Будущее, в котором нас нет

      До нужного места мужчины, мучимые ранами и усталостью, добираются только к рассвету, когда первые солнечные лучи разрезают темноту ночи. Одному из них, получившему более серьезные травмы, приходится совсем туго, хотя он и старается не показать вида, стойко и упрямо продолжая идти вперед без единого звука или стона. Подставленное в помощь плечо приходится очень кстати, в то время как Уилл старается не думать зачем помогает тому, кого хотел убить.       Бледный свет, пробираясь через частые стволы деревьев, бьет по глянцу стекол, в царящей прохладе похожих на лед. Домик оказывается совсем не таким, каким изначально представлял себе Уилл. Он думал это будет небольшая, едва держащаяся полузаброшенная постройка, грозившая развалиться, словно карточный домик от малейшего порыва ветра. Однако, небольшое деревянное здание выглядит ухоженным и вполне устойчивым. Вопреки домыслам, домик очень приличный и более чем пригодный для проживания, а небольшое крылечко придает ему некое очарование, несвойственное типичным охотничьим домикам.       В общем счете, здание производит впечатление не лесной избушки, а небольшого загородного дома какого-нибудь искушенного и уставшего от городской суеты и пространства аристократа, надумавшего устроить себе внеплановый отпуск подальше от цивилизации, или преступника, который не жалуется на недостаток средств и в случае разоблачения должен где-то затаиться. Словом, кого-то вроде доктора Ганнибала Лектера.       Достав ключ из небольшого и незаметного промежутка между верхней балкой двери и стеной ключ, Ганнибал открывает дверь и приглашающим жестом взмахивает рукой. Разумеется, вежливость остается вежливостью даже когда они официально два психопата в розыске, а близость смерти от потери крови — это не так уж и страшно. Не будь Уилл настолько усталым и чуть менее израненным, то определенно разозлился бы и съязвил на этот счет, ведь настроение как нельзя лучше располагает к ссорам, но вместо этого молча проходит через дверной проем.       Дверь закрывается за спиной, отрезая звуки лесного окружения, на время оглушая возникшей тишиной, а Ганнибал исчезает в одной из комнат, обронив хриплое от долгого молчания «располагайся». Попавший в незнакомое место, Уилл настороженно осматривается: внутренняя часть дома поражает обилием дерева, которое, кажется, везде от отделанных светлой доской стен до предметов мебели, огромным панорамным окном почти во всю стену и мраморным камином, будто сошедшим со страниц журналов о викторианской эпохе и обещающим теплые и по-домашнему уютные вечера.       Ведущая комната, в которой оказались мужчины только перешагнув порог, это гостиная-столовая с минимумом мебели, где возле окна нашли свое место тяжелый дубовый стол, блестящий лакированной поверхностью из-под слоя полиэтилена, и две пары стульев с резными спинками. Напротив камина расположился средних размеров диванчик с кремовой обивкой, на котором наверняка приятно коротать дни с захватывающей приключенческой книгой, погружаясь в новый, незнакомый мир под мерное потрескивание пламени, с жадностью охватывающего поленья и бросающего желтоватые отблески на небольшом журнальном столике. Разумеется, мягкая мебель также была бережно накрыта тонким слоем полиэтилена, защищающим от ненароком попавшей пыли.       Обстановка, как мысленно замечает профайлер, определенно несколько отличается от привычного изысканно-сдержанного стиля доктора Лектера и более подходит самому Уиллу. Возможно, именно так выглядел бы их общий дом, если бы… Если бы что? Причин масса, но думать о них кажется слишком мучительным и приводит лишь к усиливающейся головной боли, а ее и так достаточно. Один и тот же итог можно было получить без кровоточащих ран как на теле, так и на душе, и нужды скрываться всю оставшуюся жизнь, но Грэм предпочитает не думать о таком сценарии. Какой толк в сожалениях о прошлом, неверных решениях, ошибках, совершенных почти намеренно и о цене их последствий, если изменить ничего уже не представляется возможным? Определенно все могло быть иначе, но жалеть о чем-то теперь поздно, а мысли текут то слишком медленно, то слишком быстро, и их ловля высасывает остатки энергии. Смог бы он раньше уйти следом за убийцей?.. Уилл не уверен даже в том, готов ли он на этот шаг сейчас.       Кожу щекочет алая капелька, сползающая ниже по руке к пальцам, и, утягиваемая собственным весом, падает на паркетный пол, образовывая маленькое алое пятнышко. Словно в замедленной съемке, Уилл наблюдает за ней и за тем, как соприкасаясь с деревом, она отбрасывает несколько микроскопических брызг. Непроизвольно возникает мысль, что в свете солнечных лучей кровь снова обрела свой привычный красный цвет. Удивительная метаморфоза от черного к алому, от лунного света к солнечному, от целого к тысяче мелких острых осколков. Грэм и сам разбивается также снова и снова, разве что отлетевшие кусочки теряются навсегда, спрятанные в рукавах пиджака костюма-тройки его психотерапевта. По словам Лектера, Джек всегда сравнивал его с фарфоровой чашкой, но разве получится собрать хрупкую вещицу теперь, когда самые большие частицы навсегда утеряны? Если и возможно, то грош ей цена — набор осколков, который остается только выбросить за ненадобностью.       Ганнибал возвращается, держа в руках небольшой черный чемоданчик, когда Уилл уже начинает нервно переступать с ноги на ногу, не решаясь пройти в комнату и запачкать каплями крови что-то еще помимо наверняка не дешевого паркета. Стащив со стола пленку, Лектер раскладывает чемоданчик и все его содержимое, так на столешнице оказываются медикаменты, вата, бинты, пара шприцев, хирургические ножницы и скальпель, игла, нить и внушительная бутылочка с, очевидно, антисептиком. С холодностью профессионала он быстро дезинфицирует инструменты и руки отточенными и привычными движениями.       Жизни скольких людей проходили через эти руки? Кому подарили жизнь эти совершенные пальцы, а у кого безжалостно отняли с легкостью, сравнимой только со взмахом кисти художника в достижении безупречного результата? Могут ли грани настолько противоположных вещей так спокойно сосуществовать в одном человеке? Видимо, могут, хотя для Грэма остается совершенно непостижимым как. Он слишком привык делить мир на противоположности, на черное и белое, но Лектер ломает всю четко выстроенную систему, сочетая в себе все, в том числе идеальное в своей красоте преступление.       Кто в таком случае сам Уилл?       — Уилл, — вкрадчивый голос заставляет бывшего профайлера оторваться от созерцания хирургического набора и переключить внимание на хозяина дома. — Уилл, иди сюда. Нужно заняться твоими ранами.       Послушно пересекая комнату и устраиваясь на стуле, Грэм словно находится в трансе с полным вакуумом в голове. Он пытается осмыслить все происходящее, но слишком устал для этого. Устал думать, анализировать, отличать плохое от хорошего, добро от зла; устал терпеть эту монотонную непрекращающуюся боль по всему телу и неприятное ощущение прилипшей одежды. Он просто чудовищно утомлен всем, поэтому покорно позволяет стащить с себя мокрую рубашку, вздрагивая, когда вместе с ней сходит запекшаяся кровь, обнажая рану и возобновляя кровотечение. Не слишком приятные ощущения.       Доктор осматривает и бережно ощупывает кожу рядом с раной, а затем щедро выливает на большое количество ваты антисептика, источающего резкий спиртовой запах, и осторожно начинает дезинфицировать рану на плече, чуть ниже ключицы. К чести профайлера, он почти не шипит, стойко перенося эти махинации, и почти не морщится после, когда игла, ведомая умелыми руками Лектера, пронзает края раны и стягивает их вместе нитью. Вколов антибиотик и обезболивающее и закрыв ранение в плече, доктор принимается за щеку. Рана на лице занимает больше времени, как поясняет Ганнибал: «Она требует предельной аккуратности, иначе останется внушительный шрам». Уилл рассмеялся бы, если бы мог, но вместо этого посылает скептический взгляд: «Одним больше, одним меньше…».       Закончив и с ней, доктор закрепляет фиксирующий пластырь. Осматривая все еще раз и убеждаясь, что все в порядке, Ганнибал снимает свой свитер, а затем осторожно стаскивает наложенную ранее импровизированную повязку из кусков ткани от одежды.       — Могу я рассчитывать на ответную услугу? — голос как всегда спокоен и невозмутим, словно речь идет вовсе не о нем и его жизни. Как можно одновременно настолько любить свою жизнь и так пренебрежительно к ней относиться, доверяя тому, кто едва не погубил их обоих?..       — Насколько я могу судить, внутренние органы не повреждены, поэтому все, что требуется, это внутренняя дезинфекция и наложение швов.       «И только-то?» — мысленно, но оттого не менее ядовито спрашивает Уилл, хотя накопившееся за эту ночь напряжение немного отпускает, и только тогда он осознает, насколько волновался. Конечно, без должного опыта, тем более левой рукой это будет далеко не так просто, как говорит Лектер, но…       — Значит, тебе повезло? — задает вопрос он уже вслух сквозь сцепленные зубы. Четко выговаривать слова получается с трудом из-за рассеченной щеки, отзывающейся болью на каждый произнесённый звук.       — Полагаю, что Фрэнсис оказался не слишком удачным стрелком.       — И с ножом он обращался не намного лучше.       На мгновение взгляды мужчин пересекаются, и Уилл замечает в карих глазах призрачный след улыбки, но он исчезает также быстро, как и появляется - очередной мираж имени доктора Лектера.       — Ничего сложного в такой операции нет. Делай все, что я тебе скажу, и управимся от силы за час, — взгляд психотерапевта ловит его собственный и он замирает, словно кролик перед удавом. Не дождавшись вразумительной реакции на свои слова, мужчина произносит: - Это понятно?       Кивнув, Грэм понимает, что тянет время. Доктор сам обрабатывает рану, оставленную пулей и подробно объясняет что и как нужно будет делать, после вкалывая себе третью часть нужной дозы фентанила. Когда он заканчивает говорить, Уилл бледен, словно полотно, однако он снова кивает в знак того, что все понятно. Скальпель определенно не входил в первоначальные планы, но пути назад нет. Ганнибал садится на край стола, а затем ложится, опрокинувшись на деревянную поверхность.       Острое лезвие, немного дрожащее в ослабевших пальцах, неуверенно прочерчивает первую тонкую линию, и Грэма охватывает иррациональное спокойствие, которое не покидает его и при виде темных кровавых сгустков, и рассеченных мышц, и трепещущих живых тканей. Это нужно и жизненно необходимо, поэтому он сделает все возможное и невозможное, а лишь после отдастся панике.       Отрешенный от всего, он сосредотачивается только на голосе Лектера, бесконечно повторяющем свои указания, и старается не зацикливаться на том, насколько это больно, бросая взгляды на его лицо и отвлекаясь на вопросы о состоянии. Ганнибал почти все время молчит, за исключением кратких ответов о самочувствии, внимательно наблюдая за движениями своего вынужденного ученика. Можно подумать, он совершенно не чувствует боли, однако пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в край стола выдают его с головой, как и несдержанные стоны, иногда срывающиеся с плотно сжатых губ. Отказ психотерапевта от полной дозы обезболивающего кажется Грэму откровенным мазохизмом, но он понимает, что это не отчаянное безрассудство, а вынужденная необходимость: хотя бы один из них должен контролировать ситуацию, а фентанил слишком хорошо замутняет сознание.       Кажется, целую вечность спустя, Уилл берет в руки иглу. Он старается, но стоит хоть на секунду задуматься о том, что он сейчас делал, как его руки начинают немного дрожать, а от того несколько стежков получаются чуть кривоватыми или слишком глубокими. Ганнибал не говорит на это ничего, только еле заметно хмурится его неаккуратности. Входную рану Грэм зашивает более уверенно, вернув на время былое спокойствие.       — Что? — наконец спрашивает Уилл, когда все остается позади, включая лимит раздражения от пристального взгляда доктора.       — Спасибо, — хрипло говорит Ганнибал. Он крайне измучен, хотя и старается этого не показать, но тени, будто заостряющие черты, на бледном фоне кожи и так говорят слишком много.       Ответом служит невнятный кивок.       Наклеив фиксирующий пластырь, Уилл тяжело вздыхает и откидывается на спинку стула, прикрывая глаза. Усталость кажется невыносимой, и его совсем немного мутит. Спросив о ванной, он направляется туда, где умывает свободную часть лица и стирает с себя густую кровь.       Маленькое окошечко почти под потолком не пропускает много света в полутемное помещение. Оперевшись о раковину, профайлер наблюдает как мутная, розоватая от кровавой краски вода стекает в водосток. Нет никакого желания смотреть в зеркало, отчасти потому, что немного страшно увидеть там кого-то другого или хуже — сторону себя, доселе прячущуюся внутри маленьким загнанным существом, но теперь по-хозяйски блуждающую под кожей и оставляющей за собой неприятный зуд; ползающую, словно большая змея или что-то еще более отвратительное. Мужчина почти ощущает ее, чувствует, как кожа рвется, будто тонкая ткань, под напором внутреннего чудовища, и слышит его тихое кровожадное рычание, а оттого на мгновение становится противен сам себе, и, чтобы убедиться в том, что это лишь иллюзия, выдуманная больным воображением, поднимает глаза.       Разумеется, видение исчезает и остается лишь невнятным образом на грани сознания. Собственное отражение кажется чем-то противоестественным: бледность не то от потери крови, не то от его первого — он надеется и последнего — хирургического опыта, синяки под глазами, вьющиеся волосы от воды и соли слиплись, прилипая к коже, а в глазах плещется что-то такое, чего он хотел никогда не видеть. Безумие — наиболее характерное слово.       Рана на лице немилосердно чешется, а слабое копошение под прямоугольником пластыря больше щекотно, чем болезненно. Содрав преграду, Уилл осторожно касается кожи совсем рядом с швом, обнаруживая что-то под пальцами: маленькое, жесткое, как хитиновый панцирь мелкого насекомого. Сцепив зубы от ощущений, он надавливает немного, подталкивая это что-то наружу. Края только зашитой раны трепещут, когда шов поддается, легко раскрываясь. Широкая полоса пореза обнажает небольшие черные лапки, скребущие по вспухшей коже в попытках вылезти.       Приглядевшись, мужчина наконец видит и их обладателя, невесть каким образом освободившийся от плена хирургической нити. Проще не задумываться, а просто смотреть как массивное тельце, дрожа и вибрируя, расправляет сложенные за спиной темные крылья, мокрые от крови. Дымчатые верхние и грязно-желтые нижние, оплетенные липкой паутиной узоров, похожих на помехи на телеэкране или плоды психоделических фантазий. С тихим шуршанием они раскрываются полностью, обнажая выделяющийся на бархате груди золотистый череп, гордо заявляющий о принадлежности к роду и виду.       Скорбь и ужас — Ахеронтия стикс. Более дурное предзнаменование, если бы Грэм в них верил, представить сложно.       «Смотри… — шепчет смутно знакомый сиплый голос так близко к уху, что кажется, будто он раздается прямо внутри головы, эхом разносясь по мыслям. — Смотри…».       И Уилл повинуется, не смея оторвать взгляда от зеркала. Дышать резко становится нечем, словно комната внезапно наполнилась водой, вытеснившей весь воздух. Отражение размывается, а он сам меняет форму, превращаясь в нечто иное, чем человек. Существо отличается от того, что мужчина видел раньше: черное, не имеющее четкой формы и будто окутанное темным свечением, с горящими провалами глазниц и залитыми густой кровью длинными клыками, выпирающими изо рта, прокалывающими нижнюю губу. Со всей четкостью Уилл чувствует металлический привкус крови, к которому за последние несколько часов успел привыкнуть.       Обострившиеся в миг инстинкты вопят, что нужно убегать, прятаться, но профайлер, привыкший сопротивляться страху, не может сделать и шага, замирая на месте и наблюдая. Чудовище смотрит в ответ и скалится, как в безобразной улыбке, протягивая длинную когтистую лапу к нему через тонкую зеркальную грань. Неотвратимо близко, запредельно пугающе. Горло Грэма сводит от желания закричать, но воздуха не хватает даже на вдох, и он что есть силы ударяет по протянутой конечности.       Звук кажется слишком громким, разрушая душащую иллюзию. Сетка трещин покрывает ненавистный предмет, но зеркало не разбивается. По ту сторону на мужчину смотрит только он сам и его близнецы, запертые в нескольких неровных осколках. Устало потерев глаза, Уилл сползает на пол, поджимая к себе ноги и обреченно сжимая голову руками. В мыслях повторяющейся кассетной пленкой витает «я медленно схожу с ума».       Успокоиться получается далеко не сразу, и когда он возвращается, Ганнибал уже привел себя в порядок, но рубашку так и не надел, безмолвным упреком оставляя обнаженными большие белые пласты медицинского материала. Все инструменты собраны обратно в чемоданчик, словно ничего не было, и только болезненная бледность, немного опущенные плечи и, если приглядеться, легкая дрожь в руках, излишне сильно опирающихся на стол, в совокупности дают представление об истинном состоянии доктора. Им обоим сейчас не легко, и Уилл не станет унижать его жалостью, а только в очередной раз мысленно поразится внутренней силе этого человека. Каким бы ни был Ганнибал, профайлер всегда восхищался им, хотя не всегда был готов это признать.       Запоздало доходит, что вездесущей пленки в комнате больше нет, а в доме довольно прохладно, отчего по коже пробегают мурашки. Профайлер решает разжечь камин, дабы разогреть дом и занять себя чем-нибудь — оставаться наедине с мыслями кажется самоубийственным. Немного неудобно и непривычно задействовать только левую руку, но после всего произошедшего это сущие пустяки, ведь здесь не нужна хирургическая точность и предельная осторожность. Маленький язычок пламени перебрасывается со спички на березовое полено, ластясь к дереву, отдавая взамен свое тепло и согревая протянутые к нему ладони. На секунду профайлеру думается, что было бы неплохо остановить это мгновение навсегда: вдали ото всех, в уединении с природой, не зная и не думая об убийствах… Но тогда это было бы уже не мгновение.       Позади раздаются шаги, и Лектер опускается на диван, задумчиво наблюдая за Уиллом, отчего тот чувствует себя немного неловко: решение убить или помиловать теперь отдано не ему.       — Лучше маленький огонь, который нас согреет, чем тот большой, который нас сожжёт, — тихо говорит Грэм, вторя своим мыслям, и встает, направляясь в сторону своего психотерапевта и устраиваясь рядом.       Слов не нужно, мужчины ловят крупицы долгожданного спокойствия и тишины. Прикрывая глаза, Уилл думает, что его психотерапевт, немного пьяный и заторможенный от обезболивающего, уязвим сейчас, и вздумай он его убить — у него, может быть, получилось бы. Неужели Ганнибал уверен, что профайлер не сможет? Не берет в расчет желание мести? Это проявление доверия или проверка? Возможно, и то, и другое одновременно?.. Как бы то ни было, Уилл, кажется, эту проверку прошел, и неважно, что по дороге сюда он продумывал сотню изощренных способов убийства. Почему-то Грэм не вспоминает о том, что мог бы пригвоздить его скальпелем к столу пока была такая возможность. Быть может, это было бы слишком просто.       — Уилл, — прерывает тишину голос Лектера спустя несколько минут. — Это была тяжелая ночь, нам обоим не помешало бы отдохнуть и выспаться. Если хочешь, можешь расположиться на софе, а можешь лечь со мной — постель достаточно велика, чтобы вместить нас.       Профайлер просто кивает, давая понять, что сказанные слова были услышаны. «Софа» с особым шипящим акцентом звучит до странности утонченно, придавая простому бытовому слову новое звучание, отличное европейским шармом. Прекрасно до отвратительности и зубного скрежета.       Проводив взглядом удаляющуюся фигуру, Уилл укладывается, стараясь не тревожить больное плечо, но все равно морщась от резкой цветной вспышки перед глазами. Обезболивающее постепенно утратило действие, и рана начинает ныть все сильнее, доставляя больший дискомфорт с каждой минутой.       Чуть прикрыв глаза и глубоко вдохнув, мужчина сосредотачивается на своих размышлениях, плутая и маневрируя между отдельными обрывками. Впервые за два дня он вспоминает о своей семье. Что теперь будет с милой Молли, желающей сохранить их семью изо всех сил? С Уолли, который потерял родного отца, а теперь еще и отчима?.. Странно, но вопросы не находят чувственного отклика. «Они сильные и должны справиться» — ответ, больше похожий на попытку убедить себя, что ему не все равно, только так ли это?..       Он не уверен.       Да и в чем теперь можно быть уверенным? Кто знает, проснется ли он завтра или попадет на стол психопата-каннибала в качестве главного блюда?.. Уилл сам себе напоминает куклу, сломанную, не имеющую эмоций и желаний, ведомую одним только человеком. Как скоро он перестанет быть интересным и будет забыт своим кукловодом? И что тогда останется ему и от него? Что осталось сейчас?.. Потерянный и разбитый, словно марионетка, лишившаяся управляющих нитей.       Может, не чувствовать ничего не так уж и плохо? Ни чувства вины, ни боли, ни надежды — одним словом пустота, всеобъемлющая и всепоглощающая, разрастающаяся внутри и окутывающая прохладным коконом снаружи. Он — пустая оболочка, не наполненная более ничем, и даже желание мести побледнело, оставляя за собой лишь тонкий шлейф прежнего огня. Игра не закончена, но Грэм больше не хочет ее продолжать — никогда не хотел.       «Меня зовут Уилл Грэм, сейчас приблизительно девять часов утра, я нахожусь посреди леса в доме Ганнибала Лектера, который спит в соседней комнате, и я не знаю хочу ли его убить… Мир остался прежним, но я, кажется, окончательно свихнулся».       Повозившись в безуспешной попытке положить поудобнее затекающие части тела, Уилл тяжело вздыхает. От огня, еще недавно тепло согревающего, становится невыносимо жарко, безумно хочется пить и, в конце концов, метания мужчины заканчиваются капитуляцией перед самим собой — несмотря на дикую усталость, уснуть здесь никак не получится. Поднявшись с, как оказалось, жутко неудобного предмета мебели, Грэм бесплотным призраком слоняется по гостиной, а после направляется туда, где должна быть кухня, потому как в поисках воды снова в ванную возвращаться не хочется.       Кухонька оказывается совсем крошечной относительно той, что была в доме Ганнибала в Балтиморе. Светлая, отделанная в современном стиле и оснащенная всем необходимым для приготовления маленьких кулинарных шедевров комната с огромным количеством глянцевых поверхностей. Уилл не большой любитель готовить и ценителем подобного не является, но не отметить удобство и компактность тоже не может, как и своеобразный уют.       «Очаровательно», — мысленно констатирует Грэм с несвойственной ехидцей, замирая у окна с бокалом холодной воды. Лес, деревья и ничего кроме — почти идеальная картина в далеко неидеальной жизни.       Рассеянный взгляд мужчины еще раз обследует комнату, и останавливается на маняще поблескивающем наборе ножей. Не задумываясь и отставляя бокал в сторону, Уилл берет в свои руки прекрасное, едва ли не совершенное орудие убийства. На службе ФБР Грэм видел достаточно мест преступлений, совершенных одним только таким лезвием, изучил многое о характере наносимых им ран: кто-то бьет сильнее и наверняка, кто-то — плавнее и мягче, чтобы оставить себе наслаждение муками жертвы. Нож, как правило, всегда приносит с собой много крови и чаще других орудий оставляет грязь.       Но никогда не встречал того, для кого нож выступает способом создания произведений искусства. В руках Ганнибала любой заостренный металл начинает танцевать и становится не важно, творит он очередное изысканное блюдо или готовится вырезать кому-нибудь пару органов.       «Смогу ли я когда-нибудь научиться также? — спрашивает себя Уилл. — Захочу ли?..» — и не может ответить на этот вопрос.       Мотнув головой из стороны в сторону, отгоняя нежелательные мысли, Уилл, игнорируя гордость, тонко пищащую об уважении к личному пространству, идет в сторону спальни, не выпуская, однако, из руки острозаточенный кухонный нож. Может, Лектер и доверяет ему, но Уилл совсем не доверяет Ганнибалу и тем более не доверяет себе и своим кошмарам. Жизнь меняется слишком быстро, и сталь в руках это единственное, чему можно верить.       Приглашающе приоткрытая дверь в спальню тихо поддается под напором ладони, пропуская внутрь. Секунда, и Уилл делает первый нерешительный шаг в комнату. Окна, занавешенные тяжелыми шторами, пропускают в комнату немного света, а потому помещение погружено в приятный полумрак, и можно лишь условно разглядеть очертания предметов. Преодолев несколько шагов до кровати, Уилл опускается на свободную сторону. Нож в руках бывшего профайлера лежит обжигающей, но оттого не менее приятной тяжестью.       Ганнибал лежит на спине, одна его рука покоится там, где под слоем медицинского материала скрывается пулевое ранение, а другая свободно вытянута вдоль тела. Грудная клетка его размеренно поднимается и опускается, хотя дыхания Уилл не слышит из-за шума собственной крови в ушах и оглушающего сердцебиения. Грэм вглядывается в его лицо, в спокойные и разгладившиеся черты: во сне враг будто выглядит моложе и, что удивительно, беззащитнее. Если бы он мог, то определенно нарисовал бы его сейчас, чтобы никогда и никому не показать, каким может быть Ганнибал: не слабым, но утомленным и изнуренным, хотя и доверчиво расслабленным. Таким его видел только Уилл. Или ему только хочется так думать.       Тихо прикрыв глаза, мужчина задумывается. Его руки больше не дрожат; он может лишить жизни одного из самых кровавых преступников современности, остановить ту череду смертей, что следует за ними алым шлейфом; вернуть свою жизнь одним движением руки и одна часть так желает этого, так хочет и настойчиво требует голосами Молли, Аланы, Джека, Марго и еще тысячей тех, кто пострадал так или иначе.       Болезненный излом бровей образует глубокую морщину сомнения меж ними.       Нож холодно и равнодушно бросает слабые отблески, а одна только мысль об убийстве порождает по телу теплую возбуждающую дрожь. В отражении на металле мелькает и стирается родной дом в Wolf Trap, когда резким движением Уилл быстро перекидывает ногу через врага, оседлав эту безудержную мощь хищника и под тяжестью своего тела почти полностью обездвижив. Он уже представлял это, занося сжатый кулак к лицу Рэндалла Тира; знал, каково сбивать кожу на костяшках едва не до кости, раз за разом смешивая кровь на разбитых, ухмыляющихся губах со своей собственной.       Сейчас улыбки нет.       Жертва мгновенно открывает глаза и, еще не до конца осознавая, что происходит из-за антибиотика и анестезии, предпринимает безуспешную попытку к сопротивлению в виде взметнувшихся вверх рук, царапающих шею нападающего в желании задушить. Короткие ногти оставляют стремительно краснеющие борозды прежде, чем Уилл успевает остановить их и отстранить от себя.       Стараясь вывернуться и сбросить противника, Ганнибал напрягает мышцы для рывка, но от неожиданного давления и активного сопротивления, потревоженная рана на боку снова начинает кровоточить, пропитывая алым белый материал и наполняя густой воздух терпким ароматом. Драгоценная миллисекунда ускользает с промедлением и, шипя от острой боли в плече, Грэм все же оказывается быстрее.       Вдавив коленями кисти Ганнибала в постель и намертво зафиксировав этим, решившийся убийца с силой надавливает на проступившее красное пятно пальцами. Пользуясь слабостью мужчины под собой, он сознательно делает больнее, разрывая швы, раскрывая рану, добавляя все больше красного на безупречный холст. Галстук с фрактальным узором овивает сначала одно запястье, затем другое, стягивая вместе и сцепляя их крепким узлом без возможности вырваться.       Секундное замешательство обоих сменяется новой волной осознания действий и расчетов: у одного пути к спасению, у второго — способы продлить пытку. Нелепой кажется всплывшая в голове Уилла ассоциация тонкой ленты лоснящейся ткани с упаковочной, подталкивающая представлять связанного галстуком мужчину своим подарком самому себе. Таким желанным подарком, полученным спустя годы.       Склоняясь низко к лицу бывшего психотерапевта, Уилл дико скалится в безумной улыбке. Зрачки обоих расширены настолько, что радужкам остаются только тонкие переливающиеся кольца по их границам. Так близко, что можно разделить одно тяжелое дыхание на двоих. Каждое движение заметно и очевидно, каждый удар сердца отдает по нервам другого импульсами, не оставляя возможности не чувствовать друг друга. Тепло, что разгоняется по венам с кровью перетекает между телами бархатными исками, накаляется до лихорадочного жара, а окутывающая тьма становится ощутимой и почти такой же острой, как и заточенное лезвие опасной бритвы.       Нож входит в плоть по самую рукоять, но целью является отнюдь не сердце — это слишком быстро и просто, а межреберье чуть ниже, разрывая легкое, заставляя захлебываться кровью, окропляя ею светлые простыни. Тихие надсадные хрипы задыхающейся жертвы ласкают слух, подгоняя новую сладкую волну по телу убийцы — что-то среднее между экстазом от исполненной вендетты и наслаждения от совершенной безнаказанности. Глаза не отпускают глаз, чтобы прочесть их последнее выражение. Что в них? Злость, удивление, еле заметный отголосок боли, разочарование? Или, быть может, это гордость?..       Ганнибал был бы прекрасен в образе жертвы, а оттого Уилл жаждет осуществить этот сценарий и страстно хочет увидеть в глазах своего личного проклятия затухающий всепоглощающий огонь. Хрупкое чувство власти над чужой жизнью пьяняще сладким вином разливается внутри: забирая роль Фемиды, сейчас он и только он решает позволить жить самому опасному из хищников или навсегда отнять у него дыхание. Даже нацепивший костюм монстр остается монстром, а убийство более сильного противника это всегда вызов - непреодолимо заманчивый, которому невозможно противиться.       Облизнув пересохшие губы и закусив нижнюю, Грэм однако медлит, словно перед ним человек. Такой же, как другие, такой же, как он сам: из аналогичной плоти, тканей и клеток; его кровь такая же красная при дневном свете и чернеющая во мраке ночи. Такой же, но особенный - единственный, кто способен понять, кто смог стать самым преданным другом и верным врагом, разрушил мыслимые и немыслимые преграды.       Терзающее любопытство обжигает, останавливая не поднятую руку и расслабляя напряжение мышц готового к бою человека. Уилл не уверен, что нездоровый интерес, пересиливающий вопящие инстинкты, его собственный, а не проекция Ганнибала, но все же подчиняется ему, оставляя орудие несовершенного преступления на прикроватном столике.       Впервые за историю их игры он пропускает ход: может быть позднее ему представится еще не одна возможность, а это «впервые» он в своей новой жизни повторит еще не раз.       Довольно быстро спокойный сон, лишенный кошмаров, чего не было очень долгое время, забирает его в свои бархатные объятия. Возможно, так на нем сказалась усталость или терапия доктором Лектером, а может, причина в том, что реальность оказалась намного насыщеннее, чем любой даже самый страшный кошмар.