Будущее, в котором нас нет

      Тяжелые шторы пропускают узкую полоску тусклого и холодного солнечного света, кокетливо заглядывающего в окно, пробегающего по коже бледным лучом, и, словно золотым песком, проскальзывающего меж пальцев. Едва открыв глаза, Уилл убеждается, что утро редко бывает добрым несмотря на хороший сон и удобную постель. Раны, не сильно беспокоящие вчера благодаря обезболивающему, теперь горят словно кто-то любезно раз за разом проворачивает в них обоюдоострый кинжал. Попытка привстать, привычно опираясь на правую руку, пускает по нервам всего тела раскаленную волну, срывая с губ глухой болезненный стон и на миг отрывая от реальности, заставляя утомленно опрокинуться обратно на бежевые простыни.       Боль мгновенно отгоняет остатки сна и последние надежды на то, что все произошедшее окажется очередным в бесконечном множестве кошмаром, пеплом рассыпаются на глазах: уютный дом, постель, застеленная шелковыми простынями с неуловимо тонким флером лаванды, в которой он один. Цветочный запах в комнате приятный, свежий, но отличается от того, что был в его собственном доме. Все здесь чужое, хотя Уилл и не чувствует себя лишним, скорее частью большого часового механизма, подчиняющегося законам, установленным главным часовщиком.       Вторая попытка встать более удачна, и, оказавшись на ногах, мужчина первым делом распахивает шторы, открывая солнечным лучам доступ в просторную комнату и разгоняя загнанно притаившуюся в углах густую тьму, с немым укором взирающую на профайлера пугающими пустыми глазницами. При свете дня все выглядит несколько иначе: шкаф с резными дверцами и кофейного цвета комод, кажутся на тон светлее и уже не выглядят столь угрожающими и давящими темными провалами, а картина с изображением пейзажа, нашедшая свое место на стене, виднеется более живой и манящей. Сама комната будто сбрасывает с себя обрывки продолжительного сна и только нож, оставленный профайлером, все еще лежит на прикроватном столике, отбрасывая блики на потолок и нарушая гармоничную картину прекрасного утра, столь любимую в фильмах со счастливым концом.       За стеклом переменчивый ветер с тихим шорохом почти любовно гладит ветви деревьев, раскачивает самые тонкие из них то в одну, то в другую сторону, и, вопреки ожиданиям Грэма, тусклое солнце готовится занять трон, неуклонно приближаясь к наивысшей своей точке. Почти полдень, а значит он проспал как минимум сутки. За нелепостью идея о сне в пару часов отпадает сразу.       Первый самый сложный день в новой жизни позади, но радости от этого не становится ни на йоту больше. Многочисленные укусы разозленной совести или давящие сожаления об упущенных возможностях еще не ощущаются, а эмоции слишком заторможенные и тусклые, чтобы иметь значение. Теперь, когда исчезло украденное и скопированное у других эмпатией, остался только он сам, беззащитно обнаженный перед миром и с бесконечной пустотой внутри, которую невозможно наполнить или же Уилл просто не знает, чем.       Отрываясь от созерцания картины, окаймленной в оконную раму, и своих стремительно мрачнеющих размышлений, Грэм проходит по комнате в сторону шкафа. Распахнув створки, мужчину на секунду охватывает оцепенение: весь шкаф заполнен вещами, разложенными и развешанными с предельной аккуратностью и педантичностью, так свойственной Ганнибалу, большинство из которых даже не распаковано из прозрачной покупной обертки. Множество различных цветных ярлычков одновременно привлекают внимание, заставляя глаза разбегаться от полки к полке. Около половины вещей с этикеткой его, Уилла, размера, а мысль о том почему, кажется слишком мучительной и оттого вызывает только желание захлопнуть дверцы и никогда больше не подходить к этому предмету интерьера.       Выхватив первую попавшуюся под руку одежду и отыскав белье, Уилл замирает на пороге ванной комнаты прежде, чем закрыть дверь за своей спиной и остаться наедине с пустым расколотым зеркалом, невидяще уставившимся в пространство. Никаких монстров, только отражение комнаты, сломанное на несколько больших и малых кусков, создает ощущение будто маленький мирок, ограниченный стенами, раскалывается на части, готовый рассыпаться при любом неосторожном выдохе — красивая аллегория собственной жизни, сметаемой под напором урагана по имени Ганнибал. Впрочем, как Уилл ни старается заставить себя разозлиться на это, ничего не получается: он сам виноват в том, что потерял все.       Сбросив с себя брюки, запачканные почти незаметными на темном фоне бурыми пятнами засохшей крови, и отцепив успевший надоесть пластырь с плеча и щеки, Грэм заходит под душ, но ни холодная, ни горячая вода не способна прояснить спутанные мысли. Ощущение пустоты становится совсем невыносимым, и Уилл уже не чувствует себя таким живым, каким был стоя на границе обрыва и бесконечно долго падая вниз, и только сильная боль в щеке и плече напоминает о том, что прошлое реально, хотя и превращает такую элементарную вещь вроде желанного душа в пытку. Профайлер даже не уверен бьется ли еще его сердце, а оттого на секунду возникает безумное желание расцарапать собственную грудную клетку, сломать ребра в попытке добраться до главной мышцы и убедиться, что она функционирует и не застыла, словно у мертвеца, приникнув к нему пальцами и считая рваные удары.       «Что же будет дальше?..» — спрашивает себя Уилл, запрокидывая голову и подставляя лицо водным струям. Ответа нет, и внутренний голос продолжает упрямо молчать, не желая лгать или подтверждать очевидную, не слишком приятную правду.       Несколько позднее, надев позаимствованные свободные темные брюки и светлый свитер, Уилл наконец покидает ванную, наполненную паром и пропитанную тонкими приятными запахами шампуня и мыла. Принадлежащий Ганнибалу свитер постоянно чуть сползает на одно плечо, причиняя определенные неудобства, но при одной мысли о том, чтобы переодеваться, рана пониже ключицы начинает ныть сильнее, горя всеми оттенками болевых ощущений.       Несколько раз проведя рукой по волосам в тщетной попытке привести влажные вьющиеся волосы в относительный порядок, мужчина проходит на кухню, влекомый приятным ароматом чего-то определенно очень вкусного, только сейчас вспоминая, насколько сильно голоден, и желудок в подтверждение мыслей сковывает неприятным спазмом.       — Доброе утро, — приветствует его хозяин дома, обводя взглядом фигуру пришедшего и еле заметно чему-то улыбаясь. Его движения несколько заторможены, а жесты осторожнее и плавнее, чем обычно, хотя он и силится не показать уязвимости.       — Уже день, — замечает Грэм, облокотившись на дверь и сложив руки на груди.       Прикрыв глаза, можно легко представить, будто не было четырех этих лет и взаимных ножей в спину тоже, что они живут здесь уже давно и каждое утро начинается именно так: маленькая уютная кухонька, Лектер, готовящий с присущими ему отрешенностью от всего остального и искренним наслаждением процессом и изредка бросающий на него взгляды янтарных из-за солнечных лучей, проникающих через свободно спадающую немного неровными прядями челку, глаз — почти безупречная картина, если позабыть обо всем остальном. Наверное, в одной из параллельных вселенных, в совершенно ином мире, где ни один из них не был бы убийцей так действительно могло бы быть, и всего на короткий миг Уилл желает быть обманутым иллюзией спокойствия мирной жизни.       — Что-то не так, Уилл? — словно читая мысли, участливо спрашивает Ганнибал, отвлекаясь, чтобы взглянуть в глаза хмурящегося собеседника.       Грэм просто пожимает плечами, морщась от боли, пробежавшей по стягивающему рану шву. Что он может ответить? «Мы скрываемся в лесу, в то время как нас разыскивает полиция и Бюро. Всем агентам приказано стрелять на поражение, а ты, возможно, решишь не изменять своим гастрономическим пристрастиям и приготовить из меня что-нибудь, что порадует твои вкусовые рецепторы». Все определенно не так, но упоминать об этом вслух вряд ли стоит.       Внимательно наблюдая за процессом приготовления обеда, Уилл отмечает, что мужчина надел свитер, почти такой же, что на нем самом, и обычные серые брюки — слишком по-домашнему, а потому непривычно, учитывая любовь Ганнибала к костюмам-тройкам в клетку и полоску в сочетании с галстуками со всевозможными цветными и однотонными узорами. Однако раздраженным временными лишениями мужчина не выглядит, напротив — довольным моментом: местом, комнатой, занятием; шкварчанием в сковороде, похрустыванием приправ в рассыпающих пальцах…       — Тебе действительно нравится, — говорит Грэм некоторое время спустя и, уловив безмолвный вопрос, поясняет: — Готовить.       — Пища взывает к чувствам обоняния и вкуса — самым древним нашим чувствам, центры которых расположены в самых глубинах мозга. Игра на коре головного мозга, скрытой под сводом черепа, является подобием того света, который открывает взору чудеса, изображенные на стенах собора и под его сводами. Чудеса эти могут оказаться более занимательными, нежели театральное представление.       — Виртуозное манипулирование, — пару секунд Уилл позволяет себе наслаждаться изумительным ароматом съестного. — Знаешь, когда я узнал кто ты есть, я начал сомневаться во всем, особенно что касается непосредственно тебя. Думал, что твоя страсть к проведению ужинов это очередная в списке роль, дань природному садизму и любви к ироничным и жестоким издевательствам, но сейчас я вижу: ты правда наслаждаешься этим. Тебе нравится готовить, организовывать ужины, беседовать с теми, кого искренне считаешь друзьями… и также искренне устраняешь, если появляется необходимость.       — Каждый призван сыграть в ужине свою роль, внести в него новые богатые краски.       — И, если он перестает это делать, ему нет места за твоим столом: он должен или уйти, или погибнуть.       — Восприятие вкуса и запаха предшествовало возникновению чувства жалости.       — Естественно, — голос звучит безэмоционально, и это то, что он в действительности испытывает — равнодушие, потому как мысли ушли далеко вперед, к будущему.       Уверенность в гибели не позволила продумать другой вариант развития событий, нежели смертельный исход, и дальнейшего плана у него не было и нет, да и не каждый день приходится сбегать в лес и прятаться от всего мира с человеком, который в любой момент может решить убить его.       — Что будет теперь? — задает Уилл вопрос, мучавший с самого первого шага по твердому берегу после падения и неприятно колющий кончик языка маленькими противными иголочками.       — Теперь останемся здесь на пару недель, но не больше.       — Я имел в виду не это.       — Я знаю, что ты имел в виду, — не то интонация, не то взгляд, сопровождающий эти слова, заставляют Грэма замолчать, создавая неловкую паузу.       — Думаю, — спустя небольшой промежуток времени осторожно начинает профайлер, взвешивая каждое свое слово. — Нужно быть крайне осторожными, а лучше уехать как можно дальше отсюда сразу, как только шумиха вокруг нашего исчезновения поутихнет. Джек не отступится просто так и далеко не сразу поверит в то, что мы мертвы.       Мужчина, не сомневающийся, что план давно составлен и обдуман, лишь озвучивает то, что Ганнибал желает услышать, и зябко ежится под острым пытливым взглядом своего психотерапевта. Тот кивает, соглашаясь и задумчиво произносит: — Полагаю, это разумная идея. С Джеком действительно могут быть проблемы, поэтому уедем сразу, как только я закончу несколько дел.       — И каких, конечно, мне не расскажешь? — вопрос, заданный несколько грубее и резче, чем планировалось, срывается с губ Уилла прежде, чем он успевает его хорошенько обдумать и решить нужен ли ответ.       — Расскажу, но не сейчас, — также спокойно отвечает Ганнибал и всем своим видом дает понять, что разговор на эту тему закончен.       Выпытывать то, что психотерапевт не доверяет или не желает рассказывать бесполезно, и Уиллу остается только принять правила этой новой игры хотя бы до того момента, пока он не поймет ее смысл и не придумает свои. Вот только тогда, зная доктора Лектера, он кардинально решит сменить способ ее ведения. Что будет на этот раз? Очередная гонка на выживание? Иных ставок у Грэма больше не осталось. Свой дом, семью, друзей и все иные составляющие жизни он уже проиграл.       «Не стоит забывать, — мысленно с непонятной горечью проговаривает себе профайлер, молчаливой тенью покидая кухню и останавливаясь посреди гостиной, взглядом следя за затухающим пламенем камина. — Что одному из нас все же придется умереть. Вопрос не в том, кто это будет, а когда это случится». Чувства не мешали Ганнибалу убить Эбигейл и не помешают убить его — в этом можно не сомневаться, но сможет ли профайлер в нужный момент отстоять свое право быть охотником, а не жертвой? Ответ известен, но легче не становится.       — Прошу к столу, Уилл. Спагетти с тушеным мясом и соусом по-итальянски, — раздается за спиной и это непроизвольно возвращает Грэма в прошлое. Всего на секунду ему мнится, будто все как прежде: ставшие почти родными стены, знакомая столовая, массивный стол, нагруженный всевозможными аппетитными блюдами, более походящими на произведение искусства, доктор Лектер, его самый близкий друг, в привычном костюме, что стоит больше, чем весь гардероб Уилла, но наваждение исчезает так же быстро, как появляется.       «Призраки прошлого еще долго не отпустят меня/его», — думают оба мужчины почти одновременно прежде, чем усаживаются за стол друг напротив друга.       С долей голодной жадности Грэм набрасывается на еду, стараясь при этом не слишком сильно беспокоить больную щеку, в отличие от психотерапевта, как всегда медленно смакующего каждый кусочек.       — Очень вкусно, — признает Уилл и ему впрямь кажется, что ничего лучше он в жизни не ел, какими бы изысками не кормил его Ганнибал до этого, первый обед после смерти вызывает особенные, ни с чем не сравнимые чувства.       Ощущает ли мужчина напротив него то же самое или это стало обыденностью, как заметание следов, смена масок… убийство? Что чувствует демон, пожинающий души тех, кто неосторожно был груб или примитивно скучен, отнимая жизнь, забирая метафорическую душу и превращая человека в пустую оболочку, тело, которое будет разлагаться, источая ядовитый запах, а затем и вовсе обратится в прах, оседающий в легких никому не нужной пылью и способный вызвать разве что аллергическую реакцию?..       Уилл не знает и боится захотеть узнать.       Ветки дерева, растущего совсем рядом с домом с нарастающей силой бьют по оконному стеклу под воздействием переменного ветра и профайлер вздрагивает от этого звука, отрываясь от машинального изучения узоров и солнечных зайчиков на белоснежной скатерти и бросая взгляд на второго человека за столом, ненавязчиво, но внимательно наблюдающего из-под полуприкрытых век.       «Это стук в окне случайный, никакой здесь нету тайны», — декламирует про себя Грэм, отбрасывая мысли о группе захвата возле порога их временного убежища, готовой сломать дверь и всадить в них пару десятков пуль или поместить в стеклянные ларцы без окон, откуда не будет выхода, пичкая при этом сотней медицинских препаратов со сложными названиями и полностью подавляющими личность, навсегда запирая двери Дворца Памяти снаружи или изнутри.       «Второй вариант, — думается ему. — Намного хуже».       — Тебя совершенно не беспокоит перспектива быть найденным? — подает голос профайлер, поднося к губам стакан с водой: от мыслей о том, чтобы быть закрытым в прозрачной клетке до конца своих дней, у него пересыхает в горле и даже уверенный и ровный голос доктора Лектера не кажется убедительным.       — Уилл, тебе не стоит волноваться о таких вещах: дом безопасен и вероятность того, что нас здесь найдут крайне мала. К тому же, тебя беспокоит не только это.       — Верно, — подтверждает мужчина, но больше не произносит ни звука, несмотря на направленный на него выжидающий взгляд.       Желаннее всего сейчас поделиться своими переживаниями, разобраться в сумбуре мыслей собственной головы с единственным человеком, который действительно может помочь, но облачить свои чувства в слова и фразы упорно не получается, а потому Уилл лишь кратко качает головой в попытке избавится от напряжения, возникшего в тишине и давящего на плечи тяжким грузом.       Грэм поднимается из-за стола и собирает использованные приборы и посуду.       — Оставь, я приберу, — тихий голос психотерапевта почти полностью тонет в громком звоне брошенного на тарелку ножа. Тот, кому были обращены эти слова, кажется, не обращает никакого внимания, ретируясь на кухню и задерживаясь только у двери, раздраженно бросив:       — Тебе не о чем беспокоиться. Я в состоянии о себе позаботиться.       Тень беспокойства ложится на лицо доктора Лектера, провожающего взглядом спину профайлера, и ни один мускул на его лице не дергается в ответ на очевидную грубость, только карие глаза выражают задумчивость и совсем немного озадаченность, но никто не в состоянии этого увидеть.       Воздух врывается в легкие усталым вдохом, когда фарфор шумно сталкивается с металлической мойкой, грозя треснуть или расколоться на кусочки, а холодные капли воды соскальзывают по блестящей поверхности, смывая сладковато пахнущую мятой пену. Раздражение, накрывшее мужчину, стремительно отступает, оставляя за собой только неприятный кисловатый осадок и боль в плече от напряжения раненых мышц.       «Веду себя как ребенок», — сокрушается Уилл, но ничего не может поделать, ощущая себя именно маленьким мальчиком, которому не доверяют взрослые тайны и хрупкие хрустальные игрушки. Расслабиться, довериться, не сопротивляться — со своим доктором Грэм может позволить себе немного побыть ведомым: Лектер решит за него, и выбор будет наиболее подходящим для них двоих, потому что Ганнибал знает, как будет лучше, но это только больше злит.       «Я могу быть полезным», — отчаянно твердит внутренний голос, но предложение больше похоже на вопрос, чем на утверждение.       По-прежнему ли доктор считает его равным себе? Или это было лишь однажды: устраняя общего противника?..       Вытирая чистую посуду белоснежным полотенцем, профайлер чувствует на себе чей-то пристальный взгляд, скользящий по виску холодными скользкими щупальцами, но развернувшись вполоборота, Уилл натыкается лишь на свое собственное недвижимое и почти прозрачное отражение в тонком стекле кухонного шкафа: он там один, слишком бледный на фоне плотной тьмы.       Мысленный приказ себе «не смотри — не настоящее» эхом скользит в голове и теряется в пустоте, когда чернота вокруг, постепенно обретающая уже знакомую размытую форму, обнимает его со спины черными лапами, впиваясь в кожу длинными острыми когтями. Фантомная боль проносится по нервам, но за спиной абсолютно точно никого нет, в чем Грэм убеждается, резко оглядываясь назад. Уилл в отражении не делает того же самого, чуть отклоняя голову назад и приоткрывая губы в безмолвном крике, безусловно радуя довольно скалящееся существо позади, наслаждающееся тихими страданиями своей жертвы.       Тонкие пальцы чудовища вонзаются в рану на его плече, без труда разрывая хирургическую нить и расширяя ее края, вонзаясь и будто впитываясь под кожу мужчины, бьющегося в агонии. Грэм цепляется за черную лапу, в кровь ломая и без того короткие ногти в отчаянной попытке отстранить ее от себя, но лишь продляет собственные мучения, не причиняя монстру никакого вреда.       Жертва безмолвно воет, но Уилл, с ужасом наблюдающий за своим отражением, слышит этот звук, полный невыносимой боли и переходящий в стон отчаяния сдавшегося и смирившегося со своей судьбой человека, и по коже пробегает толпа мурашек. Он не может помочь, наблюдая со стороны, как мужчина в отражении меняется: вены, идущие от раны, вздуваются, окрашиваясь в угольно черный вместе с кожей, напряженные мышцы сначала мгновенно расслабляются, а затем снова напрягаются, будто через все тело проходит электрический разряд огромной силы — сама тьма проникает в него, ломая внешний облик, даря ее эссенции физическую форму. Уилла Грэма из отражения больше не существует: остается только черное существо, обретшее четкие границы, и лишь горящие чистым безумием сине-зеленые глаза все еще принадлежат человеку. Ему самому.       — …сь? — доносится словно бы откуда-то издалека, разгоняя жуткое видение, словно дым. Стекло напротив него отражает только его и подошедшего близко Ганнибала, предусмотрительно осторожно дотронувшегося до чужого плеча.       — Что? — глупо переспрашивает профайлер, повернув голову и пытаясь сосредоточится на глазах своего психотерапевта. Получается плохо: взгляд норовит вернуться к отражению, а пальцы покалывает из-за силы, с которой Грэм вцепился в несчастный кусок фарфора, неизвестно каким образом еще не лопнувший.       — Что-то случилось? — терпеливо повторяет доктор Лектер, и в его голосе не слышно ничего, кроме тщательно отмеренной маленькой толики беспокойства. — Ты задержался.       — У меня все в порядке, Ганнибал, — «кроме того, что я психически нестабилен» мысленно добавляет мужчина и надеется, что не говорит этого вслух. — Просто немного задумался, вот и все. Я уже сказал, что не слаб и сам в состоянии о себе позаботиться, и тебе совсем не обязательно примерять на себя роль няньки, чтобы следить за каждым моим шагом или действием.       Голос профайлера к его удивлению звучит совершенно спокойно и совсем не дрожит ни от остаточного страха, ни от злости, но Лектер, кажется, все равно не верит ни единому слову, глядя в глаза целую вечность прежде, чем начать говорить вкрадчивым голосом близкого друга с большим опытом в области психологии: — Уильям, я никогда не считал тебя слабым, не думаю, что тебе нужен контроль и никаким образом не хотел задеть мужскую гордость. Более того, считаю тебя одним из стойких людей, которых мне доводилось встречать, но это не означает, что я не могу испытывать беспокойство.       — Беспокойство? — тихо переспрашивает Грэм с малой долей иронии и, не выдержав взора темных глаз, отворачивается первым, снова упираясь в злополучную отражающую поверхность, где два существа, стоя бок о бок и теряя очертания, почти сливаются в одно.       Тарелка, до того покоящаяся в его руках, падает, с грохотом разбиваясь и погружая комнату в молчание, но выражение лица доктора красноречивее всех возможных слов.

***

      Время течет медленно, а солнце все ближе смещается к закату. Пламя камина едва слышно нашептывает свои истории, отбрасывая на потолок причудливые тени, движущиеся в каком-то экзотическом танце, то ускоряясь, то замедляясь с очередным новым па. Беззвучие гостиной нарушается только нежными переборами дождевых капель по крыше, мерным тиканьем часов, раздающимся исключительно громко в наступившей тишине, и дыханием двух мужчин, расположившихся по разные стороны комнаты.       После эпизода на кухне и спешного бегства профайлера, сославшегося на боль в плече, мужчины обдумывают каждый что-то свое отдельно: один, элегантно закинув ногу на ногу, расположился за столом, вооружившись книгой на итальянском языке, одетой в дорогой, чуть потертый временем переплет, другой — занял диванчик, вытянувшись во всю его длину и устроив голову на подлокотнике, и бессмысленным взглядом следит за отблесками жаркого пламени.       С каждой проведенной так минутой, для Уилла атмосфера становится все более давящей и невыносимой, но и заполнить ее звуками своего голоса желания тоже не возникает, а потому все, что остается — нырнуть в глубокий водоворот собственных мыслей. Мужчина старается представить будущее, которое у них может быть, но с отчаянной безысходностью признает, что ничего не выходит, а конец кровавой истории варьируется от плохого, до наихудшего, без малейшей надежды на положительное завершение. Для таких, как они, нет счастливых финалов, и Грэм достаточно умен, чтобы это понимать, но все же… Все же если существует хотя бы малейший шанс, он хотел бы уцепиться за него.       Зачем? Сколько времени будет отведено на жизнь им двоим? Сколько времени пройдет прежде, чем Чесапикскому Потрошителю надоест сломанная игрушка, и он решит от нее тактично избавиться, приготовив что-нибудь простое, но не менее изысканное? И отчего ответ на последний вопрос не имеет для него значения?.. Слишком много неизвестных и переменных затерялось в их долгой истории и чем больше Уилл думает об этом, тем больше растет его беспокойство и одолевает головная боль.       Профайлер неосознанно переводит взгляд на профиль своего доктора, внимательно вчитывающегося в строки неизвестной книги, примечая, будто узнавая вновь и запоминая черты, внимательность в выражении золотисто-карих глаз, остро выделяющиеся скулы, изогнутые губы. Есть в нем что-то такое, что приковывает взгляд: не вызывающая красота, скорее — внутренняя сила, особенное хищное очарование, а еще этот еле заметный акцент в сочетании с истинно психопатическим обаянием, почти сверхъестественной способностью нравится и умением внимательно слушать и так точно подбирать слова.       Скучные непосредственности меркнут рядом с ним: его невозможно не заметить среди пестро разодетой толпы самодовольных и пустых аристократов, где мужчины щеголяют дорогими костюмами и сорят деньгами, а дамы — пышными платьями и слепяще сверкающими украшениями. Он — центр внимания, Солнце в окружающей его планетарной системе, Князь Тьмы в сонме приглашенных гостей. Его слушают, ему внемлют, его боготворят, хотят, желают, жаждут. Мужчины завидуют, но не отважатся ненавидеть, а женщины растекаются от восторга под его случайно проскользнувшим взором. Покорные, трепещущие от радостного возбуждения овечки, зачарованные грацией волка, блеят свои дешевые комплименты, стараясь затесаться поближе, коснуться, заслужить похвалу за смелую дерзость…       Но волк просто ест глупых овец.       — Ганнибал, — Грэм зовет, чуть растягивая гласные, будто бы пробуя знакомое имя на вкус, и мужчина отвлекается от книги, устремляя на него взгляд и ожидая дальнейших слов, но пауза неприлично затягивается. Бывшему профайлеру нечего сказать, и он чувствует себя немного глупо, но глаз в обычной своей манере не прячет.       — Да, Уилл?       — Мы можем возобновить сеансы? — вопрос отчасти кажется неожиданным даже самому профайлеру. Может быть, на уровне подсознания он понимает: сеансы дружеских бесед с психотерапевтическим уклоном от его доктора — это единственное, что может ему помочь разобраться в себе также, как это было раньше. Однако между «сейчас» и «раньше» пролегает пропасть, и он пока не готов снова в нее падать.       — Если ты этого хочешь, — говорит Лектер с некоторой толикой любопытства и профессионального интереса одновременно, закрывая книгу, откладывая ее на колени и зажимая нужную страницу. Все же что-то никогда не меняется. — Можем начать прямо сейчас.       — Нет, нет, не сейчас. После. Когда-нибудь, — каждое следующее слово произносится все тише, но все равно голос звучит оглушающе громко. Ганнибал понимающе кивает и, обронив «скажи, когда будешь готов», переключает внимание на вновь открытую страницу.       Покрывало безмолвия снова падает на просторную гостиную, но молчание не кажется больше таким тягостным, а оттого Уилл, завороженный тихим шуршанием страниц и шумом дождя за окном, прикрывает глаза.       — Уилл, — голос Лектера, раздающийся где-то совсем рядом, разрезает уютную капсулу, в которой оказался профайлер, отгоняя только-только подкравшиеся сновидения. — Нужно проверить швы.       Разлепив глаза, с обреченным мученическим вздохом Грэм садится, позволяя доктору расположится рядом. Комнату освещает мягкий свет люстры, а задействованный ранее чемоданчик в открытом состоянии уже покоится на столе — это позволяет мужчине считать, что на короткое время он все же выпал из реальности, оказавшись в теплых объятиях сна.       Стащив свитер, Уилл чувствует себя несколько неуютно под оценивающим взглядом, а первое прикосновение холодных пальцев к чувствительной коже возле раны заставляет его вздрогнуть и резко выдохнуть — эти руки так часто причиняли боль, что это давно стало чем-то привычным, заставляя Грэма ненавидеть себя за эту покорность. Ганнибал осторожно и бережно проводит по ране ватой с обеззараживающим раствором спирта, смазывает какой-то мазью с достаточно резким запахом и проделывает те же операции со щекой, задерживая пальцы чуть дольше положенного.       Движения рук доктора точные, выверенные, уверенные, но в тоже время почти нежные, и это кажется чересчур интимным и смущающим. Дело не в отсутствии одежды, а в психологической незащищенности. Кожа к коже, разум к разуму — Уиллу совсем не нравится, что он может касаться его, когда захочет, проникать в мысли и хозяйничать там больше, чем за последние три года. Внезапно Ганнибала становится слишком много после долгого молчания и сдержанной холодности.       Всего на мгновение Уиллу кажется, что в потемневших глазах доктора, отражающих красноватое мерцание пламени, мелькает что-то совсем темное и нечеловеческое, но разглядеть не успевает — искра исчезает быстрее, чем стрелка часов успевает отмерить следующую секунду. Это похоже на жажду убить и поглотить, эволюционирующую до чего-то совсем непредсказуемого и более опасного, чем когда-либо; дикий, тотальный и едва ли контролируемый голод, которого Уилл не видел никогда в своей жизни и вряд ли еще увидит в смерти.       Острая игла пронзает предплечье, посылая под кожей болезненное онемение от антибиотика до кончиков ногтей больной руки. В какой-то момент глаза доктора опускаются на шрам, поперек пересекающий живот Грэма. «Каково видеть шрамы, нанесенные собственной рукой?» — хочется спросить профайлеру, но он прикусывает язык, скосив глаза на симметричные шрамы на руках мужчины. Для таких вопросов еще не время, как и для неозвученных ответов.       Когда же наступает очередь помочь Ганнибалу, и в руки ложится баночка с загадочным веществом, кисти Уилла едва слушаются его, а горячая кожа под кончиками пальцев кажется обжигающей и слишком реальной. Впервые за последнее время Грэм чувствует, что происходящее — действительность, что Ганнибал все-таки не плод его воображения. Они, черт возьми, живы и это слишком реально.       — Клеймо Верджеров?.. — голос выдает легкую степень удивления. Конечно, ранее Уиллу предоставлялась не одна возможность разглядеть столь необычную рану, но ему было не до того — свежий след от пули требовал большего внимания. Сейчас же выжженная печать собственности манит взгляд, но не как что-то интересное, а скорее — как нечто пугающее. Хочется дотронуться, провести кончиками пальцев по линиям шрама, переплетающимся в отметку на фиолетовом полотне ушибленной кожи, но Грэм старается даже не задерживать на ней взгляд. Глупо, но ему кажется, что она действительно способна обжечь его.       — Мэйсон решил, что приравнять меня к животному это весьма забавно и остроумно, — кратко отвечает психотерапевт, особо не вдаваясь в подробности.       Уилл не находится, что сказать, хотя некоторые вопросы и посещают его голову. Каково было чувствовать раскаленное железо на своей коже? Быть тем, кто ставит это клеймо на, быть может, самом опасном и изобретательном хищнике? Что стоит представить связанного Лектера, не способного оказать сопротивление и едва заметно морщащегося от прижатого к нему красного металла? Не стонущего от острой боли, не покорного, но смиренно принимающего пожизненную метку?..       Наверное, волнующе.       А ведь Ганнибал нес его, Уилла, пока жесткая одежда терла кровавую печать, раздирая едва успевающую покрыться корочкой рану. Может, после этого он может считать ожог на теле Ганнибала частично своим?..       Профайлер отдергивает себя, качая головой в попытке урезонить мысли, и даже если Ганнибал и чувствует его легкую нервозность, то тактично ничего не говорит.       Закончив все медицинские процедуры, мужчины еще некоторое время молча сидят друг рядом с другом прежде, чем отправиться спать. Им не хочется разрушать то обманчивое ощущение почти полного доверия, ненадолго возвращающее в прошлое, но усталость и общая слабость измученного организма берет свое.       Однако несмотря на это Уилл долго не может уснуть, снова и снова ворочаясь и не находя себе места: мысли не дают ему покоя, а призрачное царство снов забирает только далеко за полночь.       Этой ночью кошмары снова не касаются снов Уилла Грэма.