японские школьницы.

Сегодня первое сентября, для кого-то это день знаний, а для кого-то день рождения или другой праздник, и для каждого это число имеет своё значение, но для Чон Чонгука этот день приобретает особый оттенок, потому что он получает одни из самых лучших подарков, поцелуи и любовь близких, а сверху этого — Мин Юнги, будто вишенка сверху тортика с белым и сладким кремом, со своей фразой «я твой, делай со мной всё что угодно». Парень уже конкретно устал за этот день, принимая подарки и поздравления от коллег в фирме, еле отвязался от навязываемой начальством «посиделки» в ресторане по случаю такого события — душой тянуло домой поскорее, потому что там любимый и сладкий Юнги, усердно вычитывающий в интернете какие-то интересные рецепты, чтобы после сготовить что-то стоящее для своего Чонгукки, угодить ему своим «Тебе хорошо?», «Может быть, что-нибудь подать?», «Хочешь куда-нибудь сходить?», «Купить что-нибудь?». Мин становился таким покладистым только по праздникам и то, если быть честным, не всем, поэтому младший стремился насладиться подобным сполна, чтобы потом до следующей памятной даты хватило впечатлений. Ожидания иногда не совпадают с реальностью, и Чонгук убеждается в этом, когда вваливается домой нагруженный подарками. Парень думал, что увидит на столе торт со свечами, ужин и Юнги, уже слишком уставшего от дневной суматохи, но такого желанного, милого и домашнего, подпирающего ладошкой щеку и уже так и норовящего что-нибудь съязвить наподобие «я разогревал картофель уже три раза, сейчас у тебя будут подгорелые калёнки». Кухня оказалась пустой, разувшись и сняв верхнюю одежду, оставшись лишь в чёрных брюках и мягком тёмном джемпере, Чонгук подхватил с пола пакеты и коробки и направился далее, надеясь найти намёк на праздник хотя бы в других комнатах — Юнги же, в самом деле, не мог забыть про день рождения своего парня. В зале никого нет, и Чон, стоя в комнате, до последнего надеется на то, что из-за дивана выскочит смеющийся Мин, держа в руках либо водорослевый суп или тортик, напевая при этом поздравительную песню, но даже этого не происходит. Уже погрустневший, с опущенными плечами и хмурым лицом, Гук пытается приоткрыть дверь в спальню, хоть и дается это с большим трудом из-за занятых рук. Взгляд Чона сначала цепляется за белое одеяло, с чего-то валяющееся скомканным на краю постели, потом Чонгук скользит взглядом чуть выше, замечая тоненькие ножки, почему-то необыкновенно бледные даже для их обладателя. Мин Юнги в чулках. Коробки неожиданно падают на пол, а Чон смотрит с придыханием на своего парня, который всё-таки не дождался и заснул прямо так, полуголый, в белых чулочках, подвязанных на белоснежных атласных лентах, которые тянулись вплоть до тонкой талии, на которой перекрещивались и сцеплялись на поясе, что был усеян маленькими аккуратными бантиками. Кожаные белые ремешки опоясывали его грудную клетку, а железные замочки на них поблескивали из-за света, сквозившего сквозь белый тюль в комнате, самый высокий ремень прокладывался петлёй сзади шеи, так же заканчиваясь замочком, висящим где-то на ключице. У Чонгука начинают вибрировать кончики пальцев от желания осязать всё это. Парень снимает через голову свою кофту, кидая её на пол и подходя к кровати, устраиваясь рядом со спящим Мином. Тело старшего было полностью расслаблено, он изредка водил одной ступнёй вдоль щиколотки, ёжась от прохлады. Младший не мог удержаться и положил свою руку на бедро Юнги, теребя пальцами шёлковую подвязку в сборку, к слову, отделанную так же, как и трусики парня, по верху которых тянулась такая же полоска ткани в складочку. Идеальный. Светловолосый Мин Юнги, в таком наряде и обстановке, атмосферный Мин Юнги, белоснежный и сонный, казался каким-то эталоном непорочности, а младший из-за этого порой боялся дышать рядом с ним, опасаясь потревожить не совсем чуткий сон старшего. Чонгук раздвигает ножки Мина в стороны, поглаживая косточки на суставах большими пальцами, и усаживается между ними. Гук склоняется над бедром Юнги, ухмыляясь, а после пытаясь зубами зацепить одну из атласных лент, на которых держались чулки, и отпуская ее с характерным шлепком, из-за чего Мин вскрикивает и дергает ногами, но принимает произошедшее за плод фантазии, не прощаясь со сновидениями. Чон проводит руками вдоль худеньких ног, сгибая их в коленях, с опаской останавливаясь, когда Юнги хмыкает и начинает елозить, поворачивая голову на подушке. Чонгук расстегивает широкий кожаный ремень на своих штанах и откладывает его на кровать, возвращается обратно к Мину, сдувая мешающую чёлку со своего лица, проводя руками по округлым бёдрам, целуя их, смотря исподлобья на старшего и не глядя стягивая шелковую повязку с его ноги. Вот так, сидя между разведённых ног Юнги, осознавая, что сзади его трусики являются двумя тонкими ниточками, дающими возможность не только зреть, но и осязать аппетитные бледные формы, Чон не на шутку возбуждается, отмечая про себя, что в таком виде Мин и не такой уж непорочный, каким казался изначально. Отодвинув гладкую ткань в сторону, парень обхватывает рукой достоинство старшего, водя по нему вверх-вниз, Чонгук склоняется к Юнги, помогая себе свободной рукой, сжимая ягодицу, открывая для себя сжавшееся колечко мышц. Младший ухмыляется, когда замечает гусиную кожу на попе старшего, становится интересно, сколько он здесь лежал в таком виде. У Чона глаза загораются, потому что такой Мин Юнги — действительно Мин-делайте-со-мной-что-угодно-Юнги, и Гук не может не воспользоваться этим. Язык дотрагивается до ануса, обводя колечко мышц, встречаясь с тихой дрожью, пущенной по всему телу. Парню нравится доминировать, и он делает это всегда, но сегодня — в особенной степени, вторгаясь в абсолютно податливое тело пока ещё ничего не соображающего парня, который цепляется за белую простынь руками и сжимает пальчики на ногах, пытаясь сдвинуть колени вместе, из-за чего только заставляя Чонгука придвинуться ближе. Юнги просыпается со стоном, приподнимаясь, обнаруживая разгорающийся пожар где-то внизу, а после — своего парня между раздвинутых ножек. Старший откидывается на подушку, вплетая пальцы в волосы на макушке младшего, пытаясь отодвинуть, но после измученно хрипит и сдается. Чонгук издевается, выбивая из Мина хрипловатые стоны, входя в него языком и почти не задерживаясь в его теле, повторяя это, как кажется Юнги, нескончаемое количество раз. — Ах, Чон… Чонгук, сегодня… ах, я хотел… сделать тебе приятно, — старший пытается сказать что-то связное между толчками младшего. Гук отрывается и не сводит взгляд с Юнги, целуя его в бедро, из-за чего Мин дергается, прикрывая лицо руками, громко дыша и кусая губы, чувствуя властные руки, вольно блуждающие по раздвинутым ножкам. — Не закрывайся. Ты думаешь, что мне не нравится наблюдать за твоей реакцией абсолютно на любое действие, которое только может прийти мне в голову? — теперь младший кусает ровно в то место, в которое только-только целовал Юнги, вынуждая старшего схватиться за подушку сзади себя и задушено простонать. — Иди сюда. Чонгук усаживает Мина к себе на ноги, с упоением наблюдает за тем, как тот весь мокрый и потный начинает льнуть к его телу, утыкаясь носом куда-то в шею, целуя в будто очерченную линию нижней челюсти. Кожаный ремень, лежащий рядом, как нельзя кстати, обхватывает тоненькие запястья покорного и уже до предела возбужденного (в этом заслуга «засранца» Чонгука) Юнги, который что-то хнычет про великого мучителя, но не может ничего сказать против, потому что сегодня день рождения Чона, а Мин всегда в этот день выполнял прихоти младшего беспрекословно. Кожа слишком сильно стягивала бледные и тоненькие кисти, Юнги заставили лечь на подушки головой, прогибаясь спине, выпячивая попу. Чонгук не мог удержаться от того, чтобы не начать трогать это будто из белого камня выточенное тело, тем более — его тело. Красный след остается на ягодице после звучного шлепка и последующего оха, Чон склонился и поцеловал разгоряченное место, чувствуя расслабленный вздох старшего, прикусывая кожу зубами, встречаясь с душераздирающим «Ай». — Ты такой чувствительный, — оглаживает выпуклости, проходясь языком вдоль линии ремешков на грудной клетке, даря опаляющее не только кожу на этом месте, но и всё тело «Мой хён, мой парень, мой мальчик». Юнги чуть ли не воет, потому что… Да, твой хён. Да, твой парень. Да, твой… мальчик. Сахарный Мин, будто карамель, растекается по постельному белью, когда в него входят, размашисто, глубоко, как сказал бы будничный Юнги, от души. Чонгук берется за ремешок, наматывая его на кулак, вытягивая руки Мина, одновременно с этим ускоряя свои толчки, закидывая голову от наслаждения, слушая звуки шлепков тел и заглушающиеся подушками стенаний. Юнги хрипит, младший буквально разрывает его изнутри, задевая простату, выбирая удачный угол проникновения. Старшему очень хорошо от распирающих его на части чувств и ощущений, переживаемых в данный момент. Он хочет только Чонгука и готов ублажать только его, причем всю жизнь, в любое время дня, в любом месте, ибо это Чон Чонгук, парень, которого он любит, обладающий прожигающим взглядом, властными манерами и головокружительной энергией. Мин Юнги сам подаётся назад, насаживаясь на член Гука, прикрывая глаза в истоме и приоткрывая рот, но ничего не произнося при этом, потому что его подавляют как в прямом смысле, давя на пояс из ремешков, вжимая в мягкую кровать, так и переносном, в эмоциональном плане. Парню неудобно, возбуждение ноет, чьи-то касания просто необходимы, ведь руками двигать невозможно. Чонгук, не выходя из тела Юнги, наваливается грудью на Мина, нажимая подбородком ему на спину, из-за чего старший весь сжимается, не зная, что предпримет сейчас младший. В следующее мгновение рука Чона накрывает эрекцию Юнги, оттого тот дрожит всем телом и стонет. Чонгуку не нужно много телодвижений, чтобы довести старшего до разрядки, обессиленный, он валится на кровать, но Гук подхватывает старшего под бёдра, возобновляя движения, ловя настоящий кайф от трущихся во время толчков о его кожу атласных ленточек и сборочек на чулках Юнги. Это ве-ли-ко-леп-но. Недохрипы, издаваемые старшим, уже стоят в ушах Чонгука, загораясь в глазах красным цветом, вырисовывая слово «продрочено», ибо что может быть сексуальнее хриплых стонов Мин Юнги? Поэтому Чон даёт себе волю, отдаваясь полностью, получая наслаждение взамен и оргазм, один другого продолжительнее и ярче. Гук достигает своего пика, изливаясь в старшего и падая на кровать рядом с ним. Мин умоляет освободить его руки, что спешит сделать младший, быстро откидывая свой ремень на пол и растирая покрасневшие запястья. — Знаешь, это был, несомненно, самый лучший подарок, — прижимает спину старшего к своей потной груди, вяло поглаживая руками его грудь. — Не против делать мне такие подношения и впредь? Юнги пытается спрятать лицо, жуя губу и стыдливо прикрывая тело в таком костюме, чтобы Чонгук не разглядывал его так явно и не трогал в тот момент, когда он так смущается. Бурчание про «я подумаю» разносится по комнате, а Мин вздрагивает на груди Чона, ибо не ожидал, что его шепот окажется настолько громким и слышимым. Чонгук смеётся, обхватывая рёбра старшего и переворачиваясь, усаживаясь на его бёдра, снова начиная заливаться смехом после неожиданного взвизгивания Юнги. Младший убирает ладошки уже успевшего скрыть свое лицо Мина (сделал он это, потому что сегодня что-то ему слишком стыдно, а голос так и срывается из-за этого). — Иди сюда, — шепчет Чонгук, хватая двумя пальцами миниатюрный подбородок старшего и затягивая его в продолжительный поцелуй, потом отстраняясь, будто смакуя вкус губ Юнги и что-то обдумывая. — Мой мальчик. Чона бьют кулачками в грудь, а Чон становится особенно счастливым, потому что его любимый Мин Юнги вернулся.