Останься

      Все тело окутано мягкостью. Постельное белье на кровати Томлинсона подобно райскому облаку. А руки Луи такие теплые и крепкие. Идеально обхватывают поперек пояса. Ники боится пошевелиться, боится нарушить этот прекрасный, но столь хрупкий баланс. Его дыхание невесомо. В унисон глубоким вдохам Луи. Сердце вторит сердцебиению. Возможно, они даже видели одни сны на двоих. Ники растворяется в этой нереальной, необъяснимой гармонии. Он понятия не имеет, какой сейчас час, какой сейчас день, какой сейчас год. И ему плевать.       Но у всего блаженства есть финал. Рука Луи плавно сдвигается по животу Ники, посылая рой мурашек по коже вниз до самых пяток. А его губы оставляют мягкий поцелуй на плече Стайлса, щетина чуть колет нежную кожу. И парень вздрагивает, довольно морщится, потому что щекотно.       Ники поворачивает голову на бок и тянется за утренним поцелуем. Прикосновение губ выходит легким, ненавязчивым. Но заставляет задыхаться даже сильнее страстных поцелуев до потери кислорода. Которые горели на его губах вчера.       — Ты такой сладкий по утрам, — шепчет Луи, а кончик его носа обводит черты лица Ники, проскальзывая по скулам, лбу, подбородку. — Даже не верится, что ты тот еще дьяволенок.       Стайлс посмеивается Луи в щеку. Поглаживая ладонями расслабленные плечи.       — И как бы мне не хотелось отрываться, но… — голубые глаза недовольно жмурятся, Томлинсон упрямо зевает. Он такой домашний, по-утреннему теплый, уютный, что Ники сам недовольно морщится, удобнее устраиваясь в объятьях и категорически отказываясь подниматься, — но… еще полчаса? — уговаривает Луи их обоих. И свои электронные часы на стене.       — Угу… — соглашается Стайлс. Прикрывая глаза. Наслаждаясь мягкими поцелуями, что медленно укрывают кожу на его шее.       Но чем дольше они лежат в этом уютном молчании, тем больше (к ужасающему удивлению!) оно начинает сдавливать виски. Признание любви, словно, осталось в прошлой жизни, где-то в нереальной Вселенной. Мысли Ники спутываются сильнее, стоит вспомнить о нём. Мысли о Гарри, всеми любимом, во всем волшебном, таинственном, идеальном брате, все еще живы в его голове. Ждут своего часа где-то в черепной коробочке. Потому что Ники уже признавались в любви, но каждый раз его оставляли. Каждый раз эти признания оставались словами. Мозг настороженно предупреждал: не обольщайся, не расслабляйся, не обнадеживайся. И сейчас, когда сон начинал отпускать из своих оков, сознание вновь надавило на больное.       В нем всё же что-то было не так. Не так, как хотели другие. Возможно, залезь Ники в голову Вина или Лейта, он бы понял, он бы увидел, в чем же разница. Но все, что есть у кудряшки-Стайлса, эти тягучие серые мысли, от которых душе нет покоя, и его чувства к Луи. Новые, сильные, связанные истинной нитью чувства. Возможно, если бы не их проблема с тройной связью, Ники бы был полностью уверен во взаимности (жизнь сделала его мнительным), но эта неоднозначность сеет в нём сомнения. Ники не Луи, Ники не знает о чувствах Луи к Гарри, он ничего не знает о их связи. Он не может сравнить, не может понять. Это незнание давит.       Ники просто хочет знать, какова вероятность того, что в этот раз выберут его. Это нормальное желание, разве нет?       — Ты слишком громко думаешь, — шепчет Луи ему на ухо, а Стайлс удивленно распахивает глаза и разворачивает к Томлинсону лицо. — Я чувствую твои эмоции, — поясняет мужчина. — Так ярко, даже на вкус… поразительно.       — Через связь? — мямлят губы Стайлса.       Луи кивает.       — Да, словно, твои эмоции — мои эмоции, — губы прижимаются к виску. И Ники жмурится. — Скажи, спроси, что ты хочешь …       — Даже, если это Гарри?       — Даже, если это Гарри, — голос Луи мягкий, как сироп от кашля. Тягучий, сладкий и целебный.       Стайлса воротит изнутри, словно в его теле кто-то привел в действие бетономешалку. Ему еще не удалось разгадать все это противоречие чувств, между ним и Луи. Он надеется, что однажды этот момент осознания обязательно настанет. Только между ним и Луи. И он сможет до конца понять эту, уже сейчас, глубокую полную связь. Когда все слова становятся лишними. Ненужными. Избыточными. Потому что Луи уже знает, все, что вертится у Ники на языке, а Ники знает его ответ. Не словесный ответ. Нет, ведь слова всегда могут оказаться лишь напускной фальшью. Эти тонкие чувства не обмануть.       — С Гарри было лучше?.. — провисает вопрос. Ники бросает на Томлинсона взгляд исподлобья.       Вишневые губы вздрагивают, стоит Луи поймать пальцами острый подбородок. Такие хрупкие и ранимые. Примагничивающие поцелуи.       Луи лишь опускает на них взгляд, и тяжелый вдох растворяется у него в груди. Потому что вчерашнее раздражение на эти упрямые капризы осталось во вчера. Сегодня они больше не капризы. Теперь они называются по-другому. Это естественный страх. Это слабость. И Луи не понимает, как человек, который делает его настолько счастливым, отправляя за грань невесомости, может чувствовать себя слабым. Это неправильно. Это несправедливо. Его любимый человек не должен чувствовать себя так.       Эта мысль копошится у Томлинсона в желудке.       — Нет, — отвечает он, сжимая губы, подбирая в голове верное продолжение. Прислушиваясь к ощущениям во всем теле. — Было… по-другому. Я не могу сравнить это.       Ники медленно кивает. А его пальцы покоятся прямо напротив сердца Луи. Трогательно прикасаясь к коже.       — Всё, что я почувствовал, я не хочу когда-либо потерять это, — шепчет Луи, прижимаясь губами к прохладному от волнения носу Ники. И Стайлс вздрагивает, а затем улыбается, сладкие морщинки собираются в уголках его глаз. И он отвечает Луи взглядом полным теплой медовой нежности.       — Я тоже не хочу…       Они лежат рядом назло времени. Назло бегущим ровным шагом минутам. Меряя их прикосновениями. Без слов. Обмениваясь мыслями через взгляды, жесты, ласки. Смешивая мысли на одной связующей волне. Растворяясь в неокрепнувшей гармонии. До тех самых пор, пока телефон Ники не принимается орать где-то… черт его знает где.       — Отключи его, — стонет Луи, размыкая объятья, когда мелодия начинает повторяться в третий раз. Стайлс фыркает, выползая из-под одеяла, и на полуватных ногах медленно плетется к своей разбросанной одежде.       — Из спортивного центра, — вздыхает Ники, скидывая.       Луи приподнимает брови, а Ники пожимает плечами, заползая обратно на кровать.       — Не хочу отвечать, — поджимает губы, Луи тоже заставляет себя подняться, хотя бы сесть. Они снова обмениваются мягкими ленивыми поцелуями, теперь уже сидя. Луи нужно поехать в офис, как бы он не хотел проебать сегодня свою работу. Потому что именно сегодня у него онлайн конференция с отчетом от других филиалов о деятельности за последний квартал. Он мечтает остаться здесь, нежиться с Ники. Но Стайлс сам вытягивает их обоих из кровати.       Они принимают душ и завтракают. Атмосфера такая легкая, привычная. Словно это уже не первое их утро вместе. Именно тогда Луи решает спросить.       — Как думаешь… вы с Гарри могли бы помириться?       Ники медленно проглатывает свой кофе. Его взгляд проясняется. А плавность и спокойствие сменяет настороженность. Луи сам заговорил о Гарри.       — Мы с Гарри?.. Это…       — Долгая история?       — Да, очень. Мы… как бы, чужие люди, — Ники старается ответить ровно, хотя это определенно не тот ответ, который он должен был дать. Луи чувствует. Но не давит. Тех эмоций, что исходят от Ники и впиваются в него, достаточно, чтобы все понять. — Много всего было между нами… Просто оставь в покое этот вопрос, это… — Ники отворачивается и смотрит пару секунд в стену, видимо, концентрируя свои мысли. — Это уже невозможно. Тебе просто надо выбрать. Одного из нас, раз уж так вышло.       Томлинсон прожевывает свой тост, который обезвкусился прямо у него во рту секунду назад.       — Это сложно для меня. Я чувствую себя так, словно загнан в угол. Просто… раз уж вы братья. Никогда бы не подумал, что вы настолько далеки, и никогда не делали что-то вместе, не понимали друг друга, не делили что-то вместе.       — Мы не умеем делиться, Луи, — произносит Ники. А его глаза смотрят куда-то мимо. На Луи, но словно сквозь. В какое-то далекое прошлое. В другое время и Вселенную. И сейчас, через их с Ники открывшуюся связь, Луи нащупывает нужные ответы на свои вопросы. Или хотя бы их часть. Теперь он понимает своим мозгом, что это не детские братские капризы. Это глубже. Это сильнее. Это все по-настоящему: между Гарри и Ники. Не просто полоса в отношениях, это пропасть длиною в жизнь. — Не умеем.       

~~~

      Гарри вырывается из дымки мыслей, когда его сознание пропускает посторонний звук. Это звонит его мобильный телефон. Стайлсу кажется, что он медленно открывает глаза, хотя на самом деле его взгляд просто наконец-то впервые за последние десять часов фокусируется на реальности. Он смотрит на месиво красок перед собой. Грязное мерзкое месиво. Размазанные образы его кошмаров в холодном сером, пустом черном, морозящем синем. Все его руки измазаны в краске, а между пальцев даже нет кисти, словно он размазывал краски прямо так по холсту. Гарри бросает в легкую растерянную дрожь. Его грубым рывком вырвало из транса, и сейчас он потерялся в реальности.       Телефон настойчиво повторяет стандартный звонок. Гарри проводит пальцем по экрану, оставляя серый след.       — Я знаю: ты злишься, — разрезает слух голос Луи в трубке. И Гарри вздрагивает всем телом. Вот какая она — эта реальность. Она — острое лезвие. Стайлс нерешительно поднимает взгляд на свою картину, зажимая телефон ухом. Теперь он понимает, почему сбежал из неё в свой кошмарный, поглощающий транс.       — Я нет, — шепчет Гарри в трубку, продирая словами горло. — Я не злюсь.       — Я не ответил тебе вчера, — снова укол, тонкой длинной иголкой прямо насквозь в стучащий орган слева. Теперь Гарри помнит эти чувства, от которых надеялся сбежать, мешая краски. Они встают комом в горле.       — Всё… Всё нормально! — порыв пробивается из груди наружу. И Гарри не узнает свой голос. — Всё нормально, Луи… Не говори больше ничего, пожалуйста. Прости…       Ладонь резко отрывает телефон от уха. Большой палец завершает вызов красной картинкой.       Гарри опускает телефон на выступ мольберта и снова смотрит на измазанный холст. Теперь его скребет. Скребет в реальности. Гарри не знает, как избавиться в реальности от этого чувства, поэтому он хочет обратно в свой спасительный неадекватный транс. Там его мысли были свободны. И жили своей отдельной не тяготившей его жизнью. Гарри плевать, что это ненормально. Так было лучше. Только это имеет значение.       Он долго смотрит на краски, прикладывая измазанные руки к холсту, надеясь утонуть в неадеквате снова. Но голос Луи — самая реальная часть это гребаной реальности, все еще звучит в его сознании.       — Я не злюсь, — повторяет Гарри.       Он, правда, не злится. Гарри знакомо чувство злости, но оно всегда обращено к нему самому. Самоненависть, самобичевание, самозлость. Но Гарри никогда не сможет злиться на других, он не умеет. А уж тем более на Луи. Ему нереально больно. Прямо до внутренностей. До мяса, до костей. Он все знает, он всё понимает. Каждый нерв в его теле одержим мыслями о Луи и Ники. Ему не нужны никакие подтверждения или факты, Гарри просто знает. На самом деле он ждал, что это случится.       Парень не чувствует себя преданным, хотя так было бы проще. Он чувствует себя отстраненным. Он чувствует себя побочным. Он просто чувствует себя хуже, чем мог бы быть для Луи. И теперь мысль о том, что всё это может оказаться правдой, и он лишь побочная ошибка чужой связи не отпускает Гарри. Он нездоровая ошибка. В его жизни даже нет здоровых отношений.       Гарри зачерпывает пальцами краску и обводит линию. Она ложится неровно, краска густая, остается грубым мазком. Парень пытается придать этим гадким каракулям хоть какую-то форму. Воплощение. Промазывает линии в стороны. Настойчиво, старательно. Рассчитывая, что творческий процесс утянет его в бездну, где нет едкости чувств.       Нет.       Теперь Луи снова здесь. В его голове. У него под кожей. В его ушах.       «Я бы нарисовал тебя, если бы умел…»       Гарри хватает красный цвет и одной линией рассекает холст. Судьбоносно. Затем размазывает в другую сторону следующим диким движением. И роняет тюбик вниз. На застеленный целлофаном паркет.       Кровоточащий истерзанный ворон (или что это?) — пожалуй, самое жуткое, что когда-либо рождалось в голове Гарри.       Красныйкрасныйкрасный.       Гарри чувствует, что его вот-вот стошнит. Он пытается остановить позыв. Но вязкость заполняет его рот, вынуждая накрыть губы ладонью и рвануть в сторону ванной. Ощущение скользких комков на языке еще хуже. Гарри сдерживает себя с трудом. Бросаясь к раковине у входа. Не сумев вытерпеть еще полтора метра до унитаза. Он сплевывает жижу. И давится новым позывом. Теперь уже истеричным. На рефлексе. Его желудок колбасит внутри его жалкого слабого тела, пока Гарри повисает на локтях, почти не чувствуя ног.       Холодная вода немного отрезвляет. Да и желудок уже пуст, в нем не осталось даже кислоты, последний позыв состоял лишь из воздуха, который болезненно поднимался по стенкам наверх.       Парень прибирает свое безобразие. И принимается отмывать руки от краски. Сначала упрямо трет мылом. Уж больно не хочется возвращаться в комнату за разбавителем. Чтобы стереть масло со своих рук. Там его кошмар, поджидает Гарри на мольберте.       Стайлс убирает картину в сторону. Подальше. Он бы с радостью порвал ее, если бы силенок хватило рвать холст. Распилил/разломал. Но на любой приступ агрессивных эмоций сейчас нет лишних сил. Во рту все еще отвратительное послевкусие, даже после зубной пасты. А в теле безумная слабость. Гарри принимает быстрый душ и падает на свою кровать. Только мозг упрямится, отказывается отключаться, в отличие от тела, которому приходилось терпеть бодрствование, мозг был в состояние творческой отключки, и ему было в кайф. Его вдохновение не брезгует играться эмоциями любого сорта, даже такими мерзкими, которые он испытал прошлой ночью. Наконец, его голова и тело находят компромисс: Гарри погружается в состояние дремоты.       Возможно, проходит час, возможно, больше. Гарри не может сказать точно. Во-первых, окна в его комнате зашторены со вчерашнего вечера, во-вторых, очевидно, еще не начало темнеть, а, может быть, уже начался следующий день. В любом случае Гарри не может определить который час по освещению. Его тело слегка отекшее, а в голове гудит, после того, как он вдоволь надышался резко пахнувшей маслянистой отравы. И до сих пор дышит, хотя следовало бы уже подняться и открыть окно. Нет, сейчас Гарри не прочь травануться.       Стайлс, на самом деле, хочет увидеть Луи. Не смотря ни на что. Очень хочет. Даже если Луи вдруг решит навсегда отказаться от него. Даже если разорвет их связь. Он хочет увидеть Луи очень-очень-очень сильно. И эта новая в его жизни потребность не похожа ни на какую другую. Она не ослабевает. Она глубже всех чувств, что были в его жизни прежде. И желание Гарри исполняется.       Гарри ненавидит свои желания. Они только норовят сильнее сломать его.       Звоночек входной двери прерывает его долгое самокопание, которое иногда способно затянуться на несколько бессонных неадекватных дней. Заставляет Гарри подняться, завернуться в мягкий плед. И на усталых ногах босиком поплестись к двери.       Он видит Луи через решетку и ощущает радостную боль.       — Я не верю, что ты не злишься.       Гарри поджимает губы.       — Я бы злился, — добавляет Томлинсон. Руки мужчины засунуты в карманы брюк, И Гарри безумно благодарен Луи за то, что все это происходит без цветов, подарков и другого бреда, который часто сопровождает вымаливаемое прощение. Гарри очень надеется, что Луи и вовсе не будет просить прощения. Потому что он не должен. Не за что. Иначе это будет так унизительно для них обоих.       — Я не злюсь, — Гарри сильнее кутается в плед. — Почему ты пришел?.. Ты не должен здесь быть, наверное…       Он проходит ближе к решетке и останавливается прямо напротив Луи, только замок все так же остается закрытым.       — Ты прогоняешь меня?       Сердце Гарри ноет между «да» и «нет». Но он ничего не отвечает, просто опускает голову.       — Ники разбил мой телефон вчера, — зачем-то говорит Луи, Гарри не знает, зачем озвучивать. Он ведь и так все чувствовал, как только гудки оборвались. Как только абонент пропал из зоны доступа.       — Я думал об этом… выходит, теперь ты выбрал? И пришел сказать мне это? — голос Гарри выдает его всколыхнувшееся дрожащее волнение. Впрочем, не то чтобы он его скрывал.       — Почему я вообще должен выбирать? — выдыхает Луи. И Гарри видит: он устал. — Почему выбирать должен я?       — Будет нечестно, если выбирать будем мы… — Гарри прислоняется лбом к решетке. Луи поддается вперед, чтобы коснуться его хотя бы на мгновение.       Луи молчит. Его большой палец проскальзывает по пальцам Гарри, которыми Стайлс цепляется за решетку. А усталый взгляд останавливается на глазах Гарри.       — Между вами словно кошка пробежала.       Гарри и сам это знает.       — Тебе придется выбрать, ты очень много не знаешь о нас, и есть то, чего тебе лучше вообще не знать, но… ни один из нас не хочет быть втроем, и не захочет, ты и сам этого не захочешь, Луи, поверь мне.       Томлинсон разочарованно поджимает губы. Это не тот ответ, который он хотел бы услышать от Гарри. Мягкого, нежного, податливого Гарри.       — Спроси наших родителей, жизнь с нами обоими была настоящим адом… — произносит Гарри. Его сердце плачет внутри, под ребрами кончики пальцев дрожат от прикосновения мужчины: легкого, невесомого. Возможно, такие же прикосновения Луи дарил и его близнецу. Эти мысли тоже теснятся в мозгу Гарри. — Знаешь, мне однажды приснилась история… целый мир, где у людей не было предначертанной родственной души. Они искали сами и выбирали, словно наугад… Сияния не было… И они часто ошибались или же умирали совсем одни, утонув в одиночестве… Это было так странно, если бы люди конкурировали друг с другом за любовь… Это так дико, звучит. Но я часто вижу этот сон, и этот мир. А сейчас я словно часть этого сна. Жду этого выбора. Хотя у каждого из нас должна быть его пара — та, самая единственная верная родственная душа.       — Гарри?..       Стайлс откачивается назад от решетки. Без сомнений, Луи понимает, что он сейчас уйдет\сбежит\прогонит его — пусть называет это как угодно.       — Кто-то должен умереть совсем один, — Гарри кусает щеку изнутри, что немного больно. — И с этим решением жить тебе.       

~~~

      Да, возможно, все еще сложнее, чем казалось в самом начале. Возможно, Луи начал не с того. И сильно облажался, разладив отношения еще сильнее? Да и вообще, откуда ему было знать, что делать! Эксперты, блять.       У всех всё просто. Ты находишь свою пару и всё. Всё решено. Всё как надо. Не нужно думать, не нужно искать, не нужно париться. У нормальных людей все нормально. Но только не у Луи.       Луи ненавидит потребность в выборе в принципе. Всегда ненавидел и планирует продолжать. Потому что выбор требует от него если не глубокого анализа ситуации, то хотя бы каких-то затратных усилий. Всю жизнь Луи был уверен, что хотя бы в личной жизни его не ожидают никакие подвохи. Ну хоть здесь. Без промахов. Без думалки. Все всегда уверены в своей судьбе. И у всех это так. Но нет. Только не у Луи.       Луи всегда думал, что его любовь будет его якорем. Он ждал человека, который во всем его поймет. С которым они отправятся путешествовать в разные уголки мира. Исколесят дороги на крутых тачках. Перепробуют много новых хобби, сладкого и алкоголя. Человека, который будет понимать его без слов. С которым они будут настроены на одну единственную волну. А теперь в жизни Луи тайфун, ни о каком якоре не может быть и речи. Тут бы мачты не переломало.       Два абсолютно несравнимых чувства. Как из них вообще можно выбирать? Это законно? Это не кощунство? Кому нужна эта Вселенная, если она допускает такие ошибки. Почему Луи и Стайлсы должны платить за эти ошибки? Как это вообще решилось? Кто это вообще решил? *       Ничто и никогда не сравнится с трепетной нежностью, которой пронизан образ Гарри в его голове. Каждая мысль о нем — сочетание безграничной ласки и гармонии. Наполнены светом. Белой мягкостью. Желанием оберегать его, ограждать от напастей, переживаний и грусти. В жизни Томлинсона никогда не было ничего подобного.       Ничто и никогда не сравнится с яркой живостью, что заполняет Ники до краев. Обожание и восторг — вот, что чувствует Луи. Солнечная улыбка. Ощущение реальности. Настоящего. Звонкий легкий смех, от которого все тело отвечает резонансной дрожью. Ради этой прекрасной улыбки Луи готов сам скинуться в Ад, лишь бы сберечь свое солнце. И такого в жизни Томлинсона тоже никогда не было.       — В общем, я охуеть как облажался, — произносит мужчина, выпрямляясь в кресле и поднимая лицо на сидящего напротив него пожилого мужчину. — Или не я… Или жизнь облажалась.       — Возможно, мне следовало бы пообщаться с ними обоими… только так я смог бы дать Вам совет.       — Кажется, словно это бессмысленно. Я знаю, утешать меня Ваша работа… — Луи чувствует себя окруженным со всех сторон. Своими мыслями. Выбором, который подступает. Невозможно ведь бегать от него. Хотя он был бы не против. Только вот близнецы не дадут ему затягивать.       — Посмотрим, может быть, удастся выяснить какую-нибудь возможность сгладить камень преткновения, — Луи устало выдыхает под эти слова, потирая пальцами виски.       — Я чувствую между ними такую пустоту. Так холодно. Нет ровным счетом ничего.       Луи и правда чувствует это. Рядом с Ники, рядом с Гарри. Рядом с первым Стайлсом, разумеется, намного ярче. Вся его связь с Ники сама по себе намного ярче, понятнее, глубже. С Гарри все словно в дымке. Но даже при последнем разговоре с Гарри, его сознание нащупало краешек этой пустоты. Пустоты, которую чувствовал Гарри к своему брату. В ответ. Взаимная пустота.       — Что если это возможность: стать их связующим звеном? Что если именно так было нужно.       — Или же просто… это просто ошибочный дефект, без философии, — Луи уже тошно от этих копаний в его голове. Специалистам нравится копаться в своих клиентах. Дергать их мысли за ниточки. — Даже по лезвию ходить безопаснее, именно это сейчас я и чувствую.       — Я хочу поговорить с ними, может быть, мне удастся натолкнуть их на нужную мысль. Это нормально, что у Вас не получилось. Позвольте мне посмотреть, что можно сделать.       Ладно. Бог с ним. Разумеется, Луи согласен. Словно у него есть… выбор? Смешно.       — А если… пиздец?       — Ну, что, тогда… у Вас будет выбор.       Издевательство.