музыка, вне слов. Вскоре Джон понимает, что это извинения. Каждая нота, каждый звук — словно просьба о прощении. Шерлок не может сказать «Прости», и даже если попытается, слова окажутся какими угодно от странных до смешных и комичных. Разумеется, Джон его поймёт, но это не будут слова Шерлока и его голос, не так, как скрипка. Поэтому Джон слушает, позволяя музыке проникать в самую душу, и когда Шерлок наконец останавливается, а последняя нота, звеня, замирает в воздухе между ними, он ждёт, пока Шерлок откроет глаза, чтобы прошептать: «Спасибо». Что-нибудь громче сейчас кажется совершенно неподходящим. Шерлок отвечает осторожной улыбкой, а потом подходит и садится рядом, прижимая к груди смычок и скрипку и зарываясь в траву пальцами ног. — Луна слишком далеко, чтобы петь, — говорит он чуть погодя. «Я давно не играл». — Как так? У тебя очень здорово получается. И ты выглядел… — Джон вспоминает, что случилось, когда он в прошлый раз упомянул применительно к Шерлоку определённое состояние, но всё равно продолжает. Он не собирается ходить вокруг Шерлока на цыпочках. Если впереди его и ждут мины, можно сразу их подорвать. — Ты выглядел так, будто тебе это действительно нравится. Взрыва не происходит. — Зацепилась за камни у моста. Бесцеремонно. «На первом курсе в Академии конфисковали скрипку. Сказали, что запрещено». — Это неправильно, — возмущается Джон в ответ на такое поведение по отношению к Шерлоку. Как нечто столь прекрасное может быть запрещено? Смехотворно. Да ещё и у кого забрали — у Пророка, неслыханно! — Они идиоты, — добавляет он и замечает, как Шерлок закатывает глаза: «Очевидно». — Поиграешь ещё? — тихо просит Джон, потому что хочет вновь услышать музыку и увидеть то выражение на лице Шерлока. — Какой вкус? — Не знаю. Что угодно, — а потом добавляет ещё тише: — Сыграй, как ты себя чувствовал вчера, прежде чем решил больше не чувствовать. Шерлок как раз поднимает скрипку к плечу, но, услышав просьбу, вновь опускает и смотрит на Джона, его взгляд нечитаем. Джон тоже смотрит ему в глаза и ждёт. Тогда Шерлок медленно опускает веки, кладёт скрипку на плечо и прикасается смычком к струнам. Минуту или, может, две он совершенно неподвижен. Первая нота становится неожиданностью — пронзительный взрыв полного радости звука, яркий и необъятный. Счастливый. Немного похоже на звучание голоса Шерлока вчера, когда он рассказывал о своих экспериментах, что-то про характеристики и способы дифференциации солей из разных мест. Джон ложится на траву, складывая руки за головой, и напряжённо ждёт момента, когда всё изменится. Он наступает чересчур скоро. Несколько нот звучат иначе: легче, ярче, словно голос — Джон понимает, что это его голос. Вот когда он всё разрушил, сам того не подозревая. Остальное — боль. О, мелодия всё ещё красива. Каждая нота чистая, ни капли сомнений, смычок не проскальзывает, Шерлок точно направляет его движение. Но это тот вид красоты, от которого сердце Джона будто становится оголённым, беззащитно-открытым, ноющим с каждым ударом, оно, отчаянно желая покоя, бьётся в груди, ставшей неожиданно тесной. Джон просил чувства Шерлока, и именно это ему предложено. Но он их не просто слышит. Он чувствует. Каждую острую вспышку боли, каждый приступ одиночества, холода и сожалений и ещё много всего, умещённого в мелодию, которая постепенно начинает замедляться и каждая последующая нота которой чуть тише предыдущей, пока не остаётся ничего кроме тишины. Не задумываясь, Джон тянется к Шерлоку. Рука машинально сжимается, едва касается его, и только чувствуя, как Шерлок вздрагивает, Джон понимает, что схватил его за локоть, как раз за тот, где вчера было пятнышко крови, а сегодня налился синяк. Но он не отпускает.

***

Они проводят на улице всё утро, а обратно в дом их загоняет чувство голода. Точнее, Джона загоняет — он ничего не пил с прошлого вечера и чая, предложенного Майкрофтом, а не ел так и вовсе с завтрака, поэтому сейчас просто умирает с голоду. Когда в прошлый раз ел Шерлок, он даже не представляет, уж точно слишком давно — и не похоже, что он хочет сейчас: уходит в комнату, чтобы отнести скрипку, а Джон направляется прямиком на кухню. Кухарка оказывается на месте, спрашивает, будет ли лазанья, которую она готовила вчера на ужин, подходящим ланчем и присоединится ли к Джону «молодой мистер Холмс». В её голосе слышно волнение, и Джон неожиданно понимает, откуда Майкрофт узнал, что нужно приехать домой. Теперь пожилая дама нравится ему ещё больше. С её помощью он ставит на поднос по две порции лазаньи, пирога и сока, а потом вместе с едой поднимается наверх. Шерлок обнаруживается в своей комнате, он сидит на кровати и мягкой тряпочкой протирает скрипку, каждый изгиб и завиток. Ещё никогда его пальцы не казались такими длинными и элегантными. Едва взглянув на Джона, он возвращается к своему занятию. Джон ставит поднос на стол, подвинув для этого в сторону микроскоп, за что оказывается награждён неодобрительным взглядом. А потом, съев несколько кусочков лазаньи, говорит: — Если поешь, расскажу, как можно заполучить обратно материалы для твоих экспериментов. Шерлок моментально вскидывает голову, Джон прячет улыбку за стаканом сока и, несмотря на возмущение, больше не произносит ни слова, пока на подносе не остаётся ни крошки.

***

Когда Джон замолкает, глаза Шерлока сверкают, а губы сжаты в тонкую линию. — Выбор за тобой, — повторяет Джон. — Свои условия я изложил. Можешь спорить и жаловаться сколько хочешь, ничего не изменится. Сам решай, что тебе нужно больше. Шерлок резко встаёт, отходит к окну и, распахнув створки, прислоняется к подоконнику. Это его ответ? Сложно сказать. Он не рад, это понятно, но насколько расстроен на самом деле? Может, ему нужно время обдумать? — Я отнесу посуду на кухню, — Джон поднимается на ноги и берёт поднос с пустыми тарелками. — Скоро вернусь. Он закрывает рот, заставляя себя замолчать, прежде чем успеет добавить «Не делай глупостей». Когда спустя несколько минут он возвращается, Шерлок сидит на полу, поэтому сердце Джона пропускает удар из-за неожиданного ощущения дежавю. Но нет, Шерлок не под кайфом, просто сидит, скрестив ноги и опустив голову, а на полу перед ним стоит небольшая железная коробочка. Джон подходит ближе и садится напротив. Волосы Шерлока заслоняют его глаза, поэтому взгляд Джона сразу сосредотачивается на коробке. На металле сделана очень тонкая гравировка в виде цветущих роз. Лепестки такие изящные, будто настоящие. И шипы тоже есть. Странно видеть нечто подобное в комнате мальчишки-подростка, по крайней мере, такая мысль мелькает у Джона, прежде чем он соображает, что это такое — шкатулка для украшений. Женская шкатулка для украшений. Напоминание об умершей. Медленно, по миллиметру, Шерлок начинает пододвигать коробку к Джону, и даже когда та упирается в его ногу, не сразу убирает руку. В каждом жесте сквозит неуверенность, когда он всё же отстраняется. — Разбитое стекло, — бормочет он. «Мой выбор». Джон открывает крышку и совершенно не удивляется тому, что обнаруживает. Горло сжимается, когда взгляд падает на маленькие пакетики с белым порошком и шприцы в пластиковых упаковках. Он бы мог спросить Шерлока, откуда тот всё это достал, но решает не рисковать. — Это всё? — спрашивает он, вновь закрывая шкатулку. — Кролики. Когда толкователь слушает Пророка, он не только слышит всё, что тот говорит, но ещё и чувствует значение, которое в эти слова вложено. И никогда ещё до настоящего момента Джону не доводилось слышать или ощущать что-нибудь помимо этого, какое-нибудь диссонирующее значение. Сейчас он чувствует правду в противоположность той лжи, которую попытался выдать Шерлок. — Так, — спокойно говорит он. — Мы сделаем вид, что ты сказал «нет». Я пойду выброшу это, а к моему возвращению ты достанешь остальное. И если соврёшь ещё раз, сделка отменяется. Джон уходит. Белый порошок он смывает в унитаз, всё остальное выбрасывает в мусорное ведро на кухне, потом протирает шкатулку влажной тряпкой и бумажным полотенцем, чтобы высушить. Вернувшись в комнату Шерлока, он видит на полу ещё одну шкатулку. Это коробка для сигар, не такая глубокая, как для украшений, но немного шире. Ещё одно напоминание? Шерлок сидит на кровати, сцепив руки под подбородком, и прежде чем Джон успевает что-нибудь спросить, холодно произносит: — Котята сбежали. Джон возвращает ему первую шкатулку и поднимает вторую. — Спасибо. Шерлок не разговаривает с ним два дня.

***

— Я надеюсь, вы понимаете, какое доверие я вам этим оказываю? Кажется, Майкрофт может в любой момент передумать, он продолжает держать коробку самыми кончиками пальцев, хотя Джон уже практически забрал её. — Я думал, вы советовали доверять инстинктам, — отвечает Джон и тянет коробку на себя. — Так и есть, но я не ожидал, что вы позвоните и попросите это, — Майкрофт наконец отпускает её. Пожав плечами, Джон приподнимает крышку и заглядывает внутрь: пакетики, маленькие пузырьки и баночки. Он понятия не имеет, что в них такое, но уверен, что Шерлок разберётся. — А чего же вы ждали? — машинально спрашивает Джон, вытаскивая завёрнутый в тонкую бумагу камень. Камень? На кой чёрт Шерлоку нужен камень? Когда несколько секунд проходят в тишине, Джон поднимает голову и обнаруживает, что Майкрофт очень знакомо на него смотрит. Изучающе. Так же иногда делает Шерлок. — Вы уверены, что он отдал всё? — спрашивает Майкрофт, хотя уже задавал этот вопрос по телефону два дня назад. — Абсолютно уверен. Он не может мне врать… но вы же это знаете, да? Майкрофт чуть склоняет голову. — Не хотите сами отдать ему это? — предлагает Джон. — Вроде… примирительного подарка. Майкрофт улыбается одними губами. — Боюсь, это нам уже не поможет. Лучше отдайте вы, раз уж это ваша идея. — Хорошо. А всё остальное? — О, с этим проблем не было, разумеется. Полагаю, об этом вы ему тоже расскажете? Джон улыбается по пути к комнате Шерлока. А когда тот, даже изо всех сил стараясь, всё-таки не может скрыть своего восторга, улыбка становится ещё шире.

***

Ещё через несколько недель жизнь в поместье приходит к тихой обыденности, если только можно считать обыденностью скрипичные концерты посреди ночи или приглушённые взрывы. На взрывы Джон старается не обращать внимания, хотя это бывает сложно сделать, когда они сопровождаются отвратительным вонючим газом. Однажды газовая атака выходит настолько сильной, что им приходится, захватив подушки и одеяла, перебираться на улицу и ночевать под открытым небом. Джон до сих пор не понимает, как Майкрофт фразу «Достаньте ему безвредных образцов для экспериментов» превратил в «Достаньте ему химию, из которой можно делать взрывчатку и слезоточивый газ». Это, наверное, какая-то фамильная черта. А вот скрипку Джон никогда не игнорирует. Её звуки для него как сигнал тревоги, и Джон приучил себя сразу же реагировать. Когда бы ни услышал музыку, он выбирается из постели и вместе с подушкой и одеялом идёт в комнату Шерлока, где занимает привычное уже место у стены. Так, не просыпаясь до конца, но и не засыпая толком, он дремлет до тех пор, пока Шерлок не перестаёт играть. Иногда он, кажется, и не осознаёт, что Джон рядом, но рано или поздно останавливается, открывает глаза, оглядывается и улыбается, замечая его.

***

Приближается конец лета, и как-то раз на выходных в поместье появляются неожиданные гости. О своём дне рождения Джон и думать забыл, никто никогда не придавал большого значения этой дате, и уж точно не его мать с сестрой, которые сейчас так радостно восклицают, как хорошо он выглядит и как здорово наконец увидеть его спустя столько времени, а ему стоило бы звонить хоть иногда или писать, и почему он не рассказывал, какой замечательный дом у его друга, они бы приехали повидаться пораньше. Джон не может избавиться от мысли, что Майкрофт таким образом наказывает его за то, что он не смог удержать Шерлока от наркотиков. Майкрофт выглядит до ужаса довольным собой, попивая чай в гостиной, и ещё более довольным, когда, извинившись — «Работа. Надеюсь, вы понимаете», — уезжает, чтобы не иметь дела с гостями. День тянется бесконечно долго, пока Джон показывает семье поместье, а они задают чересчур много вопросов «об этом его Пророке». Шерлок, едва увидев их, громко заявил, что у него много важных дел и его нельзя беспокоить. Щелчок замка на его двери не даёт покоя Джону ни на секунду. С наступлением вечера к дому, наконец, подъезжает чёрная машина, чтобы забрать Гарри и его мать. Прощаясь, Джон ещё может удерживать на лице улыбку, но ни секундой дольше. Он возвращается в столовую, где был устроен настоящий пир, оставляет на столе наполовину распакованный джемпер, затем на оставшуюся пустой тарелку, поставленную специально для Шерлока, кладёт огромный кусок торта. Поднимаясь, он слышит приглушённые звуки скрипки, и его сердце сжимается. Насколько всё плохо? Он неуверенно стучит, но Шерлок открывает почти моментально. Его взгляд горит, словно в лихорадке, волосы растрёпаны, похоже, он не раз их взлохмачивал. И на секунду Джону почти хочется спросить, не принял ли он чего-нибудь, но Шерлок уже торопливо затаскивает его в комнату, отбирает тарелку с тортом и ставит её опасно близко к краю стола. — Часы прозвонили совсем не вовремя, — очень-очень быстро говорит Шерлок почти с маниакальной настойчивостью. В одной руке он держит смычок и скрипку, а другой подталкивает Джона к кровати, заставляя сесть, а потом впихивает ему в руки несколько листов бумаги. — Лошади танцевали, и танцевали, и вальсировали, но они наступили им на пальцы. Сначала в этом как будто нет никакого смысла, и Джон даже успевает испугаться, не лишился ли он своего дара толкователя. А потом Шерлок начинает играть, и всё становится кристально ясно. Шерлок забыл про день рождения Джона (откуда он — или Майкрофт — вообще о нём знали, Джон понятия не имел). А раз забыл, то не приготовил подарка. Поэтому он написал вот эту мелодию. Она не слишком хороша, — говорит он, — но это лучшее, что может получиться в такие короткие сроки. И специально для Джона он её записал, чтобы подарок остался, когда его самого уже не будет, чтобы Джон мог помнить Шерлока. Листы бумаги в руках Джона — это ноты. Когда-то он учился играть на кларнете, поэтому уже знаком с подобным, но то, что здесь написано, гораздо запутаннее всего, что ему доводилось видеть, не говоря уже о том, чтобы играть. Но он не смотрит на них слишком долго. Как он может, если прямо перед ним стоит Шерлок, на этот раз с открытыми глазами и… «игра» — совершенно неподходящее слово для описания того, что он сейчас делает. Это всё равно, что смотреть, слышать и ощущать, как вселенная пробуждается к жизни у него на глазах, звёзды рождаются в окружении мириад цветов, и взрывы, будто настоящие симфонии, словно сжимают его сердце горячими пальцы. Кажется, это длится часами, но всё равно слишком мало. Когда Шерлок наконец останавливается, то несколько раз моргает, тяжело дыша, смотрит на Джона и хмурится. — Джон? — бормочет он, и за этим словом, произнесённым едва слышно, с болью, скрывается «Тебе совсем не понравилось? Ты поэтому плачешь?» Джон торопливо вытирает щёки, чувствуя, как они начинают гореть от смущения. Он и не заметил, как потекли слёзы. — Очень красиво, — говорит он, хотя «красиво» даже близко не описывает то, что он на самом деле имеет в виду. Просто более подходящее слово ему не известно. — Самое красивое из всего, что я когда-либо слышал. И самый замечательный подарок из всех, которые мне в жизни дарили. Спасибо. Шерлок улыбается. И это тоже красиво. Принесённый Джоном торт они потом съедают вместе, и Джон невероятно рад, что Шерлок не может чувствовать истинного значения слов, потому что почти уверен, что только что сказал «Я люблю тебя».