"Сомнительно, чтобы во всей вселенной было что-нибудь отраднее тех чувств, которые пробуждаются в сердце матери при виде крошечного башмачка ее ребенка".
Виктор Гюго "Собор Парижской Богоматери"
Читатель или читательница, смею надеяться, простят автора этих строк, если автор ненадолго прервётся и оставит Эсмеральду на милость Клода Фролло. Мы же с вами на время вернёмся к вретишнице, которую мы оставили в состоянии, близком к умопомешательству. В самом деле, трудно даже вообразить себе, что испытывала она, когда в её руках оказались два столь милых и дорогих её сердцу крошечных детских башмачка. Где же была сама обладательница этих прелестных башмачков? Гудула только увидела и успела почувствовать, как священник, отдав на несколько кратких мгновений девушку затворнице, тут же вырвал её из цеплявшихся за одежду Эсмеральды цепких рук вретишницы, и унёс её с собою в неизвестном направлении. Можно представить себе состояние матери, наконец, после стольких мучительных лет обретшую своё украденное и оплакиваемое ею дитя! Обретшую ту, что была для неё дороже всех сокровищ земных, и тут же утратившую её вновь! Когда Гудула осознала, что она снова потеряла свою, теперь уже взрослую, дочь, то сначала добровольную затворницу охватило такое глубокое отчаяние, что она едва не лишилась сознания при мысли, что больше никогда не увидит девушку. Она бросилась к решётке и начала изо всех своих сил трясти её. Но решётка не поддавалась её отчаянным усилиям. Это заставило вретишницу немного поумерить свой пыл, её первый эмоциональный порыв прошёл, здравый рассудок понемногу возвращался к ней, и постепенно она обрела способность логически рассуждать. Она перестала кричать, перестала трясти прутья. Опустившись на колени и закрыв лицо руками, она принялась размышлять, силой воли заставляя себя успокоиться, так как уже понимала, что именно от её спокойствия и рассудительности, от того, как она применит их, зависит дальнейшая судьба её дочери. Слабая надежда вновь засияла в её утомлённом мозгу. Она понимала, что теперь самым главным был тот факт, что её любимая Агнесса была жива. А если она была жива, то, несомненно, следующая встреча с нею была лишь делом времени. В её руках была тончайшая нить, связывающая Гудулу с местонахождением девушки. Этой нитью, проложенной сквозь неизвестность, этим лучом света, проникающим сквозь мрак тайны, окутывающей дальнейшую судьбу Агнессы, и способным открыть ей всё, был архидьякон Собора Парижской Богоматери. Только он мог бы сказать несчастной матери, где находится её дочь. Как только Гудула это поняла, охватившее её вначале отчаяние понемногу стало отступать, уступая место зарождавшейся слабой надежде. Правда, сейчас она не имела никакого представления, куда так торопливо бежал священник, неся на руках её дочь. Но ей и в голову не могла прийти истинная причина, по которой Клод Фролло спасал девушку. Инстинктивно она чувствовала только, что он её спасал и пытался укрыть от страшной опасности, исходившей от солдат короля. Она вспомнила отчаянный возглас девушки, обращённый к священнику: "Я согласна! Согласна!.." На что была согласна несчастная? Гудула не могла бы ответить на этот вопрос, но чувствовала каким-то внутренним чутьём, что Клод Фролло вырвал Эсмеральду из её рук, желая спасти от гибели, и вырвал именно потому, что девушка на что-то согласилась, предложенное им в обмен на спасение. Что это было? Что предлагал ей священник? Это было неизвестно ей. Но несомненно он не мог предложить ей ничего дурного, так как имел сан и заботился, прежде всего, о спасении души осуждённой на казнь девушки. К тому же, Гудула знала священника только с хорошей стороны и относилась к нему с доверием, как к духовному лицу. Поэтому, как только эти мысли пришли в её голову, Гудула немного успокоившись, сразу перестала кричать, чтобы не привлечь к себе излишнее внимание. Она опасалась этим самым повредить своей дочери. Вместо этого, вретишница, не поднимаясь с колен, принялась горячо молиться, умоляя Господа помочь архидьякону спасти её милую девочку, а ей самой послать долгожданную встречу с нею. Но всё же она не могла сидеть в бездействии и ждать неизвестно чего. Закончив молитву и поднявшись, она снова подошла к прутьям и принялась вновь расшатывать их. Но всё было безрезультатно. Прутья сидели крепко, несмотря на то, что решётка местами покрылась ржавчиной, и всё так же не поддавались. Оглянувшись по сторонам в поисках того, что могло бы ей помочь, вретишница увидела тяжёлый камень, служивший ей обычно изголовьем, когда она спала. Недолго думая, она подняла этот камень и бросила его со всей силой, на какую только была способна. Удар был такой силы, что несколько прутьев, не выдержав, погнулись и сломались. Гудула принялась отгибать руками сломанные прутья. Расширив отверстие так, что она могла в него пролезть, она взяла молитвенник, чётки и пару детских вышитых башмачков, а также раскрытый медальон Эсмеральды (это было всё её богатство!) и пролезла сквозь образовавшуюся дыру наружу. Очутившись на свободе, немного постояв неподвижно, привыкая к свежему воздуху после спёртого воздуха Крысиной норы, где она до того прожила, добровольно заточив себя на столько долгих лет, Гудула, насколько могла быстрее, побежала в том направлении, куда скрылся священник с Эсмеральдой на руках. Она бежала, сама не зная куда, полагаясь на Божью волю и свой безошибочный материнский инстинкт. Добежав до реки и почувствовав свежее дуновение ветра, который донёс до неё запахи Сены, но почти ничего не видя в темноте, она остановилась на берегу в глубоком волнении, не зная что делать дальше. Так простояла она некоторое время, пристально вглядываясь в кромешную тьму и слыша только речной плеск возле своих ног. Но стоять здесь дальше не имело никакого смысла, так как она ничего не могла видеть ночью, и неизвестность оставалась для неё всё такой же неизвестностью, раздиравшей её материнское сердце. Повернувшись, она медленно побрела по направлению к Собору Парижской Богоматери, тёмной громадой возвышающемуся в кромешной ночи...