Из гордости и смирения

Подарок Арафинвэ пришелся очень кстати. Не потому что Нолофинвэ любил рыбные блюда, к ним он как раз относился весьма спокойно, однако сама рыбалка была занятием непривычным и какое-то время развлекала его. Иногда он удил рыбу только для того, чтобы потом отпустить... Но даже при этом Нолофинвэ все равно пришлось довольно скоро посмотреть правде в глаза: он не сможет провести все время до следующего свидания с семьей один в лесу и не скатиться опять к безумию. Это просто непосильная задача. А значит, нужно было рискнуть и выйти к эльдар, хотя бы ненадолго. Но рисковать не хотелось. После всего, что рассказали ему дети, не хотелось вдвойне. Мало ли какую реакцию может вызвать его появление где угодно, какие силы привести в действие... Как и быть среди эльдар, и не спровоцировать катастрофу, Нолофинвэ не мог придумать. Так что он опять держался, опять считал дни... пока однажды, сидя у костра, не услышал вполне явственно, как его окликает отец. Огромного труда стоило не побежать на голос, не разбирая дороги, словно раненый кабан, чтобы проверить, не отец ли в самом деле вздумал его навестить. Нолофинвэ отлично знал, что нет, не отец. Тот был так же принципиален и упрям, как сам Нолофинвэ, или, скорее всего, еще больше, и не стал бы шастать по лесам, пытаясь обойти им же самим наложенные ограничения. А если бы даже вдруг стал, то наверняка вышел бы к костру, а не звал из самых непролазных дебрей. И пока еще не пропала способность понимать все это, надо было выходить из леса. Как можно скорее. С этой мыслью Нолофинвэ устроился отдыхать, но грезы никак не хотели слетать на него. Он ворочался с боку на бок, весь во власти тревожных мыслей, и, когда собрался уже встать и пойти дальше, к нему пришло решение: ваниар, народ его матери. Удивительно, как ему раньше не пришло в голову! Ваниар не имели никакого отношения к тирионской смуте, жилища их были широко рассеяны по склонам Таникветиль и — даже еще шире — у ее подножья. Он мог пойти в какое-нибудь маленькое селение или на на ферму, пробыть там какое-то время и возвратиться в лес. И, если ему немного повезет, никто об этом не узнает. Ни народ Тириона, ни Ингвэ — король ваниар и Верховный правитель всех эльфов, с которым в своем теперешнем положении изгнанника Нолофинвэ совсем не жалел встречаться... Вообще никто. Можно даже, для верности, выбрать себе новое имя... Перебирая в уме варианты имен, Нолофинвэ, наконец, заснул. А едва проснувшись, зашагал к выходу из леса — было как раз очередное Смешение Света, да и слишком много времени на раздумья себе давать не следовало, если он не желал, в конце концов, все же остаться в лесу наедине со своим приближающимся безумием. А он вовсе этого не желал. По дороге Нолофинвэ старался продумать свои действия во всех возможных деталях. Решил, что вернее всего будет, в самом деле, выйти на ферму, где живет не много эльдар, и предложить свою помощь в каком-нибудь деле — лучший способ и быть среди других, и не чувствовать себя лишним. Работа в саду и в поле не переводилась никогда, и хотя Нолофинвэ не мог утверждать, что знает об этом много, в некоторых делах знания были не так важны, как выносливость и сила, а ему и того, и другого было не занимать. Главное, чтобы его не узнали, не начали удивляться, расспрашивать или, того хуже, жалеть. Этого он не вынес бы, поэтому ферму следовало выбрать тщательно: маленькую и расположенную как можно дальше от Таникветиль, чтобы уменьшить риск, что хозяева могли бывать в доме Ингвэ и там видеть Нолофинвэ вблизи. Видевшие его только издалека на общих празднествах вряд ли его признают, тем более что косу он прежде не носил... Назваться Нолофинвэ решил Нолмэндилем: и схоже с его обычным именем, и до некоторой степени отражает сущность, но не наводит сразу же на мысль о сыне короля нолдор. Размышляя об этом, Нолофинвэ шел и шел вперед, от одного маленького, по ваниарскому обычаю, не обнесенного никакими оградами, селения к другому, от фермы к ферме... и наконец, облюбовал одну: с крошечным домиком, но большим садом, густо засаженным яблонями разных сортов. Одни деревья сейчас цвели, другие стояли пустые — отдыхали, зато третьи клонились чуть не до земли под тяжестью крупных и ярких красных и красно-желтых плодов. Это немного напоминало сад вокруг королевского дворца в Тирионе, там тоже была яблоневая часть. К тому же сад был действительно очень большой, плодов созрело много, и помощь не будет лишней. Это хорошо: ему, скорее всего, будут рады, а значит, меньше изумления, любопытства, вопросов. Меньше ненужного внимания. Рассудив так, Нолофинвэ дождался следующего Смешения Света, чтобы иметь в запасе побольше времени, и вышел к дому. Дом был такой маленький, такой беленький, такой ажурно-легкий, что казался не жильем, а забытой на лужайке детской игрушкой. Впрочем, такое впечатление было типично для всех строений ваниар, даже очень крупных. И это, как ни странно, сейчас успокаивало. Привычно, совсем как в прежней — до изгнания — жизни усмехнувшись про себя: "Только б не сломать чего-нибудь ненароком!", Нолофинвэ постучал в дверь. Дом не отозвался на стук ни единым звуком. Хозяев внутри не было. Как не было их и в саду. Нолофинвэ почувствовал усталость и разочарование. Столько собирался с духом, и все напрасно. Надо начинать заново. Или возвращаться в лес, но возвращаться, не исполнив задуманного, не хотелось. Нолофинвэ решил, что постучится на следующую же ферму, которая попадется на пути, какой бы она ни оказалась. Следующая ферма была сплошь, чуть не по самые окна, засажена горохом, как раз созревшим для сбора, и семеро эльдар уже собирали стручки в корзины, подбадривая себя песней. Вряд ли им нужны были еще работники. Но Нолофинвэ из чистого упрямства приблизился и крикнул, привлекая к себе внимание: — Айя! Не позволите ли досужему путешественнику остаться ненадолго с вами и разделить ваш труд? На его голос один из эльдар — верно, глава семьи и хозяин фермы — оглянулся, выпрямился и направился прямо к нему. Тут же безнадежность и глупость всей затеи предстала перед Нолофинвэ с беспощадной ясностью: в глазах эльда мелькнуло узнавание. Нолофинвэ захотелось немедленно броситься бежать и сделать вид, что его здесь вообще никогда не было. Но это еще смешнее, еще недостойнее, чем даже просто стоять тут, около чужого дома и делать вид, что он — это не он. Впрочем, делать вид уже было совсем не обязательно. Его узнали, и слухи теперь так или иначе пойдут. Или не пойдут. Но от его, Нолофинвэ, действий теперь мало что зависит. Осознавать это было и страшно и как-то опьяняюще. И с каким-то новым для себя почти веселым отчаянием Нолофинвэ решил все же довести дело до конца. "Пришел наниматься на работу, так нанимайся!" — мысленно подтолкнул он себя, словно норовистого коня. С той только разницей, что ему в голову бы не пришло понукать коня так раздраженно. Впрочем, ваниа, которого Нолофинвэ не знал или, во всяком случае, не помнил, облегчил ему задачу, как мог. К тому моменту, когда он приблизился к Нолофинвэ, лицо его было абсолютно безмятежно, да и взгляд тоже. — Айя! — сказал он приветливо. — Мы рады гостям и участию тоже рады. Присоединяйся и будь с нами, сколько пожелаешь. После этих слов ваниа вручил Нолофинвэ пустую корзину и, не дожидаясь ответа, возвратился к своему гороху. Нолофинвэ с корзиной пошел следом, стараясь только не заскрежетать зубами. Вроде бы он получил, что хотел, но остро чувствовал, что получил это не на своих условиях. Хозяин фермы не просто знал о нем что-то, он все о нем знал и только что проявил не просто доброжелательность, но милосердие. А милосердие — прекрасное качество, которое Нолофинвэ ценил и в себе, и в других далеко не в последнюю очередь. Но стать объектом милосердия было почти физически больно. В каком-то смысле, это ранило его, его гордость, сильнее, чем намеренное унижение, чем самая жестокая и несправедливая обида. И теперь он наполнял корзину стручками гороха, проклиная себя за то, что вообще оказался в таком положении. Впрочем, скоро размеренная однообразная работа в ритме все той же песни ваниар по-своему захватила Нолофинвэ, мрачные мысли отошли на второй план, и он почувствовал себя лучше. Почувствовал себя частью общности, чего ему так не хватало в последнее время. Хотя петь со всеми Нолофинвэ все равно не мог, и не только потому, что песня не была ему хорошо знакома... просто не мог и все. Даже мысленно. Но чужое пение было намного, намного лучше, чем совсем ничего. Корзины с горохом сносили под большой навес, где стоял стол со скамьями, там же потом, несколько часов спустя, азартно, наперегонки лущили горох под другие, более быстрые и легкомысленные песни. Под конец Нолофинвэ чувствовал, что долго еще не сможет даже смотреть на горох, а еще чувствовал, что ему давно не было так спокойно. Однако скоро опять должно было наступить Смешение Света, и Нолофинвэ собрался уходить. Но хозяин остановил его: — Постой, — сказал он. — Ты разделил с нами труд, раздели и трапезу. Нолофинвэ почувствовал, что его как-то сразу бросило и в жар, и в холод. Вообще-то не было ничего необычного или постыдного в том, чтобы разделить трапезу с кем угодно, даже с совсем случайным встречным в дороге, не говоря уже о ком-то, под чьим кровом ты находишься. Но именно в этот раз Нолофинвэ сделалось почему-то мучительно неловко. — Против наших обычаев отпускать путника, не накормив его перед дорогой, — настаивал хозяин. — Это очень древний обычай, — заметил Нолофинвэ. — Немногие помнят о нем в эти дни. — Те, кто видел отражение звезд в водах Куивинен, как я, никогда не забывали его, — возразил хозяин. Нолофинвэ не мог продолжать обсуждение без того, чтобы показаться грубым и неблагодарным, поэтому согласился остаться на обед. Таким образом, он оказался за общим столом с эльдар, имен которых до сих пор не знал и не спрашивал, как они не спрашивали его имени. Но главной причиной его беспокойства теперь, когда он уже сидел за столом, было не это, а собственно сам стол, вернее, необходимость есть, сидя за ним, используя по всем правилам посуду и столовые приборы. Первый раз со времени его изгнания. На мгновение показалось, что он просто не помнит, как это делается. Но, конечно, навыки, которыми он пользовался сотни лет, не могли исчезнуть за неполных двести дней. А густой томатный суп, пшеничные лепешки и рагу были просто восхитительны. И Нолофинвэ успел покинуть ферму точно в срок с новым Смешением Света, перед этим любезно простившись с гостеприимными хозяевами. Но стоило ему только оказаться за пределами фермы, как всякое подобие душевного спокойствия покинуло его. Он нервно устремился к "своему" лесу, на ходу все время возвращаясь в уме к событиям последних часов Лаурелин. Даже вспоминать ему было неловко и больно почти так же, как пережить это все. Хотя он ясно понимал, что ваниар, особенно хозяин дома, но и все остальные тоже, вовсе не хотели его задеть, совсем наоборот, они отнеслись к его чувствам очень бережно. А он не мог даже оценить этого по достоинству, только сделать вид, что ценит, или просто забыться на время. От сознания этого тоже было больно. А ведь они не притворялись ради какой-то своей цели, не делали над собой особых усилий, просто дали ему то, что и было ему нужно, не оценивая, не осуждая и ничего не ожидая взамен... И Нолофинвэ помнил времена, когда это совсем не удивило бы его, когда и нолдор поступали точно так же, когда никто не думал, что вообще может быть по-другому. Но эти времена остались в прошлом. Нолдор изменились. А он и не заметил как. Не остановил. Не защитил ни своих близких, ни народ, который ему так дорог. Больше того, он сам изменился, как и они, может быть, больше, чем многие из них. В груди стало ужасно тесно. Хотелось закричать, что есть мочи. И Нолофинвэ закричал, как только снова оказался в лесу, и деревья сомкнулись у него за спиной, надежно скрывая от любых взглядов. Он кричал и кричал, пока не охрип, а потом заплакал, безудержно и горько, как не плакал никогда за всю свою жизнь, даже в детстве.