Love Is A Rebellious Bird

Луи знал, что шёл, просто он не чувствовал своих ног. Он слышал, как недалеко от него оркестр содрогается в предвкушении: струны натянуты, валторны стонут, как стадо сбитых с толку коров, после чего остаётся лишь фагот, одиноко играющий в тишине. Он быстро прошёл через закулисье, направляясь к массивным чёрным шторам и пытаясь не прислушиваться к гулу в зале. Люди всё шептались, безостановочно задавая вопросы. Луи направился к выходу на сцену. Гром перестал дрожать в его руках, только когда Люсинда Прайс начала извиняться в микрофон. — Дамы и господа… Он сбежал оттуда, прежде чем успел что-то услышать. «О Боже. Дерьмо», — Луи мог чувствовать, как пульс бьётся в горле, когда съехал вниз по стене, придерживаясь за неё, чтобы окончательно не свалиться. Тихий, сухой всхлип вырвался из его рта. Его горло начало болеть. «Дерьмо. Почему я не могу… Гарри…» — его глаза заслезились и всё, что он был способен сделать, — это проскользнуть в крошечную каморку для уборщиков ниже по коридору. Он закрылся на ключ и со вздохом опустился на перевёрнутое пластиковое ведро, костяшками пальцев поглаживая лакированную поверхность скрипки. «Блять, блять, блять. Всё кончено», — он почти начал задыхаться, когда осознал, что всё, над чем он так усердно работал все эти годы, потрачено впустую. Как ни странно, последние три недели без Гарри стали для него намного более ужасной трагедией, чем два с половиной десятилетия целеустремлённой практики, жертв и преданности инструменту, который никогда не любил его в ответ. «Всё кончено, — подумал он снова. — Со мной покончено». Луи заплакал, крепко прижимая к себе скрипку. Он провёл подушечками пальцев по её изгибам, пытаясь вспомнить нежную кожу Гарри. Ямочки на его спине, его мягкие губы. Его расписанные татуировками ключицы. Но единственным, до чего он мог дотронуться, было твёрдая холодная древесина, а всё, что у него осталось, — его карьера. Было ясно, что ему придётся покинуть ЛСО. Он найдёт другую работу, возможно, где-то в составе оркестра второго плана, выступая на задних рядах вместе с арфистами и колокольчиками, но он никогда не станет концертмейстером снова. Он никогда не сыграет соло. Даже если Гримшоу захочет, чтобы он остался после сегодняшнего дня, он знал, что не сможет сделать это. Не без Гарри. Луи вздрогнул, прерывисто дыша, чувствуя тяжесть в груди, переполненной рыданиями. Ему хотелось смеяться от абсурдности этой ситуации: всю жизнь он так боялся потерять свои музыкальные способности, лишиться своей должности, боялся сказать что-то лишнее в неподходящее время... Вместо этого он потерял Гарри. Гарри, который нашёл внутри него то, что Луи сдался искать в себе много лет назад. «Мой Гарри». Он не удержал ещё один всхлип: Гарри больше не был его. Теперь он был с Флорианом, независимо от того, принадлежали ли они друг другу так же сильно, невероятно, до самых кончиков пальцев, как Луи принадлежал Гарри. У него больше не было никаких прав. Его задача теперь — отступить. Это было большее и лучшее, что он мог сделать. Луи почувствовал, как его сердце разбивается в очередной раз, боль распространяется по его телу и костям, разрушая его, до тех пор пока новая волна эмоциональной боли — больнее, чем всё, что он когда-либо испытывал, — не накатила на него снова. «Гарри… — Боже, он был там. Луи почти перестал дышать. — Интересно, насколько стыдно ему из-за меня. Потому что сейчас… сейчас он наконец знает это. Он должен! Он знает, что я всего лишь заурядный музыкант, которому каким-то образом удавалось обманывать всех в течение длительного времени. И то, что я никогда не был достаточно хорошим для него. Никогда, ни в одной Вселенной я не смогу быть тем, кого он заслуживает, — Луи дрожал, предпринимая безуспешные попытки успокоить себя. — Даже если бы я не был ужасен, он бы ушёл в любом случае. Меня недостаточно». Это не было способом пожалеть себя, как Луи любил делать раньше. Он положил подбородок на колени в неуютной темноте, представляя, как кто-то (обычно, его мать) спорит с ним, говоря ему, что нет, нет, нет, он всё не так понял. Что он лучше, чем «заурядный». Он прекрасный человек. Он невероятный скрипач, который заслуживает всю ту веру, которую люди вложили в него. Но... «Я недостаточно хорош для него. Не был ни в семнадцать, ни в тридцать». Это было даже не заявление — это был факт. Холодный и жестокий, как комок в его горле. И никто не появился в подсознании Луи, чтобы этому возразить. В конце концов, он продолжал доказывать это. Снова и снова. Луи оставался там, будучи не в состоянии даже пошевелиться. Его грудь содрогалась с каждым неустойчивым и болезненным вздохом. Он не мог перестать плакать. Хриплые горячие вздохи смешивались с запахом чистящих средств, и Луи желал, чтобы он мог остаться в этой темноте навечно, в одиночестве. Это то место, которому он принадлежал. Его диафрагма начинала болеть, а голова — пульсировать, пока он небрежно вытирал свой нос. Затем шатен услышал стук в дверь. — Луи? — раздался приглушённый голос. Сердце Луи ускорилось, пока он сам пытался оставаться тихим. Он не хотел ни с кем говорить в таком виде. Он не мог. Особенно не… не с… — Ты там? Луи? — у голоса был ирландский акцент. Луи выдохнул, чувствуя, как паника отступает, когда он упал на колени. — Да, — прохрипел он. — Не заходи, пожалуйста. — Хорошо, — последовала пауза. Луи чувствовал присутствие Найла по другую сторону двери, он мог видеть его тень. Ему не хватало воздуха. Найл не разговаривал с ним несколько недель, после того самого инцидента в «Красной корове». Луи не понимал, почему он был здесь сейчас, почему он пришёл сюда, чтобы найти его в дурацкой кладовой. — Тебе плохо? — спросил Найл. — Нет, — ответил Луи немного резко. Он скрыл ещё одну изнурительную волну рыданий кашлем, надеясь раствориться в воздухе. — Все спрашивают… — произнёс Найл. — Мы… мы все беспокоимся о тебе, приятель. — Отъебись, — Луи чувствовал себя ужасно, ему было нечего терять, правда, и не было другого подходящего варианта, чтобы выразить свои мысли. Боже, он никогда не говорил того, что чувствовал, не так ли? Не словами, не… Он крепче сжал скрипку, пытаясь дышать. — Я не собираюсь это делать, — вздохнул Найл. — И мне жаль, что я был таким засранцем по отношению к тебе. Не то чтобы ты совсем немного этого не заслужил, конечно. Луи справился со смешком. — Я знаю, — со вздохом отозвался он. — Поверь мне, Хоран, я определённо знаю, насколько сильно я заслужил это. Всё ещё заслуживаю. — Верно, — Найл опёрся на дверь. Луи переставал чувствовать себя настолько удушенным, как раньше. — Ты хочешь… Не знаю, поговорить? Выбирайся оттуда, и пойдём возьмём по пинте. Луи застонал. — Нет. Я имею в виду… Прости. Я просто хочу домой. Я хочу сидеть в этом сыром ёбаном шкафу, пока все не уйдут, а потом пойти домой и никогда не возвращаться, никогда не видеть никого из вас всю оставшуюся жизнь. Найл усмехнулся. — Видишь, я знал, что ты трусливый котёнок. — Да, ты очень умный. Они погрузились в спокойную тишину, прерывающуюся лишь тихими вздохами и неловким шмыганием Луи. Его мозг превратился в сплошное месиво — вот, как это ощущалось, все его мысли были равнодушными и противоречивыми. Он хотел вернуться домой и умереть. Но также он хотел остаться в этой кладовой навечно, он не хотел, чтобы кто-то его видел. И помимо всей усталости и стыда, у него болело сердце. — Луи, — спокойно произнёс Найл, но нотки беспокойства всё же не остались незамеченными. — Гарри направляется прямо ко мне. — Пожалуйста, н-не говори ему, что я здесь, — прошептал Луи. — Я… пожалуйста, я не могу, — его речь была ломанной, отчаянной. — Не сейчас. Я знаю, я трус, но пожалуйста, Найл. Он услышал голос Гарри по другую сторону двери, он что-то говорил, как обычно, растягивая слова. Луи прикрыл глаза, едва дыша. Скупая слеза скатилась по его щеке, пока он прислушивался. — Ты видел..? Ты знаешь, эм… — Гарри сглотнул, и Луи практически мог видеть, как он неуверенно переступает с ноги на ногу, сжимая руки за спиной, а длинные пальцы нервно постукивают невпопад. — Я тоже его искал, — сказал Найл. — Видимо, он смылся. — Он… — Гарри запнулся, его голос стал несвойственно высоким и дрожащим. Луи чувствовал, как прежние слёзы и сопли на его щеках высохли, а новые начали литься по тем же дорожкам. Печальный голос Гарри послал новую порцию боли прямо в сердце Луи. — Он в порядке, Найл? Он в порядке? Найл ничего не ответил. Луи задумался, качает ли Найл головой или, может быть, потупил глаза. Однако Гарри получил его посыл. — Эм, — начал он. Луи услышал, как брюнет кашлянул в кулак. — Если ты увидишь его, можешь сказать ему, что я… Луи не дышал. Его грудь сжалась в свинцовых оковах, а лёгкие разрушались. — …забудь, — наконец произнёс Гарри. — Просто неважно. Затем он ушёл. Луи слышал, как каблуки его ботинок челси слабо постукивают по паркету коридора. Он выдохнул и сразу же вдохнул, его ноздри раздулись. — О Боже. — Я думаю, тебе следует поговорить с ним, Луи, — тихо сказал Найл, прижимая голову к двери. — Ты мог бы найти его. Мог бы всё исправить. Луи покачал головой, протирая опухшие глаза. — Ничто не сможет исправить это, — пробормотал он. — Я имею в виду, я найду способ извиниться перед ним, я надеюсь на это. Когда-нибудь. Если я смогу встать с… — он слабо засмеялся. Он подумал о Флориане и о том, как счастлив был Гарри с ним на той вечеринке. Меньше всего он хотел путаться под ногами. Гарри заслуживает счастья. — Приятель, я действительно думаю… — Я скорее умру, чем причиню ему боль снова, Найл, — сказал Луи. «В конце концов, всё всегда сводится к этому, не так ли?» — Я не могу рисковать его счастьем, — Луи впервые в течение всего разговора звучал уверенно. Его сентиментальный ум наконец нашёл реальную, достойную идею, и он собирался держаться за неё. — Оу, — пробормотал Найл. Луи услышал, как ирландец тяжело вздохнул. — Хорошо. Ты хочешь… — Просто уйди, пожалуйста, — произнёс Луи. — Со мной всё будет нормально. Мне просто нужно… — Да, — тихо ответил Найл, несколько раз утешающе постучав по двери, после чего Луи услышал его удаляющиеся шаги. Он снова затих, чувствуя себя подавленным и слабым. Его скрипка всё ещё лежала у него на коленях, немного влажная от слёз. В голове промелькнула мысль, что это определённо не подходящее обращение с многовековым деревом. «Мне всё равно, — решительно подумал он. — Пусть все идут нахуй. Нахуй всё семейство Амати, нахуй мастерство, нахуй музыку». Несколько секунд спустя он вздохнул и снял свой пиджак, потянув за тугие манжеты своей рубашки, чтобы протереть инструмент мягким хлопковым рукавом. — Ненавижу то, что я люблю тебя, — пробормотал он. Вероятно, прошло немало времени, прежде чем все любопытные зрители всё же покинули вестибюль, не говоря уже о надоедливых коллегах Луи, которые имели доступ к любой комнатке этого здания и слонялись по коридорам в надежде взглянуть на него хоть на пару секунд. Сплетничая друг с другом. Придумывая теории. Луи застонал. Он задался вопросом: придётся ли ЛСО возмещать стоимость билетов? «Боже, какой кошмар». Но это был кошмар, с которым он будет разбираться завтра. Сейчас он выжидал.

***

— Луи Уильям Томлинсон, куда это ты собрался? Ты уже репетировал Чáрдаш? — Э-э… — Луи неловко остановился посередине лестницы со следами травы на коленях и веточками в волосах. Поношенные спортивки были заправлены в грязные носки. Его мать осуждающе смотрела на него из дверного проёма, ведущего на кухню их небольшого домика в Донкастере. Руки, сложенные на бёдрах, никогда не были хорошим знаком. — Я занимался вчера, — он пожал плечами, чувствуя, как щёки начинают гореть. Он знал: вне зависимости от того, что он скажет, это никогда не будет приемлемым ответом. — И ты думаешь, что этого достаточно? — спросила Джей. Она выглядела уставшей и измученной, изведённая вещами, о которых Луи не хотел думать. Он почувствовал удар беспомощного беспокойства. — Эм… — он начал раздирать небольшую ранку на своей лодыжке, нервничая. — Нет? Но я уходил всего на несколько часов… все мои друзья собрались в парке, чтобы немного поиграть в футбол и… — Все твои друзья — это не ты, Луи. У них нет такого потенциала, они не имеют такого таланта, — Джей подошла, сжав перила и заглядывая своему сыну в глаза. Пропитанный надеждой и любовью взгляд смешался с ощутимым разочарованием и желанием увидеть успех Луи. — Они могут позволить себе потратить обед впустую, потому что у них нет лучшей перспективы. Но ты предназначен для великих вещей. Всё, что тебе нужно сделать, — постараться. Ты должен хорошенько постараться, сынок, ты слышишь меня? Луи вздохнул и кивнул, опуская взгляд на свои руки. У них уже был этот разговор, и сейчас, когда ссоры с отцом только ухудшались, он не хотел расстраивать маму. Он искренне не хотел этого. Он знал, скольким она жертвовала, чтобы оплатить его занятия, не говоря о собственной скрипке. И он действительно любил свою скрипку — даже больше, чем футбол, больше всего на свете. Вина охватила его, и он решил (в пятидесятый раз), что исправится. Он станет лучше для неё. — Сейчас я хочу, чтобы ты поднялся в свою комнату и практиковался целый час. Заработай свой ужин. Не забудь, что в пятницу у тебя концерт, ты должен идеально выступить, чтобы впечатлить мистера Холла. Он кивнул. — Да, мам. — А после ужина ты сядешь и напишешь мне эссе на одну страницу о том, почему так важно практиковаться каждый день. Не через день. Не большинство дней. А каждый божий день. — Хорошо, — тихо ответил он и тяжело зашагал вверх по лестнице.

Почему так важно практиковаться КАЖДЫЙ день

Луи Уильям Томлинсон

Практиковаться каждый день — действительно важна, потому что благодаря практике ты сможешь начать лучше играть на своем инструменте. Если бы я никагда не практиковался игре на скрипке, я бы никогда не знал разных аккордов, не смог бы играть лигу, или стаккато, или всеми пальцами сразу. Мой учитель научил меня всему этому на моих уроках, но я всё ещё должен тренироваться дома, для харошего результата и вот почему так важна практиковаться каждый день. Я и сейчас могу делать их, но смогу лучше если постораюсь. Я собираюсь стораться. Я собираюсь практиковаться каждый день, даже если на улице хорошая пагода и даже по воскресеньям (но я пойду в церковь с тобой потому что это всево на час) так как мне нужно риализовать свой потенциал. Я обещаю практиковаться каждый день с этава момента и я буду идеальным чтобы впечатлить мистер Холла. Я ЧЕСТНО обещаю, мам. Я буду работать над трелью тоже. Я обещаю практиковаться даже в своё день рождения и на Рождество.

***

Луи не был уверен, сколько прошло времени, прежде чем он наконец поднялся на ноги, разминая хрустящие суставы и спину. Он не слышал никаких звуков из коридора в течение длительного времени — возможно, наконец, на горизонте было чисто. Или же, как только он выйдет из шкафа, его расстреляют. В любом случае его нормальное состояние медленно возвращалось, призывая двигаться. Ему нужно было сложить Гром, ему нужно было домой. Он не мог оставаться в этой неопределённости вечно. Осторожно Луи отпер дверь. Коридор был пуст, свет — выключен. — Слава Богу, — прошептал он. На цыпочках он добрался до места, где оставил свой футляр для скрипки, находя его нетронутым между двух раскладных стульев. Быстро и тихо он уложил Гром в мягкий бархат и застегнул футляр, решив забрать инструмент домой, чтобы в очередной раз прорепетировать Бруха с самого утра — на случай, если у него будет ещё один шанс исполнить его. Луи вздохнул. Он надеялся… Ну, он, конечно, не был уверен, не после сегодняшнего дня. Он ходил взад-вперёд по небольшой подсобке, не будучи уверенным в том, сможет ли он когда-либо снова выйти на сцену Барбикан. Но, по крайней мере, он знал, что может практиковаться. Сердце Луи подскакивало к горлу каждый раз, когда он сворачивал за угол, но, к счастью, там никого не было — ни за кулисами, ни в коридорах, больше похожих на лабиринты, которые выходили в вестибюль. Он опустил голову, молясь, чтобы все уже уехали домой, и он мог спокойно выйти и словить такси. «Пожалуйста, пусть вестибюль будет пустым, — подумал он, приближаясь к двери. Пожалуйста, пусть он будет огромным, тёмным и пустым». Его рука уже тянулась к ручке двери, когда он услышал голоса. Два голоса, оба очень знакомые ему. Один был похож на отдалённый гром, низкий и рассудительный, это был второй раз за этот вечер, когда он слышал его через дверь. Другой голос был высокий, яркий, более похожий на его собственный. Он замер. — Нельзя сказать, что это не было незабываемо. По крайней мере, интереснее, чем скучное выступление моего сына, — это была его мама. Луи знал, что Джей пыталась произвести хорошее впечатление на Гарри, но в её речи присутствовала вынужденная, эффектная лесть и неискреннее хихиканье, так до боли знакомые ему. Он сам применял эту тактику раньше, когда нужно было кого-то очаровать. — Он очень запоминающийся, — тихо произнёс Гарри. Осторожно. Луи ощутил его защитный тон. Он никогда не видел их контактирующими друг с другом. — Брух был для него хорошим вариантом, — продолжила Джей. — Что бы ты действительно не хотел услышать в его исполнении, так это медитативную пьесу. Знаешь, с настоящими эмоциями. Я боюсь, он никогда не сможет этого сделать, — она грубо рассмеялась, собираясь что-то добавить, но остановилась. — Тагги, Пити! — крикнула она. Луи прикрыл свои глаза, когда она начала слишком радостно приветствовать Диверси-Питершимов. Были и другие двери, через которые он мог запросто ускользнуть. На мгновение он задумался об этом. — Ох, Джей, — произнесла одна из них. Луи не мог сказать, кто именно, он не знал их достаточно хорошо. — Ты видела Луи? Бедолага. — Это ужасно на самом деле, — заговорила вторая женщина. — Мне его очень жаль. — Уверена, что он в порядке, — ответила Джей. Она говорила слишком быстро, отчаянно смешивая провал Луи с беззаботными вещами. Будто он был каким-то бельмом на её жизни, за которое ей было стыдно, от которого она пыталась оградиться. — Он всегда был королевой драмы, особенно когда был младше, — она вздохнула, и Луи знал, что она пожала плечами в этот момент, всем своим видом показывая: «Ну, я сделала всё, что смогла». Затем она снова хихикнула. — Что ж, единственное, что он получил от сольной карьеры, — это стал дивой. Сердце Луи сжалось, когда все засмеялись; все, но не Гарри. Может быть, он ушёл. Луи прислонился лбом к двери. Он задыхался в своем накрахмаленном воротнике, пот пропитал почти всю рубашку, а тело начинало зудеть. «Мама, — простонал он про себя. — Просто хватит». — Но твой сын так талантлив, — сказала Пити или Тагги. «Вероятно, они думают, что это то, что она хочет услышать». — Мы все знаем, насколько он талантлив. — Давайте будем честны друг с другом, правда, — ласково ответила Джей. — Он действительно не подходящая кандидатура для такого рода вещей. У него нет того самого… понимаете, о чём я говорю? Именно того Х-фактора. Я боюсь, что после счастливой случайности с Дворжаком, люди не совсем честны с ним. Они требуют от него те вещи, которые он не может им дать. И меня, как мать, это очень беспокоит. — Что ж, — Луи был уверен, что женщины не знали, как реагировать на её слова. Его мама, вероятно, улыбалась им, обезоруживая. Она так сильно не хотела казаться предвзятой, особенно в окружении представителей этой индустрии. Отказывалась хоть на секунду встать на сторону Луи, хоть на мгновение. «Она никогда не гордилась мной. Никогда. Я всегда слышал только критику». — Он не такой, как Гарри, — произнесла Джей своим тонким, фальшивым голосом. — Ты родился звездой, не так ли? Очаровывая всех вокруг ещё с самых пелёнок. Не все могут быть такими. Я ненавижу матерей, которые обманывают себя, думая, что их отпрыск особенный. Нет, Луи всегда был слишком серьёзным, он совсем не требователен к себе. Луи услышал, как Гарри прочистил горло, глубоко вздыхая. (Значит, он всё ещё был здесь…) — Он требователен к себе. Луи перестал дышать, его сердце мучительно билось в конвульсиях в его груди, когда он практически слился с дверьми. Гарри был прямо там, по ту сторону. «Я люблю тебя, дорогой. Боже, я-я хочу…» — Луи прикусил губу, чтобы не произнести это вслух. Он всё ещё был напуган. В его голове снова вспыхнул образ руки Флориана на шее Гарри. — Хм? — спросила Джей. В её тоне присутствовала нотка свойственного ей скептицизма. — Он невероятно требователен к себе, — повторил Гарри. — И, эм, лично я… — он прочистил горло, обращаясь ко всем собеседницам, — я думаю, что любой, кто обратил внимание на Луи, знает, что Дворжак не был случайностью. Это… Это больше похоже на действительно замечательное обещание того, насколько великим он мог бы стать, если бы получил правильную поддержку. Он потрясающий. Просто иногда ему нужно немного помочь, чтобы он это увидел. Все затихли, в то время как у Луи закружилась голова. Ему казалось, будто земля уходит из-под ног. — Давайте всё же будем реалистами… — Нет, я, — не отступал Гарри, — я реалист, — его голос звучал грубо и намного жёстче, чем обычно. Луи почувствовал, как по позвоночнику пробежала дрожь. Брюнет говорил с ним точно таким же тоном после выступления с «Дон Жуаном», и о Боже… — Вы просто пытаетесь выглядеть здравомыслящей, разыгрывая этот ненужный спектакль, чтобы сохранить свою репутацию, Джей. Вы игнорируете одну простую правду: Луи особенный. Он музыкант мирового уровня. Вот, что значит быть реалистом. Он изумительный… Иисусе. Если вы думаете, что ваш сын недостаточно хорош, чтобы передавать искренние эмоции, вы, очевидно, совсем ничего о нём не знаете. Гарри развернулся на каблуках и гордо зашагал по красной дорожке на выход из вестибюля. Руки Луи дрожали. Кровь в его теле бурлила и застывала одновременно, голова болела, неприятно пульсируя в висках. Он был совершенно измотан эмоционально, всё, чего ему хотелось, — это сползти на пол, обнять себя и плакать. «Гарри Стайлс…» Луи снова услышал слабое бормотание в вестибюле: его мать, Тагги и Пити слишком тихо обсуждали речь Гарри, чтобы он смог разобрать хоть слово. Он позволил этим звукам угаснуть, вместо этого вспоминая слова Гарри, сказанные в его квартире, перед тем как брюнет ушёл навсегда. Тогда Луи рассматривал чёрное пятно на своём диване, не в состоянии смотреть Гарри в глаза, «нет, я не мог вынести его взгляд, я думал, что он сделал выбор…». Вместо этого он внимательно изучал старую обивку, пытаясь вспомнить, пролил он туда Пепси или Колу. Он не мог представить выражение лица Гарри в тот момент, но хорошо помнил его слова. «Я хочу быть на твоей стороне, всегда». Услышав, Луи не мог понять, что это значит. Как Гарри мог хотеть быть на его стороне, улетая от него в другую часть континента? «И не важно, как сильно я стараюсь, ты не хочешь, чтобы я был там». Теперь он понял, что имел в виду Гарри. Гарри всегда был на стороне Луи. Всегда. Луи наконец понял это. — Он думал, что это я был тем, кто сделал выбор, — прошептал он себе под нос. — Он думал, что я не хочу, чтобы он оставался в Лондоне. «Блять». Его ноги начали двигаться сами по себе, несмотря на то что он всё ещё их не чувствовал. Он их совсем не контролировал. Он вышел в вестибюль, умоляя Вселенную о кудрявой макушке. Ничего. Там была только его мать, всё ещё увлечённая разговором. Увидев сына, она махнула ему рукой, уже собираясь окликнуть, но шатен прошёл мимо неё, покачав головой, Гром больно ударил его бедро. Луи спешил к выходу. Может быть, Гарри всё ещё ждёт такси. Может, он всего в половине квартала от него, направляется к метро. Луи приложил весь свой вес, чтобы открыть громадную стеклянную дверь. Фонари излучали слабый жёлтый свет. Тяжёлые шаги отдавались эхом, пока он бежал к тротуару. Но затем его сердце остановилось. Там был Гарри. Он был там, полностью укутанный в тёплый шарф. Он садился на заднее сидение такси, пока рука Флориана лежала на его спине, поддерживая. «Дерьмо». Вся энергия покинула Луи. Слёзы снова начали наполнять глаза, пока он смотрел, как двери такси закрываются, и двое мужчин уезжают вместе. Гарри был с Флорианом. Слишком поздно. «Это именно то, что я сказал Найлу, — подумал Луи. — Я не могу причинить ему боль снова. Если он счастлив сейчас, я не… Я не буду…» Он собирался развернуться назад и пойти внутрь, чтобы поговорить с матерью, но обнаружил себя идущим к станции Барбикан. Суставы ломило, а пульсирующая боль в голове усилилась. Он ехал домой, пытаясь не смотреть на своё отражение в тёмном окне, пока плитка между платформами расплывалась у него в глазах. «Я должен что-то сделать. Я должен что-то сделать, — незнакомый ритм отбивал у него внутри. — Я должен что-то сделать». Внезапно в подсознании Луи заиграла мелодия для виолончели, перед глазами появилось нежное свечение, обрамляющее кудри Гарри, когда он садился в такси. Его дыхание спёрло, а руки трепетали над коленями, представляя ноты. Зелёные глаза снова появились из ниоткуда, и всё больше аккордов начало возникать в голове Луи. Было ощущение, будто Луи плетёт: ноту за нотой, превращая их в прекрасное произведение искусства. Он хотел перенести это на бумагу, ему срочно нужен карандаш, чёрт… Он почти пропустил свою остановку, перескакивая через ступеньки и несясь сломя голову несколько кварталов до своего дома, задыхаясь в своей слишком тёплой куртке. Он боялся, что забудет какую-нибудь маленькую деталь, боялся, что потеряет ту самую гармонию, растущую внутри. Но мелодия всё ещё была там, внутри него, когда он упал в кресло в своём кабинете, пытаясь найти чистые листы бумаги. Всё это было слишком, и это было проблемой. Кудри Гарри, глаза Гарри, да… И что-то ещё. Что-то, отличающееся от всего остального, более изящная мелодия. Что-то, что не предполагает низкого грубого голоса. Он понятия не имел, откуда это исходит. — Боже, — Луи уронил голову на свои записи, потирая глаза от яркого света настольной лампы. — И что мне с этим делать? Он держал две темы по отдельности, игнорируя то, насколько взаимодополняющими они были. Была почти полночь, когда он наконец осознал, что написал дуэт. «Это я, — подумал он, застывая в середине. — Вторая партия, — его сердце остановилось. — Я имею в виду, нет… Вторая партия, она для скрипки, вот, что я хочу сказать». Он попытался не думать об этом. Он больше не был уверен, где сейчас находится: в своей тёмной квартире или парит где-то над Тихим океаном? Пролетает над проливом? И пока эти мысли были в его голове, его сердце продолжало биться. «Это мы. Это мы». В какой-то момент золотой рассвет подкрался к Луи... Он не заметил.