японские школьницы.

Размеренный стук по паркету: тонкие шпильки встречаются с деревянной лакированной поверхностью. Пылинки танцуют в освещенной лучом света части комнаты, шторы не полностью зашторены, но так даже лучше: у солнца есть возможность осязать лучами выгибающееся ему на встречу тело. Эти идеальные изгибы, слегка загорелая кожа, вены, синеватыми волнами выглядывающие из-под кромки серых трусов. Попытка встряхнуть затекшими руками оканчивается провалом, от малейшего движения веревки стягиваются сильнее на запястьях, вонзаясь в кожу, наверняка оставляя там фиолетовые зарубины. Ноги напрягаются, икры кажутся будто отлитыми из железа, вытягиваются носочки, а миниатюрные пальчики пытаются свезти простыню или хотя бы проехаться на ней, но получается это с трудом. По всему телу пробегают мурашки, оно натягивается как тетива лука Робин Гуда, прицелившегося к своей цели. На «тетиве» собираются играть, возбуждая колебания умелыми пальчиками, надавливая на самые чувствительные точки. Чон Хосок бы увидел много интересного, если бы у него не были завязаны глаза, а так лишь стук каблуков раздавался в самых закромах его сердца. Слабые судороги завладевали телом в предвкушении или же самостроящихся догадках и домыслах, что же с ним сделают в этот раз. Черные линии-стрелы берут своё начало от центра пятки, поднимаясь вверх: по щиколотке и до самого края строгой юбки-карандаш, заканчиваясь ажурным черным кружевом, окольцовывающим подтянутые загорелые бедра. Хоть юбка и была по колено, скрывала острые коленки, всех, кто бы шёл сзади за обладателем этих чудных ножек, ждал пикантный сюрприз: полы предмета одежды расходились в вызывающем разрезе, заканчивающемся у самых ягодиц, оставляя возможность думать о самом главном. Походка от бедра сводила бы всех вокруг с ума, если бы в повседневной жизни действительно так ходили. Сексуальность и грация — некие фетиши того, чью талию стягивает такой же строгий пиджак в полоску, застёгивающийся на две пуговицы, совсем не скрывающий кружевного черного белья. Ким Тэхён. Дьявол во плоти ангела, в будничные дни скрывающийся за нимбом и белым оперением, кричащий Хосоку своё искреннее «хён!», будто по щелчку рубильника превращающийся во властного, хитрого, готового пойти на всё ради достижения своей цели. Поступь Тэхёна легка, а взгляд ясен, садистское наслаждение проглядывается в нём, потому что да — старший уже изгибается в сладострастной поволоке желания. Все его слабости и маленькие пунктики, зацикленности на каких-нибудь отдельных чертах уже давно известны, и Ким лишь умелый Робин Гуд, тянущий свою и без того тугую струну так, как он хочет, вызывая каждый раз ни с чем не сравнимый из прошлого звук, новую ноту на этом странном инструменте. — Знаете, Чон Хосок, сегодня вы в неподобающем виде. Хоть на вас всего лишь нижнее бельё, но мне и этого слишком много. Не хотели бы исправить этот недочет? От неуважительного обращения по телу Чона проходятся мурашки, поджимаются пальчики на ногах, а челюсти непроизвольно сжимаются, а когда холодные пальчики цепляются за резинку трусов, оттягивая их и сразу же отпуская, Хосок и вовсе гнётся, будто пластилин, с громким вздохом приземляясь спиной на кровать. — Если бы я не был так зол на тебя, Хосок-а, — тут Тэхён сделал длительную паузу, корябая ногтем одну из ярко очерченных вен на нижней части живота, — то облизал бы каждую синюю линию на твоем теле, что-нибудь бы… даже укусил. — Нижнее бельё Чона подцепляют и ведут вниз, специально касаясь ногтями нежной кожи, царапая, впиваясь с силой, показывая, насколько его мальчик недоволен старшим. — Ах, Тэхённи… — получается сбивчиво, во рту у Чона от пикантности сей ситуации обильное слюноотделение, из-за чего он постоянно сглатывает и прерывисто дышит. Сердце заходится в безостановочной трели, пытаясь вырваться из груди с каждым дающимся с огромным трудом вздохом. Бархатистая ручка обхватывает уже налившийся кровью член Хосока, сжимая его, вызывая несдержанный крик. — Разве к своей начальнице тебе позволено обращаться по имени? Не наживай себе проблем, Чон Хосок. — Пальцы надавливают на живот, с силой припечатывая копчик старшего к кровати, большой пальчик массирует колечко уретры, чуть нажимая на него. Тэхён приходит в восторг, наблюдая за тем, как Чон выгибается в судорогах, а по низу его живота пробегают мурашки, и нестерпимо хочется, прямо до колик в пальцах желается лечь поверх этого тела, обнять и слиться воедино, лобзать нежную кожу, обтягивающую ребра, глушить постанывания своими губами, ухмыляться при этом и тихо хихикать в грудь Чона, наигранно опуская глазки, но в то же время Ким отдает себе отчет в том, что не успокоится, пока их игра не подойдёт к концу. Чон всё так же ничего не видит, лишь основывается на своих чувствах, что обострены до предела и увеличивают тэхёново воздействие многократно. По возбуждению проезжаются чем-то склизким, Хосок лишь может громко охать и сжимать руками веревки, подтягиваясь на них в надежде убежать от этой пытки. Но, естественно, ничего у него не выходит, а на эрекции чувствуется какое-то давление, будто что-то её до сих пор обхватывает, на что Ким отходит (слышно по стуку каблучков) и удовлетворительно цокает языком о ряд белоснежных зубок, созерцая плоды своей работы. /Чон Хосок попал в нежные ручки настоящего садиста/ /далеко и надолго, причем по собственному же желанию/ Тэ подходит ближе и присаживается на корточки рядом с кроватью так, чтобы его шепот был слышен старшему, подушечки пальцев круговыми движениями очерчивают соски, мимолетно проходятся по торчащим ребрам и всей грудной клетке. — На мне сейчас… — Ким говорит тихо, с расстановкой, ожидая получить отклик на каждое своё слово, что опаляет ушко Хосока, ведь Тэхён чуть ли языком не касается ушной раковины, — кружевное бельё. Черное, как ты любишь. Я долго подбирала его, ты ведь обожаешь получать премии от начальницы именно в таком виде, только вот неудача — ты провинился, а я очень зла на тебя за это. Различные догадки доходят до сознания Чона, но он всё равно не может понять, чем насолил своему Тэхённи. В следующее мгновение шаловливые пальцы касаются мягкой повязки на глазах, стягивая её, позволяя Хосоку потерять дар речи от увиденного: Ким Тэхён, стоящий перед ним на каблуках и в строгом женском костюме, назойливой ухмылкой впиявливающийся прямо в грудную клетку, распространяющий жар и желание по всему телу, спокойно отходящий назад к окну и присаживающийся на широкий белоснежный подоконник. — Что, Чон Хосок, совсем позабыли обо всем? — Тэ немного задирает юбку, чтобы было удобнее сидеть, длинные подтянутые ноги разводятся в стороны. /Хосок давится воздухом/ Тэхена волнует совсем другое, парню всегда не хватало внимания со стороны старшего, поэтому различные способы как-то распалить Хосока почти всегда срабатывали. Киму было обидно, что его любимый постоянно приходит поздно после работы, забывает поцеловать его на ночь и в который раз признаться, насколько сильно он его любит, будто и не чувствует ничего вовсе. Да, конечно, Тэ понимает, что всё это бред, а Хоби просто сильно изматывается, как, в общем-то, и он сам, но сердце (а в случае Тэхёна в большей степени маленький гномик внутри, именуемый эгоизмом) требует эмоций и чувств, а Хосок кажется черствым и бездушным парнем, не замечающим ничего. Всё в конечном итоге вылилось в затянутую на запястьях веревку, изнывающее тело и призывно раздвинутые ноги, из-за чего у Хосока кружилась голова: лучше бы на его глазах была повязка. У Тэхёна всегда были длинные плоские ухоженные ноготки, Чон частенько заглядывался на спящего у него под боком младшего, который в своей любимой манере подпирал головку широкими загорелыми ладошками. Это была одна из немногих вещей, заставляющих Хосока вкалывать как проклятого на работе. Всего две пуговицы, отделяющие от созерцания искусных кружев, сплетающихся в один целостный цветочный узор. И Ким намерен освободиться от них. Зрительный контакт не разрывается, дыхание словно отрепетировано, каждый знает с точности до миллисекунды, когда надо вздохнуть или выдохнуть, чтобы это оказалось в унисон и совсем не нарушило обстановки таинства и пикантного напряжения. Первая пуговица освобождается от петли, веревка самопроизвольно окутывает кисти снова, нервы натягиваются до предела, а прямо под рёбрами начинают дребезжать неведанные силы. У Хосока в глазах высечено черным, таким же беспроглядным, как и бельё Тэхёна, что выглядывает теперь сильнее, гребаное «х.о.ч.у». Тело отзывается на каждое действие младшего тем же самым словом, что доказывает ещё и ярко выраженная и уже ничем не скрываемая эрекция. А у Тэхёна сзади пляшут чертята, в голове лишь желание расхохотаться и прекратить, но от наблюдаемой реакции старшего хочется большего. И, сказать по правде, юбка смотрится совсем не красиво, задранная, оттопыренная спереди: Тэ не прочь продолжить игру. Вторая пуговица, полы пиджака распахиваются, как и рот Хосока, старший тут же прогибается в спине, будучи не в силах совладать с судорогой, прошедшей в этот момент по телу. /просто у Тэхёна подтянутое загорелое тело/ /просто на нём лифчик/ /просто можно сойти с ума только от его взгляда/ /всё просто/ Ким усаживается на подоконнике поудобнее, откидывается спиной на стекло, блаженно улыбаясь и соскальзывая ладонью по своей груди. — Знаешь, до вчерашнего дня я даже не знал, что есть такие, — тут он доходит до лифчика, нажимая пальчиком на «ложбинку между грудей», — которые расстёгиваются спереди. Последняя фраза приправливается разводящимися ногами и доносящимся до ушей Хосока треском ниток в ткани юбки: Тэхён слишком старается. Похотливые мысли о том, как хотелось бы стащить этого наглого младшего с подоконника и сорвать своими же руками этот чертов строгий костюм, ударяют в голову Чона. — Чертов садист, — шепчет Хо, глядя в потолок, потому что ещё одна секунда подобного созерцания — и он лопнет, как его терпение, так и в прямом смысле — он кончит, достигнет своего апогея, просто смотря на развратного Тэхёна, мастерски отыгрывающего роль начальницы. — Что? Не расслышала, повтори. Чон Хосок, не думай, что это предел моих возможностей, на самом деле всё намного интереснее. Тэхён вдруг слезает с подоконника, идет до кровати на пружинящих ножках, мучаясь от узости юбки, по материи которой начинает расползаться темное влажное пятнышко прямо спереди, на виду у Хо, что, естественно, только сильнее возбуждается от подобного, укладывая ногу на ногу, пытаясь хоть как-то справиться с стоящим членом. Младший всеми фибрами души желает уже ощутить в себе горячего Чона. Хосок наконец-то может увидеть худенькие загорелые ножки, обтянутые черными чулками, переминающиеся с пятки на носочек. Надоевшая юбка остаётся лежащей на полу, а Тэ сразу же перекидывает ножку через своего парня, седлая его торс, проезжаясь по туловищу Хосока ягодицами, которые обтягивают влажные трусики. Чон сжимает челюсти, стервозно шипя и подтягиваясь вверх на веревках: это полнейшее издевательство. Пальчики Тэ «танцуют» на груди старшего, отчего тот снова и снова извивается, чуть ли не хныча в голос. В следующую секунду младший припадает к Чону, ложась на него грудью, соприкасаясь разгоряченной кожей, и шепчет старшему на ухо: — Я тебя так затрахаю, что после ты даже взгляд отвести от меня не сможешь, — провокационная фраза — причина покрасневших ушек и вдруг участившегося дыхания Хосока. — Ты и раньше был центром моего внимания, и когда… — тут парень осекается, следя за пшеничной макушкой, спускающейся ниже. Тэхён обводит языком розовые соски старшего, надавливая кончиком на эти горошинки поочередно, наслаждаясь тем, что эрекция Хосока нестерпимо упирается ему в ягодицы, истекая предэякулятом, прося о разрядке. — Малыш… Ах, нет, — шаловливая ручка пропадает между бедер, хватаясь на головку возбужденного члена старшего, размазывая смазку по ней, жестко надавливая на уретру, вынуждая Чона закричать и выгнуться под Тэ дугой. Младший кудесник, всё, за что он только не берётся, удаётся великолепно, будто без особых стараний, поэтому и быть одновременно совратителем и издевателем для парня словно самое что ни на есть обычное дело. У Кима длинные ногти, но у него с каким-то волшебством получается не поцарапать нежную кожу на чувствительном месте Хосока. С теми же самыми неземными силами младшему удаётся изводить Чона. Пальчики свободной руки отводят полоску черного белья в сторону одной из ягодиц. Далее шепотом, тихо, совсем невесомо: «Я долго готовился к этому событию». Яркая улыбка, причем искренняя, настоящая, как и сам Тэхён, даже переодетый в женский наряд, с этим приталенным пиджаком в полоску, кружевными чулками и дорогим бельем, всё равно остающийся до одури эмоциональным и любимым. Хосок хочет уже войти в тело младшего, да вот только у того, похоже, другие планы, он специально водит истекающим влагой членом по впадинке меж ягодиц, судорожно прикрывая глаза и закусывая губу каждый раз, когда головка находится в преступной близости от ануса, проезжаясь по нему, из-за чего колечко мышц постоянно непроизвольно сокращается. — Тэхён… — Чон поначалу удивляется своему охрипшему голосу, а после громко стонет, когда Тэ надавливает на головку и проникает в себя ей наполовину, — даже если я войду в тебя, то я не получу разрядку, ведь так? — Да, на тебе кольцо, но… — Ким в конечном итоге погружает в себя член старшего на всю длину, мыча и царапая грудь того, — ты же знаешь, всё зависит от поведения моего провинившегося работника. Так что сначала… — парень расстегивает свой пиджачок и скидывает его на пол, прямо на юбку, — ты удовлетворишь своё начальство, а потом уже оно пойдет тебе на уступки. Тэхён начинает движения тазом, стимулируя свою простату, водя руками по своему торсу, задевая поверхность кружев, запрокидывая свою голову на особо ярких проникновениях. У Хосока искры из глаз и горячий и развязный Тэхен везде и всюду. Парень, как тягучая патока, расходится теплотой по телу старшего, лениво поднимаясь и опускаясь на эрекции Хосока, разводя ладошками волны мурашек по груди старшего. — Хоби, ах, боже, — Тэ показательно кусает губы, слизывает ярко-вишневую помаду, в конечном итоге смазывая её рукой, выглядя при этом шлюховато и дико вызывающе. После алость остается на губах Хосока, а Тэхён усердно посасывает нижнюю, изредка проводя по ней языком, дразня и мажа по самым кончиком по ряду ровных белых зубов, еле слышно мурлыча при этом. — Знаешь, Хоби, ух, — член Чона снова проезжается по железе, из-за чего тому передается дрожь в теле младшего и завораживает рассеянный, пытающийся собраться картинку реалий по крупицам взгляд. — Ты меня иногда так бесишь, но за возможность насаживаться на твой член я готов бороться с любым. /у Хосока расширенные зрачки/ /судороги по всему телу/ / и стыдливо красные уши/ Он хочет оказаться свободным, без этих своеобразных оков на руках, без невозможности обладать, оказывать давление на тело Тэхёна самостоятельно. Хосока это угнетает, но в то же время дико распаляет. То, с какой отдушиной двигается на нем младший, как пожирает его глазами, как стонет в голос и терзает его грудь своими ногтями, вынуждает Чона терять голову и всё больше возбуждаться. Но разрядки всё нет и нет, на нём эрекционное кольцо и Ким, ускоряющийся ежесекундно. После всего Тэ откидывается назад и хватается ручками за острые коленки старшего, двигаясь на грани, не разбирая ничего, а лишь отдаваясь своим собственным ощущениям, самолично взбираясь на свой Эверест. Тэхён стонет громко, падает прямо на ноги Чона. Вязкая семенная жидкость попадает на подтянутый торс и пачкает черный кружевной лиф. Киму всё равно, он лишь дышит громко, балансируя на грани между желанием жить от полученного яркого спектра эмоций и кружащихся перед глазами искрами и умереть от того же самого, грудь стягивает от переизбытка воздуха, а потный и горячий Хосок задушено стонет, вопрошая о помощи. Парень скатывается на кровать с тела старшего и снимает мучащее того доселе кольцо, водит ручкой по возбуждению, активно стараясь довести Чона до разрядки, наслаждаясь дивным зрелищем, что представляет собой извивающийся Хо со связанными руками и слезами в глазах от переполнения чувствами. Когда Хосок кончает, то он встает на пятки и гнется дугой, крича и пачкая руку младшего своей спермой. Тэхён, наблюдая за таким ярким оргазмом, закусывает губу и отводит взгляд, дабы не возбудиться из-за такого Чона ещё раз. У старшего в глазах до сих пор слезы, и он не может собрать себя по крупицам, яро всматриваясь в потолок и пытаясь начать дышать, он хочет что-то сказать, но получается лишь сипение, доносящееся из сухого горла. Кимтэ поджимает под себя ноги и сразу же развязывает руки Хосока, втемяшиваясь одной из чашечек лифчика старшему в лицо, отчего лицо того снова начинает пылать. Младший складывает руки на коленках и в извинительном жесте опускает голову и шепчет тихо-тихо: — Хён, — старший всегда поражался и будет умению Тэхёна меняться в настроении: минуту назад он был самым развратным человеком в мире, воплощением дьяволенка, а сейчас превращается в пушистого котика с огромными глазами, надеясь на прощение. — Ты, наверное, злишься. — Нет, я думаю. Думаю, что бы мне сделать такого снова, чтобы получить такое наказание. Кимтэ, ласковый, с размазанной по губам помадой и в съехавшем набок лифчике, прижимается к Чону всем телом и прячем личико в сгибе его шеи, тихо хихикая и смущаясь. Старший лишь обнимает в ответ и прижимает к себе вздрагивающее тело. И только после этого Хосок, лежа в кровати и слыша посапывание рядом с ухом, поглаживая пальцем спинку, перетянутую кружевной тесьмой, думает, что младшему надо серьезно задуматься о актерской карьере. Нет, речь не о порно, потому что порно у Тэхёна может быть только с Чон Хосоком и ни с кем больше, Ким играет эту роль настолько идеально только с этим партнером.