[date]
Всю ночь за окном завывал ветер, аккомпанируя себе стуком капель по стеклу и по железному подоконнику. Мне снилась тьма. Я блуждал по запутанному лабиринту в заброшенном здании, и стены, укутанные в черноту и бетон, толпились вокруг, не смея приблизиться, но своей плотной твердью преграждая мне путь к выходу. Несколько раз я улавливал боковым зрением свет, идущий из маленькой комнаты с окном, но, стоило мне обернуться, коридор обрастал бетонными плитами, словно заколдованными кустами терновника из сказки Шарля Перро. Я бродил в полумраке, потеряв счёт минутам и дням, проскальзывая взглядом мимо посеревших плакатов и газетных вырезок, сшивающих между собой трещины в каменных стенах, мимо надписей и знаков, которые не понимал, и, когда перестал куда-либо идти, отчаявшись выбраться из собственного сна, вдруг понял, что стою в той самой комнате. Слабое сияние шло из небольшого окна — прямоугольного отверстия в бетонной толще где-то на уровне моей груди, вправленного в белую пластиковую раму. Я приблизился и опёрся ладонями о стекло, глядя наружу. Небо от линии горизонта наливалось синим ежевичным соком. Готовилось подняться солнце, но я продолжал стоять молча и неподвижно, за толстой, до боли прозрачной перегородкой, и почему-то точно знал: если я не выберусь, то рассвет не наступит. Но как?
Утро встретило меня обесцвеченно и тихо. Я ещё несколько минут пролежал в постели с широко открытыми глазами, пытаясь удержать в памяти ощущение знания чего-то, что ещё не случилось, но сделать это не сумел: такие вещи всегда улетучиваются сразу после пробуждения. Пришлось встать на ноги и заняться утренним моционом. Вчера мы договорились, что я поеду сразу к ларьку, а кто-нибудь из Лайтман групп будет сидеть на том же месте, что и Кэл вчера, и снимать всё на камеру. Надо было хоть выяснить, как туда добраться своим ходом, и я хотел это сделать, когда пришёл домой, вот только засиделся с писаниной и забыл напрочь. Благо, будильник я на более позднее время не переводил, так что мог себе позволить задержаться: до офиса и от офиса ехать дольше, чем просто от дома.
Словом, уже в без четверти девять я был на месте и прогуливался со вчерашней пачкой рекламок, постепенно вживаясь в роль. До этого мне позвонил начальник, едко поинтересовавшийся, не сплю ли я, а если не сплю, то почему не отчитался. О необходимости отчитываться о своём состоянии никто не предупреждал, но спорить уж точно не было никакого смысла. Конкретно эта язвительность была напускной: по голосу чувствуется, если давно с Кэлом знаком. Кажется, я знаю, кто из нас двоих ещё не проснулся… ну да ладно, тем здоровее будет чужая психика. Или вот ещё такая идея: он себе составляет план на каждый день, что-нибудь вроде «Как заставить людей помнить, что ты Кэл Лайтман». И по пунктам: первое — нахамить незнакомцу (упражнение для разминки), второе — постращать челядь нижнего звена, третье — аккуратно выбесить Фостер (гуманитарная помощь коллеге в сбрасывании нервного напряжения, бесплатно, без предварительной регистрации). Четвёртое — постращать челядь высшего звена, и здесь по подпунктам: 1) сказать Локеру что-нибудь про его кудри; 2) отчитать Локера за слишком позднее появление (если пришёл вовремя, выразить удивление, иначе см. далее); 3) если Локер пришёл раньше, пошутить о его способности рассчитывать время под предлогом того, что «эта неумытая небритая рожа вызывает отвращение»; 4) если Локер ночевал на работе, назвать его бомжом; 5) дать Локеру издевательское поручение; 6) дать Локеру понять, что он ничего не может; 7) вернуться к предыдущему пункту, если не надоело; 8) ещё раз простебать Локера; 9) сказать парочку язвительных замечаний Торрес, чтобы она не чувствовала себя избранной; 10) немедленно добить Локера, чтобы он не радовался тому, что не один такой. Под планом — надпись «Готово! Вы восхитительны, а все остальные — дно» и в самом низу уточнение мелким шрифтом: «перевыполнение приветствуется». Да-да, именно так всё и выглядело бы в общих чертах. А на самом деле — гораздо небанальнее, конечно. Может, там давно выведена какая-нибудь особая формула для расчёта коэффициента душевной теплоты как производной по времени, чтобы график получился скачкообразный и по большей части где-нибудь под осью ОХ. Так, чувствую, понесло меня, пора перейти к описанию разговора с Риддлером.
Он стоял на старом месте, в этой своей будке без стекла, скучающий и нахохленный, и, когда увидел меня, ощутимо обрадовался. Кажется, ждал. Приятно. Я подошёл, дружелюбно улыбаясь, и, как в прошлый раз, облокотился на стойку, весело глядя ему в глаза.
— Привет. Ну, как там насчёт кофеварки? Не заболел ещё от холода и сырости?
— Нет, — засмеялся он, прикрыв на секунду глаза. Какие у него милые ямочки на щеках. Наверное, все девушки на это залипают. Я бы на их месте точно залип. — Но, знаешь, я подумал и решил, что мне действительно нужна кофеварка. Так что можем поехать хоть прямо сейчас. Вези в ближайший магазин, показывай, что есть, а я выберу. И процент тебе пойдёт.
О-бал-деть. К такому повороту событий я готов не был.
— Погоди-погоди, мне же бумажки распространять надо. И я могу просто заказать онлайн ту кофеварку, которая вам нравится больше. Все обычно делают так.
— Ну, мало ли что там на сайте написано. К выбору кофеварки нельзя подходить с такой безответственностью. — В его серо-голубых глазах плясали насмешливые огоньки. — А ты всё равно здесь много не продашь. Вот сколько у тебя вчера купили кофеварок?
— Э… Две.
— Неправда. Ни одной. Ни одной ведь?
— Ну… да.
— Ну вот. А так у тебя будет одна и со стопроцентной вероятностью. Ты ведь ещё и консультантом там числишься? Значит, отрабатывай.
Вот чёрт. Я замер в раздумьи. С одной стороны, это прекрасный способ спровоцировать парня на разговор, но с другой — заснять его лицо не получится. А значит, если я в ходе общения что-нибудь пропущу, любое микровыражение, важное для того, чтобы во всём этом разобраться, мне никто не поможет: ни Лайтман, ни Фостер. Права на ошибку у меня не будет. Но иначе, похоже, не получится: такой шанс упускать нельзя. Рискну.
— Ладно. Ты прав. Погнали. Только я в этом районе ни в одном магазине не был, придётся идти по карте.
— На твоих брошюрках адресов нет?
— Не, там только реклама и название сайта. Я сейчас в интернете посмотрю, если где-нибудь здесь есть бесплатный вай-фай.
— У меня есть интернет, и я даже уже посмотрел, где ближайшие магазины. Можно пойти в тот, который на Грин-Авеню, 8, а можно в другую сторону, к Флэш-стрит.
Ого, а он подготовился. Пора мне профессионально заняться торговлей?
Я мысленно прикинул, откуда ближе до офиса Лайтман групп, и остановился на втором варианте. На том и порешили. Пока Дик закрывал свой ларёк, пытаясь справится с немного заедающими металлическими «жалюзи», я стоял рядом, грея руки в карманах. Светло-серый, как небо, ветер бросал в лицо случайные капли дождя. Быстрым шагом мы двинулись вперёд по улице.
— Почему ты решил заняться таким маркетингом? — спросил он. Я пожал плечами.
— Ну, у меня это получается. — В ответ он хмыкнул: наверное, вспомнил мою наглую навязчивость. — А ты?
Забавно, но вопросы, связанные с работой, кажется, всегда ставят его в тупик.
— Сам не знаю, — вдруг признался он после долгой паузы. Я повернул голову, чтобы посмотреть на его лицо. — В смысле, я не нашёл другого занятия, которое позволило бы зарабатывать деньги, не просиживая в офисе допоздна каждый будний день. Хочу чувствовать себя свободным. А такой бизнес у меня получается и уж точно не вызывает отвращения.
— Погоди, а в чём разница? Бизнес — это же постоянная работа. Ну не сидишь ты сейчас в офисе, зато торчишь в своей будке, причём ещё дольше, потому что больше некому. Чего хорошего?
Он помотал головой.
— Здесь другое. Я выложусь сейчас, оформлю кучу документов, а потом могу почти ничего не делать.
— Это странно. Я ото всех знакомых слышал, что устраивать собственное дело значит пахать постоянно.
— А это просто не воспринимается как работа, потому что ты стараешься для себя.
— Хм. Понятно. Но всё равно не понятно.
Парень усмехнулся как-то грустно, но тут в кармане его толстого чёрного пальто заиграла незнакомая мне мелодия, и он отвлёкся на звонок. Разговор по телефону с каким-то клиентом (ничего понятного, интересного и полезного) длился до самых дверей магазина. Помещение оказалось, кстати, довольно большим. Когда мы зашли внутрь, Дик, уже бросивший трубку, узнал, где находится отдел с кофеварками, от услуг консультанта отказался, бросив при этом весёлый взгляд в мою сторону, и потащил меня на место. Все следующие полчаса я считаю по праву достойными комедий Чарли Чаплина. Немая пантомима: я, гротескно изображая бывалого торгаша, скачу между полок, таращу глаза, размахиваю руками, с патетически торжественным лицом декламирую вслух достоинства той или иной породы кофеварки («особь стерилизована и приучена к лотку»), одновременно наяривая круги вокруг Дика, всем своим видом воплощающего неподкупного скептичного богача. Нет, сначала я, как цивилизованный человек, пытался от всего этого отделаться поскорей, однако мой клиент своим наигранным упрямством прямо-таки провоцировал на идиотизм, и в итоге в раж вошли мы оба. Проходящие мимо продавцы и покупатели смотрели на нас с недоверчивым восхищением и на всякий случай держались подальше. В итоге одна кофеварка была выбрана с горем пополам, оплачена на кассе и упакована в рюкзак, который Дик взял с собой специально для этой цели. Сделку мы решили обмыть и отправились в ближайшую забегаловку. Ну, а что? Можно подумать, я не заслужил отдыха после таких стараний.
Мы выбрали себе столик у окна, заказали по порции картошки фри и по стакану пива и скинули верхнюю одежду. Без своего огромного синтепонового мешка парень казался очень худым: светло-серая футболка с надписью «I love Oklahoma», кажется, еле держалась на плечах, но ему даже шло. Мы в ожидании заказа в шутку померились бицепсами и даже устроили армреслинг-баттл. Я вообще-то качаюсь очень эпизодически, но бой принял с честью и дал себя завалить только минуту спустя. Пока мы боролись, я разглядывал парня, мысленно сравнивая с теми фотографиями, которые видел, и решил, что мог бы запросто его не узнать. Черты лица те же: нос с небольшой горбинкой, пухлые губы, узкие брови, чуть сведённые сейчас в напряжении к переносице, — но скулы проступают сильнее, и волосы не длинные и тёмные, а короткие и светлые. Интересно, какой цвет настоящий? Вдруг Дик, ощутив моё внимание, поднял взгляд, и под этим прямым прицелом сверкающе серых глаз я вдруг почувствовал неловкость и смущение, словно меня застали врасплох за чем-то запрещённым. Однако парень интерпретировал мои наблюдения как-то по-своему.
— Кстати, мы ведь ещё даже не познакомились, — сказал он, не сводя с меня пристального, весело прищуренного взгляда. — Я Джим, Джим Джеккерсон.
Времени придумывать псевдоним не было, так что я представился настоящим именем. И не забудешь, и прозвучит честнее.
— Илай.
Он протянул мне левую руку: правыми мы до сих пор боролись. Я пожал её. Его ладонь сухая и горячая, чуть шершавая на изломах фаланг длинных и тонких пальцев. Это почему-то смутило ещё сильнее, но я постарался не подать виду. Абсурд, Лайтман здесь ни при чём. Нужно что-то спросить. Я пришёл сюда, чтобы что-то спросить. Я должен.
— И кому ты будешь дарить кофеварку? Невесте или самому себе?
Движение уголков губ. Взгляд на мгновение сделался туманным и рассеянным.
— Себе, наверно уж.
— А почему не ей? — задал я дурацкий вопрос, жалея о том, что не могу придумать ничего умнее. Девиз для работы: «В любой непонятной ситуации говори о кофеварках».
Он пожал плечами.
— Ей незачем. Я не могу подарить ей ничего, чего бы у неё не было.
— Ну… любовь?
Дик опустил глаза, выдохнул чуть резче и поджал губы. Они чуть подрагивали, словно колеблясь, пытаясь сдержать рвущиеся слова. Ещё не зная, что я сейчас услышу, я ощутил острое сочувствие к этому парню. Он отпустил мою правую руку.
— Этого я тоже дать ей не могу. Она… хороший, очень хороший друг. Когда я её увидел, я подумал, что люблю, но… наверное, нет. — Он помотал головой, по-прежнему глядя в одну точку куда-то в сторону. — Сначала всё не должно было так далеко заходить. Я не собирался ни во что её впутывать, но она сама вложила деньги в то, что я делал, и потом ещё предлагала помощь, от которой я отказаться не мог. И сейчас тоже не могу. Я не просил её, планировал всё как халтуру, а теперь просто не имею права так себя повести и бросить дело. Не то чтобы это было плохо, наверное, она говорит правду, что я могу и должен заняться сам чем-то серьёзным, но я… не уверен, никогда не пробовал и всё прочее оставить просто так не могу. Вот и сбежал на улице сидеть, чтобы всё обдумать. Это сложно — начинать что-то новое и совсем по-другому,
честно. Я боюсь облажаться, потому что это будет предательством по отношению к ней, и ей говорить об этом нет смысла, ведь она уверена, что я столько раз делал то же самое, столько рассказывал ей про удачные бизнес-проекты, хотя на самом деле просто врал непонятно зачем: там-то всё было завязано на жульничестве, никакой моей заслуги, а выглядит, как удачный опыт. И повернуть назад не могу, потому что всё более чем в порядке, да и люблю её всё-таки, но как друга или как сестру, не так, как нужно. Но, если ничего не менять, всё равно всплывёт рано или поздно, и опять я буду виноват в том, что сделал предложение, толком в себе не разобравшись. Мне парни нравятся, а не девушки.
Я следил за его словами, полностью отключившись от всего, что происходило вокруг, и поэтому вздрогнул, когда официантка поставила на стол стаканы и тарелки с едой. Дик, подняв на меня взгляд, взял кружку с пивом и сделал глоток. Провёл языком по губам, слизывая горькую пену. Мы смотрели друг на друга глаза в глаза, и что-то важное происходило в этот момент, то, чего быть не может между двумя практически незнакомыми людьми и что даже у знакомых происходит нечасто. Понимание.
— Ты ведь… тебе ведь тоже нравятся парни, да? — спросил он тихо. Я замер, просто не зная, что должен ответить. Уже открыл было рот, чтобы сказать «нет», но тут же вспомнил, что Лайтман… Чёрт. Я никогда об этом вообще не думал, но выходит, что… Мда.
Борьба, отразившаяся на моём лице, была прочитана целиком и без остатка, словно он из нас двоих посвятил всю жизнь разоблачению недомолвок и лжи. Дик неведомым образом почувствовал всё так, что мне даже не пришлось ничего говорить. Да я бы и не смог.
— И кто он? — услышал я хриплый полушёпот. Время всколыхнулось, рассекая сумрак сознания на пиксели молниями-отсветами, каждым словом выбивая дыхание и ввинчиваясь под ребро.
Я не… Мне вдруг стало так ощутимо больно, словно я заживо разваливался на куски. Душная паника трепетала и билась в горле, грозясь вырваться наружу.
— Прости, я… думал, ты подошёл, чтобы, ну, познакомиться и попытаться начать сначала.
Я помотал головой. Вернее, постарался это сделать — шея скрипела и не ворочалась, как у сломанного механизма. Он кивнул, растянув губы в грустной улыбке. В серых глазах светилось что-то такое, что выдержать было невозможно.
— Я… — попытка протолкнуть слог через горло, но говорить ничего и нечего.
— Приходи к ларьку часам к шести, если нет планов на этот вечер, — сказал он, прежде чем подняться, положить несколько долларов на стол, взять рюкзак и выйти, на ходу накидывая пальто. Я не двинулся с места, бездумно глядя в пустоту. Дело закрыто, можно ехать отчитываться в Лайтман групп, но… какое это имеет значение. Лучше бы я облажался, чем остался наедине с собственным разрушением. Дик, зачем ты разбередил всё, на что я закрывал глаза, зачем поставил перед вопросом, на который мне сложно ответить? Зачем читал меня с таким бережным пониманием-жалостью? Так не бывает. Я бы не мог поверить, что всё это происходит, если бы не услышал то внезапное откровение. Чёртовы неслучайные случайности. А ведь вместо меня должна была бы поехать Торрес. И дёрнуло ведь что-то включить весь свой артистизм. Я никогда так не старался наладить с кем-то по работе контакт. И никогда не был столь успешен. Впрочем, есть ли здесь моя заслуга? Может, просто судьба, это мистическое недремлющее око, выкинула сей фортель, чтобы посмотреть, что из этого получится? И ведь, если не взять себя в руки, Лайтман вскроет моё растревоженное сознание, как банку с тунцом. Я пишу это, сидя в вагоне наземного метро по дороге в офис, отчасти — чтобы собрать все мысли воедино, отчасти — чтобы не смотреть в окно на это нежное, слишком знакомое светло-серое небо.
Если бы мне это помогло.
***
Лайтман поджидал меня, сидя на
моём стуле и закинув ноги на
мой рабочий стол. Для надёжности, не иначе. Хорошо, что хоть ручку грызть не стал. Нетерпения в его позе и так было достаточно. Едва услышав мои шаги, он развернулся на стуле, развязно опираясь локтем на стол и склонив голову набок. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего: скулы напряжены, линию рта скосила злая усмешка. Ну что, поехали.
— Локер, — протянул он вкрадчиво на полувыдохе, как бы смакуя каждый звук. — Как ты погулял все эти три часа? А, нет, я должен спросить, как вы погуляли с Диком? Хорошо провели время? — фразы сыпались быстро и отчётливо.
— Да, пасиб, — ответил я в том же духе с беспечной улыбкой самоубийцы, решившего подразнить гималайского медведя. Сладкое чувство азарта начало вдруг растекаться по венам, кружа голову и будя вместо страха отчаянную безбашенную весёлость.
Лайтман спрыгнул со стула и подошёл ко мне вплотную, глядя прямо в глаза и лениво покачиваясь на носках. Я поднял брови, имитируя невинное непонимание. Он пробежал взглядом по моему лицу —
чёрт подери, слишком близко — и проговорил, снова растягивая слоги:
— Локер, если тебе хочется с ним потрахаться, изволь делать это не в рабочее время.
У меня просто слов цензурных нет.
— Может, я сам решу, с кем и когда мне трахаться, доктор Лайтман?
Не знаю, в ком из нас злости в этот момент было больше, но мне показалось, что трахнут сейчас меня. Прямо на месте. Ножкой от стула. Долго, мучительно и с оттягом.
— Мы пошли в магазин, — сказал я медленно, нарочно припечатывая голосом это «мы». — Выбрали кофеварку. Потом мы отправились в забегаловку, и там он выложил всё, что думает по поводу своей будущей свадьбы. И он не лгал.
Лайтман глядел на меня молча, чуть прикрыв тяжёлое правое веко.
— А теперь давайте…
— А теперь давай ты отдашь мне микрофонную запись, и я сам решу, лгал он или нет.
— Нет. — Что-то удивительное со мной творилось, раз я смог это сказать. Решительность, близкая к истерике. — Я обрежу все паузы и всё ненужное, тогда можете забирать.
— Я так разберусь. Запись.
— Нет.
А вот сейчас злость настолько ощутима, что вокруг меня начинает пульсировать и гореть воздух.
Лайтман шагнул ко мне, опаляя ядовитым выдохом кожу. Сердце выбивало дрожь с хрустом ломающегося ребра.
— Ты считаешь, что я её не возьму? — выжигающе прошелестел он, молниеносным движением пальцев выхватывая из наружного кармана моей рубашки небрежно оставленный там микрофон. Я попытался поймать его руку, но не успел.
— Отдайте! — почти крикнул я, сжимая зубы в бессильной ярости и бросаясь начальнику наперерез. Он просто отшвырнул меня в сторону, как щенка, вложив в это движение всю собственную ненависть, и с грохотом захлопнул входную дверь, щёлкнув задвижкой снаружи. Это я понял уже несколько секунд спустя, разбивая костяшки в кровь об обманчиво тонкий пластик. Идиот. Не надо было ничего ему говорить. Теперь… Теперь… Я медленно и обессиленно упёрся горячим лбом о стенку, пытаясь унять злую дрожь.
Лайтман вернулся двадцать минут спустя. Распахнул дверь, зашёл, швырнул в меня микрофон — я, уже сидевший на стуле, еле успел его поймать — и выплюнул с бесконечным отвращением:
— Да тут целая Санта-Барбара, я посмотрю. Ты правда думаешь, что он тебя просто так на свидание решил позвать? Да Риддлер давно понял, что я его к стенке прижму. Ты ему, кроме как источник информации, нахрен не сдался. А ты ещё и повёлся на всё это, как полный придурок. — Он смотрел на меня долго и остервенело, с каким-то странным выражением, которое я понять не смог, а потом прочитал ответ на моём лице и закончил убийственно тихо, как бы с запоздалым горьким удивлением: — И ведь пойдёшь.
Он развернулся и вышел, оставив меня наедине с изломанной тишиной. Я рассеянно повертел в руках микрофон и тут подумал, что вопрос Риддлера, прозвучавший шепотом, на записи наверняка слышно не было. От этой мысли стало чуть легче.
Скрипнула дверь. Я поднял голову и увидел Торрес.
— Привет, — сказала она, осторожно переступая порог и прикрывая за собой дверь. Глубокие глаза, казавшиеся чёрными, как её тонкое платье, смотрели внимательно и цепко. Попросить её уйти? Сложно. Для этого я чувствовал себя слишком убитым.
— Ты в порядке?
Брось, можно подумать, по мне не видно.
— Что случилось?
— Да ничего. — Хотелось закрыть глаза и уйти во тьму.
— Тогда почему Лайтман рвёт и мечет? Ты ему кого-то заснять помешал?
— То есть?
Она подошла ближе.
— Вы разве не вместе поехали? Он сюда вернулся ещё за полчаса до тебя очень недовольный.
Так вот оно что. Старый параноик. Даже съёмку решил никому не доверять. Меня разобрало на нервный смех.
— Нет, не в этом дело.
— А в чём?
— Не знаю. Может, он просто мудак. Спроси у него, мне тоже интересно.
— Илай. — Риа стояла передо мной, ласково опустив руку мне на плечо. — Всё в порядке. Я ничего ему докладывать не побегу.
— Я знаю. — Молчание. Тяжёлый выдох. — Лайтман просто хочет свести счёты со старым врагом и готов игнорировать любые доказательства того, что тот ничего плохого не замышляет. Даже самые очевидные.
— А почему он кричит на тебя?
Потому что мудак.
— Потому что я сую ему эти доказательства под нос. И потому что я самая подходящая кандидатура.
— Перестань так думать. Он успокоится, всё проанализирует и отойдёт.
Я покачал головой. Здесь всё иначе. Попробовал перевести разговор на другую тему:
— Скажи лучше, что там с тобой вчера случилось. С семьёй всё в порядке?
— Да. Теперь да. — Говорить об этом она явно не хотела, и докапываться я не стал. — Ты… слушай, не бери в голову. Что бы он тебе тут ни говорил, это просто для того, чтобы собственное испорченное настроение вылить на кого-то другого. Он может быть импульсивным, но факты игнорировать не станет. Отдохни, посиди сегодня дома…
Я кивнул, думая о другом: сколько банок пива осталось в холодильнике и не нужно ли купить ещё. Решение в голове давным-давно оформилось, и никого, даже Торрес, информировать о нём я уж точно не собирался.
***
Вечер сгустился в чернильную синь неба, отделённого от земли алым лезвием горизонта. Рассыпались по городским улицам разноцветные сверкающие огни-бусины, дробящиеся стеклярусом на окнах и на магазинных витринах. Я шёл по чёрной реке асфальта, рассеянно ероша пальцами мокрые порывы ветра, вдыхая запахи дождя и свежей выпечки, доносящиеся из ресторанов и забегаловок, и наслаждался чувством свободы. Волнение легко щекотало нервы по мере того, как ларёк Дика становился всё ближе и ближе.
Он встретил меня с недоверчивой, но искренней радостью, пробивающейся сквозь трепещущие уголки рта. Ждал. Я почувствовал, как от этой мысли в груди свернулось что-то огромное и тёплое, и сам не смог сдержать счастливую улыбку. Несколько секунд мы просто смотрели друг на друга, не в силах выразить словами накатившее облегчение.
— Поехали ко мне, — сказал я, стараясь не думать о том, насколько прозрачно это звучит. Он удивился и тоже слегка замялся, но всё же ответил: — Поехали. А где ты живёшь?
Я объяснил, пока он закрывал свой ларёк, и мы отправились к метро, по дороге разговаривая обо всякой чепухе, чтобы снять возникшее чувство неловкости. Добрались удивительно быстро, всего за полчаса. Дик настоял на том, чтобы купить что-нибудь к пиву, и мне пришлось ещё подождать его в магазине, прежде чем попасть в тёплую квартиру. Кажется, он немного удивился, что у меня целый, пусть и скромный, с четырьмя комнатами, но собственный двухэтажный дом, и живу я один. В этом мне и правда повезло, хотя я ухитряюсь захламить даже такое немаленькое пространство. Кляня в сотый раз свою неорганизованность, я препроводил мнущегося в прихожей парня на кухню, извинился, отправился собирать вещи, раскиданные по всей комнате (чего стоит только громада штанов и рубашек, водружённая на спинку стула, при почти совершенно свободном шкафе). Вернулся, худо-бедно приведя вид жилища в порядок и мысленно прикидывая, что мне сейчас лучше начать делать.
Дик сидел за столом с видом пай-мальчика, чуть ли ручки на коленках не сложив, весь такой худой, замёрзший в этой своей серой майке и чертовски милый. Замечаю просто так, безо всякой подоплёки, это и правда выглядело милым. Почему стыдно говорить парню, когда он выглядит мило, а девушке — нет? В общем, мы поужинали курицей гриль с рисом, выпили чаю, я устроил ему маленькую экскурсию по своей скромной обители, показав комнату с синтезатором и гитарой на втором этаже, где я занимаюсь музыкой, и тут выяснилось, что он тоже умеет играть. Решили взять гитару и перетащить её вместе с пивом и чипсами в большую комнату внизу, которая непременно называлась бы гостиной, если бы гости приходили ко мне чаще, чем раз в полгода. Я ласково настроил инструмент, поглядывая на Риддлера и прислушиваясь к собственным ощущениям.
Дело в том, что я очень трепетно отношусь ко всему, что связано с музыкой, и испытываю просто жуткие чувства, когда незнакомые люди берут мою гитару в руки. Сразу почему-то начинаю обращать внимание на то, как неуклюже они её держат, как норовят полапать её чёрную лаковую поверхность, оставляя на верхней деке жирные отпечатки пальцев, и меня мутит. Еле сдерживаюсь, чтобы не отобрать, а потом протираю её специальными тряпочками полвечера.
Дик попросил что-нибудь сыграть, я начал предлагать разные песни, и тут выяснилось, насколько наши вкусы в музыке похожи. Мы начали с классики рока для разогрева, с «Highway to hell» AC/DC, и… как же он круто поёт. Мы перешли на «We will rock you» и Бон Джови, а потом я предложил ему гитару, чтобы он сыграл что-нибудь. Он взял её на руки привычным жестом, и она… легла, будто родная. Завороженный, я следил, как он касается струн, проводит подушечками пальцев по ладам, как бы привыкая, пробуя на вкус звучание знакомых аккордов, прочищает горло, мимолётом пробегает языком по нижней губе и поднимает глаза на меня.
— Есть одна песня, которую я последнее время никак не могу выбросить из головы. Райан Стар, может, знаешь такого? — Я рассеянно покачал головой. — Она у меня даже на звонке стоит, хотя акустическая версия гораздо лучше. Просто… в общем, послушай.
Дик ещё раз прочистил горло, невесомо погладил пальцами тёплое пятно света, лежащее на гитарном боке, и… запел. Его кисть, свободная и лёгкая, танцевала, заставляя струны звенеть и ударяться друг о друга, рисуя звуками слова, вырывающиеся откуда-то из самой груди, из тьмы, из тайника вымученного сознания, такие светлые и провидчески правильные, а я сидел, слушая его голос и не в силах отвести взгляда.
«I stayed in one place for too long
Gotta get on the run again
I saw the one thing that I want
Hell bent, get out of bed
Iʼm throwing rocks at your window
Youʼre tying the bed sheets together
They say that weʼre dreaming too big
I say this townʼs too small»
Он смотрит на меня, короткий миг переводя дыхание, и свет серебрится в его радужках. Сердце пропускает толчок, но вот ладонь ударяет по струнам, и голос Дика новой глубокой покатой нотой льётся из гортани:
«Dream
Send me a sign
Turn back the clock
Give me some time
I need to break out
And make a new name
Letʼs open our eyes
To the brand new day
Itʼs brand new day»
Он замолкает, а во мне гудит, и ноет, и вздрагивает что-то, словно пробуждается ото сна, словно врезают трещины тонкий весенний лёд прикосновением жгучего солнечного тепла.
«I have taking hits like a brother
But Iʼm getting back up again
And from the moment I saw her
I was hell bent with heaven sent
Iʼm throwing rocks at your window
Weʼre leaving this place together
They say that weʼre flying too high
Get used to looking up»
«Dream,
— и я начинаю петь —
Send me a sign
— свистящий выдох на слоге —
Turn back the clock
— время изгибается дугой —
Give me some time
— почти сворачивается в кольцо —
I need to break out
— разрывает круг через упрямое „но“, победоносно звенящее могучим ударом стали о сталь —
And make a new name
— рассвет —
Letʼs open our eyes
— голубизна во взметнувшихся клубах серого пара —
To the brand new day
— я знаю —
Itʼs brand new day»
— крик.
Голос поёт, и поёт не голос — чистые эмоции бередят обнажённые нервы струн, распускаются, набирая силу, крылья души в открытых ладонях, и в мире нет ничего, кроме нас двоих и огромного изречённого — изрекаемого — Слова. Мы поём, оно поёт в нас; у Дика радужки цвета луны, а у меня — диких трав, и я знаю это, потому что в его зрачках отражаются мои собственные, моё сердце так же бьётся в гитарный бок, а пальцы обнимают гриф, — зеркальность — пространство, возведённое в абсолют бесконечной точки, распахнувшееся настолько, чтобы стать бесконечно малым, а значит — всем.
«I need to break out
And make a new name
Letʼs open our eyes
To the brand new day
Itʼs brand new dream»
И припев перекатывается в полой моей груди — я весь вылился в голос, мы слились нашей общей правдой в одно, и я всё знаю, всё чувствую и всё понимаю — лёд-стекло разлетелся кристальной мозаикой, обращаясь в воду.
«I know itʼs brand new day
Come on to the brand new day
I know itʼs brand new day»
Выдох. Рассыпаются брызги последних аккордов, и вот мы стоим, растрёпанные и оглушённые, в благодатной живой тишине, и смотрим друг на друга сверкающими глазами. И можно сделать всего пару шагов и коснуться хрупко выпирающих ключиц и горячего лба; нежно обняв за запястья, вывести на крыльцо, озарённое первыми лучами поднимающегося солнца, и вместе ступить в этот только наш, совершенно новый день, и сбежать на край света, и придумать себе новое имя, а всё старое пусть остаётся позади, не умея нам помешать. И Дик встаёт, и я встаю, и он говорит долго и сбивчиво, прикрыв белёсыми ресницами глаза, пока я обнимаю его сзади, бережно проводя губами по худой шее, пальцами рисуя волны на его плечах, укачивая едва заметно, как маленького ребёнка, и слушаю, грею своим теплом.
Ночью мне снится небо. Горизонт расстилается вширь золотистой прядью, сквозь которую брезжит заря. А окно, в которое я смотрюсь, — и не окно вовсе, а зеркало. И я понимаю это не потому, что в нём есть моё отражение, а потому, что отражения нет.
И преграды тоже никакой нет.
Зеркало — это я сам.
