Отчего так в Биндюге березы шумят?

Гет
R
В процессе
284
автор
Imthemoon бета
Размер:
планируется Макси, написано 1 489 страниц, 156 частей
Описание:
Посвящение:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
284 Нравится 2634 Отзывы 106 В сборник Скачать

ГЛАВА 3. ИСЦЕЛЕНИЕ ЧЕРЕЗ ОЧИЩЕНИЕ

Настройки текста
Лютик в угрюмом молчании вышел за калитку и, воровато озираясь, быстро юркнул в прогон между изгородями. Эредин и Элихаль, переглянувшись, дружно последовали за ним. Лютик, почувствовав за спиной группу сопровождения, обернулся и посмотрел на эльфов с неприкрытым раздражением. — Вы чего, так и будете за мной ходить? — А мы разве не в Кейран идем? — ответил вопросом на вопрос Эредин, в то время как Элихаль сразу стушевался под неприязненным взглядом Лютика. — Вы — не знаю, а я иду домой переодеться. Надеюсь, это я могу сделать без свидетелей? И вообще, я хочу побыть один. — Нет, Лютя, — категорично заявил Эредин. — Пока ты будешь находиться в Биндюге, я глаз с тебя не спущу. — Что-о? — округлил глаза Лютик. — Что слышал. У моста я, конечно, опрометчиво позволил было тебе идти до Весемира самому, а потом подумал: нельзя тебя без присмотра оставлять. Вдруг опять оборотишься, начнешь чудить, а у меня тут семья: папка, дочка с Литкой, две невестки. Вот случись что: Имля с Карькой на работе, Авик к собранию готовится. Бабы и мелкая дома одни. Йора с Герой на работе, Терзиефыч — тоже, из соседей токо Васка да вечно пьяный Седрик. Так коснись — им и на помощь позвать некого. — И что ты в связи с этим предлагаешь? — с опаской поинтересовался Лютик. — Завтра Карьку дома посажу девок караулить, а сегодня извиняй. Или ты идешь с нами, или мы тебя запрем дома. Элика отрядим за слезами девственницы. Когда он их добудет, а Весемир эликсир приготовит, тогда дадим тебе послабление. А пока Лютя, как хошь, но мне о своих думать надо. — Весемир ничего такого не говорил, — начал Лютик. — Насчет запирания дома. Он не считает меня опасным. — А я считаю, — невозмутимо ответил Эредин. — Это произвол! Я протестую! Я… Я буду жаловаться! — Не, Лютя, хошь подискутировать? Я открыт для диалога, — сказал Эредин. — Можешь изложить свои аргументы. — И ты примешь их к сведению и изменишь свое решение? — Нет, конечно. — Но тогда зачем? — Ну потому что я не какой-то там деспот. Я против плюрализьму мнений ничего не имею. Хошь высказаться — на здоровье. Сделаем-то все равно по-моему. — Почему по-твоему? — Потому что мои аргументы весомее. У тебя против них приема нет. — Хорошо, — Лютик с тоской оглядел массивную фигуру Эредина. — А если я пойду с тобой во Флотзам? Там ты меня тоже будешь запирать? — Там — не буду. Во Флотзаме нет моей семьи, а зато полиция, наоборот, есть. Вот пусть она за тобой и присмотрит. А у меня во Флотзаме есть более приятные занятия, чем тебя караулить. — Тогда я пойду ночевать к Присцилле, — заявил Лютик. — Не особо хорошая идея, — заметил Эредин. — Это еще почему? — вновь встопорщился Лютик. — А сам не догадываешься? — Нет. Объяснись, — потребовал бард. — Лютик, ты можешь остановиться у меня, — сказал Элихаль после некоторой паузы, во время которой Лютик напряженно ждал объяснений от Эредина, а тот с какой-то абсолютно нетипичной для него снисходительной жалостью смотрел на Лютика, видимо, не собираясь эти объяснения давать. — Знаешь, Элихаль, — Лютик в раздражении повернулся к эльфу. — Я, конечно, вынужден тебя поблагодарить, но мне кажется, ты перегибаешь палку, прилюдно говоря такие вещи, которые дают повод думать, что между нами нечто большее, чем просто дружба! — выпалил Лютик. — Ладно Эредин, он вечно по поводу всего и вся отпускает свои издевательские шуточки. Но теперь еще и Весемир будет думать обо мне черт знает что. А Геральт? Что скажет он, если узнает? То есть, если услышит? — быстро поправился Лютик. — Как будто Геральту есть дело до того, с кем ты спишь, — хмыкнул Эредин. — Ну наверное поначалу он, может, и удивится, что это не баба, а мужик. Но не думаю, чтоб сильно. — Я не сплю с мужиками! — возмущенно взвизгнул Лютик. — Еще погромче это прокричи, — посоветовал Эредин. — А то в Калмеведде и Кейрановке не слыхали. — А Присцилла, — продолжил Лютик, сделав вид, что пропустил мимо ушей реплику Эредина. — Что скажет она? — Думаю, мы все знаем, — ухмыльнулся Эредин. — Да? — с вызовом спросил Лютик, слегка поднимаясь на цыпочки, вытягивая шею и задирая голову, чтобы казаться хоть немного выше. — И что же? — Честно? Ты правда хочешь услышать это от меня? — Я пойду оденусь, — заявил Лютик, неожиданно остыв. — И, кстати, Элихаль, я тебя очень прошу, не нужно вот этого всего самопожертвования в виде рубашек, петрушек и прочих изысков. Ведь я не смогу ответить на твои чувства, какими бы искренними они ни были. Просто потому что я… не такой. С этими словами Лютик резко развернулся и направился по тропинке к своему дому. Элихаль и Эредин смотрели ему вслед, один с видом расстроенным и растерянным, второй — насмешливо и снисходительно. — Я пойду, — сказал Элихаль, когда Лютик наконец скрылся в доме. — Эля, ты чё, расстроился? — спросил Эредин. — По-моему, это очевидно. — Ай, да не парься ты по пустякам, — Эредин ободряюще хлопнул Элихаля по плечу. — Нашел кого слушать — Лютьку. Это ж пиздабол из пиздаболов. Не принимай близко к сердцу. — Ты предлагаешь мне не обращать внимания на то, что он сказал? — Элихаль удивленно поднял брови. — Почему? Нет. Ты выслушай. И обязательно сделай наоборот. — Лютик сказал, что он не такой. — А ты ему прямо с ходу вот так взял — и поверил, — усмехнулся Эредин. — Как же не верить, если всё говорит именно об этом. В том числе и он сам. — Вот как ты думаешь, чего он окрысился на нас с тобой? — После такого стресса неудивительно. И вообще, теперь у Лютика нет поводов для веселья. А ты еще пообещал его дома закрыть. Тут психанешь. — Ну да, это конечно тоже. Но на самом деле, Эля, я те так скажу, сегодня он кое-что осознал. И это ему не понравилось. — А именно? — насторожился Элихаль. — А почему Присцилла-то не пришла? — задал встречный вопрос Эредин — Так ведь… Ну-у, она хотела, но я сказал, что девушке там не место, это ведь может быть опасно, — залепетал Элихаль. — Эля, ты эту сказочку про козявочку Люте расскажи. Его этот пиздеж вполне устроит, хотя он и будет знать, что ты врешь как сивый мерин. — Ты считаешь, что я лгу? — Нет. Ты просто не говоришь всей правды. А она заключается в том, что Присцилла не хотела никуда идти, это было очень хорошо заметно. Только ей нужно было оправдание, и ты его придумал. Озвучил ей, а потом собирался озвучить его Лютику, если бы он отважился спросить, почему в овражек с ивами прибежал ты, а не она. И знаешь что, он бы тебе поверил, точнее, сделал бы вид. Потому что всем так проще. — Но ты же не веришь. — Так я не Лютик. Мне, в отличие от него, бояться нечего. — Чего же, по-твоему боится Лютик? — напряженно спросил Элихаль. — Во-первых, того, что Присцилла не сможет ему помочь. — Но почему? — Эля, если по честнаку, ты ведь не веришь в то, что чувства Присциллы к Лютику сильны настолько, чтобы преодолеть проклятие оборотничества. Но, положим, ты можешь судить предвзято, пытаясь выдавать желаемое за действительное. Но и я — лицо стороннее и незаинтересованное — тоже в это не верю. Да хрен бы даже с нами, но главное, что в мощь Присциллиной любви не верит сам Лютик. И это доводит его до паники. Потому что других кандидаток на роль спасительницы у него нет. — Но ведь… — Да-да, сейчас ты скажешь, что у Лютика полно подруг. А я тебе отвечу: ну и толку с них? Большинство этих женщин забыло о нем сразу, едва за ним закрылась дверь, они и имени-то его уже не знают. А прочих он не сумел ни впечатлить, ни зацепить настолько, чтобы что-то для них значить. И это неудивительно, ведь чтобы заинтересовать женщину, которую ты не любишь и даже не особо хочешь, недостаточно вороха цветистых, но пустых комплиментов, перемежаемых рассказами о себе любимом и своей крутизне и гениальности. — Хочешь сказать, Лютика нельзя полюбить? — с некоторой обидой спросил Элихаль. — Вовсе нет. Я всего лишь констатирую факт, что во Флотзаме и окрестностях нет женщины, любящей нашего барда достаточно пламенно, чтобы помочь ему в его беде. Я это знаю. И он это знает. — Но откуда это знать тебе? — Флотзам — город маленький, — уклончиво сказал Эредин. — Ты спал с Присциллой? — ахнул Элихаль. — И обсуждал с ней Лютика? — Скажем, как-то раз об этом разоткровенничалась суккуб, — Эредин сделал вид, что пропустил мимо ушей реплику Элихаля. — А она зря говорить не будет. Эта женщина никогда не лжет, потому что просто не умеет, это чуждо ее природе. К тому же она не подвержена таким низменным чувствам как ревность и зависть. Поэтому если уж ей припадет охота поболтать о своих кавалерах, то глаголить она будет чистую правду-истину. Если тебе интересно узнать больше о твоем друге, навести ее. Она очень позитивная дама и будет рада даже тебе. — Не уверен, что это хорошая идея, — пробормотал Элихаль. — Все-таки не хочется ее разочаровывать. Такая приятная во всех отношениях дама заслуживает более отзывчивого кавалера, чем я. — По ее словам, Лютик недалеко от тебя в этом плане ушел. Вот и думай, — усмехнулся Эредин. — Не о чем думать, — нахмурился Элихаль. — Он ясно дал понять, что у меня нет шансов. — Эля, и опять ты вкладываешь в его слова совсем не тот смысл. Лютя обеспокоился лишь тем, что ты бросаешь тень на его репутацию. Такие как он всегда очень озабочены тем, как они выглядят в глазах окружающих, и что эти самые окружающие думают о них. Для таких, как Лютя, это особенно важно, потому что они хотят казаться тем, чем на самом деле не являются. И поэтому всегда очень беспокоятся, не заметил ли кто подлога. — Кем же хочет казаться Лютик? — Крутым брутальным мужиком, независимым и сильным, которому плевать на мнение окружающих о нем и его поступках. — Это точно не для Лютика, — слегка улыбнулся Элихаль. — А поскольку об ориентации певунов и модельеров у народа сформировалось определенное и устойчивое мнение, Лютя и старается заработать себе очки репутации, прыгая из койки в койку, как блоха. И с похожим, надо сказать, эффектом: незаметно заскочил, слегка куснул и тут же вылетел, оставаясь практически инкогнито. Зато подать себя Лютя умеет. На любительниц, конечно, но в умении создать имидж ему не откажешь. Треплется о своих любовных победах с помпой, ярко и красочно. — Почему ты думаешь, что треплется? — с сомнением спросил Элихаль. — А потому что, когда с дамой замут по-настоящему, болтать об этом некогда. Тут либо языком молоть, либо дело делать, — развел руками Эредин. — То есть, ты хочешь сказать… — Я хочу сказать, что тебе нужно набрать петрушки и сплести рубашку. Для начала. А там будет видно. А придурка этого оповещать о том, что ты этим занялся, вовсе не обязательно. — Я согласен, — кивнул Элихаль. — И конечно, готов. Я на все пойду, чтобы спасти Лютика от этого ужаса. Только… Мне неловко в этом признаться… — Что? — насторожился Эредин. — Ты — модельер, и шить не умеешь? Или у тебя аллергия на петрушку? — Я просто не знаю, как это растение выглядит, — признался Элихаль. — Тьфу ты, — с облегчением выдохнул Эредин. — Нашел из-за чего волноваться. Мы этот пробел в твоей эрудиции вмиг поправим. — Но Весемир же сказал… — снова нерешительно начал Элихаль. — А мы Весемира беспокоить и не будем. Тут я твои опасения полностью разделаю. Весемир — ведьмак старой закалки, еще прежней формации, для него твои чувства к Лютику будут все-таки непонятны и неестественны. Мы у Лето спросим. Он и мужик нормальный, и насрать ему, кто там к кому чего питает и как это называется, если оно, конечно, общественный порядок не нарушает и не касается напрямую его самого. Ты телефон его запиши, звякнешь ему, объяснишь ситуацию, он тебе все расскажет и покажет. — Думаешь, он будет это делать для нас с Лютиком? — усомнился Элихаль. — Не для вас с Лютиком, а для собственного спокойствия, — объяснил Эредин. — Ему визжащий под окнами и мешающий ночью спать оборотец с раздвоением личности нахрен не сдался. И, уверяю тебя, он будет просто счастлив, если ты его от этого «счастьица» избавишь. Отчего ж не поспособствовать. — Ты тоже поэтому мне помогаешь? — спросил Элихаль. — Ну да, — кивнул Эредин. — И убеждаешь меня в том, что у меня с Лютиком есть шанс, потому что боишься, что я откажусь от затеи снимать проклятие? — Я не боюсь, потому что точно знаю: ты ведь не откажешься. — Не откажусь, — решительно мотнул головой Элихаль. — В конце концов, Весемир сказал, что любовь должна быть искренней, но не говорил, что обязательно взаимной. А, как ни крути, под первое условие подходишь у нас именно ты. И сам Лютя, между прочим, это тоже понимает. Поэтому и митусится. В общем, Эля, на тебя смотрит весь район, ты — наша единственная надежда. Только тебе под силу избавить нас от спятившего гламурного оборотня Люти. Это я тебе как мужик мужику говорю. — Надо же, что такого должно было случиться, чтобы в твоих глазах я — гей, стал мужиком, — невесело усмехнулся Элихаль. — Да ничего особенного. Достаточно было увидеть, как ты с плащиком под мышкой бежишь на выручку другу, ни минуты не задумываясь и не сомневаясь, что твоя помощь ему необходима, в каком бы облике он ни был, — Эредин посерьезнел. — Я видел натуральных натуралов, которые вроде и выглядели как мужики, но на поверку были стопроцентовыми пидорами, а тут увидел тебя — гея, который вел себя как настоящий мужик. Что ж, тыщу лет живи, тыщу лет учись, как говорит Авик, и жизнь тебя не раз еще удивит и разобьет стереотипы. — Это не ламбаду в перьях танцевать, да? — искренне улыбнулся Элихаль. — Ду уж, это точно, — согласился Эредин. — Знаешь, а я все-таки должен тебя поблагодарить, — признался Элихаль. — За Лютю. За то, что ты его не бросил, нашел и… не причинил вреда. — Ага, чтобы причинить ему что-то, требовалось его сначала догнать. А как раз этого я сделать был и не в состоянии, — фыркнул Эредин, как будто оправдываясь за то, что его уличили в хорошем поступке. — В любом случае, спасибо, — сказал Элихаль. — А теперь я, пожалуй, пойду. Не хочу нервировать Лютика своим присутствием. И потом, у меня есть работа. Рубашка сама себя не сплетёт. — Вот это, я понимаю, деловой подход, — обрадовался Эредин. — Давай, удачи.

***

— А где Элихаль? — спросил у Эредина вышедший из дома Лютик. — Домой пошел, — невозмутимо ответил эльф. — А чего ему тут торчать перед твоим крыльцом? Глаз с тебя не спускать я подрядился. А он тебе ничего такого не обещал. — Еще друг называется, — сердито пробубнил Лютик. — А связь? — не понял Эредин. — По-моему, он недавно доказал тебе свою дружбу очень явно и однозначно. Каких еще тебе кренделей небесных надо? Или он должен теперь ни на шаг от тебя не отходить? — Все меня бросили, — трагически возвел очи к небу Лютик. — Геральт в такой ответственный момент уехал на какие-то болота! А ведь знал… — Геральт понятия не имел, что тебя угораздит схряпчить тар-тар в нашей ресторации, — перебил Лютика Эредин. — Он ведьмак, а не провидец. Тем более, предвидеть, что вытворит непредсказуемый придурок, навроде тебя, задача и для опытного прорицателя непростая. — Ах, если бы Геральт был здесь, — продолжил свои стенания Лютик, сделав вид, что не расслышал, что сказал Эредин. — Слышь, Лютя, хорош причитать, — начал сердиться эльф. — Я тебе не экзальтированная барышня, передо мной можешь глазки не закатывать, трагизьмом ситуации я не проникнусь. — Ну да. Ты черствый грубый эльф. Тебе не понять моих страданий. И никому не понять. Геральт бы понял. Но его здесь нет. — Можешь к Винсу сходить. Он поймет, — посоветовал Эредин. — Он же был у нас одно время оборотнем, пока его Геральт и Кармен не расколдовали. — Я совсем не то имел в виду, — нагрибился пуще прежнего Лютик. — Геральт бы придумал какой-нибудь менее варварский и более действенный план по избавлению меня от проклятия. — Чем этот-то варварский? — не понял Эредин. — Тем, что он медленно действующий! — с истерическими нотками в голосе воскликнул Лютик. — Никому! Никому из вас не понять, как я мучаюсь! — он патетически воздел руки к небу. — Лютя, еще один такой сценический высер, и я тебя стукну. Вот ей божиня, не бью женщин, детей и артистов, но тебе — пиздану, — пригрозил Эредин. — Конешшно, — зашипел Лютик. — Боишься, что Приска опарафинится с рубашкой? — без обиняков спросил Эредин. — Поэтому тебя плющит? — Я верю в ее чувства ко мне, — отрезал Лютик. — Хорошо, — невозмутимо кивнул Эредин. — Верю! Она меня любит. У нас все получится! — возвысил голос Лютик. — Да хорошо, хорошо. Я же сказал уже, — примирительно сказал Эредин. — Ты говоришь, как будто сомневаешься! — Тебе-то какое дело, сомневаюсь я или нет. Главное, что ты сам веришь. — Своими сомнениями ты покобеляешь… поколебляешь… поколебливаешь… В общем зароняешь зерно сомнения. — Я кобеляю, а ты не кобеляйся, — посоветовал Эредин. — Ща придем, все Приске изложишь, она стартанет петрушку рвать, рубаху шить. Норм все будет. — Все бы тебе хиханьки, — обиженно заявил Лютик. — До Кейрана слова не скажу, — пообещал Эредин. — Чтобы не травмировать более твою нежную поэтическую натуру.

***

— Эредин! — Францеска и Мистле подались к эльфу одновременно, едва эльф с Лютиком переступили порог Кейрана. — Э-э… А где Присцилла? — растерянно спросил Лютик, оглядывая пустой зал, в котором из посетителей остались только три эльфки. — Рианнон и Йорвет ее увели, — сообщил Гиселер. — Присцилла позвонила своей подруге, та пришла и позвонила Йорвету, тот пришел и забрал обеих. — Что же делать? — растерянно спросил Лютик. — Звонить Присцилле, — предположил Эредин. — Она наверняка у Рианнон. — Ну и что? — Неудобно, — неожиданно замялся Лютик.- Она пережила такой стресс. Если бы тут был Геральт… — Он бы позвонил? — в недоумении спросил Эредин. — Да! — плаксиво заявил Лютик. — Мне самому неудобно говорить о таких… сокровенных вещах. Я просто сам не свой становлюсь, когда вспоминаю этот ужас! — Лютя, иди к Гарвене, — посоветовал Эредин. — Она тебя приютит. Найдет комнату. На девочек, конечно, не рассчитывай, вряд ли они, памятуя о недавно случившемся, согласятся подойти к тебе ближе, чем на выстрел. Но, по крайней мере, выспишься в нормальной кровати. — Но мне ведь надо сообщить Присцилле о том, что она должна избавить меня от проклятия, — настаивал Лютик. — Боюсь, сегодня ты не сможешь до нее достучаться. И неудивительно. Она пережила такой стресс, — сочувственно покачал головой Эредин. — Стресс, — рассеянно произнес Лютик. — Да, действительно. Я сам его пережил. Пожалуй, дела надо отложить на завтра. А сегодня надо пойти и забыться сном.

***

— Ну что ж, — Итлина проводила взглядом выходящего из зала Лютика. — Раз уж ситуация разрешилась, пойдем и мы? — она посмотрела на Францеску. — Да, — кивнула та. — Время позднее… — Я провожу, — тут же вызвался Эредин. — Хотя бы до центральной улицы, — пояснил он в ответ на недоуменный взгляд Гиселера. — Это в мои обязанности тоже входит: обеспечивать безопасность посетителей. А то вдруг дорогие гости в темноте вступят куда-нибудь, ногу там подвернут или еще что. Заблудятся в ебенях наших, как вариант. А так выведу на освещенную улицу, тут уж они не заплутают. — М-да, думаю, если бы это были не красавицы-эльфки, а какой-нибудь сморчок Доррегарай, ты бы и ухом не повел, — заметил Гиселер. — Хоть бы он в сто ям провалился и все кости себе переломал. — Разумеется, — невозмутимо ответил Эредин. — Этот скалдыра даже никогда нормальный десерт не закажет бабе своей, чтобы она хоть на пять минут заткнулась и его не пилила, не говоря уже чаевые оставить. С какой радости я такого клиента буду обхаживать? За порог выпнул — и катись, — безапелляционно заявил Эредин, галантно пропуская эльфок к выходу. — Паршиво, да? — сочувственно сказал Гиселер Мистле, когда вся троица в сопровождении Эредина покинула ресторацию. Официантка же стояла у стойки и продолжала смотреть в сторону холла, будто ожидая, кто оттуда вот-вот вновь появится Эредин. — Да нет, — дернула острым плечиком Мистле. — У нас с Эредином не было ничего серьезного. Лишь… эксперимент. И сейчас мы с ним просто друзья. Он встречается с кем хочет. Я тоже в общем свободна. Так что если подвернется кто-то подходящий, то могу и роман закрутить. — Хорошо, коли так, — с этими словами Гиселер начал протирать стаканы перед тем, как поставить их на место. Мистле же посмотрела на часы — до закрытия ресторана оставалось совсем немного времени. — Мы с Реефом тебя проводим, — предложил Гиселер, заметив выражение лица Мистле. — Спасибо. Мне, конечно, надо как-то начинать вновь привыкать к самостоятельности, — будто извиняясь, с легким вздохом сказала Мистле. — Но пока получается у меня не очень. Хотя одной, без Эредина дома мне уже не страшно, — бодро сообщила она. — Филиппу с Сабриной и Детмольдом закрыли пожизненно, так что мы их тут больше не увидим. Ортолан с Сорелем уехали, — сказал Гиселер. — Осталась только Шеала. Но она вроде не принимала участия в их затее. — Я все это знаю, — вновь вздохнула Мистле. — Я опасаюсь не их, в том-то и дело. Да и не в страхе вовсе. Просто в последнее время мне как-то исключительно гнусно. Сама не пойму, в чем причина. — Может, все-таки из-за Эредина? — предположил Гиселер. — Нет. С ним, конечно, было бы повеселее. Но, мне кажется, и он бы в итоге вряд ли мне помог. Наверное, мне просто нужно как-то перетерпеть, пережить это состояние. А для этого требуется лишь время. Ведь оно стирает все, и хорошее, и плохое. Превращает в прошлое… — Мистле задумчиво провела пальцем по столешнице, будто рисуя на ней какой-то замысловатый узор. В этот момент хлопнула входная дверь. Мистле вскинула голову, будто разом стряхнув с себя охватившую ее было меланхолию. — Слышьте, ребят, — скороговоркой начал появившийся в зале Эредин, — я пораньше уйду. Надеюсь, не придет уж теперь никто кабак наш громить. Обойдетесь без меня в эти оставшиеся полчаса? — Мистле мы с Реефом проводим, — сухо сообщил Гиселер. — А, — только теперь Эредин заметил тихонько сидящую за столиком Мистле. — Мист, послушай, — он присел рядом с девушкой. — Я ночевать сегодня не приду, так что ты закрывайся и ложись. Лютика можешь не бояться. Из него оборотень как из козьей жопы валторна. — Я и не боюсь, — отозвалась Мистле. — Иди. Ты не должен передо мной отчитываться. И нянькаться со мной тоже не обязан. — Мист, ну, а чё с лицом? Чё глаза опять на мокром месте? — Не на мокром ничего, — Мистле отвернулась от пристально смотрящего на нее Эредина. — Что случилось опять? Или это из-за Францески ты расстроилась? — Нет. Я просто… устала. Настрой плохой. Бывает же грустно просто без причины. — У меня не бывает, — сказал Эредин. — Пойдем наверх, там поговорим. Мистле послушно встала из-за стола, и они, провожаемые взглядом Гиселера, вышли из зала. Поднявший на второй этаж, Мистле кивнула на дверь женской раздевалки: — Пойдем сюда. Раздевалка, кроме меня, никому больше не понадобится, тут мы можем поговорить спокойно. Хотя я и не знаю, о чем. Эредин молча открыл дверь и пропустил Мистле вперед. Девушка подошла к окну, прижалась лбом к стеклу и стала смотреть сквозь ресницы на свет ночных фонарей. Она с детства любила эту игру: щуришь глаза — и блеклый круг фонарного света становится маленьким солнышком, разом вспыхивая яркими острыми лучами, переливающимися всеми цветами спектра. И праздник света получается тем красивее, чем сильнее щуришься. Или если смотришь сквозь слезы. — Так все-таки, в чем дело? На плечи Мистле легли теплые ладони Эредина. — Знаешь, у тебя никогда не было так, что ты оглядываешься назад на свое прошлое и ловишь себя на мысли, что все это было будто не с тобой. А ты почему-то и зачем-то помнишь чью-то чужую жизнь. — Я вообще не имею этой бесполезной привычки — задумываться над тем, что было, — ответил Эредин. — Я старалась от нее избавиться. У меня даже почти получилось. Но эта чертова Филиппа… Ты ведь тоже слышал это тогда, той ночью? — Слышал, — Эредин повернул Мистле к себе лицом. Она привычно уткнулась ему в грудь, а он начал успокаивающе поглаживать ее плечи. — Ерунда какая-то. У меня картинки дурацкие перед глазами замелькали, как в калейдоскопе. — А мне стало страшно. Потому что в душе образовалась будто дыра черная. Я вдруг поняла, что вся моя жизнь — бег по кругу. А ведь когда-то все было хорошо. Пока не появился этот ублюдский Недамир. — Недамир — урод, который пытался тебя изнасиловать? — Да. Но дело не в нем. А в том, что я пытаюсь все наладить, выправить свою жизнь. И в момент, когда мне кажется, что у меня наконец получилось, все опять срывается в какую-то хрень. Недамир, Цири, Филиппа… — И я, — закончил Эредин. — А при чем тут ты? — Я обманул тебя. Подманил и бросил. — Как раз ты единственный, кто не обманывал. Потому что с самого начала ничего не обещал. И сделал для меня больше, чем остальные. — Однако я вижу, что это тебе тоже не помогло. — Не помогло, — покачала головой Мистле и упавшим голосом добавила. — Ничего не помогает. — Не, Мист. Не может такого быть, чтобы ничего нельзя было сделать. Просто утро вечера мудренее. Пойдем домой. Напьешься чаю и ляжешь спать. А завтра мы что-нибудь придумаем. — Тебе идти надо, тебя ждут. — Заснешь, тогда и пойду. Франя — не Цирька, истерить не будет. — Завтра, — медленно проговорила Мистле. — А что изменится завтра? — Завтра мы опять пойдем к Шани. Она же невролог, вот и попросим ее поставить тебе нервы на место. А на самом деле, Мист, вот как хочешь, а тебе все-таки нужно рассказать хоть кому-то, что у тебя случилось с этим Недамиром. Потому что пока ты таскаешь это в себе, оно тебя жрет. Вот от этого и складывается у тебя стойкое ощущение беготни по кругу. — Наверное ты прав, — кивнула Мистле. — Как прав был Эльтибальдыч: тебе бы психотерапевтом работать. А вообще, символично получается. Начались мои беды в раздевалке, когда со мной был жирный урод-импотент, ненавидящий женщин. А теперь на путь истинный меня наставляет в такой же примерно раздевалке красавчик-эльф — искушенный в любовных делах бабник. — Я бы счел это за добрый знак для перемен к лучшему, — заметил Эредин. — Или знамение, если хочешь. Можно считать, что твой порочный круг замкнулся, только теперь уже окончательно. — Да, я хочу считать именно так, — сказала Мистле. — Потому что от всей души желаю наконец выкинуть из своего прошлого всю эту дрянь и грязь, что мешает мне нормально жить.

***

— Я уж думала, ты не придешь, — сказала Францеска, встречая Эредина в прихожей. — Не. Ты ведь проделала такой долгий путь, чтобы встретиться со мной. Как я мог позволить твоим стараниям пропасть впустую? — Вообще-то я приехала вовсе не ради тебя, — заметила Францеска, тем не менее, подходя к Эредину и кладя руки ему на плечи. — Ты — просто приятный бонус. — Пусть так, — не стал спорить Эредин, глядя эльфке в глаза и улыбаясь. — На самом деле, не суть важно, что привело тебя во Флотзам. Главное, что ты здесь. И мы снова вместе. — Не хочешь терять времени на разговоры? — спросила Францеска, хоть и слегка, но явно намекающе потянув вверх его футболку. — Да мы и так уже слишком много его потратили впустую. С этими словами Эредин подхватил Францеску на руки и понес ее к кровати. Она, уступая и поддаваясь его порыву, вскинула руки, обнимая его, потянувшись к нему, ища губами его губы. Поцелуй вышел сумбурным и жадным. Францеска ощущала нетерпение Эредина: он слишком долго ждал этого момента, слишком сильно желал ее сейчас. Она не думала его сдерживать, позволив ему делать так, как он хочет. И больше не собиралась сдерживаться сама, разыгрывая из себя холодную и неприступную Королеву Зимы. На этот раз не было ни разговоров, ни долгой прелюдии. Но Францеска втайне и надеялась именно на это. Она знала, что Эредин может быть терпеливым, ласковым и нежным, но она понимала, что в их первую встречу он делал это ради нее, стараясь помочь ей преодолеть скованность и неуверенность, растопить лед недоверия и разжечь в ней огонь желания. Тогда у него получилось — и она раскрылась перед ним, явив ему свою истинную сущность, потому что с ним в постели она наконец-то смогла себе это позволить. Теперь ей хотелось взаимной откровенности, если не в жизни, то хотя бы в сексе. Потому что, пожалуй, именно в этой сфере он смело мог показать себя таким, каким он есть — неистовым и безудержным, как лавина или бешеный и стремительный горный поток, не приемлющим уловок, недомолвок, лжи и условностей. Францеска самозабвенно отдавалась ему, забыв обо всем на свете, задыхаясь от острого, никогда ранее не испытываемого ею наслаждения, беззвучно шептала пересохшими губами его имя, тянулась к нему, стараясь быть ближе, выгибаясь навстречу, красноречивее всяких слов демонстрируя свое стремление быть с ним как можно дольше, принимать его, двигаться с ним в такт, бездумно и жадно. Он жарко шептал ей что-то, приникая теплыми губами к ее уху. Она не разбирала слов, они были неважны. Главное: он принадлежал ей, весь, без остатка. Пусть всего лишь здесь, сейчас, мимолетно… Кто сказал, что нельзя поймать ветер? Францеска вздохнула от счастья, посмотрев на улегшегося рядом Эредина. Ее губы слегка тронула торжествующая улыбка.

***

— Хм, надо полагать, ты все-таки дождалась вчера своего героя-любовника, — констатировала Итлина, едва взглянув на Францеску, открывшую им с Идой дверь. — Ты на редкость проницательна. Прямо как твоя легендарная тёзка, — заметила Францеска, пропуская подруг в комнату. — Ой, я тебя умоляю. У тебя вид, как у кошки, объевшейся сметаны — такой довольный и умиротворенный, что сразу все становится понятно. — Франь, ты там где? Кофе стынет. И бутерброды закончились, — раздался из кухни требовательный голос Эредина. — А вот и само капризное и голодное Величество подает голос, — продолжила Итлина, проходя на кухню и окидывая взглядом любовника подруги, сидящего за столом, как и положено хозяину помещения и положения, вольготно развалясь на стуле и в одних только клетчатых трусах. — Здрасстье, — поприветствовала она эльфа. — Спрашивать вас, как спалось, пожалуй не стоит, потому как ясно, что… малым-мало. — Зато утром мы спали очень крепко. И на этот раз даже ничего не слышали, — Францеска, проходя мимо Эредина, как бы невзначай гладящим движением провела рукой ему по плечу, давая тем самым понять подругам, что это ее мужчина и претендовать на него не стоит. — А что такого происходит утром, что мешает вам спать? — поинтересовался Эредин, поймав руку Францески и потянув эльфку к себе, побуждая присесть рядом. — Буквально позавчера в один из соседних номеров заселился какой-то полудурок, ебанутый, простите мне мой эльфийский, на всю голову! — возмущенно заявила Итлина. — И я имею право так говорить, потому что вот уже второе утро подряд, начиная с шести часов он завывал дурным голосом на все лады. То ли псалмы пел, то ли молитвы зачитывал, то ли пророчествовал. Мы справились на рецепшене, что ж за безумное светило почтило своим присутствием сей забытый богами город, погрязший, надо полагать, в грехе и пороке? Нам ответили, что это некий Иаков Альдерсбергский — известный подвижник, заслуженный провидец, магистр-целитель, выдающийся просветитель, почетный отшельник, канонизированный при жизни, узревший, познавший, проникший… и прочая, и прочая, и прочая — там титулов и званий не счесть, один сиятельнее другого. — Мы сказали, что, конечно, все понимаем, святой человек, блаженный, на своей волне, — продолжила рассказ подруги Ида. — Но выть-то так скорбно и громко зачем? Не, кто спорит, боги высоко, не враз докричишься, тут глотка нужна луженая — это так, но надо как-то и о ближнем своем подумать, ну который буквально за стенкой. И на стенку эту лезет уже от того, что соседовы осанны, несмотря на всю их высокую духовность, поспать ну никакой возможности не дают. Душа, понятно, рвется к горним высям, но тело — вот неприятность — спать хочет. Вот такой каньхликт у нас возник между материальным и духовным началами. — Так сегодня этот Иаков вновь давал концерт? — сочувственно покачала головой Францеска. — Еще как давал. Да вдобавок — как будто мало нам было его завываний — под окна сегодня приперлась его паства и начала дружно подскуливать, подстанывать и подвизгивать в такт. Мы хотели было обстрелять эту голосящую орду яйцами или хотя бы помидорами, но за неимением боезапаса решили пойти другим путем: позвонили в полицию и попросили призвать к порядку этих распоясавшихся уродов. — Кстати, мы их из окна-то разглядели, — добавила Ида. — Душераздирающее зрелище. Какие-то чудом выжившие выкидыши, только одни вроде как совсем еще свеженькие, а другие, как бы это, пожилые уже, потрепанные жизнью, судьбой побитые. Хотя у них у всех видок — краше в гроб кладут. — И чем дело кончилось? — поинтересовалась Францеска. — Приехали, паству забрали. Оперативно, надо сказать, местные ребята работают. Без всякой этой столичной толерастии. Нарушаешь — в КПЗ. Молодцы, — сказала Итлина. — А этому козлу мы в дверь постучали. Хотели ему тоже высказать. Вежливо. — Да. Попросить, чтоб он заткнулся наконец, — добавила Итлина. — Так этот упырь блажной даже дверь не открыл. Стенания свои, правда, временно прекратил. Видимо зассал, что сейчас менты и до него доколупаются. — А чё меня не разбудили, — подал голос Эредин. — Я бы и хануриков, чтоб под окнами орали, унял. И дверь бы этому затворнику вынес. Ну и объяснил бы доходчиво, что не надо эльфей сна и отдыха лишать. Пророк Лебёда что говорил? — А что он говорил? — несколько опешили эльфки. — Как Иаков богам, так и боги Иакову, — важно процитировал Эредин. И воспользовавшись воцарившейся на кухне тишиной, продолжил: —Что нужно толковать так: раз ты мне по ушам, то я тебе — в глаз. — Эредин, ты прямо не перестаешь меня удивлять, — покачала головой Францеска. — Вот уж никогда бы не подумала, что ты настолько подкован в сфере богословия. И даже свободно цитируешь Добрую Книгу пророка Лебеды. — Да. И толкуешь ее. Да еще так грамотно, — добавила Итлина. — А чё тут сложного, — Эредин самодовольно ухмыльнулся, еще вальяжнее развалившись на стуле. — Все ж на поверхности. — Знаешь, дорогой, конечно, жаль, что подискутировать на богословские темы вам с Иаковом не удалось, но ведь есть и плюсы. Итогом вашей дискуссии для Иакова было бы несомненно отбытие в местную больничку. А для тебя — новое судебное разбирательство и штраф за выломанную дверь. А я, знаешь ли, приехав сюда, рассчитывала на более приятное времяпрепровождение с тобой, нежли стоять в очереди в КПЗ, чтобы повидаться с тобой и вручить передачку. — Да ну, Франь, ты сгущаешь краски. — отмахнулся Эредин. — Если бы за каждый подбитый мною глаз и какое-нибудь сломанное, к примеру, ребро я сидел в КПЗ… — Ты бы там прописался, — закончила за Эредина Итлина. — В любом случае, вы с Франей этим утром наслаждались крепким сном в объятиях друг друга. А мы — увы, вели борьбу за тишину и покой.

***

Мистле, привыкшая за свою недолгую, но очень богатую на переезды и перемены мест жизнь спать при любом шуме и в любых мало-мальски подходящих для этого условиях, за время жизни во Флотзаме все-таки несколько подрасслабилась, решив, что обрела наконец более-менее стабильную гавань. Однако чужеродные ноты, вплетающиеся в привычную симфонию утреннего Флотзама все-таки заставили ее пробудиться ото сна. Недовольная Мистле, рассчитывающая поспать еще как минимум часок, а потом поваляться в постели, с неохотой встала с кровати и подошла к окну, чтобы посмотреть, кто же там дерет глотку в такую рань да еще с нетипичными и несвойственными для этих мест интонациями. Правда, для начала увидела она лишь Горгоновну, которая стояла у калитки, вглядываясь в туманную даль со смутно угадывающимися в ней знакомыми контурами универмага и ларьков. — Не, Мистля, ты вишь, чё деется? — Горгоновна, видящая в этой самой туманной дали нечто, чего сама Мистле еще не разглядела, была возмущена настолько, что восприняла на этот раз свою соседку, как безоговорочную союзницу. — Ваще стыд потеряли, сяктанты окаянные. От же ж сучьи дети! Слышь, голосят. — Какие еще сяктанты? — оторопела Мистле. — Откуда им у нас взяться-то? — Ну дык понаехали! Во, таперича и мы станем объектами вярбовки. Ща, погодь, начнут свою пропаганду. Типа, вступайтя в ряды последователей какой-нить Великой Невъяботии или Бессмертной Прунапиздии! Знаем мы их! Будуть сейчас смущать неокрепшие умы. Вона, слышь, чё глаголють? Мистле прислушалась. — Братья и сестры! — доносилось с площади перед универмагом. Причем, как отметила про себя Мистле, голос был на редкость мерзотный — гнусавый и блеющий. — Чет козлетонит, будто ему яйца прищемили, — заметила она. — Ну дык, — с видом знатока согласно закивала Горгоновна. — Это ж правило у их такое: блеять надо гадостно и жалостно. Кто-то проникнется сочувствием и вступит. А кто-то вступит исключительно, чтоб ентот агитатор заткнулся и не орал противно. Слышать жа енти его прокламации сил нет никаких. У мене, вона, молоко в холодильнике свярнулося, едва он токо взголосил. — Пойти кинуть в них чем-нибудь, — задумчиво почесала макушку Мистле. — Слышь, а Извергин-то твой иде? — оживилась Горгоновна. — Ён-та чё? — Нет его, — коротко ответила Мистле, которой естественно не хотелось обсуждать с Горгоновной то, куда ушел Эредин и с кем он провел ночь. — Ужо сбёг! От парази-ит, — протянула Горгоновна. — Ну как же ж можно от такой девки, красавицы-умницы. Поди опять к какой-нибудь стерве-проститутке. Вот приличных девок, тип как ты, ему не нать, все шалав подавай. — Это… Пресекать-то будем? — Мистле сделала попытку отвлечь Горгоновну от обсуждения блядовитой личности Эредина и вернуть ее к реалиям момента. — Голосят ведь и впрямь исключительно мерзостно. И, судя по всему, прекращать свои завывания они в ближайшее время не собираются. — Бум! — решительно заявила Горгоновна. — А как жа. Ща пойду, наваляю им моральных пиздюлей. Проведу с ими хилосохскую диспутию. Мистле, наспех приведя себя в порядок, рванула на площадь за Горгоновой, так как ее почему-то заинтересовало происходящее на ней действо. Возможно, потому что давало возможность отвлечься от грустных мыслей, а может, потому что это было что-то новое и необычное по меркам Флотзама. Прибежав на площадь, Мистле увидела, как подтянувшийся туда бдительный бабком во главе с Горгоновной и Фимкой Горготуньей смыкает свои ряды, готовясь идти стенка на стенку с облаченным в белые одеяния гражданами неопределенного пола и возраста, руководимыми высоким сухощавым мужчиной с изможденным лицом и полными страдания, горящими тревожным фанатичным блеском глазами. — Вы хто такие? — вопросила Горгоновна тоном, которому позавидовал бы сам Исенгрим. — Да! — вторила ей Фимка, сделавшая шаг вперед и вставшая плечом к плечу со своей закадычной соперницей. — Братья и сестры, — белобалахонник протянул руку к бабкам, но ответного отклика в их черствых сердцах сей жест доброй воли явно не нашел. — Ты грабля-то свои к нам не тяни! — велела Горгоновна. — Да! Прибяри свои капши-то, — добавила Фимка. — Вона они у тя, ровно как у покойника. А можа ты ён и есть? — с подозрением воззрилась она на оппонента. — Вид у тя прям как в ентом, шо я учёра у своих глядела по тырнету. Там вот такой жа был, тоже грабки своя ко усим сначала тянул, а потом пизда всему настала. — Фимка, ты ня путай туризьм щас с емяграцией, — строго сказала Горгоновна. — То была вяртуальна рияльность, а ентот на всмаделе вона пропагандирует. А ты не бухти тут нам прокламации всякие, отвечай: ты хто? — обращаясь к балахону, повторила вопрос Горгоновна. — Мы — Братство последователей Пророчицы Итлины, — возведя очи и воздев руки к небу, ответствовал изможденный белохламидник. — Имя наше Иаков Альдерсбергский… — Что, вот всех вас так зовут? — не выдержала Мистле. — Нееет, — проблеял Иаков, в то время, как бабком во главе с Горгоновной и Фимкой осмыслял услышанное и, видимо, обдумывал достойный ответ. — Имена наши более не имеют значения, ибо привязывают к земной юдоли, ввергая в прах и тлен. А те, что даны на небесах, не для ушей смертных, ибо удел их — тьма. — Чё? — Мистле беспомощно оглянулась на бабком. — Ща Вярношку призову, — сказала ушлая Горгоновна. — Он разберется, иде тут тьма, иде что другое. Можа енто и есть те маниаки, которых мажейки настругали. — Избавление через очищение! — провозгласил Иаков. — От кого избавляться планируем? К сборищу подошел Исенгрим, который, как всегда в этом время, шел через площадь на работу, но увидев необычное действо, решил, что нужно вмешаться, чтобы быть в курсе на случай чрезвычайных обстоятельств (а в том, что они последуют опытный Исенгрим почему-то не сомневался). — От греха и порока, — уверенно ответствовал Иаков. — А от чего очищаться? — От них же. Гол и сир человек в пустыне! — неожиданно взвыл он. — Подождите вы про пустыню, — прервал его Исенгрим. — Вы вообще, простите, кто? — Иаков Альобсерский, — с готовностью отрапортовала Горгоновна. — Свидетель секты предсказателей имени Итлины. — Секта — не особо хорошо, — нахмурился Исенгрим. — Мы не секта, — Иаков вздернул подбородок и выставил вперед ногу. — Эти женщины, что плутают во мраке невежества и незнания, не понимают. Но я их прощаю. Настанет время истинного всеобщего просветления через очищение. И тогда… — Разрешение на митинг у вас есть? — перебил Иакова Исенгрим. — А как же. Правила мы знаем. Конечно, это условность, но мы вынуждены соблюдать законы косных и невежественных владык, ибо их неправедные законы… — А взглянуть на него можно? — вновь прервал словоизвержение Иакова Исенгрим. — Пжалста, — Иаков вытащил из складок своей безразмерной мантии какой-то свиток и широким жестом протянул его Исенгриму. — Хм, — тот пробежал документ глазами. — Да, действительно. Подписано Лоредо. Во времена, когда он еще был действующим мэром. Надо же, Лоредо прямо как та звезда, что уже погасла, а свет ее еще виден. — Скорее, как придурок с хроническим несварением, — пробурчала Горгоновна. — Вот он пёрнул и ушел, а вонь осталась. — Да, это, пожалуй, более точное сравнение, — согласился Исенгрим. — Ну что, уважаемые женщины. Вы, конечно, можете, так сказать, ознакомиться с основной идеей, которую продвигает в массы свидетель Братства подражателей Итлины, но думаю, вряд ли она будет вам интересна. Слышите, неуважаемый, — обратился он к Иакову. — Вещать вы, ясен пень, можете, поскольку наш мэр, еб… имей его самой большой имой во все его… вовсюда, короче, в общем разрешил вам тут юродствовать. Только на пополнение паствы особо не рассчитывайте. Не буду претендовать на лавры пророчицы Итлины, но что-то мне подсказывает, не привьется у нас ваше учение. А вообще-то и побить могут. Я вас предупредил. Так что, если что, не жалуйтесь. С этими словами Исенгрим покинул площадь, отправляясь на работу с испорченным настроением. Внутренний голос продолжал упорно нашептывать Флотзамскому прокурору, что визит Иакова во Флотзам будет иметь чрезвычайно скверные последствия. А, надо сказать, это самое внутреннее чутье Исенгрима никогда еще не подводило и не обманывало.

***

Лютик, замерший у дверей квартиры Рианнон, сделал глубокий вдох, а потом вытянул руку, положил палец на кнопку звонка, зажмурился, повторил про себя присоветованную Геральтом скороговорку «на удачу» — и позвонил в дверь. — Лютик? Тебе чего? Голос открывшего дверь никоим образом не напоминал голос Рианнон, потому что был вообще мужским. Лютик открыл глаза и увидел стоящего на пороге Йорвета — заспанного, всклокоченного, без своей обычной повязки и в одних трусах. — Извини, — поспешил оправдаться Лютик. — Я вообще-то к Присцилле. Сказали, что она у вас. — У нас. И что? — Мне нужно с ней поговорить. Это срочно. И важно. — Лютя, ты не обижайся, но Присцилла не сможет к тебе выйти. Она очень переживает. Не спала всю ночь. Нам с Рианнон даже пришлось ее к себе забрать. Ну, творческая натура, чё. Сам такой, понимать должен. В общем, она токо под утро забылась сном, и будить мы ее опасаемся. Так что ты извини, но… в другой раз. Меня попросили покараулить — я караулю. Я солдат, у меня приказ: не пущать. Никого, а тебя — в особенности. Дабы не травмировать, — Йорвет поднял вверх палец. — Ты не понимаешь… — начал было Лютик. — А мне и не надо понимать. Солдат исполняет приказы. Ясно? Меня Рианнон за подругу попросила, — Йорвет стукнул себя кулаком в грудь. — Я же не могу ее подвести. — Я ведь не в зверском обличье! — взмолился Лютик. — Еще бы не хватало, — отрезал Йорвет. — И твое счастье. Будь ты в зверском, разговор у нас с тобой был бы коротким. — Неужели ты убил бы меня? — ахнул Лютик. — Если бы потребовалось и не было бы другого выхода, — заявил Йорвет, в упор жестко глядя на Лютика своим единственным глазом. — Ой, божиня, ходу отседова, — пробормотал Лютик. — Правду говорят, тебе на войне мозги совсем отшибли. Лютик стремглав помчался вниз по лестнице. Йорвет, глядя ему вслед, лишь пожал плечами. — Йорвет, кто там? — запахивая халат, в прихожую вышла Рианнон. — Лютик. К Присцилле. Я не пустил, как вы велели. — Мы велели совсем не это, — Рианнон помотала головой, пытаясь отойти ото сна. — Ну я, значит, перепутал, — невозмутимо пожал плечами Йорвет. — Чё ты хочешь, меня столько раз по голове били, мог я забыть или неправильно понять да еще со сна? — Конечно, мог, — Рианнон примирительно ткнулась лбом ему в плечо. — Неважно на самом деле. Ты у меня по-любому всегда молодец. А теперь пойдем спать. За тобой Элеас только через час заедет.

***

Лютик, выйдя от Рианнон в подавленном настроении, брел по улице. В голове было пусто. Даже мысль о том, что Присцилла отказалась от него и не собирается ему помогать, как-то не трогала. Ноги сами вынесли его на площадь к универмагу. — Братья и сестры! — донеслось до слуха Лютика. Голос был раздражающе мерзкий, и потому лез в уши, вопреки желанию. — Истинно! Истинно говорю вам! Придет час Белого Хлада и Белого Света. И поднимется король… Так, короля мы вычеркиваем. Придет Час конца. Уцелеют лишь те, кто пойдет за Ласточкой. Лютик остановился и воззрился на вещающего. По всему видать, пафосно декламировал он древнее Пророчество Итлины, которое не использовал для написания баллад, рассказов, повестей и романов в разных жанрах и стилях только ленивый и неграмотный. Судя по изможденному виду, белому балахону, фанатичному блеску в глазах и наличию немногочисленной, но, судя по внешнему виду, стойкой в вере и подкованной в предмете пастве, Ласточкой, за коей требовалось идти к свету и спасению, до́лжно было считать именно его. — Исцеление через очищение, — провозгласил тем временем белобалахонник. — Иди за Ласточкой, плыви за белым кораблем и не ешь желтого снега. И будет тебе счастье. Но только праведники узрят обновленный безгрешный мир. Прочие же сгинут в пути, ибо не вынести грешникам дороги в свет сквозь снега и вьюги. Не бедствие несет Белый Хлад, а Исцеление. Мир, что погряз в грехе, умрет, погруженный во мрак. И возродится в чистоте и праведности. Вместе с новым солнцем. «Лихо он однако пророчество перетакивает на свой лад, — подумал Лютик. — Прямо как в другой сказке: «Я, птица Феникс, буду петь вам сладкие песни». — Внемлите же! — возвысил голос последователь Итлины. — Внемлите мне, истинному лжепророку… То есть, пророку истины… — Уважаемый, — подошел к голосящему лжепророку Лютик. — А можно поинтересоваться, вы каких вероисповеданий будете? — А мы Братство Итлинино. За пришествие Белого Хлада ратуем, — охотно ответствовал пророк (или лжепророк, навскидку Лютик определить это затруднялся). — Приобщиться не желаете. Кстати, меня Иаков Альдерсбергский величают. Я почетный каноник, заслуженный мессир, магистр-целитель, между прочим. Снимаю спорчу, сглаз, скус, снос, ссух… — Энурез лечите? — Все лечу. Абсолютно. Врачи опускали руки, говорили: не выживет. У меня все выживали. Мертвые восставали из гроба. — Некромантия? — ахнул Лютик. — Ну, они были полумертвые, — быстро поправился Иаков. — В коме там, знаете, во сне летаргическом. Просыпались. Да-да, хоть у кого спросите! Вот знаете знаменитого офирского Принца-жабу? Его тоже я расколдовал. Исцелил через очищение. Сначала прочистил чакры, потом мантры, потом форсунки, карбюратор проверил — зафурычило все, токо в путь. — А проклятия вы тоже снимаете? — неожиданно заинтересовался Лютик. Этот Иаков не внушал барду доверия, но, с другой стороны, а что ему было терять. — Проклятия? На раз-два. Вас какое интересует? — Ликантропия. — Ой, это как семечки! Вот, зайдите ко мне в гостиницу, я вам дам номер. Подберем вам что-нибудь исцеляющее. Очистите чакры, ауру проветрим, шлифанем рунным наговором, выдам вам эликсирчик — и проклятия как не бывало. На следующий день проснетесь совершенно другим человеком: новым, чистым, готовым к посвящению в нашу новую истинную веру. — Мне бы только от ликантропии, — напомнил Лютик. — С верой я пока, пожалуй, повременю. — А это как хотите. Мы силком к себе никого не тянем, — радостно кивнул Иаков. — Так я вас, значит, жду. — Я приду, — сказал Лютик, запихивая в карман визитку с заветным адресом.
По желанию автора, комментировать могут только зарегистрированные пользователи.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.