Из гордости и смирения

Ошеломление. Возмущение. Ужас. Протест. Никогда еще ни одно решение своего короля нолдор не встречали с такими чувствами. Можно было бы даже сказать, что никогда и ничего нолдор не встречали с такими чувствами, если бы вчера на этом самом месте перед дворцом брат не грозил мечом брату. Но то было странное, небывалое, немыслимое дело. А суд короля... Финвэ был мудр и милосерден всегда. Так терпелив, добр и мягок, как только возможно. Даже слишком добр и мягок, иногда думали некоторые, особенно молодые и горячие. И вот теперь такой суровый приговор. Изгнание для принца Феанаро. В памяти каждого все еще раздавались гулко, подобно грому, слова: "До того как истечет этот день Древ, должен, ты, Феанаро, сын Финвэ, покинуть Тирион и не возвращаться, пока не истекут двенадцать лет Древ. Ты не должен брать с собой никакого имущества, кроме одежды, запаса провизии на полдюжины дней и оружия, пригодного для охоты. За пределами Тириона ты можешь оставаться на одном месте не дольше, чем проходит времени между двумя Смешениями Света. В дороге у тебя не должно быть спутников. С женой и детьми ты можешь встречаться за пределами Тириона не чаще одного раза в сто сорок четыре дня Древ, встреча не должна длиться дольше, чем проходит времени между двумя Смешениями Света. Таково слово короля нолдор". Народ, который герольды короля призвали на площадь, чтобы каждый мог быть свидетелем суда, загудел, как растревоженный улей. Поражены были все. Но те, кто любил принца Феанаро, особенно остро чувствовали несправедливость этого решения. Ясно, король и в самом деле в руках Нолофинвэ. И тот стоял тут же, недалеко. Доволен. Даром, что глаза широко распахнуты, будто от ужаса. Даром, что такого выражения лица у него не было и вчера, когда он видел отточенную сталь у своей груди. Все — притворство и ложь. Все — его рук дело. Воплощение его замыслов. Но прежде чем кто-то мог выкрикнуть это в полный голос, закричал, одновременно выступая вперед, сам Нолофинвэ: — Отец! Разве плата за проступок не должна быть соразмерна вине, а суровость суда не смягчается милосердием? Ты сам всегда придерживался этих правил и учил других придерживаться их, — голос принца прозвучал странно уязвлено, словно Финвэ обманул его в чем-то. — Так почему же теперь твой приговор так жесток? Не произошло ничего столь ужасного, что требовало бы такой кары. Ссоры не редки между нами. Но ни один из нас никогда не желал разрушить мир в Тирионе или осквернить Блаженный Край убийством эрухино. Я не верю, что Феанаро угрожал мне смертью всерьез, — тут Нолофинвэ немного помедлил. — И я прощаю его. Финвэ посмотрел на своего второго сына долгим пристальным взглядом, который посторонние наблюдатели могли бы назвать бесстрастным. Но Нолофинвэ знал своего отца очень хорошо, и он изумился, какую смесь чувств видит там, в глубине таких знакомых серых глаз: удовлетворение, как если бы на Совете все вдруг сами, без долгих споров пришли к решению, которое Финвэ считал самым верным, и предостережение, почти как будто он хотел крикнуть: "Не делай этого!", вот только кому? И тоску. Такую тоску, что о ней нельзя было сказать на языке эльдар, разве что прорычать или провыть по-звериному. Нолофинвэ замер в замешательстве. Но потом понял. Конечно! Финвэ было тяжело отсылать от себя Феанаро, которого он так любил. И все же Финвэ считал должным сделать это и делал. Значит, надо настаивать. Отговорить отца. И ради Феанаро, и ради самого Финвэ. Нолофинвэ не хотел, чтобы они страдали. Хотя еще вчера, говоря честно, судьба Феанаро не очень его заботила. Но вчерашний день сейчас казался очень далеким, незначительным. Почти нереальным. — И ты прости его, отец наш и король! — продолжал Нолофинвэ. — Предадим вчерашний день забвению. — Предадим забвению? — переспросил Финвэ. — Твои слова, что ты поддержишь любое мое решение, мне тоже следует забыть? От этого вопроса замешательство Нолофинвэ стало еще больше. И даже на миг отразилось на его лице. Но только на миг. Он быстро овладел собой и ответил: — Нет, это правда и всегда будет правдой. — Тогда отчего сейчас ты идешь против моей воли? — спросил Финвэ. — У меня не было даже мысли об этом, — искренне ответил Нолофинвэ. — Я лишь надеялся своими словами смягчить твое сердце. Хотя, быть может, я выбрал для этого не те слова, — признал он тут же. Обычно Нолофинвэ не позволял чувствам взять над собой верх, говорил спокойно, ясно и убедительно. Если только это не было очередным столкновением с Феанаро, тут Нолофинвэ редко удавалось держать себя в руках так хорошо, как хотелось бы. И вот теперь приговор отца уж очень потряс его. — Если моя речь показалась тебе непочтительной и дерзкой, я прошу прощения, — заключил Нолофинвэ и поклонился Финвэ. — Это я прощаю тебе легко, — ответил Финвэ. — Но исполнить твою просьбу не могу, в каких бы словах ты ни выразил ее. Ибо, пусть ты и считаешь иначе, я вижу, что мир Амана под угрозой, и я должен остановить это. Ради народа нолдор. Ради всех эльдар. И ради долга благодарности, который связывает нас с валар, когда-то призвавшими в этот край квэнди. Двенадцати лет должно хватить и Феанаро, чтобы обдумать свои дела, и всему нашему народу, чтобы смута, вызванная вашими столкновениями, утихла. Феанаро, который, выслушав приговор, замер в какой-то болезненной неподвижности, при этих словах Финвэ поморщился, но ничего не сказал. — Все же срок наказания может быть уменьшен, — продолжал Финвэ. — Если ты, Нолофинвэ, разделишь участь Феанаро. Шесть лет Древ изгнания с теми же условиями для каждого из вас. Этого, вероятно, хватит, чтобы в Тирионе снова воцарился покой. И затем вы оба можете вернуться. Если ты согласишься. Если же нет, ничего не изменится. Мое прежнее решение останется в силе. Толпа ахнула. Но Нолофинвэ этого не слышал. Небо над его головой качалось и звенело, как будто оно было огромной фарфоровой чашей и теперь разбилось. Изгнание... Шесть лет Древ... покинуть родной город... оставить любимые и привычные занятия... друзей и семью... скитаться... Ужасно... Но участь Феанаро это облегчит. А разве не этого Нолофинвэ хотел еще недавно, когда выходил говорить перед отцом? И разве не был бы он сейчас смешон и жалок, если б ответил "нет"? — Нет! Мне это не нужно! Ничего от него не нужно! — крикнул Феанаро так громко, что его услышал даже Нолофинвэ, и небо от этого странным образом перестало звенеть и качаться. Финвэ ничем не показал, что слышал слова Феанаро, он смотрел только на Нолофинвэ, оставляя право решения — бремя решения — целиком второму своему сыну. — Да, — ответил тот. — Я согласен. — Что ж, — сказал Финвэ. — Отныне, мой приговор имеет силу над вами обоими. На шесть лет Древ. И едва он произнес это, Нолофинвэ, словно удар, поразила ужасная мысль: по приговору можно раз в сто сорок четыре дня встречаться с женой и детьми. Но не с матерью. Для Феанаро это не имеет значения, потому что его мать в Мандосе, но мать Нолофинвэ здесь же, на площади. Обычно Индис принимала участие в решении спорных вопросов, но сегодня стояла среди зрителей. Попросил ли ее об этом Финвэ или она сама решила, что так будет правильнее, Нолофинвэ не знал. Да теперь это было уже и не важно. Главное, он совсем забыл о ней сейчас. Он вообще часто забывал о ней в последнее время. Глупец! Что же делать теперь? Просить о снисхождении? Или перетерпеть? Шесть лет Древ... Нолофинвэ нашел взглядом мать. Она смотрела на него широко распахнутыми, полными слез глазами. Если б она в этот миг заплакала, он не выдержал бы. Просто не выдержал бы. Но Индис, заметив, что сын смотрит на нее, выше подняла голову и ободряюще улыбнулась. Что ж, вероятно, они могли перенести эту разлуку. Ее поддержат Арафинвэ и сестры, а сам Нолофинвэ... давно не дитя и справится с этим как-нибудь. Не нужно ни о чем просить. Тем временем Финвэ заговорил снова. — Условия изгнания уже были объявлены, — напомнил он, как будто кто-то мог об этом забыть даже через дюжину дюжин лет Древ. — И не будут изменены в сути. Но теперь, когда вы оба делите одну участь, вы можете облегчить ее друг для друга, если пожелаете, — продолжал он, обращаясь теперь к обоим сыновьям. — Ни у одного из вас в дороге не должно быть спутников, но вы можете стать спутниками друг другу. А через один год Древ, можете, если посчитаете, что примирились достаточно, чтобы не смущать напрасно чужих умов и сердец вашим раздором, вы можете снова предстать передо мной и просить о пересмотре приговора. Финвэ поглядел на сыновей почти с надеждой. Нолофинвэ едва сдерживался, чтобы не показать своего раздражения и разочарования. Бесполезные дополнения, которые не пригодятся ни ему, ни Феанаро. Это совершенно ясно. Нолофинвэ не должен был даже смотреть на брата в этот момент, чтобы угадать его мысли. Но он все же посмотрел: Феанаро теперь, когда все было решено без внимания к его словам, снова молчал, только губы кривились, не то презрительно, не то горько. — Если же мой суд кажется кому-то из вас неправым, вы можете искать истины, справедливости и милосердия у тех, кто выше меня, — заключил Финвэ и поднялся, показывая, что все завершено. Нолофинвэ только вздохнул. Конечно, он не мог оспаривать волю отца перед валар: это было бы предательством, а еще слабостью и бесчестьем. И уж тем более, Феанаро было бы странно искать правосудия у тех, кому он не доверяет и кого называет поработителями. Нолофинвэ поклонился отцу, очень официально и церемонно, как вчера и как вообще обычно делал, если публично говорил перед отцом во время советов. Феанаро сделал то же, еще строже и официальней, если только возможно, а потом покинул площадь так быстро, что это можно было бы назвать бегством, если б кто-нибудь осмелился произнести такое. Нолофинвэ смотрел ему вслед, почти завидуя, сам он едва чувствовал в себе силы, чтобы куда-то идти.