3
5 января 2016 г. в 01:58
Липу хочется закричать.
Когда он заходит в комнату, Йен лежит на спине, уперев взгляд в потолок. Он даже не бросает на Липа взгляд, откашливаясь. Его грудные мышцы сжимаются, и он хочет трясти Йена до тех пор, пока его разбитые вдребезги осколки вновь не сложатся вместе.
— Вас поймали, — объявляет Лип. Он не удосуживается смягчить удар, потому что он знает, что ничто, кроме наковальни, не заполучит его внимания.
Йен попросту игнорирует Липа, вместо этого пялясь в потолок. Он лежит на спине; простыни, что используются всеми в доме, влажно липнут к его рукам. Кровать слегка продавливается, когда Лип садится в ноги, но Йен не сдвигается из своего положения. Может, он мог бы слиться с простынями, и кровать поглотила бы его всего. Он мог бы исчезнуть в бездне пропитанной потом одежды, а монотонный гул влажности воздуха и белого шума могли бы поглотить размеренное болезненное тяжёлое биение его сердца.
— Кто-то нашёл вас двоих вместе, верно? Скорее всего, это был один из братьев Микки или его кузенов, и они «выбили из тебя всё дерьмо». Либо это, либо вы друг из друга дерьмо выбивали, но ты клянёшься, что этого не было. Так кто вас застукал? Кто это был? — разборчивым шёпотом произносит Лип.
— Это неважно, — устало бормочет он.
— Я сделал то, что обещал. Микки хочет увидеться с тобой на какой-то крыше в десять тридцать сегодня вечером. Он сказал, что ты узнаешь это место. Я без понятия, что это, блять, значит, но это звучит как нечто большее, нежели то, что обычно происходит между парочкой, натягивающей друг друга. Когда же это случилось, хах? Когда Микки ёбаный Милкович стал чем-то большим, чем задницей, в которую можно совать член? Даже не утруждайся отрицать это. В этой семье я гений, помнишь? — он быстро произносит слова, почти что на одном дыхании. Он пытается звучать знающе и уверенно, но выходит лишь лихорадочно и немного грустно.
— Дерьмо случается. Дерьмо, которое ты не предполагаешь, случается… — он звучно сглатывает. Йен больше не хочет разговаривать. Он не хочет ни разговаривать, ни думать, ни даже дышать.
— Это всё, что ты собираешься сказать мне? Дерьмо случается? К чёрту это. Йен, ты обещал мне объяснения. — Липу хочется ударить его, он хочет трясти его до тех пор, пока всё, что он держит в себе, не прольётся наружу.
Он думает сказать Йену, что они братья и что они должны всё рассказывать друг другу, но он знает, что это неправда. Они должны всё рассказывать друг другу, потому что они это они.
— Хочешь объяснений? Хочешь всех подробностей без прикрас? Хочешь услышать, как я начал влюбляться в него, даже несмотря на то, что знал, что он не чувствовал того же? Или как я отпустил всё на самотёк, углублялся всё дальше и дальше, а теперь чувствую, будто застрял и нет пути назад, — говоря это, Йен прикрывает глаза. — Даже если он и есть, я не пойду по нему. Я даже не подумаю об этом, — завершает он, крепко зажмуриваясь.
— Что ещё… — тихо побуждает он. Лип знает, что Йен намеревался шокировать его до извинений. Но если это был единственный способ, которым он мог вынудить своего брата открыться ему, то он воспользовался бы им. Он бы принял трагичную правду и резкий тон. Он принял бы всё это — всё, что Йен смог бы рассказать ему.
— Хочешь услышать о том, что сейчас всё запутано больше, чем когда-либо? Потому что любые результаты, к которым пришёл он, любые результаты, к которым пришли мы, вышли в окно в ту секунду, когда его отец наткнулся на то, как я трахал его на диване, — выплёвывает он, наконец садясь и открывая глаза. Он непоколебимо пялится на Липа, на минуту приостанавливаясь, чтобы разгадать его реакцию.
— Блять! Это был Терри? — он сжимает руки в кулаки, чтобы не закрыть ими рот, будучи в шоке. Терри Милкович был безжалостным и жестоким. Лишь тот факт, что Терри знал о Йене и Микки не был худшим вариантом развития событий, это был конец.
— Ты хотел узнать, кто избил меня, и теперь ты знаешь. Ты хотел узнать, кто избил Микки, теперь ты и это знаешь. Но в тот день произошли кое-какие события — события, о которых ты никогда не узнаешь. Существуют вещи, которые я никогда не смогу рассказать тебе, — его голос звучит слезливо и неразборчиво. Лип хочет сказать ему перестать говорить, лишь чтобы никогда больше не слышать этот голос вновь. — Ты хочешь, чтобы я рассказывал тебе всё, но я не могу. Лип, я не могу. Ты не можешь знать обо всём, потому что тебя там не было и ты не видел этого. Ты не чувствовал этого, — тихо продолжает он.
— Йен… — он судорожно вздыхает.
— Ты не знаешь, — он качает головой; слёзы цепляются за его глаза, прилагая все усилия, чтобы не скатиться по щекам.
— Хэй, иди сюда. Иди сюда, — успокаивающе произносит он, протягивая руки. Он осторожно притягивает к себе Йена, склоняя его голову себе в плечо.
— Лип, я ненавижу это. Я, блять, так это ненавижу, — голос Йена приглушённый, но Лип чувствует, как влажные капли впитываются в его футболку.
— Всё в порядке. Ты в порядке. Я понял тебя, — говорит он, уверенно стискивая шею Йена и позволяя себе прикрыть глаза.
Лип не помнит день, когда родился Йен. Он не помнит, когда впервые держал его на руках или заставил его плакать. Лип лишь помнит, что Йен всегда был здесь, и он помнит, что такой расклад ему всегда нравился. Он помнит, что всегда знал о том, что Йен его младший брат и что это было его работой — защищать его.
Липу ненавистно то, что он всегда будет помнить этот день, как день, когда он перестал понимать, что делать, как день, начиная с которого у него больше не было возможности защищать Йена. Ему ненавистно, что Йен не в порядке.
. . .
Микки чертовски напуган.
Секунды улетучиваются, словно на бомбе замедленного действия, и Микки приходится удержать себя от желания сбежать и укрыться где-нибудь. Он дважды расшнуровывает и зашнуровывает свои ботинки и единожды проходит в длину всю крышу в ожидании, когда приедет Йен.
Он не может выбросить слова Липа из головы.
«Я не прошу… Йен».
Его глаза были знающими и раздражающе уверенными. Грёбаный ублюдок знал, что Микки прогнётся при малейшем упоминании рыжеволосого.
— Прости, я опоздал. Парень, который помогает нам прокрасться незамеченными, решил поднять цену, — Йен тяжело дышит, попутно подбегая к Микки.
— Ты забыл о нашем последнем разговоре, рыжий лобок? — он прикуривает сигарету и поднимает взгляд в тёмное небо.
— О каком разговоре? — он кривит лицо в непонимании.
— В котором я сказал тебе держаться, блять, от меня подальше, и ты согласился, — Микки выдыхает облачко дыма; тон его голоса беспристрастный и безжизненный. Вымученное спокойствие в его поведении чрезвычайно вопиюще, но Микки всё равно.
— Я не мог, — он пожимает плечами, заставляя своё спокойствие усмирить его напряжённые мышцы и тревожащееся сердце. Крыша широкая и открытая. Даже с беспорядочно разбросанным тренажёрным оборудованием кажется, что она достаточно большая для того, чтобы просто раствориться в ней.
— Заткнись со своим сопливым дерьмом, — наказывает ему Микки. Он обеспокоенно оглядывается на случай, если кто их услышит, но они одни. Микки, Йен и пространство. Микки чертовски это нравится. Ему нравится ощущение, будто они единственные люди на планете, и ничто не может помешать им.
— Иисусе, Микки, я не говорю, что ты ёбаный воздух, которым я дышу или ещё что, — фыркает он и нервно потирает свою шею. — Я просто нихуя не умею ждать, ясно? Мне казалось, что я должен был сделать хоть что-то, — искренне признаётся он.
Это было правдой: Йен никогда не был хорош в безделии. Он был физически развитым человеком, его привлекали движения и занятия. Это и стало первоначальными шагами к Микки — давление сильных рук, резкость наслаждения и боли, твёрдые стены за спиной и спешка, исступлённая нужда. Это было постоянно, и это было потрясающе.
— Так сделай что-нибудь, — огрызается он намеренно приглушённо.
— Позволь мне помочь тебе. Что бы ты ни планировал, дай мне помочь тебе! — он делает шаг вперёд и настигает старшего парня. Микки отталкивает его руку и окидывает его самого взглядом.
— Нет, — рявкает он.
— Ну же, Микки, — молит Йен.
— Оу, ну, тогда ладно. Да нет же, блять! — процеживает он, очевидно вскидывая брови.
— Почему? Это нелегально или опасно? — спрашивает он.
— Да и да, — фыркает Микки.
— Что ж, тогда и тебе не стоит этого делать, — голос Йена наполнен паникой.
— Он мой отец, и я разберусь с ним, — он делает шаг вперёд и одной рукой отталкивает Йена. Силы достаточно, чтобы заставить Йена пошатнуться, но на одном дыхании Микки хватает его за предплечье, чтобы тот не упал. Это парадокс намерений, и в нём они оба заключаются и всегда буду заключаться.
— Ты что, физически не в состоянии принимать помощь или что? — резко шепчет Йен. Его голос настолько тихий, что почти что теряется в лёгком ветерке, но этого достаточно, чтобы заставить Микки дёрнуться.
— Ты не нужен мне, — говорит он.
— Ага, Мик, ты чертовски хорошо дал это понять, — горечь в тоне Йена густая и мутная. — Несколько раз… — тихо добавляет он.
— Иисусе, Галлагер, я не то имел в виду, — Микки трёт рукой лицо от бессилия. Он матерится себе под нос перед тем, как наконец взглянуть на Йена. — Мне просто не нужна твоя помощь в этом деле, ладно? — коротко объясняет он.
— Должно быть что-то, что я могу сделать, — Йен сглатывает.
— Почему тебе обязательно надо вести себя так театрально? — он раздражённо закатывает глаза.
— Почему тебе обязательно надо вести себя так упёрто? — непринуждённо противится Йен.
— Грёбаный ад! Хорошо, хочешь помочь? Займи Мэнди на всю пятницу и заодно на всю ночь. Убедись, что она постоянно не одна. Да, блять, даже если придётся, то ходи за ней хвостиком, когда она пойдёт поссать, — смягчается он. С минуту Йен молчит, осторожно внимая каждое слово.
— Хочешь, чтобы я посидел с Мэнди? — переспрашивает он.
— Ты же так чертовски сильно хотел мне помочь, — он пожимает плечами.
— Лип может разобраться с Мэнди, — замечает Йен.
— Гляди, твой братец-осёл не постоянно остаётся в лузерах, но я всё ещё, блять, не доверяю ему жизнь Мэнди, — обеспокоенно выдыхает он.
— И доверяешь мне? — он закусывает губу, чтобы сдержать ухмылку. Конечно же, он ухмыляется.
— Я только что, блять, это и сказал, разве нет? — ворчит Микки, ненавидя то, что он может дать ему дюйм, а Йен заберёт целую чёртову милю.
— Не совсем, — знающе замечает Йен.
— Просто займи Мэнди чем-нибудь в пятницу, засранец. Не оставляй её со своим братом и не иди искать меня или ещё что-нибудь настолько же чертовски глупое. Оставайся с ней, — его глаза сверлят Йена, а выражение лица — серьёзнее, чем когда-либо бывало.
— Ты действительно хочешь, чтобы я сделал это? — переспрашивает он.
— Да, — он кивает.
— Хорошо, — коротко соглашает Йен.
— Хорошо? — удивляется Микки, смотря на него так, будто ожидал увидеть ещё один летящий в него ботинок. С Йеном Галлагером никогда не было всё вот так просто.
— Я только что, блять, это и сказал, разве нет? — передразнивает его Йен; выглядит он слишком уж довольным собой.
— Отъебись, — фыркает он.
— Да, да, — Йен улыбается. С минуту он глядит на небо, а затем вновь переводит взгляд на Микки. — Мне, скорее всего, нужно возвращаться. Я больше не уверен, насколько я доверяю идиоту, который помогает нам, — признаётся он.
— Как угодно, — Микки пожимает плечами. Йен останавливается и выглядит так, будто решает что-то. — Что? — от неудобства ситуации бормочет Микки.
Взгляд Йена опускается на губы Микки, и тот знает, о чём он думает, знает, что он собирается сделать. Микки с лёгкостью может отвернуться или ясно опустить глаза в пол, что не потребует объяснений, но он не делает этого. Он внимательно смотрит на губы Йена, а Йен пялится на его. Наконец, Йен хватает Микки за шею и грубо притягивает его к себе. Давясь лихорадочным смехом, Микки позволяет Йену утянуть себя вперёд. И затем они целуются. Это слишком долго и слишком быстро, слишком грубо и слишком нежно. Это слишком для всего, но на самом же деле — это идеально. Когда они отстраняются друг от друга, Микки обнаруживает, что не может отдышаться, но на самом деле ему насрать на какой-то там воздух.
— Я позабочусь о Мэнди, — обещает Йен. — А ты просто позаботься о себе, — добавляет он своим низким голосом.
— Всегда забочусь, — говорит Микки.
— На самом деле нет, — шепчет Йен. — Найди меня, когда всё будет сделано, — напоминает он ему. Он быстро наклоняется вперёд и страстно, однако же мельком целует губы Микки. Затем он отскакивает и направляется через всю крышу, а после скрывается из виду.
И если губы Микки жжёт и они болят всю оставшуюся ночь, он винит в этом всё ещё незажившие ссадины от кулаков своего отца. И даже если они имеют хоть какое-то отношение к Йену Галлагеру и его тупым губам, Микки никогда не признает этого. По крайней мере, не до того момента, когда его отец будет мёртв.
Не до пятницы.