***
В сумраке комнаты угадываются лишь смутные неясные контуры двух сплетенных в объятии тел, двигающихся под аккомпанемент слегка поскрипывающей в такт кровати. Диссонансом к мерному тиканью часов слышится учащенное, неровное дыхание, иногда срывающееся в приглушенный полувсхлип-полустон. Ее тонкие пальцы комкают влажную простынь. Его широкая ладонь бережно убирает с ее лица растрепавшиеся волосы. Она наклоняется, ища губами его губы, он тянется к ней в сладком до безумия, до муки желании обладать ею полностью, до каждого миллиметра её точеного, практически идеального тела. «Моя! Вся, без остатка». Она согласна, включаясь в очередную игру, то уступая и поддаваясь, то перехватывая инициативу и навязывая ему свои правила. Поединок заканчивается их общей победой ко взаимному удовольствию. А потом они просто лежат рядом, довольные и опустошенные. По-прежнему молча. Потому что им не нужны слова, чтобы в очередной раз рассказать друг другу старую как мир историю, обыденную в своей неизменной повторяемости, но все равно каждый раз новую и не похожую на предыдущие — ибо мастерство рассказчика кроется в деталях.***
Проснувшийся поутру Аваллак’х, как всегда первым делом кинул взгляд на календарь, висящий на стене напротив, специально так, чтобы это было первое, что он увидит в первую же минуту бодрствования в начале нового дня. Предыдущее число Аваллак’х каждый вечер пунктуально зачеркивал, чтобы не сбиться и не запутаться и в итоге точно знать, какой сегодня день. Нынешняя цифра на календаре была обведена красным кружочком, и это значило, что на сегодня у Аваллак’ха было запланировано какое-то важное событие. Вот только какое? Он сосредоточился, перебирая в памяти свои планы и проекты, и конечно тут же вспомнил: «Конечно! Сегодня же у нас суд с Зигфридом. По моему иску. Это значит, надо вставать самому, будить Эредина и собираться во Флотзам. Потому что суд у нас назначен на двенадцать часов. А сейчас…» Креван посмотрел на часы и встревожился не на шутку. Стрелки показывали восемь. И это значило, что нужно торопиться. Ведь Кревану предстояло сделать еще кучу важных дел. Он бодро встал с постели, накинул халат, сунул ноги в тапочки и поспешил в спальню к Эредину, так как самым важным из трудным делом было не просто разбудить сыночка, но — самое сложное — убедить его идти в суд, упирая на то, что это вовсе не хрень, херня и ерунда, как непременно будет утверждать Эрединка, а, напротив, очень важное и нужное дело. Занятый продумыванием своей речи, Аваллак’х даже не заметил, что постель Литы в зале не убрана и пуста. Резко откинув занавеску, он шагнул в спальню сына — и замер на пороге, даже не договорив до конца его имени: — Эре… Как и предполагалось, Эредин продолжал дрыхнуть как ни в чем не бывало, даже не поведя острым ухом. А вот Лита, тоже вполне ожидаемо, проснулась и, увидев стоящего в ступоре у порога Кревана, сначала покраснела до кончиков ушей, а потом поспешно схватила покрывало, висящее на спинке кровати, и завернулась в него, скрыв свою наготу от глаз также смущенного донельзя эльфа. — Кхм, я извиняюсь, — Креван опомнился и поспешно отшагнул назад за занавески. — Я не хотел нарушать… То есть вмешиваться. В общем, я не думал, что вы опять. Точнее, снова… Конечно, я рад за вас, но… — Эредин, просыпайся, — Лита, вполуха слушая бормотание Кревана, пихнула продолжающего сладко и безмятежно спать любовника. — Хорош дрыхнуть! Утро уже! Так все на свете проспишь. У тебя дел полно. Эреди-ин, — она потрясла его за плечо. — Кошмар какой-то. Как всегда, натрахался и спит. Ничего с годами не меняется. Тогда попробуем по-другому. Лита наклонилась к эльфу и пощекотала его над верхней губой кончиком своих волос. — Просыпайся, солнышко, герой моих полночных грёз. Эредин чихнул и действительно проснулся. — А? Чё? Лит, это ты? А что ты тут делаешь? То есть, мы с тобой чё, спали вместе? Лита задержалась с ответом, и Эредин осмотрел себя, опустив взор, потом вновь перевел взгляд на Литу, сидящую на кровати в покрывале — и все вспомнил. — Ну да, вот именно, — подтвердила его догадки Лита. — И ты вчера просил, чтобы я тебя распихала, если ты заспишься. А еще ты зачем-то прямо с утра срочно нужен Кревану. Так что он даже пришел тебя будить. — Эредин, извини, что вмешиваюсь в твою личную жизнь, но у нас сегодня суд. И ты должен на нем быть, — донеслось из-за занавески. — Тьфу, черт, все опять не так, как надо. Я же совсем не так это объявить хотел. Но ты не оставил мне выбора. — Бать, да какой к черту суд! — раздраженно прошипел Эредин. — Лит, ну хоть ты-то можешь не маячить у меня перед глазами в таком виде? — Я сейчас ночнушку надену, — Лита с готовностью сбросила покрывало. — А-ай, нет, сделай как было, — замахал руками Эредин. — Чё вы, сговорились с утра все? Ща еще Габьку разбудите, она сюда прибежит. Сумасшедший дом! Пойду водичкой холодной окачусь, может хоть тогда в голове пояснеет. Наскоро обернув вокруг бедер сброшенное Литой покрывало, Эредин выскочил из комнаты и поспешил на улицу.***
— Бать, какой еще суд, что ты выдумываешь? Уже пришедший в себя Эредин, умытый и даже наполовину одетый, проводил взглядом скрывшуюся в доме Литу. — Я же тебе объясняю, сегодня слушается дело по моему иску о клевете и оскорблении твоих чести и достоинства. — Бать, не смеши меня. И вообще никого. Ну какая еще честь? Хочешь, чтоб над нами весь Флотзам ржал? В этот момент из дома вышла Лита, молча поставила на стол тарелки и снова ушла в дом. Эредин вновь задумчиво пронаблюдал за ней. — Что у вас с Литой? — спросил Креван, заметив, как его сын смотрит на девушку. — Ничего. — То есть ты с ней не спал? — уточнил он, строго и с недоверием глядя на Эредина. — Ничего особенного, — поправился Эредин. — Или необычного, если тебе так проще. — Мне бы не хотелось, чтобы ты ее мучил и обманывал, — грустно сказал Креван. — Бать, так чё там с судом-то? — Эредин! — Креван укоризненно посмотрел на сына. — Тебя не поймешь. То пойдем на суд, а когда я хочу вникнуть в курс дела, ты меняешь тему. — Так ты все-таки собрался идти? — Да. Если ты настаиваешь и для тебя это так важно. Пойдем. Посмешим народ. Давно во Флотзаме веселухи и движухи не было. — Да. Второй день пошел, — кивнул Креван. — С тех пор, как ты оттуда сюда перебазировался. Они уж, поди, заскучали и тиной там заросли.***
Судья Флотзамского районного суда Стрегобор Васиссуальевич Сорокопутский окинул собравшихся строгим и суровым взором, еще пуще прежнего нахмурил свои кустистые брови, слегка сопнул своим крючковатым носом, одернул мантию и важно уселся на свое место. Затем открыл лежащую перед ним на столе папку и монотонно занудел: — Судебное заседание объявляю открытым. Рассматривается заявление гражданина Ольхова Эредина Бреаккгласовича о клевете и оскорблении его чести и достоинства в отношении гражданина Денеслева Зигфрида Эйковича. Секретарь, доложите о явке на заседание. Секретарь заседания — бойкая, боевая и острая на язык дама Веспуля бодро вскочила с места и весело затараторила: — Истец Эредин Ольхов, отец истца Аваллак’х Махаонович, в смысле Каомханович Ольхов, свидетели — Регис наш всем известный Терзиефыч и остальные, по разным уважительным причинам отсутствующие. — Секретарь, огласите как положено, — уныло попросил Стрегобор, недовольно заводя глаза под образа с видом смертельно уставшего от жизни человека. — Цирька и Детлафф сказались больными, Геральт, Мильва, Шани, Талер и Роше — по служебной необходимости заняты, их отмазали, Лютик пидорас… Так, Лютика в списке вообще нет, его вычеркиваем. Ну вроде все сказала. — Вы ответчика забыли, — вежливо напомнил Аваллак’х. — Ответчика? Так Эредин же! Не? — Веспуля растерянно посмотрела на Стрегобора. — Гражданин Зигфрид Денеслев у нас ответчик. Вы вообще читать умеете? — Вообще да. То, что надо, я прочту, уж будьте уверены, — фыркнула Веспуля. — А эти все ваши филькины грамоты мне и даром не сдались. Все и так видят, кто здесь, а кого нет. — А я вижу здесь кучу какого-то непонятного народа! — возвысил голос Стрегобор. — Кто эти дамы? — Дык, Гарвена, Лизава, Дэрэ, Арлетта, Зоська и Марыська она же Никола́, — с готовностью пояснила Веспула. — Работницы нашего, так сказать дома, мягко говоря, культуры, извиняюся, быта и, стыдно сказать, до́суга. Это если кто не в курсах, — она метнула взгляд на сидевшего в углу нахохленного Зигфрида. — Например, вон те гражданины незнакомые, — она ослепительно (как показалось ей самой) улыбнулась молодому человеку. — Они-то, может, наших делов не знают. Так я скажу, что с тех пор, как мой бывший, то есть Лютик пидорас, сошелся с этой профурсеткой Присциллой, он из клуба ентого не вылазит. Да. При мне-то строго было. Но я теперь женщина свободная, — она намекающе подмигнула ошалевшему Зигфриду. — Так что ежели чего… — Веспуля, достаточно! — раздраженно прикрикнул Стрегобор. — А то двигаясь к цели заседания такими темпами, мы и за неделю не уложимся. — А я еще главного не сказала, — обиженно заявила Веспуля. — А именно? — У Лютика пидораса, хоть он и петушится, и хорохорится, на самом деле секас: медленно первый сантиметр, а потом — быстро остальные два! — выпалила Веспуля. — А мне нормальный мужик нужон. Так что это не он мне изменил, это я его послала. Так-то! — По регламенту, — Стрегобор сделал вид, что пропустил мимо ушей финальную часть Веспулиной речи. — Выступаем стоя, к судье обращаемся «ваша честь», требования судебного пристава по обеспечению порядка судебного заседания обязательны для исполнения всеми присутствующими в зале, — после этих слов Стрегобор пристально посмотрел на Эредина. И, конечно, он сделал это напрасно, так как эльф тут же взвился: — А чего ты сразу на меня уставился? Я вообще тут потерпевший! Ты, вон, на этого Фригида Мудозвоныча смотри. Это он любитель перед всеми своим запогоненным Яйком махать! Гарвена и девушки зааплодировали. — Тихо! — Стрегобор вскочил и застучал кулаком по столу, призывая группу поддержки Эредина к порядку. — Давайте уже заслушаем кого-нибудь. — Меня, — с места чинно встал Аваллак’х. — А почему вас? — Стрегобор несколько опешил, так как не ожидал такого финта от приличного и с виду мирного Кревана, со стороны которого он ну никак не ожидал подвоха. — А почему бы и не меня, — пожал плечами Креван. — И вообще, кто, как не я, вам всю правду скажет. — Вообще-то, это я должен устанавливать очередность и вызывать для объяснений. — Ну давайте будем считать, что вы меня вызвали, — невозмутимо заявил Креван. — Или вы хотите сначала выслушать версию о клевете в исполнении моего Эрединки? — Пожалуй, нет. Выступайте вы, — согласился Стрегобор. — Итак, — Аваллак’х прокашлялся. — Если мы обратим свои взоры в прошлое, то найдем там массу прецедентов случившемуся на Кейрановских топях. Клевета! — Аваллак’х поднял вверх палец, — родная сестра подлости и предательства. Ибо в «Сопряжении» сказано… — Аваллак’х Каомханович, — перебил выступающего Стрегобор. — Несомненно, все это очень познавательно, но нельзя ли как-то поближе к делу. — Так я и говорю по делу. Ибо в «Сопряжении» есть ответы на все вопросы. Надо только уметь их искать. Имеющий глаза да увидит! Терпение, усердие и вдумчивое внимание — вот залог успеха в постижении истины. Умейте не смотреть, но видеть, не только читать, но осмысливать прочитанное — и тогда откроются вам и чудеса высей горних, и тайны глубин морских, и сокровища царей земных. — Это клады, что ли? — оживилась Веспуля. — Да. Клады великих сокровенных знаний, запрятанных в тайниках чертогов разума, — важно ответствовал Креван. — Клады и тайны — это, конечно, хорошо, — вновь взял слово Стрегобор. — Но может мы как-то спустимся с небес на землю. Конкретно, на Кейрановские топи. Хотелось бы наконец услышать хотя бы в общих чертах, что там все-таки произошло? — Преступление против эльфийскости. Поскольку оскорбили именно эльфа, — пояснил Креван. — А конкретно, моего ребенка обвинили в том, чего он отродясь не делал. — Э-э, простите? — Стрегобор даже привстал с места. — Чего же именно ваш ребенок не делал? — Мой ребенок никогда не поднимал руки на женщину. Он их любит и чтит… По-своему, конечно. Но в данном случае это уже несущественные детали. — Да! — радостно завопила с задних рядов группа поддержки. — Э-ре-дин! Э-ре-дин! — начали скандировать они. Затем в угол, где сидел Зигфрид полетело что-то небольшое и круглое, раздался сочный шлепок — и на затылке Зигфрида расплылось ярко-красное пятно, за шиворот ему потекла густая жижа, а зале суда запахло тухлецой. — Это что такое?! — взвился Стрегобор. — Цикада! — он завертел головой. — Немедленно вывести нарушителя порядка заседания из зала суда. Это что за мода — гнилыми помидорами в ответчиков пуляться. — Погоди, мы еще и тухлые яйца с собой захватили, — заявила с места Гарвена. — У нас боезапаса на хороший, качественный, полновесный артобстрел хватит. Вы только ему слово дайте, а мы уж бомбардировку с воздуха обеспечим. — Цикада! — возвысил голос Стрегобор. — Цикада, — мягко и вкрадчиво сказал Эредин. — Вот только шаг в их сторону — и Русти тебя будет по кусочкам склеивать. Это я тебе как оклеветанный потерпевший обещаю. Веришь? — Верю, — неожиданно четко произнес Цикада, потирая челюсть и пятясь к двери. — Вот сколько раз я сигнализировал в мэрию, что мне нужно как минимум десяток приставов, с учетом специфики контингента, — зло прошипел Стрегобор. — Никто меня не слушает. И вот — итог. Беспредел в зале суда. Я даже нарушителей к элементарному порядку призвать не могу без опаски быть избитым. Не говоря уже о соблюдении регламента. — Кстати, о регламенте, — Эредин встал. — Ваша э-э… честь, я те так скажу: мое достоинство в защите всяких долбоебов, типа тебя, конечно, не нуждается. Но для папки это дело принципа. Ты понял? Батя хочет сказать речь. Он ее всю неделю писал, время тратил, старался, репетировал. Поэтому он будет ее говорить, а ты будешь слушать. Внимательно. Не перебивая. Понял? Столько, сколько надо. Пока папка сам не решит, что хватит. И только попробуй засни. Я тя сразу разбужу, по свойски, — Эредин показал Стрегобору кулак. — И потом еще спрошу, что ты из умной папкиной речи для себя вынес, червь необразованный. Понял? Цикада, тебя, если что, тоже касается. Со скидкой, конечно, на твое слабоумие и косноязычие. — Постой, Эредин, — льстиво заговорил Стрегобор, с которого как-то сразу слетел флер суровости и официоза. — Тут дело-то легче легкого на самом деле. Как твой отец сказал: не смотреть, а видеть, не говорить, а слушать. В общем, открылись мне глуби и шири с первых буквально слов. Просветление в моем мозгу наступило. И узрел я: виновен. — Кто виновен? — решил на всякий случай уточнить Креван, с подозрением глядя на Стрегобора. — Ответчик, разумеется. Он же ребенка оклеветал. А детей обижать нехорошо. Ох, нехорошо, Фригид Пиздогонович, — Стрегобор погрозил Зигфриду пальцем. — Тем более, если вы сын знаменитого Эйка. С вас и спрос строже. А вы вот так, отца позорите. Он в гробу перевернется, когда узнает! — Вообще-то, Эйк как-бы жив еще, — тихонько уточнил Креван. — Так значит умрет, — невозмутимо ответствовал Стрегобор. — От стыда и позора. А потом уже и в гробу перевернется. — А что насчет компенсации, — напомнил Креван. — Ну-у, сумму это вы, положим, загнули, — поскреб затылок Стрегобор. — Какую еще сумму?! — взвился со своего места Зигфрид. — Вы издеваетесь здесь все? Это у вас называется судом? Это беспредел и беззаконие! Я буду жаловаться! — Апелляцию можете подать в установленном порядке, — Стрегобор посмотрел на Зигфрида. — Имеете право. В Элландерский суд. Хотите сталь областным посмешищем? Станете. То-то ваш папа обрадуется. — То есть, вы признаете меня виновным? — возмущенно спросил Зигфрид. — Ага, — кивнул Стрегобор. — Так вы ведь он и есть. Оговорили же Эредина. Или все-таки нет? — Да я просто… Я ляпнул! Не подумав! Со зла! — Так надо было сначала думать, а потом говорить. А зло — оно вообще плохой советчик. Вот и Аваллак’х Каомханович вам скажет. По-умному, как «Сопряжение» гласит. — «Сопряжение» гласит, что перед официальными лицами оговор был. И перед девушкой — тоже. Лица-то могли плохое подумать — а ну как правда убил, доказывай потом, что не верблюд. А девушка… ну с ней и вовсе все сложно, — вздохнул Аваллак’х. — Ну что, оставляем по нолику за каждое официальное лицо, — предложил Стрегобор. — А за девушку первую единичку умножаем на пять. И на этом красивом числе предлагаю остановиться. Как вы думаете, способна эта сумма залечить душевные раны вашего сына? — Ох, не знаю, — покачал головой Аваллак’х. — Ну, веру в справедливость во мне убили окончательно и бесповоротно, — развел руками Эредин. — Но раз не нашел я в этом мире правды, так буду искать денег. Обмен, конечно, неравноценный, но хоть что-то. По рукам, короче. Давай, оглашай вердикт.***
— Поздравляю, — сказал Регис Аваллак’ху, когда они вместе вышли из зала суда. — Ваша речь была выше всяких похвал. — Речь мне сказать все-таки не дали, — вздохнул Аваллак’х, — и, говоря откровенно, дело в нашу пользу решило вовсе не мое красноречие, а мощь Эрединкиных кулаков, пусть и визуальная. Именно демонстрация его силы склонила чашу весов в руке беспристрастной богини справедливости в нашу сторону. Хотя, ведь богиня тоже женщина, а они всегда были благосклонны к Эрединке. Чем он всегда беззастенчиво и часто бессовестно пользовался. Аваллак’х снова вздохнул, глядя, как Эредин прощается с девчонками Гарвены, которые обступили его со всех сторон. Девушки весело гомонили, вспоминая особенно захватывающие моменты заседания, Эредин смеялся вместе с ними. — У каждого из нас есть свой дар и свое проклятие, — философски заметил Регис. — У вашего Эрединки дар проявляется очень ярко и явно. Собственно, иначе, и быть наверное не могло. Ваш сын ничего не делает скрытно и исподтишка. В отличие от некоторых. — Вы о чем? — не понял Аваллак’х. — О Зигфриде. Он не забудет. И не простит. — Не думаю, что Зигфрид что-то сможет сделать Эредину. Для этого он все-таки слишком глуп и ничтожен. — Может, и так, — согласился Регис. — Даже скорее всего, именно так. Аваллак’х замахал Эредину рукой, давая знак, что пора бы уже прощаться с девушками и идти домой. Эредин внял предупреждению и, раздав своим верным подругам «до свидания», присоединился к Кревану и Регису. Биндюгинцы не спеша направились прочь от здания суда, попутно обсуждая какие-то насущные дела и проблемы и, конечно, тут же забыв о Зигфриде, который так и остался стоять на площади, отойдя к высаженным по периметру деревцам и встав под ними, чтобы не привлекать внимания. И уже оттуда, из своего импровизированного укрытия продолжал смотреть вслед Эредину с нескрываемой и лютой ненавистью.