***
Зейн запрокинул голову назад, чтобы выпустить горячий дым на воронов, кружащих над головой. — Так это каким-то образом моя вина, что мы будем играть «Дон Жуана». Я клянусь, Гарри Стайлс будто мой личный кошмар, воплотившийся в жизнь. — Ты должен быть польщён, чувак. Из горла Луи вырвался слабый рык, пока они топтались на холодной земле сада и дрожали. Больше, чем опасность, непредсказуемость Гарри во всех отношениях злила Луи. — У меня такое чувство, что он, блять, меня использует. Как будто я какая-то специальная машина, которую он использует для осуществления своей глупой творческой мечты. И, конечно, он должен налететь на меня и дополнить своим мастерством, чтобы я был достаточно хорош. Зейн бросил взгляд на Луи, на его лице был написан скептицизм. — Ты уверен, что не перегибаешь? Звучит как… Это не звучит правильно. — О, он в принципе сказал это Гримшоу. И когда он со мной разговаривал, он ясно дал понять, что это моя техника и его блядское… личное видение… Дай мне это! — Луи вырвал сигарету изо рта Зейна и сделал глубокую затяжку, чувствуя, как никотин просачивается в его кровь и успокаивает нервы. — Он чёртов ублюдок. Зейн пожал плечами. — Как скажешь.***
Найл появился в офисе Гарри в Барбикан перед репетицией в пятницу. Гарри провёл всё утро, склонившись над «Дон Жуаном», желая, чтобы вместо этого он оказался в церкви Святого Луки. Его офис был спокойным, с дорого выглядевшими деревянными поверхностями и окнами во всю стену. Для Гарри было сложнее смотреть в одну точку, задумавшись над проблемой, когда любой человек мог пройти по антресольному этажу и увидеть его. Он активно бормотал себе под нос что-то о приватности и записях для духовых групп, его плечи были напряжены, когда он взглянул вверх и увидел Найла, который стоял в дверном проёме. Скрестив руки на груди и ноги в лодыжках, он ухмылялся и будто непринуждённо ждал, когда Гарри заметит его присутствие. Гарри качнулся назад на стуле, смеясь и покачивая головой, радуясь возможности отвлечься. Радуясь тому, что это был Найл. — Что? — спросил Найл, превращая ухмылку в улыбку. Гарри фыркнул. — Ничего, — ответил он, — просто иногда вспоминаю, какой ты на самом деле нелепый. Найл опустил голову к груди, тихо посмеиваясь вместе с Гарри, молчаливо соглашаясь. — Дай угадаю, — сказал Гарри, потирая руками лицо и продолжая смеяться. — Если бы мне потребовалось ещё больше времени, чтобы заметить тебя, стоящего здесь, ты бы постучал в дверь и крикнул что-то типа: «Ю-хууууу, есть кто дома?», я прав? Найл хихикнул и оттолкнулся от дверного косяка, заходя в офис. От веселья его глаза сощурились. — Не прав, — объявил он радостно. С тихим стоном упал в одно из кресел напротив Гарри и ссутулился, устраиваясь поудобнее. — Хотел начать с «Земля вызывает Гарри», вообще-то, — он поправил свитер и пожал плечами, явно довольный собой. — Классика. Гарри нахмурился и состроил такое лицо, будто задумался об этом. — «Ю-ху, Земля вызывает Гарри» было бы лучше. — Ты можешь оставить свои «ю-ху» при себе, спасибо, — сказал Найл со слабым отвращением во взгляде. Гарри не смог удержаться и захихикал. — О, я могу, да? — спросил он, слегка приподняв брови, намекая на что-то неприличное. Найл присвистнул с вытаращенными от изумления глазами. — И это я нелепый? — усмехнулся он. Словно не веря, он повертел головой из стороны в сторону, будто выискивая кого-то, кто мог бы заступиться за него. Он явно наслаждался тем, что Гарри подыграл ему. — Э-э-эй, это не моя вина! — сказал он. — Это звучало, как эвфемизм. — У тебя интеллект пятилетнего ребёнка, ты знаешь? — И каково это, иметь пятилетнего босса? — Замечательно. Я, безусловно, обожаю это, — сказал Найл, не подавая вида. — Я возьму крекеры в форме животных, пожалуйста, босс. Где твой тайник? Он нагнулся вперёд, вытягивая шею, чтобы посмотреть за спину Гарри — на ряд шкафчиков под огромным окном. На лице Гарри появилось извиняющееся выражение. — Кончились, прости. Напряжённое утро. Есть ещё что-то, что я мог бы для тебя сделать? Найл откинулся на спинку кресла, смеясь. Он удовлетворённо вздохнул и серьёзно ответил: — Не-а, я просто хотел тебя проведать, — он постучал пальцами по узким металлическим подлокотникам, пожимая плечами, его взгляд был тёплым. — Знаешь, типа как отличный приятель. Спросить, как продвигаются твои дела и всё такое. Удостовериться, что ты хорошо расположился. — Всё хорошо, — ответил Гарри с небольшой улыбкой. Он, выдохнув, расслабился в кресле, на секунду уставившись в мозаичный потолок. Сейчас, когда он просто беседовал с Найлом, всё чувствовалось намного лучше. Гарри очень его любил. — Дела хорошо… Хорошо. Да. Хорошо. — Гримми был занозой в заднице? Гарри рассмеялся с признательностью. — Ничего такого, чего я бы не мог выдержать, — он провёл рукой по волосам и выпрямился, заостряя взгляд на Найле, надеясь, что его глаза не выглядят слишком беззащитными. — Как, ты думаешь, всё продвигается? — спросил он. Найл улыбнулся. — Ну, на твоей стороне, безусловно, есть Глэдис, так что всё не может быть чересчур плохо, не так ли? Гарри фыркнул. Он встретился с Глэдис Говард днём раньше. Большую часть времени они провели в разговорах о Найле и том, как в течение большей части года каждые две недели он водил её ужинать. Иногда шикарный французский ресторан, иногда тележка с хот-догами, всегда новое место, всегда отменное. Гарри знал, что встреча прошла хорошо, особенно в сравнении с остальными. По крайней мере, с одной из них. — Эта дама, несомненно, тебя любит, — сказал Гарри. В подтверждение Найл кивнул. — И я тоже её люблю, — ответил он, ёрзая в кресле, чтобы сесть удобнее. Он никогда не мог долго усидеть на одном месте. — Они ненавидят Штрауса, Найл? — неуверенно спросил Гарри после небольшой паузы, слегка поморщившись, вспоминая лицо Луи Томлинсона во время их встречи на этой неделе. Его острые скулы, проницательный взгляд из-под бровей. Та дерзость, с которой он произнёс «Дон Жуан», будто он использовал свои слова в качестве оружия — как нелепую, негласную персональную атаку в сторону Гарри или как своеобразную шутку. Гарри подавил дрожь и прикусил большой палец, его пульс немного участился. — Насколько они его ненавидят? Найл развеял сомнения Гарри простым взмахом запястья. — Ох, я не знаю. Может быть, они просто жалуются. Ничего необычного. Как всегда, — он пожал плечами. — Ты знаешь, ты новенький. Вот. Гарри кивнул, судорожно заглатывая воздух и потихоньку выдыхая. Он всё прекрасно знал. Он множество раз был новичком. Новенький и молодой — чрезвычайно сильная комбинация. На протяжении почти всей его карьеры дирижёра оркестр часто поначалу недооценивал его. Временами некоторые музыканты относились к нему с откровенным пренебрежением. Гарри, в частности, ярко помнил то гостевое пребывание в Кёльне, когда невероятно напыщенный альт в открытую сообщил ему, что у него недостаточно опыта, для того чтобы быть хорошим дирижёром, не в его возрасте; что это попросту невозможно, не сейчас. «Боже, альтисты, — мрачно подумал Гарри, — всегда такие консерваторы. Вот почему их высмеивают…» — Эй, — сказал Найл, возвращая его обратно к реальности и одаривая суровым взглядом. — Это дело времени. Ты это знаешь. Ты заслужишь их доверие. Заслужишь. Ты всегда заслуживаешь. Правда, что до сих пор Гарри почти повсюду добивался успеха, доказывая себе, что он более чем талантливый дирижёр. В итоге он всегда заполучал уважение оркестра вне зависимости от того, какими шаткими были их отношения вначале. Не было ни единой причины, почему с ЛСО что-то могло пойти не так. — Я не знаю, как всё получится на этот раз, Найл, — медленно сказал Гарри, прижимая руку ко лбу и закрывая глаза. Он не осознавал, что был так встревожен, пока они не начали разговаривать. — Такое чувство, что всё как-то по-другому. Целую минуту они провели в молчании, Найл позволил ему подумать. — Как будто я хочу слишком многого? — неопределённо сказал Гарри, открывая глаза, чтобы оценить ответ друга, всё ещё не уверенный в том, что сам вопрос был правильным. — Ах, Хаз, — сочувственно сказал Найл. Он посмотрел точно на Гарри, с беспокойством прищуриваясь. — Пойдём опрокинем пару пинт сегодня. Давай? Гарри откинул голову назад и рассмеялся, согласно кивая, вновь наполняясь любовью к Найлу. Тот улыбнулся, счастливый оттого, что может помочь, и приступил к чтению описаний ближайших пабов, которые он посчитал подходящими. У него была запутанная система оценки пабов, которые перекрещивались между собой. Он включал в неё те, что были часто посещаемы, пабы с хорошим пивом и те, где стояли приемлемые музыкальные автоматы. Согласно системе Найла Хорана, в убывающей последовательности эти три фактора индивидуум должен был принимать во внимание для оценки перспективного питейного заведения. Он относил себя к истинным знатокам в данном вопросе. («Я потратил на это 10 000 часов, Гарольд. Гениями становятся, а не рождаются, и я гений чёртового паба, так что слушай».) Гарри внимательно вслушивался в то, о чём говорил Найл. Он всегда был тем, кто любил слушать, как люди рассказывают об интересующих их вещах. Но резкое движение снаружи офиса привлекло его внимание. Луи Томлинсон и Элеанор Колдер появились на другой стороне антресольного этажа, проходя через узкую площадку атриума и двигаясь прямиком в направлении северного крыла. Они шли довольно быстро — или, точнее, Томлинсон шёл довольно быстро, его сильные ноги несли его с изящной деловитостью. Колдер просто пыталась за ним поспевать. Вероятно, они оба направлялись на групповую встречу, судя по толстой папке в правой руке Луи и футлярам для скрипок, которые они оба тащили. Как только Гарри собрался снова уделить всё своё внимание Найлу, Элеанор Колдер повернула голову и взглянула на его офис. Казалось, будто она смотрела прямо на него, но Гарри не был уверен, что она могла увидеть его с такого расстояния, со стеклянной стеной офиса между ними. Он убедился, что она, впрочем, могла, когда та (к его великому удивлению) широко улыбнулась и помахала рукой в откровенно кокетливой манере. Она даже откинула свои прекрасные тёмные волосы за плечо. Взгляд Гарри упал на Томлинсона, как раз когда тот в свою очередь закатил глаза, как обычно, совершенно не впечатлённый, а затем вдвойне ускорился. Чтобы успеть за ним, его застывшей партнёрше пришлось сделать несколько быстрых шагов. Её украшенные драгоценными камнями туфли заблестели, отражая свет, струившийся через окна Барбикан. — Проклятый Томмо, — фыркая, сказал Найл. Он обернулся и взглянул туда же, проследив взгляд Гарри, когда тот перестал его слушать, и был явно увлечён тем, что увидел. — Всё время будто на чёртовой миссии. Гарри выдавил смех. — Несомненно, это было для меня. — Я всё ещё думаю, что вы поладите, — сказал Найл. Он сморщился, а затем осторожно добавил, растягивая слова: — Со временем… — Он думает, что я смешон, — сказал Гарри, поднося пальцы к губам, вся правда застыла у него в голове, как только он произнёс это вслух. — Он думает, что «Дон Жуан» — посмешище, и я вместе с ним. — Ты не посмешище, а если Луи так думает, он идиот, — голос Найла был низким, было ясно, что он расстроен из-за этой ситуации. Взволнованный, он резко постукивал пальцами по подлокотникам. — Здесь нет ничего такого, с чем бы мне не приходилось сталкиваться раньше, — сказал Гарри тихо и неубедительно. Это правда. По крайней мере, должно быть правдой. Это должно было быть правдой, но не было, не совсем. Почему-то Луи казался другим. Он резал так жёстко, так глубоко, и Гарри не был готов думать, почему так получалось. Не сейчас. — Я с ним поговорю, — решительно произнёс Найл, всё ещё раздражённо ёрзая в кресле. — Нет! — воскликнул Гарри намного резче, чем собирался, неистово краснея. Ему пришлось потрясти головой и глубоко вздохнуть, перед тем как продолжить, пытаясь успокоиться: — Пожалуйста, не надо, Найлер. Я ценю это, но я сам могу справиться. Я действительно могу. Он чувствовал себя до странности уязвимым перед Найлом, который видел, насколько Луи его беспокоил. Смущённым, на самом деле. Он закатил глаза, желая исправить ситуацию, каким-то образом взять над ней контроль. Обычно он чувствовал себя комфортно, оказываясь беззащитным перед Найлом, и он не знал, почему сейчас всё было по-другому. Боже, всё в Луи Томлинсоне заставляло его чувствовать себя не в своей тарелке, невероятно неловким в своей собственной коже. Как нелепо. Он был нелепым, ему нужно остановиться. Он не мог позволить Томлинсону таким образом залезть к себе в голову; Гарри мог с лёгкостью справиться с ним. — Я слишком драматизирую, не слушай меня. Это всё новая работа, стресс, всё такое. Всё в порядке. Я в порядке. Луи Томлинсон в порядке. Он лучший, самый приятный, самый добродушный скрипач во всём мире. Всё прекрасно, всё в порядке. Не волнуйся за меня. Найл скептически посмотрел на него с другого края стола, вскидывая брови. — Как скажешь, Стайлс. Гарри кивнул. — Конечно. — Нам точно нужно выпить пару пинт, да? — сказал Найл, всё ещё беспокоясь и, вероятно, намереваясь снова начать дискуссию. — Ага, — кивнул Гарри, — пинты бы не помешали. В тот момент Гарри не заботило то, что в конце вечера Найл всё равно собирается всё из него вытрясти. Его не заботило то, что он наверняка сдастся и проболтается, тотчас вывалит наружу свои жалкие, неуверенные переживания. Он только предвкушал чувство тяжёлого холодного стекла в своей руке, неоспоримую янтарную красоту безупречного пива и приятную затуманенность сознания после хорошего вечера. Гарри правда, правда нужно было выпить, это уж точно. Это была длинная неделя.***
Сидя на стуле, Луи поёрзал из стороны в сторону, достаточно аккуратно, чтобы не столкнуть скрипку, лежащую на его левом колене. В ожидании Стайлса, который вот-вот должен был появиться для продолжения репетиции, он медленно разминал шею и плечи небрежными круговыми движениями, пытаясь снять некоторое напряжение в мышцах. Был поздний вечер четверга, и они работали над «Дон Жуаном» уже на протяжении нескольких часов. В данный момент они были полностью заняты одним из множества сложнейших пассажей. Технически он звучал безупречно, и для ушей Луи он уже начинал звучать зрело в эмоциональном плане, но, кажется, Стайлс не был удовлетворён результатом. Он прервал оркестр три минуты назад лёгким взмахом дирижёрской палочки и с тех пор стоял в задней части Джервуд-холла и хмурился, изредка подёргивая себя за нижнюю губу, вероятно, потерявшийся в мыслях. Луи закатил глаза, едва подавляя сердитый вздох. Он взглянул на Элеанор, проверяя, разделяет ли она его гнев и желание наконец начать репетировать. Элеонор пребывала в нетерпении: её взгляд был полностью сконцентрирован на Гарри Стайлсе, и она почти неподвижно ожидала, что тот скажет дальше. Луи снова закатил глаза. Поёрзав на стуле, в этот раз он не совсем сдержал вздох, который вышел весьма раздражённым. Он опустил взгляд на руку с часами, стрелки которых едва ползли, и каждое их движение казалось медленнее предыдущего. Когда Стайлс наконец-то заговорил, это было не то, чего ожидал Луи: — Я гей. После паузы его голос был немного хриплым, но по-прежнему оставался сильным и жёстким. В ответ послышался тихий, несколько сдавленный смех, исходящий от оркестра, который то нарастал, то понижался, простираясь до группы перкуссий. В настоящий момент внимание Луи определённо было приковано к Гарри, его голова дёрнулась, словно сама по себе, а глаза немедленно сфокусировались на лице дирижёра. Стайлс улыбнулся реакции оркестра. Он поднял руку и сказал: — Я знаю. Я знаю. Скорее всего, для многих из вас это не сюрприз, — он издал звук, который Луи мог описать как скромную комбинацию хихиканья и насмешки с лёгким покачиванием головой. — Я не пытаюсь этого скрывать, — после чего он поправил осанку, выпрямляясь и сцепляя руки за спиной. Его улыбка потускнела, когда он глубоко вдохнул, и Луи сглотнул, наклонившись вперёд на своём стуле. — Хотя было время, когда я это делал, — сказал Стайлс, прокашлявшись в кулак и возвращая руку в прежнюю позицию за спиной, его взгляд был мягким. — Время, когда я это скрывал, — он кивнул пару раз, — что понятно, я думаю… Я был подростком и, вы знаете, чувствовал себя странно, — он закатил глаза. — У меня не было чувства стиля, волосы смахивали на пушистый шар, а лицо было большим, круглым и похожим на луну, — он улыбнулся и обвёл лицо. — На каждой маминой фотографии того времени я выглядел как нетерпеливый сенбернар, — он залился смехом вместе с оркестром, но Луи видел дрожь в его глазах и ждал, пока она угаснет. — Но то, с чем я справлялся, не касается неловкости, — продолжил Стайлс. Он встряхнул головой и задержал дыхание. — У меня был секрет. Который чувствовался таким огромным и таким… таким неудобным, за неимением лучшего слова. Секрет, которого я не желал иметь. Но он не уходил. Даже если в то время я пытался его игнорировать. Типа, если я притворюсь, что не знал, что он существует, если я никогда полностью не признаюсь себе в этом, то мне никогда не придётся с ним столкнуться. Я бы мог просто жить таким образом вечно. Я имею в виду, почему кто-то вообще должен об этом знать, если я сам себя не знал? Пока Гарри говорил, хватка Луи на грифе скрипки усиливалась, а ладони, прижимавшиеся к полированной поверхности, становились потными и скользкими. Он прикрыл глаза и встретился с внезапными воспоминаниями из его собственного подросткового периода. С бессонным ночами, которые одну за другой он проводил, тупо уставившись в темноту комнаты, переговариваясь с неизвестными существами о том, чтобы те избавили его от этой кажущейся страшной несправедливости, которая на него свалилась. Разрушительная тревога. Страх и одиночество. Он вздрогнул, вновь открывая глаза, а Гарри продолжал рассказывать. — Я был в Америке в тот год, когда мне исполнилось шестнадцать, — сказал он, — в частной школе Массачусетса для молодых музыкантов, — он хихикнул. — Я уверен, многие из вас могут это представить. Он был полон талантливых, конкурентоспособных, названных маленьких засранцев, — проницательная волна смеха пронеслась по всему оркестру, и Гарри улыбнулся, дожидаясь затишья, чтобы продолжить: — И я определённо был одним из них, — сказал он, ладонью прикасаясь к груди, чтобы указать на себя. — Определённо, один из названных маленьких дерьмецов. — Там у меня появилась подруга, Рея Д'Анджело, — он остановился на секунду, глядя в потолок. — Её звали Рея Д'Анджело. Она играла на виолончели и не была маленьким дерьмецом. Она была прекрасным человеком, — Гарри покачал головой и напряжённо сглотнул, на его лице показалась похожая на гримасу улыбка, будто он заставлял себя улыбаться. Луи подался вперёд, сгибаясь на своём стуле. — Мы никогда об этом не разговаривали, — произнёс Гарри, — но Рея знала мой секрет. Между нами было невысказанное понимание. Она знала, и из-за этого я чувствовал себя в безопасности — она заставляла меня чувствовать себя в безопасности. Гарри вздохнул. — Рея была старше меня на два года, и парни моего возраста её боялись, — он испустил ещё один лишённый веселья смешок. — Всё потому, что мы были названными маленькими дерьмецами, а она была из неприятной части Бостона и носила много чёрного, — он закатил глаза, немного подёргивая подбородком. — У неё также была грудь. Так что они были в ужасе. Это звучит именно так, как они говорили о ней. Что было отвратительным, я уверен, вы представляете. И потому что я был напуган и труслив и хотел вписаться в компанию, я никогда её не защищал. Я не отрицал, когда они предположили, что мы спим вместе — в, уверяю вас, более графических выражениях, чем это, — я никогда не защищал её. Я достаточно об этом сожалею. Этот поступок был достаточно плохим. Но потом… Гарри остановился и глубоко вздохнул. Луи видел, как дрожала его рука. Он опустил её с груди, но она продолжала дёргаться, пока он держался за стойку перед собой. — Но после этого, той весной, мы с Реей вместе поехали в Бостон на выходные. Мария Клигель играла в филармонии, поэтому мы хотели попасть на её выступление, и, так как Рее тогда уже было восемнадцать, мы смогли остаться в отеле без взрослых. Те выходные были удивительными. Музыка была фантастической, а Рея показала мне Бостон, и я, каким-то образом я чувствовал себя изощрённым. Вроде как я был вполне взрослым первый раз в своей жизни... Потом мы вернулись в школу. Гарри сделал ещё один дрожащий вздох, перед тем как продолжить, его голос был напряжённым. — И те мальчики были просто неотступными. Они таскались за мной, чтобы узнать, что такого я сделал с Реей Д’Анджело в том номере отеля. «Как там в Бостоне, Стайлс?», все с наводящими вопросами: «Как там Д’Анджело?», «Ты же трахнул её?», «Ты должен был». И я продолжал отвечать: «Нет, нет. Мы просто друзья. Ничего не было». Но они не купились на это. Они всё настаивали на своём. Пока, наконец, это не перелилось в: «Ну почему нет? Какого чёрта нет, Стайлс?» и «Что с тобой не так?» Это было… это просто было слишком близко. Я чувствовал, как они приближаются. Ко мне и моему секрету. У Луи перехватило дыхание, по нему пробежался небольшой холодок знакомого адреналина от собственных похожих воспоминаний, мелькающих в его голове. Воспоминаний тех времён, когда он чувствовал, будто пытался убежать от чего-то, от чего никогда не избавится. — Глубоко внутри я знал, что оставались секунды до этого вопроса, — сказал Гарри. — Я чувствовал его приближение. «Что, ты гей или что?», «Да, это всё так, Стайлс? Ты гей? Всё поэтому?» И я уверен, кажется, что этот путь неизбежен. Что я сдался, в конечном итоге просто солгал и сказал, что спал с ней, чтобы они наконец отстали. И я почти сделал это. Почти сделал. Может быть, это было бы лучше, чем то, что я сказал на самом деле. Потому что прямо перед тем, как я оказался на грани и уступил им, меня ударило ужасной изобретательной молнией. И я сказал с таким едким презрением, на которое я только был способен: «Почему я вообще должен хотеть спать с Реей Д’Анджело? Она всегда выглядит так, как будто только что выкурила сигарету», — в этот момент Гарри испустил подавленный, сырой стон, искажённый звук отвращения к самому себе. — Мои слова вызвали смех, — сказал он уныло. — Громкий одобрительный смех из-за этой отвратительной, жестокой фразы, которую я сказал о человеке, который в то время был действительно, действительно моим лучшим другом. На двух последних словах голос Гарри слегка надломился, ему понадобился дополнительный неуверенный вздох. Он моментально закрыл глаза и в очередной раз поднял руку, привлекая внимание оркестра. — Я даже не могу описать тот стыд, который я почувствовал, просто сказав те слова. Но затем я осознал, как будто в замедленной съёмке, что Рея их нечаянно услышала. Что она стояла возле автоматов с газировкой, в паре шагов от нас, и слышала всё, что я сказал. Он сделал паузу, помещая ладони рук перед своими глазами на несколько секунд. Оркестр напрочь умолк, Луи едва дышал. — Я не преувеличу, если скажу, что тот момент был самым худшим в моей жизни. Он до сих пор таким является, — Гарри окончательно вздохнул, нахмурившись, и дотронулся до груди кончиками пальцев. — Я так никогда и не смог полностью наладить отношения с Реей. Я принёс извинения, и, потому что она была лучшим человеком, чем я, она их приняла… но я не виню её за то, что она больше не доверяла мне в полной мере. Годами я не мог затрагивать эту тему. Я был сильно разочарован в себе, опустошён. Даже сейчас это, наверное, третий раз, когда я заговорил об этом, с тех пор как это случилось. — Причина, по которой я начал рассказывать эту историю, причина, по которой я говорю об этом сейчас... Я думаю, у многих людей бывают похожие ситуации, — он жестом указал на музыкантов напротив себя, — и у многих людей есть похожие воспоминания. О том времени, когда вы без уважения относились к кому-то, унижали их и в процессе вы почувствовали, будто унизили и самих себя. Будто вы изменили собственным моральным устоям, и, как бы драматично это ни звучало, вы были за пределами искупления. Омерзительное, безнадёжное дело. Луи вновь поёрзал на стуле, по его телу прошло виноватое осознание, распространяющее жаркий румянец стыда на щеках. Ему вспомнились времена в Interlochen, когда ему было шестнадцать или семнадцать лет, времена, когда он плохо обходился с другими детьми, высмеивая их за плохую технику на виду у всех. Он содрогнулся изнутри, когда определённые картинки вспыхнули в его голове. (Большие влажные зелёные глаза, бдительные и уязвимые, которые смотрели на него и моргали. Пышные тёмно-коричневые кудри на влажном лбу, сгорбленные плечи и детская полнота. «Болеро».) Навстречу воспоминаниям Луи тяжело вздохнул, а его пульс участился. Вожатые студенческого возраста за спиной называли его Наполеоном — «Маленький Наполеон Скрипок». Он чувствовал себя униженным, когда узнал об этом, и ещё больше из-за осознания того, что кличка очень чётко ему подходила, и, скорее всего, он её заслужил. Гарри двумя пальцами похлопал по партитуре. — Теперь такое же, точно такое же глубокое, напряжённое чувство Дон Жуан переживает на протяжении этой части произведения. Он опустошён из-за своих поступков, из-за того, как он обращался с этими женщинами, он чувствует себя почти безнадёжно, вне искупления и достоинства. И это именно то, что я хочу, чтобы вы сыграли. Эту силу эмоций, мощность, которую я хочу, чтобы вы привнесли в данный пассаж при выступлении. После того как Гарри закончил говорить, он бросил взгляд на оркестр, медленно обводя глазами каждого человека, следя за тем, усвоили ли они его слова. Луи был потрясён. Он быстро моргал, а сердце по-прежнему запиналось. В его мозгу поселилось бессвязное тонущее чувство, он усиленно пытался совместить Гарри Стайлса перед ним со всеми крутящимися представлениями о Гарри в своей голове. — Гарри гей? — с ним рядом шёпотом заговорила Элеанор. — Что? — спросил Луи практически сразу, поворачиваясь, чтобы взглянуть на неё. Его брови были сведены в замешательстве. — Гарри — гей? — повторила она, явно удивлённая и раздражённая из-за скрытой от неё информации. Луи фыркнул в недоумении. — Это всё, что ты поняла из этой истории? — спросил он, содрогаясь от тихого скептического смеха. Элеанор пожала плечами. Слегка хихикая, Луи повернулся обратно к дирижёрскому пьедесталу для дальнейших инструкций. Продолжая смеяться, он медленно поднял голову и сделал резкий вдох, когда поймал взгляд Гарри. Его сердце ушло в пятки, когда лицо Гарри потускнело, реагируя на веселье Луи, его очевидное равнодушие. Луи тут же захотелось всё исправить, он хотел всё объяснить. Но всё, что он мог сделать, — это сидеть на своём месте с открытым ртом, когда правая рука была поднята в неудачной попытке возражения. Гарри уже прочистил горло и повернулся к оркестру, привлекая внимание поднятыми руками, готовый начать снова. «Блять, — подумал Луи, последовав за палочкой Гарри, начиная медленно опускать смычок на первой ноте такта. — Блять». Это было совершенно не то, чего он ожидал.