cut ties with all the lies

      Йен ощущает, будто он опьянён.       Он тяжело дышит и улыбается, заинтересованно хмуря брови. Его тело истощено, и он не знает, что чувствовать, он не знает, что делать дальше. Он больше не знает, что делать дальше.       — С тобой всё в порядке? — выдыхает он, поворачивая голову, чтобы взглянуть на Микки сквозь отяжелевшие ресницы. Это типично, потому что он знает, что сказал не то в ту же секунду, как слова слетают с языка. Микки закрывает лицо рукой и демонстративно отодвигается.       — С хуя ли тебе такое спрашивать? — рычит он, облизывая сухие губы.       Йен думает о том, чтобы промолчать и забить на это. Он думает подняться и вновь одеться, уйти и оставить Микки изнемогать в тишине, которую он так очевидно желал. Глупо, что Йен думает о таком количестве вещей, потому что, в конце концов, он знает, что не тот человек, который сделает что-либо, а тот, кто скажет то, что ему нужно.       — Мы не были вместе с… — он неуверенно замолкает. Вспышка предательства проносится в глазах Микки, и Йен знает, что это потому, что он нарушил их негласное соглашение никогда больше не упоминать тот день.       — Отъебись, Галлагер, — фыркает Микки, поднимая руку, чтобы ухмыльнуться Йену. — Кажется, будто я травмирован? — огрызается он. Низкий изгиб его губы говорит о том, что он ходит по краю пропасти.       Йен не хочет вспоминать этот день, но он и не может вот так просто его забыть. Он не может забыть звук пистолета, ударяющегося о череп Микки. Он не может забыть смрад страха или горький вкус желчи, вспенивающейся у него в горле. Но больше всего он не может забыть то, как тряслось его тело, это чувство въелось до костей. Казалось, будто он распался на куски, что оставили на коже шрамы, которые исказили его навечно.       — Нет, — тихо выдавливает он.       — Ладно, тогда брось уже это! — гавкает он. Микки поворачивается на живот и утыкается лицом в подушку. Но спрятанное лицо не скрывает его эмоций. Тот факт, что он всё ещё не попросил Йена уйти, даёт рыжему храбрость давить дальше.       — Мне кажется, мы должны поговорить, — он сглатывает, поворачиваясь на бок и укладывая руку рядом с рёбрами Микки. Он фокусируется на том, чтобы собраться с духом и дотронуться до него вместо бабочек в животе. Прикоснуться к Микки всегда было легче, чем поговорить с ним.       — Тебе всегда кажется, что мы должны поговорить. Иисусе, Галлагер, что ты хочешь, чтобы я сказал? — Микки поднимает голову, и в его глазах читается обречённость. Йен думает, что, возможно, он осознал, что заботится, заботится настолько, чтобы продолжать давить и не останавливаться. — Мне не нравится трахать русских шлюх, но мне нравится трахать тебя. Это просто, — кратко объясняет он, откидывая голову на подушку, когда заканчивает.       — Я понял, что ты не хочешь говорить об этом, и, может, я слишком давлю… — говорит Йен.       — Думаешь? — бормочет Микки в ткань простыни.       — Мик, ты знаешь, я, блять, забочусь о тебе. Не смотри на меня так. Это правда, — он пожимает плечами, выдерживая взгляд Микки, пока тот утомлённо глядит на него. — Я хочу, чтобы с тобой всё было в порядке или всё, что подходит под «нормально» в наших дерьмовых жизнях, — добавляет он.       Долго Микки молчит, но не отводит взгляда вновь. Он внимательно смотрит на Йена, будто пытается сложить воедино пазл или, возможно, забрать часть. Йен не знает, какие ответы выискивает Микки, но он глядит на него в ответ и пытается дать ему те, которые ему необходимы.       — Всё слегка через жопу, — наконец, бормочет Микки. Он делает несколько дрожащих вдохов перед тем, как продолжить: — Но, как сказать, не с тобой. На самом деле, это не совсем правда. Но, кажется, всё лучше или чуть менее через жопу вместе с тобой. Может, всё имеет смысл, пока есть мы. Я даже не знаю, что я, блять, говорю, — он вздыхает.       — Я тоже, — отвечает Йен, мягко улыбаясь. — Но, я думаю, это хорошо. Хорошо, верно? — он вскидывает бровь в вопросительном жесте и незаметно проводит пальцами по стороне Микки. Нежная кожа покрывается мурашками, и Йен борется с ухмылкой, что растягивает его губы. Микки может спрятать своё лицо настолько, насколько хочет, но он не может спрятать свои чувства, не тогда, когда Йен так хорошо научился выявлять их.       — Ты такой чертов… — Микки устало вздыхает.       — Гей. Да, да, я знаю, — Йен закатывает глаза. — Но я вроде как думаю, что сосание члена и долбёжка в задницу делают меня геем. А не разговоры о моих чувствах, — осторожно дразнит он.       — Как угодно, — бормочет он, лишь слегка ухмыляясь.       — Как угодно, — передразнивает Йен, пихая голень Микки под одеялом.       Закатывая глаза, он говорит:       — Просто прекрати так чертовски много переживать, ладно? — и Йен клянётся, что он снова пододвигается ближе. — Я в порядке, и мне будет просто блядски восхитительно, если ты заткнёшься и дашь мне поспать.       Он едва ощутимо вжимается в прикосновение пальцев Йена. И хорошо, если Микки хочет спать, то Йен даст ему поспать. Потому что пока он спит, морщинка от волнения между его бровями расслабляется и разглаживается. Пока он спит, он позволяет Йену переплетать их пальцы или целовать его в плечо. Он не отталкивает, не вырывается, не убегает. Он лишь позволяет им быть. Когда Микки спит, он позволяет Йену любить его. . . .       Лип однажды сказал Йену, что он не может ничего сделать сам. Но правда была в том, что Йен мог не побояться и попросить помощи.       Здесь было то, что можно было прочесть между строк. И Липу это нравилось, потому что с Йеном приходилось много чего расшифровывать. Лживые улыбки и тайные насупленные брови — всё это было частью языка, который, Липу нравилось думать, он знал лучше кого бы то ни было.       Он знал Йена лучше всего, потому что он больше всего обращал на него внимание. Он знал Йена лучше всего, потому что больше всего любил.       — Что происходит с Йеном? — спрашивает его Фиона. И Лип знает, что Фиона занята и устала, так что иногда она замечает что-то немного поздновато. Но она всегда улавливает, и это всё, что на самом деле волнует. Вот, что важно.       Лип пожимает плечами и поворачивается, чтобы двинуться к двери. Фиона останавливает его, схватив за предплечье и метнув суровый взгляд.       — Я серьёзно, Лип. Скажи мне, во что он ввязался, — требует она.       — Да ничего, Фи. С ним всё хорошо, — его голос ровный и спокойный. Но это неважно, потому что Фиона всегда умела видеть его насквозь — так же, как и он мог видеть насквозь Йена. Он делает вывод, что это преимущество всех старших братьев или сестёр, потому что это слишком естественно, чтобы объясняться чем-то, кроме ДНК.       — Дерьмо собачье. Его капризы повсюду, он приглашает Микки Милковича на ночёвки, и теперь он снова сбегает из дома? Что-то происходит, и я хочу знать, что, — выпаливает она.       — Спроси его сама, — уклоняется Лип.       — Он просто провернёт эту штуку, когда он становится весь такой тихий и пассивный. Потом улыбнётся и скажет, что всё в порядке, но я буду знать, что он лжёт, и мы оба разойдёмся, чувствуя друг друга дерьмово. Я не хочу в это ввязываться, Лип, — её тон уверенный и окончательный, и Лип знает, что она серьёзна.       — Почему это снова моя грёбаная проблема? — вздыхает он.       — Потому что это твоя работа — присматривать за Йеном, а его работа — приглядывать за тобой. Вот как это устроено, так что смирись! — восклицает она, грубо толкая его в плечи.       Она была права. Они с Йеном всегда приглядывали друг за другом. Из воспоминания и жизни были настолько переплетены, что они не знали, как может быть иначе.       — Блять! — вскрикивает он, потирая плечи. — Я приглядываю за ним, ладно? Он в порядке, — он хочет рассказать Фионе всё, потому что он ненавидит хранить секреты. Но это не его секрет, чтобы его рассказывать.       — Я не верю тебе, — говорит она. — Вчера вечером он без разрешения улизнул из дома, и я, чёрт побери, понятия не имею, где он сейчас. Но ты знаешь, и ты расскажешь мне.       — Иисусе, почему мы вообще говорим об этом? Ты знаешь, я не стану стучать на него, — он, защищаясь, скрестил руки на груди.       — Даже если это ему на пользу? — бросает вызов она. Это был нечестный удар, который заставил Липа осознать, насколько же она волновалась.       — Гляди, последние пару недель у Йена выдались тяжёлые. Не буду врать, какое-то время я беспокоился, — признаётся он. — Но я думаю, всё идёт на поправку. Ему уже лучше. Я обещаю, — добавляет он, наклоняясь вперёд, чтобы уловить её взгляд. Она долго глядит на него перед тем, как неохотно кивнуть и вздохнуть.       Лип знает, что Йен хранит столько секретов, потому что хочет защитить Микки. И Лип помогает сохранить эти секреты, потому что он всегда будет поддерживать его. Но, раз уж на то пошло, пугающая реальность ситуации такова, что его всегда будет поддерживать и Микки. От этой мысли мурашки бегают по коже, но это не совсем устрашает его, как когда-то. Да и не то чтобы Лип счастлив, что его младший брат натягивает самого отвратительного отморозка в Саутсайде. Он вроде как ненавидит это. Но, может, он начинает ненавидеть это чуть меньше или, по крайней мере, понимать чуть больше.       — Я всё ещё надеюсь, что он поговорит со мной, — бормочет она; руки ослаблено висят по сторонам.       — Он поговорит, когда будет готов. Ты знаешь Йена, — Лип пожимает плечами.       — Я начинаю чувствовать себя так, будто уже нет, — она хмурится. Лип притягивает её к своей груди и осторожно обнимает.       Она утомлённо поднимает на него глаза, и он чувствует, как у него в груди что-то сжимается.       — Ты знаешь Йена, — настаивает он.       Он видит переживания в её глазах, и он знает, как она себя чувствует. Потому что Йен прячет такую часть своей жизни, что иногда кажется, что он прячет себя.