Барон Одного Угла

В королевском лесу царствует осень: опавшая рыжая листва, еще не успевшая сгнить, покрывает опушки и тропинки, прячет последние грибы, растущие у подножий вековых дубов. Барона не покидает ощущение, что он уже был здесь, но это не могло быть правдой. Королевские леса строго охраняются от посягательств охотников и собирателей, и старым тропинкам и зверью только и остается, что ждать, когда король соизволит отправиться на охоту. Фридрих любит охотиться — количество собак в псарнях говорит за себя. Фридрих любит охоту и войну, но Фахим ни разу не видел в нем бравады, что раз за разом встречает в поведении других знатных мужей. Если король и получает удовольствие, то не показывает его. Но сейчас, ранним утром в окружении гончих и лордов, он выглядит умиротворенным. Счастливым. Королевство Грофстайн не было похоже ни на одно государство Юга, где Фахим успел побывать. Люди в нем не умели веселиться, но всегда просили развлечений, и чем зрелищнее, чем больше красок и преувеличения было в них, тем лучше. Грофстайнцы не знали меры, в своей холодной серой стране они искали любое яркое пятно, способное их оживить. Вот только королю нет до этого дела. Он замкнут и нелюдим: всегда стоит в стороне и никогда не заводит разговор первым. Фахим оглядывает королевскую свиту: знакомые лица мелкоземельных рыцарей и лордов, гостивших в столице. Они весело переговариваются между собой и совсем не обращают внимание на государя. Вокруг Фридриха вьются собаки, прижимаются теплыми боками к его ногам. Фахим осторожно отступает в сторону, ломая хрупкие веточки башмаком. — Они здесь, чтобы ловить зайцев, а не шутов, Фахим, — заговаривает Фридрих и — шут не верит своим ушам — смеется. Не надломлено, а легко и весело. Как же он менялся, когда бывал вне замка! Когда не был скован формальностями и долгом. — Ну, знаете ли, милорд, — бурчит Фахим, дабы скрыть удивление, — может быть, я покажусь им более привлекательным. Я, между прочим, располнел за время, проведенное при вашем дворе! Краем глаза он замечает взгляды трех мелких лордов, обращенные в их сторону. Конечно же, что на королевской охоте, куда его отродясь не звали, делает шут? Шутит про неудачно пущенную стрелу? — Брось, ты не… — не распознав иронии, отзывается Фридрих, но осекается, стоит его коню ткнуться ему мордой между лопаток. — Подожди, милый, скоро начнем. Фахим даже не пытается скрыть улыбку. Сегодняшний день хороший. Спокойный, настраивающий на здравые, размеренные размышления. Фридрих дает ему в проводники молодого трусливого пса по кличке Смелый, и они оба смеются над выбором такого имени — его выбирали задолго до того, как узнали, что щенок до жути боится лошадей. Перед тем, как отправиться глубже в лес и начать охоту, король говорит: «Присматривай за ним», но не добавляет, к кому обращается — к псу или к шуту. Фахим задумывается над этим слишком сильно. Так или иначе, решает он, по отдельности они оба потеряются, а так не будет скучно бродить по лесу в одиночестве. Все оставшееся время его не покидает ощущение, что он знает эти тропинки на окраине леса. Что ходил по ним прежде. Знакомый пенёк, знакомый куст с осенними красными ягодами. Опушка с грибами. Смелый вертелся у ног, и его длинные уши почти мели листву по земле. Фахим еще не видел собак с такими длинными ушами — наверное, это какая-то болезнь. Или его слишком часто тянули за уши в наказание. К концу охоты маленькое лукошко в руках наполнилось травами, грибами и корешками, известными Фахиму и нет. Стоит выпытать их названия у старого лекаря. Если уж тот не был годен на лечение короля, так пусть хоть послужит ветхим справочником. *** Если и есть во всем королевском замке место, которое Фахим по-настоящему любит, то это кухня. В мареве приятных запахов и суматохи он возвращается мыслями в детство, к Айше, сладкому инжиру и чечевичной каше. Фахим уважает служанок и слуг, их неприхотливую, достойную работу, и никогда не забывает, что сам когда-то был таким же. На замковую кухню он в скуке захаживает при каждой возможности, но до сих пор умудряется пугать некоторых кухарок, принимающихся остервенело перекрещиваться и бормотать молитвы. Ему остается только улыбаться. Не обижаться же. Его часто прогоняют, но оттаивают с каждым днем все больше. Даже суровая главная кухарка, не дающая никому сказать лишнего слова. Но и у нее тоже иногда бывает день отдыха. Как сегодня, например. Лучась довольством, Фахим выпрашивает на кухне немного утвари, чтобы заготовить настойки и отвары, и долго не получает согласия. Кухарки переглядываются между собой, не понимая, что он от них хочет. — Простите, иногда совсем не понятно, что вы говорите, — краснея, лопочет молодая служанка. Фахим знает, что у него бывают трудности с местным языком, но точно не в этот раз. Обычно он просто не знает некоторые слова, но говорит достаточно разборчиво, чтобы его понял даже ребенок. — Ну, может быть, котелочек? У вас не завалялось котелочка? — как можно более миролюбиво выговаривает Барон. — Котелочки все под учетом, — уперев руки в бока, вступает в разговор старушка, оставшаяся за главную. — О, и нет ни одного неучтенного? Точно-точно? — Нет. На кой тебе? — хмурится кухарка, затягивая платок на затылке потуже, и поворачивается обратно к столу, чтобы продолжить работу. На Фахима она больше не смотрит, но это не значит, что разговор окончен. — Ох, понимаете, — разведя руки в стороны, начинает представление Фахим, — один лорд попросил приготовить ему приворотное зелье! А у меня даже нет котелочка, в котором его можно сварить. — Точно черт, говорила же тебе, — доносится громкий шепот с другого края кухни. — Как пить дать, черт! Ты только посмотри!.. Старушка прикрикивает на сплетниц и косится на Фахима. Черты ее лица неожиданно разглаживаются, и вместо недоверия в глазах проступает поразительная веселость. — Может быть, найдется один… Если скажешь, что за лорд тебя попросил, — говорит она, растягивая потрескавшиеся губы в шальной улыбке, и Фахим понимает — она готова поддержать игру. Ему определенно, определенно нравится эта женщина. — Ну, знаете, есть тут один, лорд Градхольм… — тянет он, оглядывая кухню смешливым взглядом. Все служанки внимательно следят за ним, позабыв про обед. — Вот же шельма! — раздается удивленно. — Тише ты! Старушка громко смеется, отчего ее пышная грудь ходит ходуном. — И кого же решил заарканить лорд Градхольм? — спрашивает она. — Нам вечно доносят, как он недоволен нашей стряпней. — Точно-точно! — Тот еще ханжа! Фахим сжимает трясущиеся губы, пряча широченную улыбку, и наклоняется ближе к поварихе. — Не поверите, — шепчет он, пытаясь не засмеяться от того, как остальные кухарки навострили уши, — но саму леди Агнес. Когда-то он и правда пустил слух среди придворных, что на родине был зельеваром. Вот только лорд Градхольм никогда не просил его об услуге — а на принцессу виды имел. — Неудивительно, — хмыкает старушка. — У миледи никогда не было недостатка в поклонниках. Я помню ее еще совсем малехонькой. — Правда? — теперь Фахим по-настоящему заинтересован. — И короля, стало быть, тоже помните? — О, даже лучше, чем принцессу, — кивает повариха и, обернувшись, кричит на женщин, чтобы те возвращались к работе. Кухарки бурчат, но принимаются каждая за свое дело. Сама старушка за все время разговора ни на миг не отвлекалась от нарезки овощей. Орудовала она ножом так искусно, что Фахиму стало завидно — когда-то он сам нарезал корешки для порошков и мазей. — Почему лучше? — интересуется он, прислонившись к массивному столу, покрытому мукой и крошками. — Он часто заглядывал к нам в детстве. И, что удивительно, продолжает и сейчас. Чудесный мальчик. Очень добрый — не то, что его брат. — Матушка, не полагается так говорить о короле, — сетует молоденькая служанка по правую руку от старушки. Все это время она отправляла нарезанные овощи в котел, где тушилось мясо. — Я, между прочим, в детстве играла с государем и леди Агнес в прятки, но не говорю о них так, словно они мои соседи. — Истории о детстве мои любимые, — влезает в разговор Барон. — Не поделитесь парочкой? — Не буду я сплетничать, не надейтесь, — краснеет девушка. — А я могу рассказать, — хихикает старушка. — Мама! — вспыхивает дочь, но тут же устало машет рукой. — Ух, делайте, что хотите. Шут улыбается, чувствуя приятное волнение. Как хорошо было бы узнать о детстве короля! Ведь ранние годы говорят о человеке больше всего. Сам Фахим давно проследил, как заложенное в детстве отразилось на его дальнейшей жизни, и поэтому уверен, что ключ к разгадке личности Фридриха заложен в прошлом. — Вы говорите, его брат не был так добр? — вспомнив, о чем говорила кухарка, спрашивает Барон. — Он был ужасен, сказать по правде. А уж когда стал королем, то совсем несносен. — Тот год и правда был очень тревожен, — кивает девушка. — Пусть нам, поварам, и не довелось испытать его характер на себе, мы слышали, как он был жесток к другим слугам. — А в детстве был таким славным, — вздыхает старушка. Фахим хмурится. Он слышал о предыдущем короле совсем немного — того звали Вильгельм, и он был старшим братом Фридриха. О нем мало говорили при дворе, будто стараясь забыть. Бедный, печальный человек — так о нем говорили. Вечно недовольный, мрачный — так о нем говорили тоже. — И что же с ним стало? — Фахим ведет плечами, чтобы сбросить появившееся напряжение. Разговоры о чужой смерти приносят тревогу, но и любопытство тоже. Оно оседает склизким комком где-то в животе. — Странная там штука. Говорят, столкнули его со стены. А кто именно столкнул, непонятно. То ли его жена, то ли паж. Ну, да и не наше это дело. Фахим ощутимо вздрагивает и чувствует, как сдавливает виски от тревоги. Мог ли это быть Фридрих? Нет, с какой стати ему… Вчерашняя ссора между королем и его сестрой издевательски вспыхивает в памяти. Фридрих злился: он не хотел такой жизни, но Агнес ему не верила. Была ли это зависть младшего сына к наследнику престола? Подслушанные фразы коварны тем, что часто приводят к неправильным выводам. В каждой династии есть подобные истории, но в случае Фридриха отчаянно не хочется, чтобы это оказалось правдой. — Соглашусь, загадочно, — кивает шут. — Но такова уж доля королей — не умирать в теплой постельке от старости. — И поэтому им совершенно не завидно, — смеется старушка в ответ. — Не знаю, как чужим королям, но нашим со смертью не везет. Поговаривают, будто их призраки до сих пор живут в этих стенах. Вот уж не хотелось бы так закончить свою жизнь. — Призраки? — Фахим будто слышит свой голос со стороны. — Да, гуляют тут. — Прекратите, мама, это все сказки. Не пугайте достопочтенного Барона, — девушка внезапно улыбается шуту, и он запоздало улыбается в ответ. — Да, и правда сказки, — кивает женщина и, закончив работу, вытирает руки о передник. — Никто их не видал, только болтают, так что не забивай голову. А коли еще нужен тебе твой котелочек, бери тот, что висит на той стене. Только верни! — Благодарю, прекраснейшая, — кланяется Фахим, улыбаясь. Вот только тревога не исчезает, а только ширится. Уже на пути в свою каморку Фахим вспоминает вчерашний сон. «Я подтолкнула к смерти прошлого короля», — говорила старая леди. Мать Вильгельма, судя по всему. Слишком стара для жены. Она убила собственного сына? По какой причине? Из-за того, что он был излишне жесток со слугами? Чушь, он должен был сделать нечто более ужасное. — Что за чертовщина творится в этом замке, — бормочет Барон, ставя котелок на узенький подоконник в своей комнате. *** Леди Агнес утягивает его в танец, стоит только менестрелям заиграть первую веселую переливистую мелодию. Фахим совершенно не умеет танцевать и не умел никогда, но теперь он обязан уметь все, что заблагорассудится господам. Он всеми силами старается поспевать за принцессой, отбивающей по полу такие прыжки, что шут взаправду беспокоится за свои ноги. Благо, леди Агнес умеет танцевать и знает, что делает. Вокруг них кружится еще несколько пар: молодые гости, с которыми Барону еще не довелось познакомиться, а также Огюст и Рауль, веселящие двух пышных знатных дам — сестер, в свое время вышедших замуж за двух сыновей среднего феодала и теперь гордо носящих титулы графинь. Барон выпил с ними так много вина, что знал все подробности их жизни: от предпочтений в вине до воздыханий по молодым юношам. Он бегло интересуется их делами, пока идет смена партнеров в танце, но ничего не успевает услышать и вновь возвращается к леди Агнес. Та, раскрасневшись, улыбается как никогда прежде, будто и не было ее недавней ссоры с королем. Фридрих сидит за столом в окружении вельмож и тихо переговаривается с сидящим рядом советником — герцогом Конрадом Ротбергом, мужчиной извечно сосредоточенным и бесконечно бородатым. При дворе он занимается делами военными и больше всех раздражается присутствием шута на советах. У Фахима даже нет сил расстраиваться, что такой хороший веселый день Фридрих опять свел к обсуждению дел насущных. Поэтому Фахим не досадует. Он только низко кланяется принцессе, когда танец заканчивается, и подставляет свой локоть для начала нового, более неспешного и требующего только подпрыгиваний. Ну, хоть на это он был способен. — Вы, кажется, довольно легко перенесли идею о помолвке, миледи, — заговаривает Фахим, когда они проходят дальше всего от стола. — Вчера вы выглядели расстроенной. — О, вы о той неприятной сцене, — добродушно отзывается Агнес. — За сегодняшний день я кое-что пересмотрела. — И что же? Девушка улыбается довольно искренне, чтобы не создалось ощущения, будто она притворяется. Фахим верит ей, но ему интересно узнать, что послужило причиной резкой перемены в настроении. — Я просто подумала… — принцесса выжидает паузу, пока пары сближаются так близко, что их разговор можно услышать. Барон сгорает от нетерпения и чуть не спотыкается, но ему простительно — он ведь шут. Леди Агнес беззлобно смеется над ним, поддерживая и не давая упасть, и заканчивает: — Я подумала, что власть прельщает меня больше, чем моего брата. Поэтому расточительно будет упускать возможность выйти за короля, а не за какого-нибудь герцога. Фахим удивленно приподнимает брови, увидев принцессу под другим углом. Сколько еще таится в ее прекрасной голове? — Сколько птичек в голубятне, столько же и у вас притязаний, миледи, — смеется он. — Не дайте вашим птичкам улететь. — Я постараюсь, — улыбается она в ответ, и становится ясно как день: принцесса догадалась, что Барон не тот, за кого себя выдает. Так или иначе, он не успевает осмыслить это открытие, так как танец завершается, и Фахим замечает, как Фридрих подзывает его к себе. Леди Агнес хихикает, видя это тоже. — Что же, благодарю за танец, Барон, — она кланяется. — А теперь спешите на службу к своему государю. От Фахима не ускользает насмешка в ее голосе, но он слишком устал за этот день, чтобы делать больше одного вывода за час. Даже издалека видно, что настроение Фридриха еще не успело испортиться. Фахим рад этому. Он всегда был восприимчив к чужим чувствам, и поэтому так сильно боялся заразиться меланхолией. Тайны лечения этой болезни оставались неведомыми для него. Когда король встает из-за стола и тихо говорит отправляться за ним в покои, губы шута непроизвольно расплываются в улыбке. У него хорошее предчувствие. Возможно, именно сегодня им удастся поговорить как следует. Уход монарха с празднества не остается незамеченным, и им в спины доносится голос, слишком знакомый Барону, чтобы спутать его с кем-то другим: — Уже покидаете нас, милорд? Фридрих оборачивается, выискивая взглядом говорившего и находя его тут же — это лорд Градхольм, вставший с места и сжимающий в руке кубок с вином. — Думаю, этот прекрасный вечер не станет хуже в мое отсутствие, — спокойно отвечает король. — Благодарю, что разделили со мной трапезу, друзья. Фридрих обводит взглядом собравшихся и, чуть склонив голову, тут же разворачивается и направляется к выходу из зала. Фахим неслышно хмыкает и не удерживается от громкого ответного выпада в сторону Градхольма: — Не понимаю, чего вы расстраиваетесь, милорд, ведь в этот прекрасный вечер в отсутствие короля у вас есть все шансы очаровать принцессу! Граф, сидящий по левую руку от лорда Градхольма, взрывается хохотом и хлопает соседа по предплечью. Кроме него никто не смеется. Лицо лорда покрывается красными пятнами, а глаза злобно сверкают на Фахима. Он готовится вот-вот разразиться гневной тирадой. Шут хмыкает. Что же, теперь при дворе будет, о чем судачить следующую неделю. Он нагоняет Фридриха уже в коридоре. Король идет неспешно и даже расслабленно, понемногу отпивая вино из взятого из-за серебряного кубка. В другой руке он несет кувшин, незаметно прихваченный во время словесной перепалки шута с Градхольмом и еще парой лордов. Фахим готов поклясться, что леди Агнес смеялась громче всех, когда он упомянул, какие эпитеты для нее придумал лорд. «Сладострастная лань» была лишь началом из длинного списка, озвученного шуту в один из пиров, когда трезвым не оставался никто. — Видно, мне стоит объявить о помолвке пораньше, чтобы избавиться от подобных недоумков, — тихо заговаривает Фридрих, когда видит, что Фахим поравнялся с ним. — А с кем помолвка-то, позвольте спросить? — Боюсь, я поспешил. До самой помолвки еще далеко, — вздыхает король. — Готфрид Бьернбург пока выбирает из множества вариантов. Нам предстоит принять его послов. И принять хорошо. — Бьернбург? — переспрашивает Фахим, вспоминая династии окрестных королевств. За полтора года он почти разобрался в них. Сложность представляло, по крайней мере, то, что их было около десяти. По сравнению с тремя султанатами на Юге это была сущая неразбериха. Северные королевства были самые раздробленные, центральные — коих было четыре — более-менее крепкие, но вечно стремящиеся к завоеванию как Юга, так и Севера. — Из Хенланда, — кивает Фридрих. — Наш возможный соратник в этой затянувшейся войне. На время зимнего перемирия нам необходимо заключить как можно больше союзов. — Всегда любил свадьбы, — ухмыляется Фахим и замечает, как король закатывает глаза, предчувствуя очередной разговор на тему «почему-король-не-женится». — Рано радуешься. Тебе предстоит подготовить встречу послов. — Кошмар какой. Так вот зачем я понадобился вам сейчас? — Нет. Сейчас ты будешь исполнять свой долг. — И что же я буду делать? — удивляется Барон. — Развлекать меня, — без тени веселости или заигрывания отзывается король и вновь отпивает вино из кубка. Фахиму становится неуютно от такой серьезности. Так с ним не обращался никто из его прежних господ, ведь прежде он никогда не был шутом. Его обязанности были четкими и понятными. А теперь он почти никогда не может угадать, что ему разрешается делать, а что нет. Для всех лекарей есть правила, для шутов же — нет. Фридрих приказывает стражнику, стоящему у входа в покои, не беспокоить его до утра, и Фахим в очередной раз удивляется — короля всегда могли разбудить посреди ночи со срочными посланиями, и он каждый раз принимал их со всей ответственностью. Фахиму думается, что сегодня вечером намечается что-то необычное, и не ошибается — король оказывается разговорчив больше, чем обычно. Шут располагается на полу у кровати и в моменты особенного смеха прижимается щекой к перине. Он рассказывает о том, что творится при дворе — о том, что король знать не может, так как не интересуется сплетнями. Фридрих в ответ хмыкает в кубок, отпивая такими же мелкими глотками, и делится историями о тех временах, когда он еще не был королем: он рассказывает о каждом своем вассале, присутствующем сегодня на пире, но ничего не говорит о себе. Кувшин с вином стремительно пустеет, и, пусть Фахим не выпил ни капли, он веселеет вместе с молодым королем. — Признаться, милорд, — говорит он, чувствуя, насколько глупо он сейчас улыбается, — я думал, что знать не слишком вас жалует, но, видимо, вашего брата они не жаловали больше. Фридрих, в очередной раз подливавший вина в кубок, осекается и проливает несколько капель на светлые простыни. Безуспешно пытаясь стереть пятно пальцами, он вздыхает, не глядя на Фахима: — Его жаловал только он сам. Улыбка шута тускнеет: он с тревогой замечает, что руки короля дрожат от выпитого алкоголя или от поднятой темы. Но Фахим уже не может остановить себя и спрашивает: — А вы верите в это? — Во что? — уточняет Фридрих, не поднимая взгляда от пролитого вина. У него с трудом получается держать голос ровно. — В то, что его убили? Фридрих фыркает, почти смеясь, и заправляет лезущие в лицо волосы за ухо. — Почем мне знать? Меня даже не было в столице в день его смерти. Фахим чувствует небольшое облегчение. Если Фридрих говорит правду, это значит, что он не может быть убийцей Вильгельма. Если только он говорит правду. Фахим понимает, что зря завел этот разговор, но любопытство как всегда бежит впереди вежливости. — А кто-нибудь видел, как его убили? Фридрих делает слишком большой глоток и чуть не закашливается. Спустя мгновение он успокаивается достаточно, чтобы продолжить говорить. И говорить много. — Агнес видела, — отрывисто начинает он, беспокойно зачесывая волосы назад. — Единственная. Ты спросишь, Фахим: почему же ее не подозревают? А все просто. Люди никогда не замечают то, что лежит на поверхности. Он наклоняется ближе, и Фахим замирает, смотря в лихорадочно блестящие серые глаза. — Мы ненавидели его, Фахим, — шепчет король, и голос его дрожит, срывается. — Вряд ли в своей жизни ты ненавидел кого-либо так сильно, как мы с Агнес ненавидели Вильгельма. Этого никто не замечал. Ни наш отец, ни наша мать. Они жили в светлом неведении, и весь двор тоже. Однажды я был так зол на него, что собирался убить, но Агнес остановила меня. И вот что я тебе скажу: она не убивала его. Пусть и желала его смерти не меньше меня. Гнев в его глазах сменяется испугом от собственных слов. Резко выпрямившись, он смотрит на свои руки и трет их, будто убирая невидимую грязь. Когда он наконец-то приходит в себя, то замечает, что вино в кувшине закончилось. Плечи его расстроенно опускаются. Фахим только сейчас понимает, как сильно сдавило грудь. Он впервые за долгое время не находит слов. Никаких. И поэтому король продолжает, успокоившись: — Я так много думал над этим, Фахим. Что с ним могло случиться. Но Агнес не говорит. Она видела, и она не говорит. Придумывает небылицы про жен и пажей. Фахим пытается что-то сказать, но Фридрих продолжает, не обращая внимания ни на что вокруг: — У него были и жена, и паж. Но им не было смысла убивать его. Я не… Я не верю, что Агнес могла… — Нет, конечно, она не могла, — быстро произносит Фахим, мысленно радуясь, что голос не подвел на этот раз. — Такие грехи отражаются на людях, а леди Агнес чиста, как дитя. Фридрих издает смешок. — Что за чушь ты только что сказал? — Не знаю, — честно отвечает Фахим. — Пытаюсь вас успокоить, милорд. Король смеется громче. Глаза у него блестят, грозясь пролить слезы, но этого не происходит. — Прошу тебя, не успокаивай меня так больше. Это смешно. Шут пожимает плечами, улыбаясь немного печально. — Ну, что же, это мой долг — развлекать вас. Фридрих ничего не отвечает, только задумчиво смотрит ему в глаза. Фахим чувствует, как по рукам бегут мурашки от этого взгляда. — Что такой человек, как ты, делает здесь? — произносит король. За его словами таится необъяснимая грусть. — Какой «такой», милорд? И где это «здесь»? На разные вопросы у меня есть разные ответы. Король медлит, подбирая слова. Только сейчас Фахим замечает, что его лицо залито почти нездоровым румянцем от выпитого вина. — Ты отличаешься от других, — все-таки отвечает он и неосознанным движением приподнимает кубок к губам, не сразу вспоминая, что тот пуст — ни выпить, ни спрятать лицо не получится. Фахим засмеялся бы в любой другой ситуации, но только не сейчас. Пьяных расстроенных юношей он наблюдал так часто, что давно для себя уяснил: любая неосторожная реакция может привести к обиде до гроба. — О, так вы наконец-то заметили, — Фахим все равно не удерживается от нахальной улыбки, намекая на свой цвет кожи. Фридрих вспыхивает так очаровательно, что Фахим даже не пытается скрыть наслаждение от разговора. Он улыбается, но глубоко в груди сидит, ворочается назойливая тревога. — Ты же знаешь, я не об этом говорю, — король хмурится, словно ребенок, недовольный тем, что в его игру никто не хочет играть. Фахим знает, что он говорит о другом. Беспокойство внутри никогда не обманывает. — Так значит, я, вроде как, особенный? — спрашивает он, не переставая улыбаться. — Конечно же, ты особенный, — бурчит Фридрих и вертит в руках пустой кувшин, все еще досадуя, что он так быстро закончился. — Я прежде не встречал таких людей, как ты. — Вы просто никогда не были на Юге. Там таких, как я, пруд пруди. Король возмущенно выдыхает через нос, раздраженный тем, что Фахим опять сводит разговор к своей внешности. Фахим не может по-другому. Пьяные признания будут неловкими для них обоих, и Фридрих обязательно пожалеет о сказанном. Замкнется в себе снова после неосторожных слов, которые не должны покидать головы. Фахим не может этого допустить. — Боже мой, а я еще считал тебя умным, — ворчит Фридрих, и шут вновь смеется. — Глупо ожидать великого ума от дикаря. Король с громким вздохом падает спиной на подушки. Фахим подпрыгивает на месте от неожиданности. Разминает ноги, затекшие от сидения на полу, и понимает, что пальцы жутко замерзли от сквозняка. Ничего. Его шутовская каморка не отапливается вовсе. В королевских покоях есть хотя бы камин. Как же он скучает по теплу Юга. — Они меня не беспокоят, когда ты рядом, — вдруг раздается тихий, полусонный голос со стороны подушек. — Кто не беспокоит, милорд? — мягко отзывается Фахим. — Мертвые. Шут вздыхает. Конечно же, все дело в призраках, которые не являются никакой байкой. Фахим помнит просьбу старой леди. Она просила передать королю, что мертвые не желают ему зла. Но они калечат его рассудок, заставляют чувствовать себя в опасности в собственном доме. Фахим не будет помогать им, пока они не оставят Фридриха в покое. А до того он будет рядом, чтобы мертвые не смели его беспокоить. Молодой король вскоре засыпает, и Фахим накрывает его одеялом, слыша в ответ сонное бормотание, которое сложно разобрать. Ночи в Грофстайне холодные, неласковые. Не так, как в Кайнаре, где после жаркого дня ночь дарит покой и сладость. Северный закат хочется отсрочить, чтобы он не забирал тепло. Фахим глядит на уснувшего Фридриха, и внутри него ширятся, разрастаются страх и неуверенность, и слабость, и жалость. Это не то, что он ощущал, держа раненного короля за руку на протяжении бессонной ночи. Тогда это была ответственность за доверие, дарованное ему господином. Ныне это ответственность перед юношей, чувствующим к нему то, чего сам Фахим никогда не испытывал. Это потребует гораздо больше сил и ума. Он не хочет причинять никакой боли. Он здесь, чтобы исцелять. Фахим засыпает, положив голову на край перины, и впервые за последний месяц не видит снов. А с утра юный король не встает с постели, сраженный лихорадкой.