Из гордости и смирения

Не считая мыслей о Феанаро, которые нападали на него время от времени, жизнь Нолофинвэ теперь стала довольно спокойной и даже по-своему приятной. У него появились новые привычки, новый порядок в делах, новые радости. Главной из радостей все еще была песня, причем петь наедине с собой он полюбил даже больше, чем с другими эльдар. Мир вокруг откликался на его пение, не так, конечно, как квэнди, которые могли подпеть или, подхватить мотив и развить тему, но другими, даже более увлекательными способами. Растения, почувствовав, как гармония его песни вливается в общую гармонию всей музыки мира, радовались и сильнее тянулись ввысь, к свету, к небу... и в то же время тянулись к Нолофинвэ, словно хотели шепнуть ему какой-то секрет. И вода, и ветер, и камни — все отвечало на песню, только Нолофинвэ не мог их понять. Он начинал думать, что слова матери: "Отзываясь на музыку, все вокруг раскрывается полнее и ярче, говорит с тобой, дает ответы" не были просто поэтичным описанием обычных вещей. Он очень хотел бы сейчас иметь возможность заново расспросить Индис о ее давних путешествиях по Валинору. Еще хотел бы сыграть на арфе. Вдруг это как-то помогло бы ему понять... понять все. Но не мог. Не должен был. Не должен видеть мать. Не должен иметь вещей, не разрешенных приговором. Не должен. Не должен. Не должен. Понемногу мысль об арфе, сначала мимолетная, превратилась для Нолофинвэ в самую заветную мечту. Или в навязчивую идею. Но решение не отступать от условий приговора все еще было сильнее. И когда на следующем свидании Анайрэ (в этот раз они снова были только вдвоем) протянула ему маленькую походную арфу, Нолофинвэ сказал решительно: — Это уже совсем не похоже на приспособление для охоты. — Это подарок от твоей матери, и твой отец разрешил мне его передать, — ответила Анайрэ. — Правда, он не был уверен, что подарок придется тебе по душе, но Индис сказала только: "Чувствую, на этот раз я угадала идеально", — продолжала Анайрэ. — Судя по тому, как у тебя заблестели глаза, она права. Нолофинвэ в ответ только потянулся за арфой. Держал ее в руках бережно, точно птенца, осторожно касался струн, гладил деревянные части, только что не целовал. Наконец, смущенно посмотрел на Анайрэ. — Странно это выглядит, да? — Нет, — ответила она. — Не странно, а так щемяще нежно, что я почти плачу. — О, не надо, — попросил он. — Хочешь, я тебе сыграю? — Конечно, — отозвалась она. Начинать играть было страшно, ведь он так давно этого не делал, но в то же время нестерпимо хотелось начать поскорее, ведь он так горячо ждал такой возможности. И, сделав глубокий вдох, словно собрался прыгнуть в воду, Нолофинвэ заиграл. Играл он мелодию, которую в последнее время составлял мысленно, то и дело возвращаясь к ней, но ни разу не пробовал воплотить. Звучала она даже лучше, чем он мог представить себе в самых смелых фантазиях. И Анайрэ все-таки заплакала. Заплакала и быстро зажала себе рот рукой, чтобы не мешать музыке. Нолофинвэ хотел отложить арфу и обнять жену, но она яростно покачала головой: "Нет, нет, играй, играй дальше!". И он довел мелодию до конца. Но мгновение воцарилась тишина, а потом Анайрэ сказала: — Я думала, у меня сердце выскочит из груди, если музыка оборвется. Нолофинвэ, наконец, обнял ее, прижал к себе, слегка укачивая, как ребенка. — Сколько лет я не слышала, как ты играешь, — прошептала она, уткнувшись лицом ему в грудь. — И особенно так... — Не было настроения, — виновато отозвался Нолофинвэ. И они сидели так, прижавшись друг к другу, еще долго. Очень долго. А прощаясь, Анайрэ сама, без вопроса, сказала: — О Феанаро все еще никаких вестей. Значит, никаких. Это было очень, очень странно. И непонятно, укладывается это в версию "заперся в мастерской и забыл обо всех" или все-таки нет? Впрочем, надо сказать, что на этот раз Нолофинвэ думал о Феанаро меньше, чем раньше. И обо всем остальном меньше. И даже к эльдар почти не выходил. Ведь у него была его арфа, и он оторваться не мог от нее, словно наверстывая упущенное за предыдущие годы, столетия, за целую свою жизнь. С музыкой "ответы мира" стали действительно яснее. Хотя трудно было утверждать, влияет ли музыка на мир или на самого Нолофинвэ, настраивая его на нужный лад. Во всяком случае, в шелесте листьев, шепоте ветра, звоне воды и даже в безмолвном внимании камней, Нолофинвэ теперь мог почерпнуть доступные своему пониманию знания. Сначала это были совсем простые вещи... что-то об олене, который прошел по тропе несколько часов назад, о дожде, который начнется к Смешению Света, о том, что выше по течению есть удобный брод... Нолофинвэ читал на земле следы оленя, мок под дождем и находил тот самый брод, с радостью убеждаясь, что все правда. Постепенно он понял, что может с помощью музыки и спрашивать об интересных ему вещах. И старый вяз говорил с ним о том, как был еще молоденьким деревцем, а воды ручья рассказывали, каким видели Валинор, пока дождевыми каплями лились с небес... Разговорить воду было проще всего, потом ветер, потом растения, и наконец, самое трудное, камни. Но зато камни и рассказывали самые интересные, самые древние истории о тех временах, когда даже Аман еще не был Аманом. И Нолофинвэ посвящал разговорам с камнями много времени и сил. Но, конечно, не настолько много, чтобы забыть о следующей встрече с родными. На "их" луг Нолофинвэ явился точно в срок. И тут же дети и жена обступили его с расспросами, едва ли не более встревоженные, чем в первую встречу. — У тебя все хорошо? — Никто не беспокоил тебя? — Никто не приходил? — Ты слышал, что случилось в Тирионе? — Ты знаешь про Мелькора? — Про валар? — Про Сильмарилли? — У тебя все хорошо? Точно хорошо? Голова шла кругом. Нолофинвэ не успевал не только отвечать, но даже запоминать вопросы. Внутри тревожно похолодело, и Нолофивнэ горько жалел, что в последнее время совсем забросил общение с эльдар. Наконец, он произнес громко и четко, насколько мог: — Нет, я ни с кем не встречался, ни о чем не знаю. Расскажите мне все по порядку. Все заметно расслабились, услышав, что тревожные, по-видимому, события его никак не коснулись, и дальше рассказывали куда более спокойно. Оказалось, что около четырех дюжин дней назад Мелькор приходил к сыновьям Феанаро и предлагал им бежать в Эндорэ, прихватив с собой отцовские Сильмарилли. Что они с самого начала думали об этой идее и почему вообще зашел такой разговор, осталось неизвестным. Но Мелькор в пылу убеждения сказал им что-то в духе: — Вы должны спастись сами и спасти Камни из этой тюрьмы, где даже гордый дух Феанаро надломился, стал слабым и жалким... После этого они в ярости вышвырнули его из своего дома, крича вслед: — Это ты слаб и жалок, тюремная крыса Мандоса! Весь этот шум, конечно, привлек внимание к происходящему, и Мелькор, на глазах у всех, обернулся тучей и улетел. — И все, кто видели это, говорят, что Мелькор и не думал меняться, он все тот же Черный Всадник, Тень, Зло из старых песен, — заключил Турукано. — Дедушка, узнав обо всем, отправил вестника валар, — продолжал Финдекано. — Мелькора стали искать, но уж и след простыл. Теперь и Манвэ думает, что Мелькор не изменился и что это он с самого начала сеял смуту в Тирионе, поэтому все события нужно еще раз тщательно рассмотреть и переоценить, чтобы понять, как он это сделал. Дедушка, услышав об этом, спросил, не желают ли они прервать ваше с Феанаро изгнание. Но Манвэ ответил, что, раз Мелькор все равно пока не пойман, нет нужды торопиться, и валар не станут вмешиваться в дела нолдор и противоречить решениям их короля. А дедушка надеялся, прямо жалко его. — Мы все надеялись, — сказал Аракано. — Но знаете, по-моему, есть какая-то справедливость, в том, что валар не стали так просто ломать ловушку, в которую дедушка загнал сам себя. И всех. До сих пор все внутри кипит, как вспомню о том суде. Последние слова прозвучали одновременно и гневно, и жалобно. Нолофинвэ, ничего не отвечая, просто обнял младшего сына. Потом махнул рукой остальным: идите тоже сюда. Дети тут же окружили его со всех сторон, а Анайрэ, потянувшись через Аракано, прижалась лбом ко лбу Нолофинвэ. Когда они все отлепились друг от друга, Нолофинвэ заметил: — Значит, Сильмарилли в Тирионе, а я-то не сомневался, что Феанаро забрал их с собой. Приговор или не приговор, трудно представить, чтобы он согласился так надолго расстаться со своими камнями. — Все удивились, — ответила Анайрэ. — А о самом Феанаро все еще ни слуху, ни духу? — спросил Нолофинвэ. — Да, — подтвердил Турукано. — И я уже не понимаю его сыновей. То есть, я и раньше-то их не понимал, — поправился он. — Но теперь уже совсем. Сидят в городе, как лиса в норе, и даже не пытаются его разыскать. А можно было уже три раза весь Аман обойти! Финдекано недоверчиво хмыкнул. — Ну, ладно, может, и не три. Может, и не весь, — признал Турукано. — Но хоть бы попробовали! Скажешь, нет? — запальчиво спросил он старшего брата. — Скажу да, — спокойно отозвался Финдекано. Нолофинвэ не мог удержаться, чтобы не поддразнить немного Турукано. — А как же условия приговора? — спросил он. — Ты, помнится, так возмущался, что их нарушают. Турукано только нетерпеливо отмахнулся. — Есть вещи важнее. И, прежде чем ты спросишь, даже если он сам велел им не приходить, все равно они должны были это сделать. Хоть раз убедиться, что у него все нормально. Особенно теперь, когда Мелькор скрывается непонятно где. Эти слова сына Нолофинвэ потом много раз вспоминал и обдумывал. Очевидно, сыновья Феанаро ничего не собирались предпринимать. А отец был слишком горд, чтобы прямо просить валар отменить его приговор, или чтобы отменить его самому, без чужого вмешательства. И кто тогда должен искать Феанаро? И должен ли кто-нибудь? Версия тайной мастерской уже не выдерживала серьезной критики. Нельзя предусмотреть всего на все случаи жизни, и какой бы тайной ни была мастерская, если бы Феанаро действительно работал, ему, в конце концов, понадобилось бы что-нибудь, чего у него нет. И пришлось бы пойти куда-то, чтобы это добыть. И кто-нибудь видел бы его. Хоть раз за все это время. И отец, который, наверняка, ищет известий о Феанаро, как умирающий от жажды ищет воду, знал бы об этом. Но отец не знает ничего. Это не просто странно. Это подозрительно. Пугающе. Ответ на все вопросы, который Нолофинвэ в глубине души знал давно, теперь сделался совершенно очевиден. Нужно пойти и разыскать Феанаро. И Нолофинвэ, наконец, собрался отправиться на север Амана. Только перед дорогой решил еще раз выйти к эльдар. На всякий случай, вдруг будут какие-нибудь новости о Мелькоре. Или о чем-то еще. Да и просто набраться сил перед трудным делом. Случайно Нолофинвэ оказался рядом с той самой фермой с яблоневым садом, где когда-то, в самом начале своих вылазок, никого не застал. На этот раз хозяева были дома и обрадовались неожиданному помощнику. Яблок, теперь уже на других яблонях, созрело невероятно много. Но не успели они приступить к работе, как хозяин вдруг сказал: — Ничего себе! Нас решил навестить мой полубрат. Нолофинвэ внутренне съежился, услышав слово. И только потом вспомнил, что для всех эльдар слово "полубрат" не значит ничего неприятного или оскорбительного, наоборот, оно означало, что отцы хозяина фермы и его приближающегося гостя были братьями, а матери — сестрами. Ну, или что отец каждого из них был братом матери другого. Особая степень родства. Больше, чем просто кузены. Но все же меньше, чем родные братья. Всегда меньше. Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, Нолофинвэ взглянул туда же, куда его собеседник. И остолбенел. Гость, подходивший к ферме, был по виду чистый нолдо. Да не просто нолдо, а один из тех, кого Нолофинвэ знал лично. Бывают же шутки судьбы! — Он не должен меня видеть, — прошептал Нолофинвэ. — Тогда спрячься, — предложил хозяин фермы и кивнул на ближайшую яблоню. Нолофинвэ быстро взобрался на дерево и постарался стать как можно незаметнее среди ветвей. — Ничего не видно, — заверил его хозяин и отправился встречать своего родича. А Нолофинвэ остался сидеть на яблоне, дожидаясь, пока беседа в доме станет достаточно оживленной, чтобы он мог никем не замеченным выскользнуть из сада. В целом эпизод был скорее забавный, и Нолофинвэ даже собирался при случае рассказать о нем Анайрэ: детям он все же постеснялся бы такое рассказывать, а ей можно. Но горечь к Феанаро снова поднялась в душе и никак не хотела исчезнуть. Так что идти на север Нолофинвэ раздумал. Вместо этого он продолжил свои упражнения с арфой. Теперь, правда, прежнего полного и радостного погружения не выходило. Нолофинвэ часто думал о матери, и это были невеселые мысли. С каждым днем, он все яснее понимал, что, хоть и любил мать всей душой, часто пренебрегал ею, ее наследием, ее наставлениями и советами. Всегда был больше нолдо. Всегда знал лучше. И особенно в последние годы. А она никогда не упрекала его. Не давала понять, что ее это ранит. Но ведь это должно было ее ранить! Конечно. А теперь ничего нельзя поделать. Разве что раз за разом обещать себе, что впредь все будет иначе. Да надеяться, что то, чем он занят сейчас, ей понравилось бы. И еще ждать, пока пройдут, наконец, шесть лет изгнания. Может, не так и страшно это... отрезками по сто сорок четыре дня. От встречи до встречи. Вот еще дюжина дюжин дней долой. Но в этот раз все с самого начала пошло не как обычно. Впервые за все время в день встречи был дождь, да не просто дождь, а настоящая буря с яростными порывами ветра, громом и молниями. Нолофинвэ и Анайрэ, едва поприветствовав друг друга, бросились с луга прочь, искать укрытие. Добежали до небольшой группки деревьев и нырнули под переплетенные кроны. Прижались друг другу, настолько же для тепла, насколько от радости встречи. — Как думаешь, в нас не попадет молния? — спросила Анайрэ. — Скоро узнаем, — ответил Нолофинвэ, пожав плечами. Ее этот ответ почему-то развеселил, и она засмеялась щекотно, куда-то ему в шею. Но потом отстранилась, сказала серьезно: — Твоя мама снова прислала кое-что. — Не знаю, что это могло бы быть, — ответил Нолофинвэ. Анайрэ посмотрела на него удивленно. — Тогда мне очень нужна была арфа, — объяснил Нолофинвэ. — А сейчас разве что возвращение домой. Он усмехнулся невесело. — Возможно, это часть возвращения, — уклончиво сказала Анайрэ, передавая ему сверток. Теперь уже Нолофинвэ посмотрел на жену с удивлением, быстро вскрыл сверток, и на руки ему упал плащ. Новый плащ из особой ткани да еще подбитый мехом. Плащ для путешествия на север. — Это... — начала Анайрэ. — Я вижу, — глухо отозвался Нолофинвэ. — Но я никуда не собираюсь. — Год почти прошел, — тихо сказала Анайрэ. — Вы можете вернуться. — Нет никакого "мы", — возразил Нолофинвэ. — Есть я здесь, и Феанаро где-то далеко отсюда, и это больше всего устраивает нас обоих. Ничего нельзя изменить. — Хотя бы попробуй, — просительно произнесла Анайрэ. И Нолофинвэ, неожиданно для себя, взвился, как от удара. — Попробовать?! Попробовать?! Да я пробовал много раз, много раз, когда тебя еще и в мире не было! — он знал, что напрасно срывается на ней, но остановиться не мог. — И потом еще много раз! И никогда, слышишь, никогда... Это не приносило ничего хорошего... Так почему теперь я должен попробовать снова? Почему? Голос его постепенно как будто сходил на нет, и последнее "почему" едва можно было расслышать. — Потому что если не ты, то никто, — ответила Анайрэ. — Потому что ты и сам этого хочешь. Потому что твой отец не сможет выдерживать все это намного дольше. Нолофинвэ на мгновение сжал кулаки, комкая ткань плаща, потом расслабил руки, сделал нарочно глубокий вдох... Он собирался обращать больше внимания на советы матери? Что ж, кажется, пора было начинать.