Отчего так в Биндюге березы шумят?

Спалось Цири этой ночью отвратительно. Дома было жарко, а на улице душно, и в открытое окно не проникало ни дуновения ветерка, ни столь желанной прохлады. Зато Эредин, как обычно расположившийся слишком вольготно и занявший большую часть кровати, был горячий как печка да еще и норовил во сне подгрести Цири под свой бок. В вязкой мутной полудреме Цири то ли слышались, то ли чудились чьи-то осторожные шаги за стенкой в зале, какое-то шебуршение, тихий звон сдвигаемой посуды на неубранном с вечера столе, потом вроде бы хлопнуло окно, что-то упало и где-то близко затрещали кусты. Стряхнув с себя сонное оцепенение, Цири прислушалась — однако в доме царила тишина, лишь за окном дружным слаженным хором стрекотали неспящие цикады. «Показалось», — решила ведьмачка. Сердито скинула с себя ручищу Эредина, пытающегося в очередной раз во сне подтянуть Цири к себе, отодвинулась к самой стенке, почти вжимаясь в нее, повернулась к эльфу спиной и попыталась уснуть. У нее получилось забыться беспокойным сном, в который однако вскоре вновь проникли странные и неприятные звуки. Сознание Цири попыталось посопротивляться, убеждая слух, что это ей всего лишь кажется, а значит нужно спать дальше, не обращая ни на что внимания — и тревожащий сон развеется. Но вопреки ее желанию ничего похожего не произошло: мерзкие звуки надоедливым буравчиком продолжали ввинчиваться в мозг, рождая в полусонном сознании гротескные и причудливые образы. — Да что ж такое, — сердито прошипела ведьмачка, окончательно просыпаясь и вновь прислушиваясь. На этот раз слух ее не обманул. Во-первых, хору цикад теперь вторило нестройное пение, доносящееся с улицы. «Это у Седрика, конечно. Наебенились с Алкодрином и Маленой. Теперь душа запросила песен», — со злобой подумала Цири. Но беспокоило ведьмачку не это. То периодически перекрывая голоса певцов, то вторя им, в ночи звучал то ли плач, то ли вой, то ли визг — однозначно Цири не могла идентифицировать те звуки, которые она слышала. Порой в их последовательности даже начинала угадываться мелодия, созвучная песне, но потом она то неожиданно взвивалась вверх, резко обрываясь на запредельно высокой ноте, то спускалась в какой-то всхлипывающий хрип, переходящий в утробное урчание. Посидев так около минуты и послушав эту какофонию, Цири поняла, что после такого уснуть уже не сможет и стала расталкивать Эредина. — Эреди-ин! Ну Эреди-инка-а же! Просыпайся. Ну вот чё ты спишь, как убитый, и не слышишь! — Цири вздохнула. — Не реагирует, паразит. Конечно, натрахался и спит. Эреди-ин! — ведьмачка замолотила кулачками по спине эльфа. — А ну вставай! — А? Что? — Эредин поднял голову от подушки и непонимающе уставился на Цири, будучи еще наполовину во власти сна. — Я говорю, просыпайся, — сердито сказала Цири. — Цирь, чего ты копызишься? Или уже что, вставать пора? — Ты чё, не слышишь, что ли? — Что я должен слышать? — Ну вон! — Цири кивнула в сторону открытого окна. — Вроде коты в огороде орут. Иди разгони их. А то я заснуть не могу под их вопли. — Чё? Коты? Какие еще коты? — Эредин сел на кровати и прислушался. — Ой ё! В полумраке комнаты Цири увидела, как изменилось его лицо. Потом эльф быстро встал, натянул валяющиеся у кровати труселя и выбежал из комнаты. — Пошел, слава те яйца, — с облегчением вздохнула Цири, устраиваясь на освободившейся кровати. — Вот пусть побегает, а я хоть немного посплю в нормальных человеческих условиях. В покое, тишине… — Цири вновь прислушалась. — Интересно, кто это так вопит? Вроде и на котов не похоже. Надо будет потом спросить у Эрединки, что это было. Утром… Как проснемся…

***

Эредин, в отличие от неопытной Цири, звуки Авиной флейты распознал сразу. Выскочив из дома, перебежав огород и перемахнув через забор, он оказался на Седриковом подворье. Долго не думая, эльф взбежал на крыльцо, толкнул дверь, которая к счастью (не для Эредина, а для Седрика) оказалась незапертой. Миновав сени и удачно ухитрившись ни на что не налететь в темноте, эльф на слух примерно определил, где находится дверь в жилую часть дома и проник сначала в столовую, а затем и в зал, встал в дверях, облокотившись о косяк, — и тут перед его взором открылась «картина маслом». За столом, щедро уставленном бутылками и стаканами и гораздо скромнее — тарелками с закуской, как и ожидалось, восседали: хозяин дома Седрик, его бессменный собутыльник и верный друг Одрин и недавно влившаяся в их компанию боевая и звонкоголосая Малена. Спитое трио бодро и весело горланило грустную песню про черного ворона, при этом Седрик дополнительно дирижировал вилкой с насаженным на нее огрызком соленого огурца, Малена отбивала такт пустым стаканом, а Одрин просто орал, не попадая в ритм и путая слова. Четвертым же участником этой музыкальной феерии был Аваллак’х, который аккомпанировал певцам на дудке, делая это настолько увлеченно и самозабвенно, что даже не замечал, как певцы уводят мотив в одну сторону (впрочем, тянули они его каждый в свою), а он сам при этом играет что-то эксклюзивное и совершенно отличное от мелодии и ритма исполняемой песни. Однако и певцов, и аккомпаниатора все прекрасно устраивало. Душа Седрика и компании требовала песен, а душа Кревана — самовыражения в музыке, поэтому общность интересов сплотила хористов и аккомпаниатора настолько, что они не обращали никакого внимания на досадные мелочи типа «не склада и не лада». — Эй, трио бандуристов, прервитесь на минутку, — подал голос Эредин, появления которого вошедшие во вкус и бьющиеся в творческом экстазе исполнители даже не заметили. — Чёй-то трио, кады у нас квартет, — обиженно отреагировал Седрик. — Ты чё, пьян, что-ля? Или считать разучился? — Это я образно, — Эредин отлепился от косяка и прошел в комнату. — Слышь, бать, — обратился он к Кревану. — Я, конечно, рад, что ты нашел себе новых друзей, но ты случайно не забыл, что нам завтра надо в Вызиму ехать? — А я чё? Я огурцом! — заявил Креван, в подтверждение своих слов лихо опрокидывая в рот содержимое стоящего перед ним стакана и тут же закашлявшись до того, что на глазах его выступили слезы. — Ага. Я и вижу, каким ты огурцом. Синим разве что. — Эрединыч, от ты на ся посотри, — пьяная Малена героически попыталась сфокусировать свой взгляд на фигуре эльфа. — Мы тут прлищные ельфы собралися. И людь, — она ткнула пальцем в направлении Одрина. — Подыхаем культурно. А ты чё? — А я чё? — поинтересовался Эредин. — Вломился среди ночи, стоишь, как бомж, в одних трусах и мешаешь нам самовыражовываться. Или ты защем пришел? Мож, ко мне? Так я ща… Я не против. — Мален, я конечно, польщен, но в другой раз. Ава, хватит музицировать, пойдем домой. — А чё это ты тут раскомандовался? — подал голос Седрик. — Каомханыч нам как брат, а ты иди нахуй. — Да-а, — авторитетно закивал Одрин. — Махаоныч, как мужик, зашел: в одной руке пестня, в другой — пляска… — Ага. Пляска святого Радовитта, — кивнул Эредин. — Завтра, я чувствую, у нас начнется. Когда Махаоныч всю улицу заблюет. А может, и сегодня, когда Васка опять к вам Роше вызовет. — А врагу, между прочим, не сдается наш гордый Варяг, — заявил Седрик. — И пестню нашу не задушишь и не убьешь, — добавила Малена. — Это да. Вашу пестню можно только упоить до зеленых накеров. Только тогда она прервется. На время. — Махаоныч, грянь-ка нам чё-нить такое… Громкое! — предложил Седрик. — В знак протеста против душителей свободы творева и самовыражовывания. — Прелюдия и фуга до-минор, — объявил Креван. — Композитор Хорошо темперированный клавир, слова и музыка — народные. Исполняет автор. — Что? — Эредин даже слегка опешил в то время, как остальные в немом восторге внимали Кревану. — Автор? Авик, ты что, допился до осознания того, что ты — клавир? — Не-е, я — народ, — гордо ответствовал Аваллак’х. — Как и ты, и они — все мы тут, все они вообще. — Эрединка, вот чё ты цепляешься? — выступила Малена. — Вот ты сам на дудке играть можешь? Не можешь. А Махаоныч может. А ты токо завидуешь. Вот и бухтишь поэтому. — Да я… — начал было Эредин, но его прервала звонкая и замысловатая трель — это Аваллак’х грянул прелюдию, а вместе с ней и фугу. — Э-эх, вот оно, настоящее, — Одрин, которого видимо очень проняла эмоциональная прелюдия (хотя, возможно, это была уже и фуга) неожиданно смахнул скупую слезу. — Да-а, забирает, — согласился с собутыльником Седрик. Малена же молча пригорюнилась, подперла кулаком щеку и высморкалась в край своей косынки. — Бать, пойдем, а? — попросил Эредин. — Ты вон уже публику до слез довел своим музицированием. — Ибо велика сила искусства, — назидательно сказал Аваллак’х. — Даже в темных и заблудших душах пробуждает она ростки доброго и светлого. — Вот Цирьке это скажешь. Потому что то ли ты плохо постарался, то ли ростки эти в ее душе спят крепким сном, только пробудились от твоего дудения вовсе не они, а сама Цирька. И тоже была готова прослезиться, но отнюдь не от умиления. — Да? — услышав о реакции Цири на его музицирование Аваллак’х сник. — Да, — Эредин понял, что нащупал нужную струну в совестливой душе родственника и продолжил свои увещевания. — Ей вставать рано. Посуду мыть после застолья, а потом на работу идти. А ты ей выспаться не даешь. Совесть-то поимей. — Эрединка, а ты батьку не совести, — встрял Седрик. — Он взрослый солидный эльф, отец троих детей, между прочим, и примерный семьянин. Он тебя вырастил, в эльфы вывел, а ты теперь ему отдохнуть в свое удовольствие не даешь. Это тебе должно быть стыдно. — Так, все, прекращаем эту дискуссию, — начал сердиться Эредин. — А то, я чувствую, мы так всю ночь пропиздякаем ни о чем. Ава, идем домой. Тебя и так завтра ждет трудное пробуждение, не усугубляй свои грядущие страдания. — Да я бы, может, и пошел, — философски заметил Аваллак’х, — но есть проблема. — С новыми друзьями расставаться не хочешь? Ничего страшного. Они, конечно, минут пять-десять погорюют, что лишились твоего общества и не услышат более чарующих звуков твоей волшебной флейты, но потом стопочку-другую тяпнут и утешатся. — Да вот ты понимаешь, Эрединка, какое дело: я дудеть могу, сидеть — тоже могу, есть-пить нормально получается, а вот встать, я чувствую, что не выйдет. — Ох, бать, ну что ж ты кулема-то у меня такой, — вздохнул Эредин. — Полезай на спину. Придется на себе тебя домой транспортировать. — Ты что? — возмутился Аваллак’х. — Как можно! Это ж позорище такое на всю Биндюгу! Я лучше тут где-нибудь в углу на коврике высплюсь, а потом сам утром домой потихоньку. — Ага. Когда Васка проснется, займет свой наблюдательный пункт и увидит, как ты помятый и непроспавшийся ползешь от соседей домой. Вот тогда будет действительно стыдоба. А сейчас нас с тобой никто не увидит. — Радя, отец сказал «нет»! — раздухарившийся Аваллак’х хлопнул по столу ладонью, нечаянно попав по вилке и, конечно, уколовшись. — О ты божички мои, — покачал головой Эредин, а затем решительно сгреб Кревана в охапку и, несмотря на его слабое сопротивление и невнятные протесты, понес к выходу. — Э! Ты чё, обнаглел в край? — опомнилась Малена. — Куды музыканта нашего понес? — Домой! Спать. Пока он себя тут чем-нить не покалечил. — До свидания, — грустно попрощался со своими друзьями Аваллак’х, обреченно разведя руками и печально глядя на них из-за плеча племянника. Эредин вышел на крыльцо и уже собрался направиться к калитке, но тут притихший было и вроде бы смирившийся со своей участью Аваллак’х снова активно завозился у него на руках, пытаясь высвободиться из крепких родственных объятий. — Ава, сиди спокойно, — попросил Эредин. — Мне так неудобно, — запротестовал Аваллак’х. — Уж взялся транспортировать меня домой, так хоть сделай это с удобством и комфортом. — Хорошо. Как тебе удобно? — Я хочу сам. — Ладно, — Эредин осторожно опустил Кревана на землю. — Иди сам. — Я не могу, — капризно заявил тот, попытавшись сделать шаг и вцепившись в руку Эредина. — Тогда полезай обратно. — Я у тебя на спине поеду, — заявил Креван. — Мне так удобнее. — Как скажешь, — пожал плечами Эредин, присаживаясь на корточки, чтобы Аваллак’х мог на него забраться. — Ну что? Сел? Держишься? Поехали. — Эредин, а где моя дудочка? — Ты в руке ее держишь. — А-а. Хорошо. Эредин! — Что? — Ты же Цири не скажешь про мои ночные приключения? — Конечно, нет. Я чё, дурак? — Нет. А она сильно сердилась? — Ну так… Чего тебя из дому-то в ночь понесло? — Да мне не спалось что-то. Я решил воздухом подышать. — Понятно. Опять решил в бане подудеть. Из-за Цирьки. — И вовсе нет. Ты же ведь ей не скажешь? — Ты минуту назад об этом спрашивал. — Прости, я забыл. Я руку кажется обо что-то поранил. И еще у меня нога болит. Я ее вроде бы ушиб. — Бать, вот чё ты приключенческий такой у меня, а? Вроде ничего не делаешь, сидишь и дудишь, а беды и травмы тебя сами как-то находят. Ты как будто ходишь по полю, где сплошняком грабли разбросаны. Куда ни ступишь — все они тебе в лоб летят. Вот как так у тебя получается. — Я сам не знаю, — вздохнул Креван. — Наверное у меня черная полоса. И вообще я невезучий. — Пришли, — сказал Эредин, открывая калитку. — Сейчас придем домой и ты ляжешь спать. Ава, я тебя прошу, никаких бродений и дудений. — А если Цири проснется? — Я думаю, она спит без задних ног. — А вдруг она… — Мы что-нибудь придумаем. — Но ты же ей не скажешь? — Нет! В волшебный третий раз. И тише бухти, а то Цирьку разбудишь. Она все ж таки ведьмачка и сон у нее чуткий. Особенно когда не надо. — Эредин. — Да? — А вдруг мне станет плохо? — Чё, уже подкатывает? — Нет. Это я так вообще, в принципе, на всякий случай… — Мутит? А? Честно? — Кажется, начинает. — Тазик тебе у кровати поставлю. Принесу воду и полотенце мокрое. На лоб положишь. И ночник зажгу. — А может, я на терраску? — Там Карька с Эурнейд. — Ох, — тяжело вздохнул Креван. — Зачем я столько пил? — Это, я так понимаю, был риторический вопрос. — Только бы Цири не проснулась. Ты ведь ей… — Не скажу. Все. Тихо сиди. Заходим. Ты, главное, до кровати дотерпи. — А ты, главное, дуду мою прибери. В чемоданчик ее положи. Чтоб я был уверен, что она никуда не затеряется. — Хорошо, я все сделаю, как ты скажешь. — Эрединка. — Что? — Прости меня, пожалуйста. От меня столько хлопот. И одни неприятности. — Бать, ну вот чё ты говоришь сейчас такое… Бать, ты там плачешь что ли уже пьяными слезами? Успокойся, а то Цирьку разбудим. — Ты же ей не скажешь? — всхлипнул Аваллак’х.