10
25 мая 2017 г. в 01:09
Микки сломлен, но не хочет, чтобы с ним обращались так, будто его можно сломать.
Он едва ли не облегчённо вздыхает, когда Йен наконец-то перестаёт заботиться о нём. Забота для слабых и хрупких. Он хочет кричать, и он хочет, чтобы кто-то кричал на него. Так что когда Йен хлопает дверью спальни, Микки не знает, улыбаться ему или ударить что-нибудь. Он делает и то, и то.
Многих вещей Микки не знает, многих не понимает. Но он знает, что хочет, чтобы Йен вернулся. Это пугает его, потому что это, возможно, единственная вещь, которую он точно знает, единственная, что уверенно заложена на уровне подсознания. Но знать и понимать — две совершенно разные вещи. Микки не понимает, почему скучает по Йену лишь спустя несколько секунд после того, как тот выходит за дверь. Но он и не хочет понимать.
Два полных дня Микки планирует побег. Он не знает, побежит ли он за Йеном или от него, однако он знает, что хочет бежать, быстро и далеко. Он хочет почувствовать тротуар под ногами и воздух, выбивающийся из лёгких. Он изнемогает от тревоги и неугомонно желает чего-то, потому что в доме слишком тихо. Слова Йена эхом повторяются у него в голове: «…если мы продолжим делать это», его глаза молили Микки. И когда он задумывался об этом, Йен, в действительности, никогда не просил слишком многого. Он хотел всё, но не просил ничего. Он взял то, что Микки смог дать, и крепко держался за это.
Он не отпускал; пока не отпустил он.
Тишина искренностью звенит в ушах Микки. Они не могли продолжать прятаться от своих близких, если они планировали двигаться вперёд. И он знал, что Йен хотел двигаться вперёд, ему необходимо было двигаться вперёд. Они крались к чему-то большему, и это ощущалось правильным. Это ощущалось настолько правильным, что всё другое никогда не чувствовалось так же. Но Микки не знал, что он должен был сделать с этой правильностью.
И она не сочеталась с его жизнью, никогда не подходила ей.
— Эй, урод, открой дверь! Я всё ещё не готова, — визжит Мэнди.
Стук не отразился в мозгах Микки, перекрытый его оглушающими мыслями. Это был день похорон его отца, и он ощущал себя так, будто сходил с ума. Он не мог стряхнуть амбре потери, которое, казалось, прилипло к его коже. И хотя умер его отец, он скучал по Йену.
Его сердцебиение учащается, когда он открывает дверь рыжим волосам и веснушкам.
— Что ты здесь делаешь? — спрашивает он.
— Мэнди хочет, чтобы я постоял с ней на похоронах, — осторожно объясняет Йен. Микки хочет ударить его, потому что он думал, что они закончили осторожничать.
— Иисусе, ну конечно же, — говорит он, закатывая глаза.
Мэнди любит прятаться за тёмным слоем подводки и сумасшествия, однако она не знает, как спрятать то, как она любит Йена Галлагера. У Микки заняло целых пять секунд, чтобы понять это, когда он впервые увидел их вместе. Йен совершенно не обращал внимания, и на это было больно смотреть, было больно понимать. Многие вещи Микки не понимал. Он отчаянно желал, чтобы чувства Мэнди к Йену были одной из них, но нет.
— Она дома? — интересуется он.
— Она всё ещё собирается, — Микки неохотно пожимает плечами. Он хочет сжать в кулаки рубашку Йена, притянуть его ближе, а затем оттолкнуть. Но он знает, что уже делал это прежде, возможно, это всё, что он когда-либо делал.
— Ты меня не впустишь, да? — Йен печально и знающе улыбается. И тогда Микки понимает, что Йен не осторожничает с ним. Йен осторожничает сам с собой.
— Не совсем, — он хочет сказать «не сейчас» или «пока нет». Но он думает, что, так или иначе, Йен может услышать настоящий ответ. Засранец всегда был в этом хорош — слышать то, о чём Микки даже не подозревает. Он до сих пор не понимает, почему Йен утруждается и слушает. Никто и никогда так не делал.
— Точно, — он кивает. Они избегают зрительных контактов, однако никто не собирается сдвигаться со своего места. — Так странно идти на похороны Терри, да? Знаю, он бы не хотел, чтобы я там был. Но я нужен Мэнди, так что… — он неловко замолкает, переминаясь с ноги на ногу.
— Не можешь подвести Мэнди, — едко проговаривает Микки. Потому что, вероятно, Йен — единственное, чего он когда-либо хотел, и выходит, что Мэнди заграбастала его первой. Выходит, что она лучше знала, как его любить.
— Гляди, я знаю, что тебе никто не нужен, ни я, ни кто угодно. Однако для тебя вся эта процессия может пройти довольно ебано. Так что я здесь, понимаешь? — говорит он.
Микки обдумывает идею впечатать дверь ему в лицо; он обдумывает идею поглотить его слова в поцелуе. В конце концов, искренность его слов немедленно останавливает его. Он ничего не может поделать, кроме как предложить ту же честность взамен.
Дрожаще выдыхая, он говорит:
— Я не иду, — Йен вопросительно глядит на него, и он продолжает: — Похороны. Я не иду. — Поднимая глаза, он ожидает увидеть расстройство или отвращение в больших глазах Йена, но их там нет.
— Дерьмо. Я догадывался, да, догадывался, вроде как думал, что ты можешь так сказать, — говорит он. В его тоне присутствует нечто недосягаемое, и Микки проводит больше времени, чем то количество, в котором готов признаться, на попытки разгадать это. — В смысле, очевидно, ты сделаешь так, как тебе хочется, но, возможно, тебе стоит пойти.
— Ты действительно думаешь, что мне стоит пойти? После всего? — вызывающе говорит он.
— Блять, Микки, я не знаю. Я никогда не хоронил тех, кого люблю, или тех, кого ненавижу. Я, чёрт побери, без понятия, что тебе стоит делать, — признаётся он, протирая ладонью лицо.
— Ага, я тоже, — бормочет он.
Йен выглядит виноватым, будто бы это его вина, что Микки не знает, что делать. Будто бы это его работа — знать ответы на все вопросы. Он чертовски сильно беспокоится обо всём и обо всех, и Микки никогда не перестанет до ужаса этого бояться.
— Скорее всего, тебе нужно делать то, чего тебе хочется, — в конце концов, говорит Йен. — То, чего тебе действительно хочется. Забудь то, что я сказал до этого, забудь то, что говорят остальные. Просто делай то, что ты хочешь, потому что я думаю, что это правильно, — заканчивает он.
Воздух наполняет лёгкие Микки вместо ужасающего груза, что лежал на его груди, угрожая вдавить его в землю прямо рядом с его же отцом. И в этот момент слова Йена приподнимают этот груз как раз достаточно, чтобы Микки вновь задышал.
— На самом деле не ожидал, что ты скажешь это, Галлагер, — выдыхает он. Последняя их беседа была разгорячённой и озлобленной. Он ожидал, что осадок просочится всюду и заразит всё, что осталось. Но вместо этого он ощущал себя невесомым и свободным. Они сказали то, что было необходимо сказать, и они знали, где они стоят. Когда Йен ушёл, Микки ощутил себя беззащитным и слабым. Но стоя перед ним куда более настоящим, чем когда-либо, он ощутил обещание возможности и надежды.
— Иногда нам нужно прекратить контролировать друг друга, Мик. Это ни для кого не приносит ничего хорошего, — говорит он тихо.
— Я никогда не пытался контролировать тебя, — отрицает он.
— С самого начала ты пытался контролировать то, что я чувствую к тебе, — говорит Йен, качая головой. — Потому что это слишком серьёзно, и это пугает тебя. И я это понял, я понял это. Но я не могу уменьшить свои чувства.
Микки понимает это. Он понимает, каково это — засовывать в себя все чувства глубже и глубже, настолько, что этим можно выбить землю из-под ног. Это всё, что он когда-либо знал.
— Так что, что это значит? — спрашивает он.
— Блять, да если бы я знал. Давай просто переживём похороны Терри, а тогда уже с остальным разберёмся, — пожимает плечами он. Кивая головой и засовывая руки в карманы, он слушает, когда Йен снова говорит:
— И, эм, если ты решишь не идти на похороны, не волнуйся о Мэнди. Я присмотрю за ней.
— Знаю, что присмотришь, — на этот раз он не язвит, он уже смирился. Он знает, что всё вновь и вновь будет вращаться вокруг Мэнди, потому что с неё всё и началось.
Йен нерешительно смотрит на него перед тем, как глубоко вздохнуть.
— Прости, — говорит он. Его голос тихий и сдержанный, но его глаза распахнуты как никогда.
— За что ты извиняешься, Галлагер? — Микки хмурит брови в недоумении.
— За все те «иди нахуй» и «отрасти себе яйца». Всё это, кажется, было слегка драматично, — говорит он, слегка краснея.
— Думаешь? — он ухмыляется, ненавидя то, как, чёрт возьми, трепыхается его сердце в груди. Это отвратительно и постыдно, и он знает, что от этого никуда не деться.
— Я всё ещё не отказываюсь от своих слов, даже несмотря на то, что должен был найти другой способ выразить свои мысли. Я не могу быть с тобой, пока ты не будешь уверен, что тоже хочешь быть со мной. Ну, по-настоящему… — он громко сглатывает.
Сердце Микки падает в пятки, и всё то, что он так боится сказать, задерживается на кончике его языка.
— Оу, — вместо этого произносит он.
— Я не говорю, что мы должны размахивать радужным флагом и скакать по центру города, держась за руки. Ты, да ты знаешь, чего я хочу, Мик. Так что просто подумай о том, чего хочешь ты, и, когда поймёшь, найди меня, — он улыбается почти что с надеждой.
— Блять, я не особо хорош в этом, огненный лобок, — матерится он.
— Я не прошу тебя быть мастером в этом деле. Просто найди меня, когда будешь готов, ладно? — он улыбается чуть шире и чуть более уверенно.
— Ладно, — кивает он. Его голос грубый и неуверенный, но он имеет в виду то, что говорит.
Микки найдёт Йена, когда поймёт всё это дерьмо. Он, скорее всего, найдёт его, даже если не поймёт. Даже когда он не ищёт, даже когда он прячется, Микки всегда находит Йена.