Love Is A Rebellious Bird

Гарри приехал на работу и первым делом убрался в офисе в церкви Святого Луки. Он бы предпочёл сделать это в последнюю очередь, но завтра у него должны состояться встречи с членами Совета, а послезавтра — обсуждения срока его пребывания в должности, а его офис в Барбикан имел то, что Найл называл «ароматом». Плюс стулья тут якобы более удобные. Гарри хотел поспорить, но он знал, что на самом деле лучше будет принять гостей именно здесь — так будет более достойно. — Мне нравится этот запах, — проворчал он под нос, равнодушно опустошая ящики стола. — Во всяком случае, он теперь не настолько плохой, как раньше. Помещение стало менее душным, с тех пор как они с Луи начали использовать его для случайных половых актов. После них Гарри всегда открывал дурацкое маленькое окошко, чтобы проветрить комнату. Каким-то образом казалось, что атмосфера около стола на тридцать процентов состояла из меловой пыли. Гарри хмыкнул, закрывая пустой ящик. Около двух недель назад Луи, маниакально посмеиваясь, бегал за ним вокруг этого самого стола и хлопал ластиками для стирания мела с доски. Вероятно, поэтому Гарри заставил Луи остановиться, внезапно плюхнувшись в кресло, а затем немедленно притянув его на свои колени. Пятнадцать минут спустя им пришлось проветрить кабинет, но облако меловой пыли упрямо решило остаться. Следующим его шагом было убрать с полок книги, затолкав их в огромную картонную коробку, которую ему удалось выпросить. Гарри хмуро взглянул на неё, понимая, что ему никогда не дотащить её домой на метро. Ему было больно думать о том, что придётся запихивать всё в такси; возможно, он сможет уговорить Найла подвезти его до дома на своей Астре. Гарри провёл рукой по волосам, задержавшись на минуту, чтобы осмотреться и попытаться оценить, сколько работы ему осталось сделать. Количество было удручающим. Достаточно для того, чтобы забросить всё, вместо того чтобы реально начать что-то делать. Его завораживало то, сколько вещей ему удалось накопить в комнате за последние два с половиной месяца, даже не осознавая этого. Он помнил, что каждый раз приносил маленькую коробку книг, но сейчас они были везде, некоторые даже лежали на полу, сложенные стопкой рядом с его старыми невзрачными блокнотами. На подоконнике стояли четыре растения, каждое из которых было в разной степени разложения, но он помнил, что лишь три из них покупал сам. Луи на ежедневной основе дразнил его из-за них, говоря, что лучше бы он купил кактус. Луи. Гарри невозможно по нему скучал, хоть ему и пришлось провести всего лишь одну ночь в одиночку. Он вздохнул, вдруг став сентиментальным. «Ты жалкий нытик», — подумал он. Этот офис казался намного более домашним, чем тот, что находился в Барбикан: здесь так много всего произошло. Гарри не хотел уходить, не сейчас, но он собирался, даже если предложение от ЛСО ещё не пришло. Реставрация Святого Луки была почти закончена, и Лиам предложил ему более необычный офис. — Там есть окна, друг! Окна! Во множественном числе! — сказал Лиам после финального выступления. Он явно был горд собой. Гарри не хватило смелости отказать ему, особенно с уверенностью Лиама, что в конечном итоге ему понадобится офис, который будет поддерживать его дух. — По крайней мере, мне почти не придётся тебя чистить, старина, — сказал он вслух, поглаживая старый шкаф рядом с ним, которому необходима была отставка. Гарри облокотился на него, в очередной раз вздыхая. Всё, что он туда положил, были оценки «Пети и Волка», так как ему было слишком лень отнести их в библиотеку после детского концерта. Ему так и не удалось открыть нижний ящик. — Всё ещё интересно, что внутри, — пробормотал он, глядя на заклинившую ручку. Он решил попробовать открыть её в последний раз, чтобы уклониться от реальной работы по упаковке вещей, и нагнулся, несколько раз оттягивая со всей силой, но безрезультатно. — Явно не… Тупой ящик, — проворчал он, поднимаясь и отворачиваясь от шкафа. Он скрестил руки на груди, сузив глаза, чтобы осмотреть офис на предмет, который можно было бы использовать в качестве рычага, чтобы вырвать эту проклятую штуку раз и навсегда. Очевидно, ничего подобного не было. На его столе стоял степлер, несколько сотен скрепок в уродливой чашке, шесть или семь канцелярских зажимов разных размеров и три авторучки. — Замечательно, — пробормотал Гарри, закатывая глаза. В отчаянии он пнул каблуком ботинка по основанию шкафа. И, конечно, вот тогда ящик наконец открылся. Он удовлетворительно скрипнул и легко выскользнул из шкафа, уткнувшись в заднюю часть голени Гарри. На несколько секунд он зажмурился в недоумении, прежде чем пошевелить пальцами в жаждущем порхающем движении, и наклонился посмотреть, что находится внутри. — Наконец-то, блять, — сказал он, вытянув толстую стопку листов, которые оказались чьей-то композицией, и плюхнулся на пол, скрестив ноги, устраиваясь, чтобы их просмотреть. Он ожидал, что оно будет скучным, что бы это ни было. Показалось, будто ему снова четырнадцать и мама попросила его убраться в комнате, но он был грубо прерван, найдя под кроватью блокнот с кучей постыдных, нелепых историй, которые он написал много лет назад (когда ему было всего десять); все мысли об уборке были сразу забыты. Даже если он так себя чувствовал, он всё ещё ожидал, что тайное сокровище тупого ящика окажется скукотищей. Так всегда было. Но этого не произошло. Вообще. Музыка не была скучной даже в малейшей степени. На самом деле, было совсем наоборот. Сначала он не был уверен, на что он смотрит, но, пролистав бумаги, он осознал, что это начало струнного квартета. Первая часть композиции была написана в классической сонатной форме. Гарри читал музыку, пальцами скользя по нотам первой скрипки, взяв в руки карандаш и очерчивая мелодию, иногда немного пачкая листы. Его сердце ускоряло ритм, пока он читал композицию, от наброска к наброску, полностью поглощённый, он наблюдал, как развивается произведение, становясь всё более и более изысканным. Даже в ранней версии первоначальной темы Гарри видел огромный её потенциал и уже имел чёткое представление о работе с эмоциональной точки зрения. К тому времени, как он достиг финальной версии, он почувствовал, будто на его глазах раскрылся гений. Со всех сторон он был окружён нотными листами, графит был размазан по его нахмуренной брови, а рот приоткрыт в бездыханном трепете. Произведение всё ещё требовало корректировки (вторичная тема нуждалась в укреплении, а партия виолы могла претерпеть несколько изменений), но общая структура, текстура и эти чувства! Они очаровали Гарри и напомнили ему о том, что однажды сказал его любимый учитель, многими годами ранее: что великие истории разворачиваются таким образом, что всё происходящее одновременно кажется как неизбежным, так и небольшим откровением. Именно такой казалась Гарри эта композиция. Незначительным, неизбежным откровением, великой историей в музыкальной форме. Ему стало жаль, что эти звуки не исполнялись прямо перед ним в его офисе, а просто строили звучание в голове. Его мозг изголодался по этому. При виде неразборчивых каракулей и заметок на полях, у него возникло растущее подозрение, некоторый намёк, который заставил его сердце колотиться, а пальцы дёргаться в адреналиновом азарте. Догадка личности была подтверждена изначально созданными темами и дисциплинированной и сложной эмоциональностью в заключительной трети работы. — Ох, Луи, — выдохнул он, простонал, усмехнулся и покачал головой. Его взгляд задержался на последней строке последней страницы композиции. — Луи, Луи, Луи. Именно там мягким чёрным карандашом была сделана надпись, без сомнения начертанная неразборчивым почерком Луи. Она гласила: «Ты можешь лучше». — Но это замечательно, дорогой, — прошептал Гарри, продолжая смеяться с печальной нежностью. Крупные, эмоциональные слёзы затуманили его взгляд, когда он откинулся назад. — Нет причин волноваться. Он вспомнил тот первый день, томный взгляд голубых глаз Луи, когда он яростно стёр всё, что было написано на доске. И как немного позже он успешно отвлёк Гарри от открытия того самого ящика. Он хотел найти Луи, поцеловать его и взять за руку, а больше всего он хотел ему сказать, насколько он талантлив, повторять это снова и снова, до тех пор пока Луи не поймёт, что он это заслужил. Гарри тяжело вздохнул, зная, что эта сцена не была бы проиграна столь идеально. Он чувствовал, что у него накопилось столько любви к Луи, что ему казалось, что его сердце могло разорваться прямо в груди, если он никак её не выразит. Он нащупал лежавшие на столе лист бумаги и ручку, и, полностью отчаявшись, решил написать Луи некоторые заметки о его работе, тем самым призвать его продолжать. — Луи Томлинсон, — сказал Гарри, начиная писать, в неверии качая головой, как будто он пытался себя убедить, что Луи был настоящим. — О, помоги мне, Луи. Я действительно тебя люблю.

***

В тот день Луи всё ещё был слегка растрёпанным, когда наконец собрался и пришёл в Барбикан на секциональную репетицию. Он чувствовал, что не до конца проснулся. Ночь была длинной, в лучшем случае ему удалось подремать, и он не мог избавиться от болезненного ощущения, которое прилагалось к переутомлению. Продолжая тереть глаза под своими очками, он зашёл в здание. Дымка перед глазами никуда не ушла. — Мистер Томлинсон! Мистер Томлинсон! Луи поморщился; громкие звуки заставляли его сжиматься, хотя он даже не был с похмелья. «Просто, блять, грустный». Он проглотил жалость к самому себе и повернул голову, его брови нахмурились, когда он увидел то, что и предполагал, когда услышал голос, — Маргери из почтового отдела неслась прямо к нему с тележкой, полной конвертов. — М-м-м? — промычал Луи, перехватив Гром левой рукой и потерев лоб тыльной стороной большого пальца, когда девушка приблизилась. Этого бы никогда не случилась в обычный день. Обычно Луи шёл прямо через вестибюль так быстро, что Маргери никогда не успевала его поймать. «Так тебе и надо, неудачник». — Мистер Томлинсон, ваш почтовый ящик совершенно переполнен, — сообщила она, останавливаясь, в её голосе явно слышалось неодобрение. — Он намного хуже ящика мистера Хорана. Луи вздохнул и перевёл взгляд на свои часы. Каким-то образом ему удалось прибыть на пару минут раньше, что было на него очень не похоже. — Хорошо, — нехотя сказал он, пальцами сжимая переносицу под очками. — Я разберусь. Он не был уверен, как ему удалось накопить столько писем за выходные, но Маргери была единственной в здании, с кем у Найла не складывались отношения, и Луи не хотел пробудить в ней плохую сторону. Поэтому он заковылял вниз, в подвал, чтобы проверить свою голубиную почту. Даже стоя прямо напротив комнаты с письмами, Луи мог заметить, чем был заполнен его ящик. Он сразу это понял. Он узнал перепачканные карандашом страницы, и толщина стопки было невероятно знакомой. Он бы узнал её где угодно. На секунду ему показалось, что его тело шагало к почтовому ящику без его разрешения, оставив его жалкую расщеплённую душу наблюдать с порога. Его композиция. Гарри нашёл его композицию. Луи мрачно засмеялся. Конечно, спустя столько времени Гарри нашёл его произведение. Гарри, который бросил его ради чёртова Берлина. Разве не так? Трясущимися руками он выдернул знакомую стопку из почтового ящика, его сердце непрестанно колотилось. Он едва мог на неё смотреть. На первой странице была записка, написанная на маленьком розоватом кусочке бумаги и заправленная в огромный зажим, который удерживал стопку листов вместе. Луи не хотел её читать, но, конечно, он физически не мог заставить себя не делать этого. «Луи. Не мог понять, что композиция твоя, пока не дошёл до последней страницы. Очень впечатлён. Немного подправил. Надеюсь, ты не против. Поговорим? С любовью, Г. Хх» Затем Луи почувствовал заметки, которые были прикреплены к нижней части листа, наполовину меньше обычных листов, вероятно на той же самой розоватой бумаге. Он закрыл глаза, чтобы не расплакаться, и перебирал смятые уголки. — Когда поговорим, Гарри? Перед тем, как ты уедешь из страны или после? — пробормотал Луи. Он хотел, чтобы слова прозвучали жёстко, но вышло слишком жалко. Это казалось кошмаром, который становился всё хуже и хуже. Луи чувствовал себя полностью обнажённым. Будто он еле-еле держит себя в руках и в любую секунду он начнёт рыдать, до тех пор пока его сердце не окажется на отвратительном линолеуме. Худшей частью всего этого было то, что Луи бы предпочёл скорее утонуть, чем читать правки Гарри, он осознанно понимал, почему. Его отвращение исходило из того, что он очень ценил мнение Гарри. Луи был отчаянно, глубоко обеспокоен тем, что Гарри думал по поводу его работы, и именно поэтому он даже не думал о том, чтобы это выяснить. Неважно, был ли отзыв Гарри суперположительным, или он проклял Луи слабой похвалой, он всё равно его сломает. В любом случае Луи будет брошен, разбит и полностью одинок. Потому что Гарри улетает в Берлин. Гарри улетает и даже не сказал ему об этом. Ещё. Сердце Луи болезненно сжалось, когда он представил, как он идёт на этот разговор. Гарри бы сказал ему в скором времени, да? А сейчас решение уже было принято. — Да, Гарри, давай поговорим, — прошептал он в сломанной усмешке, на этот раз позволяя горечи присутствовать в голосе. Луи продолжал стоять около ящика, его глаза были закрыты, а пальцы перебирали углы листов; он пытался не расплакаться. «Я слишком уязвим из-за него, — подумал он, его руки скользили, сжимая края композиции. — Слишком, блять, уязвим. Я позволил этому случиться». Дело в том, что Луи не мог по-другому. Он знал, что по-другому и быть не может. С самого начала, даже когда он уверял себя, что всё под контролем, такой исход был неизбежен, в наибольшей степени уязвимый для Гарри. Если быть честным, то он был несчастно в него влюблён. В ту самую секунду, когда он увидел Гарри в том дурацком маленьком офисе, когда он писал музыку прямо на доске, в ту самую секунду он начал этот неумолимый марш к разбитому сердцу. — Чёрт, — ругнулся он, взглянув на часы. Он определённо опаздывал на репетицию. Он глубоко вздохнул и засунул стопку в свою сумку, торопясь выйти из комнаты и взбежать по лестнице на второй этаж, в конференц-зал, где собирались скрипки. Элеонор уже сидела там, когда он пришёл. Она выгнула бровь, когда он занял её место в передней части комнаты. — Ну, — сказал он, расставляя вещи на столе и пытаясь отдышаться. — Извините, я опоздал. Кое-что наметилось… Он спрятал руку в волосах и взглянул на них, слегка ёжась под большим количеством оценивающих взглядов. Перед тем как прийти, он принял душ, но всё равно чувствовал себя грязным и непривлекательным, как будто его застывшие эмоции сочились через его поры и распространялись по коже. Будто все видели этот плёнчатый слой печали и позора. «Возьми себя в руки».  — Итак, — хрипло начал Луи. Он слегка покачал головой и прочистил горло, доставая свои нотные листы из сумки. Сердце сжалось при виде его композиции, розовой бумаги Гарри. «Возьми себя в руки, сейчас же». — В целом отличный концерт. Мои поздравления. Но есть несколько моментов, которые я бы хотел пересмотреть… Он закончил сравнительно рано, примерно через сорок пять минут. Он лишь хотел убраться оттуда, даже если ему было некуда больше идти. — Хорошо, что ты всё-таки появился, — съязвила Элеонор. Луи знал, что она специально долго собиралась и ждала, пока все выйдут, только чтобы это сказать. Луи закатил глаза. — Просто отстань, хорошо? Я опоздал на пять минут, господи. Элеанор посмотрела на него снизу вверх, её глаза сузились в отвращении. — Больше, было десять или пятнадцать минут, Луи. Если бы мы знали, некоторые могли бы больше попрактиковаться, — она покачала головой и рассмеялась. — Ты же не был в этом заинтересован в последнее время, да? Челюсть Луи слегка отвисла. Всё, что он мог делать — это глупо моргать и таращиться на неё. — Я не права? — спросила она голосом, в котором не было ни капли стыда или раскаяния, а брови вновь выгнулись аркой. Луи скрестил руки на груди, по его венам уже текли гнев и адреналин. Он почти незаметно качнул головой, и это всё, что она получила в ответ. Она пожала плечами, повернулась и вылетела за дверь, позволяя той захлопнуться. После её ухода Луи опустился на стул, чувствуя, будто комната кружилась вокруг него и в то же время рушилась. По его венам текла ярость, заставляя сердцебиение отдаваться в висках. Элеонор была права. Она была абсолютно, с точностью в сто процентов, права. Луи уходил. Это правда. Не будет преувеличением сказать, что его обычное расписание было наполовину меньше в последние пару месяцев. Он всё ещё каждый день играл, но не так долго, как раньше, и определённо не с прежней сосредоточенностью. Как он мог? Как он мог сосредоточиться, когда на его уме всегда был Гарри Стайлс? Лицо и глаза Гарри. Руки Гарри. Руки Гарри на теле Луи. Голос Гарри. Множественные вариации его смеха. Как он, блять, заставлял Луи чувствовать себя. Он всегда был рядом. Гарри везде преследовал Луи. Луи посмотрел на свои руки, с трудом их узнавая. У него было чувство, будто он опять раздваивается. То же самое чувство, которое настигло его часом ранее в почтовой комнате, только в этот раз его сознание расплывалось, а тело оставалось на месте. Как он допустил, чтобы вещи вышли из-под контроля? Как он позволил им добраться до этой точки? Он разрешил Гарри Стайлсу затмить всё в его жизни, и для чего? Для чего? Луи может потерять место концертмейстера в ЛСО, а Гарри чёртов Стайлс будет в Берлине, дирижировать с Флорианом Вейлем под боком. Луи терял себя, свою дисциплину, концентрацию и самоотдачу. Он был заметён Гарри, безрассудной надеждой и некоторыми фундаментальными деталями, которые пропали в процессе. Он покачнулся, чувствуя головокружение, и одёрнул джемпер. Мысль о том, что ему придётся возвращаться в тёмную, пустую квартиру, отягощала его, но ему пришлось её принять. Так и будет дальше. Гарри улетит в Берлин, и Луи придётся возвращать свою жизнь обратно. Обратно под свой контроль. Луи просто придётся привыкнуть. В этот раз, пересекая вестибюль Барбикан, он не тащился. Он двигался с эффективной целью, склонив голову вниз, решив покинуть здание как можно быстрее, без взаимодействия с кем-либо вообще. Он почти вышел на улицу, будучи в дюймах от свободы, когда его остановили. — Томлинсон! На долю секунды он подумал об игнорировании, подумал притвориться, что не слышал, и побежать по террасе, не останавливаясь передохнуть, до тех пор пока не доберётся до метро. Но он слишком долго колебался, а голос позвал снова, в этот раз ближе. По крайней мере это был не Гарри. — Томлинсон? Луи медленно развернулся, вздыхая в смирении. Это был Деннис Тёрнер, председатель Совета директоров, один из седовласых мужчин, работающих в ЛСО. Ник Гримшоу и Лиам Пейн шли позади него. — Да? — сказал он, одёргивая ремень Грома и закидывая сумку со скрипкой за спину, прежде чем поправить очки. — Можем ли мы переговорить? — спросил Тёрнер, беря Луи под локоть, и, развернувшись от дверей, ведя его обратно в вестибюль. — По поводу чего переговорить? Обычно Луи отлично ладил с оркестровыми шишками, обманывая и очаровывая их, успокаивая их непоколебимым мастерством своей игры. Он не знал, как он мог бы успокоить кого-то в данный момент. Уж точно не тогда, когда его тело покрылось потом из-за переживаний. Мужчины стояли вокруг Луи, внимательно наблюдая за ним, но, похоже, не замечали его состояния. — Во-первых, примите мои поздравления, ваши выступления безупречны, мистер Томлисон. Вы заставили гордиться ЛСО, как и всегда, — проговорил Тёрнер. — Благодарю вас, — ответил Луи, переминаясь с ноги на ногу. — Мы бы хотели узнать ваше мнение по одному довольно деликатному вопросу. — Насчёт? Тёрнер наклонился. — Насчёт решения проблем в бюджете… Луи кивнул, озадаченный тем, к чему тот ведёт. Он немного отвлёкся, наблюдая за нервным Гримшоу, который стоял с краю и пытался поймать его взгляд. — Мы приняли важное решение насчёт распределения некоторых значимых средств, — сказал Деннис, его тяжёлая рука до сих пор находилась на локте Луи. — И, поскольку вы являетесь концертмейстером, нам любопытно, как вы относитесь к Гарри Стайлсу с точки зрения долгосрочных обязательств с оркестром. Долгосрочное обязательство. Луи не смог сдержать смешка, вырывающегося наружу. Боковым зрением он заметил, как руки Гримшоу сжались в кулаки. Тёрнер поднял свою густую седую бровь в ответ на реакцию Луи. — Я уверен, вы хорошо осведомлены о том, Луи, что мы ещё не назвали имя нового постоянного дирижёра после ухода Валерия. Луи кивнул, снова поправляя очки на переносице и чувствуя себя очень некомфортно под изучающим взглядом. — Могу ли я расценивать данную реакцию как ваше отношение к мистеру Стайлсу по работе? Думаете ли вы, что он не подходит для ЛСО? Луи удивлённо моргнул, мгновенно взглянув на лица людей перед собой. Они все склонялись к нему, уставившись прямо в глаза, слова Луи как будто висели в воздухе. «Разве имеет значение то, что я думаю? — мозги Луи явно работали заторможенно. Вспышка гнева охватила его полностью. — Разве это важно, если Гарри всё равно собирается уехать в Берлин? Даже если бы он остался… Для меня он сплошное отвлечение, неконтролируемое безумие. Я больше не могу так жить». Прежде чем ответить, Луи наткнулся на умоляющий взгляд Ника Гримшоу и быстро отвернулся. — Нет, — ответил Луи, поворачиваясь к Деннису Тёрнеру. Его голос был твёрд и холоден, как лёд. — Не думаю, что он подходит нашему оркестру. Как только Луи произнёс эти слова, он заметил на лице Гримшоу полное разочарование. Члены административного совета принялись спорить друг с другом разом, гул аргументов эхом разносился по вестибюлю. — Благодарю вас за откровенность, мистер Томлинсон, — сказал Тёрнер, глядя прямо в глаза Луи. — Не могу даже выразить словами, как мы ценим это. Луи ощутил странное, тянущее чувство, когда Тёрнер пожал ему руку, узел страха и вины скрутил все его внутренности. — Это всё? — спросил он слабым голосом. Луи чувствовал, что он на грани, и из глаз вот-вот брызнут слёзы из-за всего, что произошло за день, ситуация постепенно накалялась. Вестибюль казался ему слишком тесным, Луи как будто бы становился всё меньше и меньше с каждой секундой. Он не был уверен насчёт того, что он только что сделал. Деннис кивнул, поглаживая его по спине с улыбкой. — Извините, что задержал вас; мы знаем, что вы, музыканты, довольно занятые люди. Надеюсь, мы не отвлекли вас от практики. Луи покачал головой. — Приятного вам вечера, Луи. Луи кивнул, наблюдая за тем, как все стали покидать вестибюль, при этом увлечённо дискутируя. Гримшоу оглянулся на него через плечо. Он покачал головой, а глаза его были холоднее льда. «Что же я натворил?»