Флорентийка. Паутина обмана

О том, что случилось с Фьорой Бельтрами, несравненной графиней де Селонже, после её трагической гибели на площади Сеньории от руки Пьетро Пацци… Фьора умерла, но жажда возмездия не умерла вместе с ней…

Месть ангелов… Глава 1. Я не помню, в каком часу проснулась. Но что меня удивило, так это то, что я была не на площади Сеньории, где меня должны были сжечь. Не было ни беснующейся толпы, ни Лоренцо, который обнимал меня, когда я умирала на его руках, истекая кровью… Я как будто смотрела на свою родную Флоренцию сверху вниз. Мимо меня медленно плыли облака. То и дело я замечала, что куда-то движутся какие-то бесплотные оболочки. Приглядевшись, я поняла, что это были души умерших. Грустные тени прежних самих себя, невесомые и полупрозрачные. Как я сама… Я не чувствовала опоры под ногами. — Дочка? — окликнул кто-то меня. — Фьора, ты ли это?.. Я обернулась. Это был дух моего отца, Франческо Бельтрами. Что меня удивило, так это то, что отец стоял передо мной… Но выглядел он так, словно из плоти и крови, а не бесплотный дух… Почему, интересно? — Отец? — удивилась я. — Фьора, моя милая, ты тоже здесь… — прошептал он грустно. — Да, отец, — я хотела его обнять, но прошла сквозь него. — А Хатун и Леонарда? Они не с тобой? — Спросила я с надеждой. Отец покачал головой. — Нет, Фьора, они ждут тебя в Раю. А как ты сюда попала? — Долгая история, пап. Меня приговорили к сожжению, но Пьетро Пацци ранил меня кинжалом в спину, прямо на глазах у всех. Потом его куда-то увели… Я даже благодарна Пьетро за то, что мне не пришлось гореть на костре… И вот я здесь. Ты не видел моих родных отца и мать? — Они в Чистилище. Потом ты сможешь их увидеть. А пока тебе надо отметиться. — Отметиться? — удивилась я. — Да. Называешь просто имя и причину смерти. На небесах все и всё знают. Я уже неделю, как в Раю, — папа улыбнулся мне своей обаятельной улыбкой. — Никогда бы не подумал, что после смерти попаду в Рай… С моим-то списком всех земных дел! — он слегка усмехнулся, — Пойдём со мной. Не проронив больше ни слова, я шла следом за отцом, туда же, куда шли все. Машинально я постоянно оглядывалась по сторонам, ища Хатун и Леонарду. Мне хотелось перемолвиться парой слов с ними, раз уж обнять нельзя. Я надеялась увидеть их среди других душ умерших. Тогда, чтобы занять себя хоть чем-то, я стала вглядываться в лица людей, надеясь встретить кого-нибудь из знакомых. Фурию Иерониму с её родственничками, например… Или муженька своего, который провёл со мной лишь одну ночь, а на следующее утро уехал, не простившись, в поисках героической смерти. Будь я жива, я бы устроила ему смерть… От удара стулом по голове! Или внушу ему мысли о самоубийстве… Но, к сожалению, никого из них я не увидела среди других. Ничего, я найду время поправить ситуацию. А времени после смерти у меня теперь куча. Торопиться некуда. Наконец-то мы пришли, куда было нужно. Своего рода, распределитель. Это место было удивительным. Через огромную пропасть перекинут мост. У моста, сидя за столом в кресле, что-то заполнял ангел. К нему в очередь выстраивались души. Ангел говорил каждому встать на огромные весы с двумя чашами. Отец мне объяснил, к чему это. Дух называет имя и причину своей смерти, становится на левую чашу весов. А на правой чаше лежит чёрный камень, олицетворяющий все совершённые грехи. Если левая чаша перевешивает правую, то душа попадает в Рай. Если чаши находятся примерно на одном уровне или правая лишь немного перевешивает левую, то в Чистилище. Не повезёт тому, у кого правая чаша сильно перевесит левую. Это уже приговор… Душа отправится в Ад на вечные муки. Но существовало правило, как я тоже узнала от отца: если душа праведника вступилась за душу осуждённого грешника, то всё могло и хорошо закончиться. Если, конечно, грешник при жизни много зла не делал и раскаялся. Тогда он не попадёт в Ад. И то имелся шанс, что правило, согласно которому можно спасти ближнего, не вступит в силу… Наверно так, благодаря чьей-то доброте, мои покойные родители и попали в Чистилище… Это всё же лучше, чем вечные муки. Я своими глазами видела, как одну женщину, отравившую почти всех членов её семьи, чтобы получить состояние, отправили в Ад. Ангел просто нажал на рычаг, и она провалилась сквозь землю. А её новорожденный некрещёный внук, которому вытерла носик отравленным платком эта жестокая женщина, отправился в Чистилище, куда его отнёс на руках другой ангел, Гавриил. Передо мной было много людей: богатые и бедные; молодые и старые; мужчины и женщины… Я видела даже матерей с младенцами на руках. Разные люди, принадлежащие к самым разным сословиям, но которых уравняла между собой смерть… После смерти нет ни богатых, ни бедных. Только мёртвые тела и отделившиеся от них души… Перед судом Всевышнего все равны. Каждому воздаётся по делам его. Уж на небесах никого не делят на плебеев и знать. Пока я раздумывала, подошла уже моя очередь. — Имя и причина смерти? — спросил ангел меня. — Фьора де Селонже, в девичестве Бельтрами. Меня ранили кинжалом, — ответила я. — Фьора? — ангел протёр кулаками глаза, — Франческо, твоя дочь? Та самая Фьора, о которой ты мне столько рассказывал? — обратился с вопросами ангел уже к моему отцу. — Да, Михаил. Та самая Фьора. Мой повод для гордости, — отец коснулся моего плеча, но его рука прошла сквозь меня. — Хотел лично встретить и проводить её. — Мне становиться на весы? — перешла я сразу к делу. — Да, — был ответ ангела. Я сделала то, что до меня делали другие. Встала на весы и с любопытством стала смотреть на то, как колеблются чаши. У меня перевесила левая чаша. — Фьора, тебе в Рай, — сказал Михаил с приятной улыбкой. — Мои поздравления. Переходи через мост, а потом переплывёшь реку на лодке. На меня надели белоснежное длинное платье вместо рубища. Даже выдали нимб, такой же, как у отца и светящийся… Я поблагодарила Михаила, слезла с весов и отправилась с отцом к реке. Перейдя по мосту, мы оказались на берегу реки. На воде покачивалась лодка, в которой сидел мужчина с шестом для гребли. Как гондольеры, которых я видела из окна своего дворца… Усевшись в лодку, я разместилась как можно ближе к отцу. И стала по привычке искать мелочь, чтобы расплатиться с лодочником. — Фьора, дочка, что ты делаешь? — удивился отец. — Ищу мелочь. Расплатиться-то надо, — ответила я. — Фьора, здесь тебе мелочь не нужна. Это же Рай, — вернул меня папа к действительности. — Все так с непривычки мелочь ищут, — подал голос лодочник, — ты не первая, моя милая. Я успокоилась и стала терпеливо ждать, когда доберёмся до берега. Когда мы проплывали, решётка, преграждающая путь, поднялась, а потом опустилась, издав всплеск, уже за нами. Я обратила внимание на то, что мои руки, ноги, да и всё тело, перестали быть прозрачными. Мне даже удалось дотронуться до руки папы! Я даже начала сомневаться, а действительно ли было всё это: приговор, площадь Сеньории и Пьетро Пацци, убивший меня кинжалом… Может я просто сплю и вижу бредовый сон? — Фьора, всё в порядке? — спросил отец, погладив меня по голове. — Отец, я даже не знаю… Почему до того, как перейти мост, я не могла до тебя дотронуться, а теперь могу? — Видишь ли, Фьора, — начал он, — пройдя испытание, ты получила доступ в иной мир, куда также попал и я. Здесь умершие получают шанс прожить свою жизнь заново. Это, своего рода, мир, очень похожий на наш. Только здесь нет злобы, алчности и ненависти… Тебе должно понравиться, — папа ободряюще похлопал меня по плечу. Больше его рука сквозь меня не проходила. — К тому же, все, кто живёт здесь, становятся бессмертными. Ты даже можешь становиться невидимой по своему желанию. Последнее меня очень заинтересовало. — Невидимой? — решила уточнить, на всякий случай. — Конечно. Просто произнеси слова «я невидима» в уме и закрой глаза. А чтобы вновь стать видимой, надо произнести в уме «вернулась». Я проделала всё в точности, как сказал отец. Сработало! Пожалуй, возьму на вооружение, когда буду мстить своим врагам, с которыми не разделалась при жизни. Я даже не испытывала мук совести от того, что замышляю план мести. Мои враги сами нарвались. — Пап, но ведь мы же умерли в той жизни?.. — немного не поняла я. — Фьора, вся наша жизнь — это долгий путь. Ты всего лишь свернула на новую тропу. А смерти нет. Михаил мне говорил насчёт тебя. Папа на мгновение замолчал. Его молчание больше было похоже на раздумье: а говорить ли мне вообще о том, что ему сказал ангел Михаил? — И что он говорил? — спросила я нетерпеливо. — Даже не знаю… — отец поглядел на голубые воды реки, в которых плескались рыбы. — Но то, что смерти нет, Фьора, запомни крепко-накрепко. А насчёт тебя Михаил мне сказал, что ты не такая, как все остальные дочери Евы. У тебя в крови будто яд, а натура ведьмы… — Ведьмы? — я недоуменно посмотрела на отца. — Никакая я не ведьма! Отец в ответ лишь добродушно рассмеялся. А я не понимала, что в этом смешного. Меня сжечь хотели по обвинению в колдовстве… — Глупышка, не поняла, что тебе сделали комплимент! Ведьма — это особое состояние души женщины. Женщины прекрасной, мудрой, притягательной и потому опасной. С виду она беззащитна, но это только первое впечатление. Она опасна именно тем, что умеет изображать беззащитность. Может заманить в свои сети, а потом погубить… — Наверно, это мне и надо было сделать с Филиппом де Селонже! — пробормотала я не без злобы. — И всеми, кто виновен в наших несчастьях… — Михаил также сказал, что ты сама, как пламя… А пламя в огне сгореть не может… — Пап, вот к чему ты мне это сказал? — я была немного ошарашена. — Сам не знаю, — папа пожал плечами. — Просто хотел, чтобы ты знала. Наш путь много времени не отнял. В Раю это понятие вообще не существует. Берег, к которому пристала наша лодка, был похож на те берега, которые я видела, когда ездила в деревню отдыхать. Некрутой, заросший свежей зелёной травкой и цветами. Ромашки, васильки и клевер дрожали на ветру. И этот ветер ласково дул мне в лицо, даря коже приятное ощущение свежести. Солнечные лучи грели каждый сантиметр тела. Но у меня было чувство, будто тепло проникает в мои душу, разум и сердце, отогревая от толстого слоя льда, который их сковывал. Мне вновь захотелось радоваться, жить дальше, любить… Почему-то сейчас слово «любить» вызывало у меня стойкую ассоциацию с Лоренцо и его сильными ласковыми руками, которые обнимали меня, когда я умирала… И воспоминания, о тепле которых, я унесла с собой… Думать о муже мне не хотелось. Его имя для меня было связано с событиями минувшего месяца, который я хотела, как можно скорее, выбросить из памяти. Я и отец сошли на берег. Лодочник отплыл за душами других людей, а мы какое-то время махали ему вслед. — Вот, Фьора, ты и в Раю… Я помогу тебе освоиться. Насчёт хлеба насущного ты можешь не волноваться. — На деревьях всё растёт? — спросила я с ехидством. — Пророчица Кассандра из Трои, сестра Париса, не твоя дальняя родня? — усмехнулся отец, беря меня за руку. — Я тебе тут всё покажу и расскажу. Отец устроил мне настоящую экскурсию по Раю. А здесь очень мило: еда и впрямь растёт на деревьях; в реках, ручьях и водопадах течёт кристально чистая вода, всего в изобилии… Даже животные здесь живут в мире и согласии. И очень много зелёного: трава под ногами, листья на деревьях, кусты с цветами… А пантера и лань, пьющие воду, бок о бок, из ручья, даже вызвали у меня умиление. И так везде. Нет злобы, ненависти и алчности, а ещё прочих низменных сторон человечества. Агрессия не витает в воздухе. Здесь даже дышится легче. У меня возникло ощущение приятного дежавю, будто я уже была здесь. — Тебе нравится здесь, Фьора? — спросил отец меня. — Даже очень! — я зачерпнула ладонями воды из реки и умылась. — Вот и хорошо. Просто живи и радуйся. Тут случилось нечто, совсем из ряда вон выходящее: отец оттолкнулся ногами от земли и взлетел! — Папа, ты куда? — опешила я. — На седьмое небо. К Леонарде с Хатун, — ответил он мне. — А как ты взлетел? — задала я вполне очевидный вопрос. — А ты думала, что крылья за спиной тебе для красоты? — и отец улетел ввысь. Я осталась, не в силах прийти в себя. Попробовала даже взлететь, и у меня получилось! А Рай мне уже нравится. Одно умение летать стоит того, чтобы здесь остаться навсегда. Ни тебе всяких полоумных религиозных фанатиков, ни семейства Пацци… Даже мужа моего здесь нет… Господи, чем я заслужила такое счастье? Вроде бы вела не настолько праведную жизнь… Но я и зла никому не делала… Значит, всё-таки доля моих заслуг в этом есть… Понемногу я освоилась в Раю. Отец, Леонарда и Хатун мне в этом помогали. Вот только я скучала по Кьяре, по Лоренцо Великолепному и Флоренции, своему родному городу, который принёс мне столько горя, но память о котором ничто не сотрёт из головы и сердца… Иногда мне случалось вспомнить о своём муже, которому я принадлежала душой и телом всего одну ночь. Интересно, чем он сейчас занимается? Наверняка, воюет где-то за своего герцога Карла, гори он в Аду! А как им моя шутка с приданым, которое Карл Смелый так и не получит на свои нужды? Стоило мне представить лица Смелого и Селонже в тот момент, когда им сказали, что все банки Бельтрами заморожены, меня пробирало на злорадный смех. А что? Радость тоже может быть злым чувством. Особенно, когда плохо тем, кто причинил тебе боль… Но, поскольку я не умерла по-настоящему, а только перешла в иной мир, то вполне возможно, что я смогу отомстить за себя и дорогих мне людей… А пока мне просто нравилось жить в Раю. Навещала даже родителей в Чистилище. Уж не знаю, как они выдерживают, но мне бы там всё быстро приелось. Я бы удавилась с тоски. Там всё так уныло, туманно и серо! Именно в Чистилище попадают после смерти раскаявшиеся грешники и некрещёные младенцы, а также и добродетельные не-христиане. По-моему, насчёт последних правило несправедливо. Но Чистилище всё же лучший вариант для моих родителей, чем Ад… А мама и папа даже обрадовались тому, что я пришла. — Фьора, милая! — закричала мама, увидев меня. — Жан, наша девочка пришла! Жан! — звала мама своего брата, который приходился мне отцом. В нашу сторону на зов мамы бежал молодой человек. Жан де Бревай. Мама и папа совсем не изменились. Выглядели же они, как обычные люди. Только глаза у них были потускневшие. Мама, хорошо сложенная блондинка с тонкими чертами лица и огромными ясными серыми глазами. Папа, статный и высокий брюнет. Чертами лица и цветом глаз похож на маму. От них обоих я унаследовала большие серые глаза, губы и нос. И улыбка у меня папина, как и чёрный цвет волос… — Надо же, в самом деле наша Фьора! — воскликнул папа, вглядываясь в моё лицо. — Моя родная… какая же ты красивая… — Мы так рады, что ты пришла с нами увидеться, — прошептала мама. При этом голос её рвался и дрожал, но она улыбалась… Только взгляд у неё был печальный. Моя мама вообще всю жизнь только и делала, что улыбалась сквозь слёзы… — Фьора, а ты как тут оказалась, родная? — спросил папа. — Вы, наверно, удивитесь, — я перевела дух, — но меня тоже сжили со свету… Объявили колдуньей и еретичкой, приговорив к сожжению. Но до этого не дошло, потому что меня убил кинжалом один сумасшедший. Вот так я и попала сюда. — Доченька, прости нас с твоим отцом, ради Бога, — мама ласково погладила меня по голове, — из-за нас ты столько вынесла… — Ты, наверно, ненавидишь нас? — папа спросил этой с такой болью во взгляде и голосе, что у меня сжалось сердце. — Мама, папа, — слёзы навернулись мне на глаза, — да как вы только могли такое подумать?.. — я обвела моих отца и мать, Жана и Мари де Бревай, грустным взглядом. — Я ни капли на вас зла не держу… Я ваша дочь и люблю вас… — Фьоретта, моя хорошая, это правда? — мама погладила меня по щеке. — Как и то, что меня зовут Фьора… — я ободряюще улыбнулась родителям. — Ай, пап, так нечестно! — вскрикнула я, потому, что мой отец ущипнул меня за щеку именно тогда, когда я не ожидала. — Не зевай, — отец взлохматил мои волосы. — Фьора, тебя ждёт сеньор Бельтрами, — прервал наше общение ангел Михаил. — А родителей ты сможешь навестить ещё, если захочешь. — Мам, пап, мне пора, но я ещё приду. Честное слово! — пообещала я. — Приходи, доченька, — мама смахнула слезу. — Тут и так тоскливо… Хоть ты будешь приходить и наше существование здесь скрашивать… — папа вытер слёзы, которые стекали по печальному маминому лицу. — Мам, пап, вы же не на войну меня провожаете! — я даже рассердилась. — Прекратите тут в меланхолию впадать! Я ещё приду к вам, только верьте!.. — я обняла и поцеловала родителей на прощание. И ушла с ангелом Михаилом. А слово своё я держала. Если я его дала, то обратно не забираю… Я навещала родителей в Чистилище так часто, как только могла. Приносила им фрукты и овощи из райских садов, пересказывала последние новости, мы болтали о посторонних вещах. Вот только свои честолюбивые замыслы о мести мне приходилось держать при себе. Если бы я поделилась ими с родителями, они бы стали меня отговаривать и страшно переживать. Им это знать не обязательно. Но даже в Раю моя жизнь казалась мне пресной… Остроты ощущений нет, накала страстей… Скучно… Стала чаще навещать Лоренцо в его дворце и Кьяру Альбицци, но в образе призрака… Я не показывалась на глаза. Просто летала по кабинету. Тоже развлечение по ночной поре, знаете ли… А что в Раю делать? Всё приелось и стало скучно. А смотреть за тем, как Лоренцо работает, так приятно… На его лбу появляется такая милая задумчивая складка… Я полюбила смотреть, как Лоренцо сидит, склонившись над документами и окуная перо в чернильницу. Как он бегло пишет что-то пером на бумаге. Мне это доставляло какое-то особое удовольствие. Занимается он, допустим, своими бумагами, а я невидимая рядом с ним. Сижу на краешке стола и болтаю ногами от безделья. Или, оказавшись за спиной Лоренцо, подглядываю в документы…. Кстати, о документах… Лоренцо сдержал слово и пустил всё моё состояние на благотворительность, а Иеронима Пацци осталась с носом. И Пьетро угодил в ссылку в Треспьяно, где у семьи Пацци была вилла. Хоть как-то он поплатился за то, что убил меня. Ну, как убил… Всего лишь помог свернуть на другую жизненную дорожку, а так ничего… Да и следы от ножевых ранений почти зажили… Крушение честолюбивых надежд Иеронимы и отправка Пьетро в ссылку — что может быть приятнее? А пока я сидела на краешке письменного стола Лоренцо и смотрела на то, как он работает. Забавно… Я нахожусь в нескольких сантиметрах от него, а он меня даже не видит… Могу рожицы корчить, изображать козу на пальцах, летать по кабинету, да хоть на голове стоять — всё равно он меня не видит. — Лоренцо… — позвала я его тихонько. — А? Что, кто здесь? — подскочил молодой человек. — Лоренцо, здравствуй… — проворковала я ему в ухо. — Это я, Фьора… — Так, мне пора прекращать работать без передышек. Уже голос Фьоры слышать начинаю. — Лоренцо, я люблю тебя… — я на несколько секунд показалась Лоренцо во плоти, но потом опять стала призраком, потому что Лоренцо суеверно перекрестился. Бедный герцог флорентийский протёр глаза, не веря в происходящее. — Всё, мне пора спать, я уже заработался… — Лоренцо встал с кресла и вышел из кабинета. «Дожили! — подумала я. — Лоренцо так себя ведёт странно… Ах, да… Он же никогда призраков не видел… Я и забыла…» На письменном столе Лоренцо лежал тот самый кинжал с чёрной лилией на рукоятке, которым меня убил Пьетро. Я взяла его себе, чтобы при случае вернуть владельцу. Ну, как вернуть? Тоже вонзить в спину или сердце… Всё ещё будучи в обиде на Лоренцо, я решила немного погулять по городу. Но на этот раз в человеческом обличии, в своей телесной оболочке. Позаимствовала плащ Лоренцо с капюшоном, чтобы никто меня не узнал. Флоренция ни капли не изменилась. Всё те же церквушки и соборы, ряды торговых лотков на Понте Веккио… голубая гладь реки Арно, в которой отражалось небо и проплывающие мимо облака. Ярко светило солнце, лучи которого плясали на воде, заставляя её сверкать мириадами бликов. Народ Флоренции вновь вернулся к своим занятиям. Всё вновь вошло в свою колею. Молодые пары прогуливались по улицам, держась за руки, и несли умильный вздор. Или собирали цветы для украшения собора Санта-Мария дель Фьоре. Нищие, как всегда, толпами сидели на паперти соборов и церквей, прося подаяний. Торговцы зазывали покупателей в свои лавки. Лодочники катали людей по реке за плату. Везде кипела жизнь. Изредка люди говорили обо мне в разговорах друг с другом. Кто-то отзывался пренебрежительно и хвалил поступок Пьетро, «покончившего с этой дрянью». А кто-то его, наоборот, порицал и возводил меня в ранг мучениц. Кьяра Альбицци и её гувернантка донна Коломба, к примеру. Я увидела их на кладбище, одетыми во всё чёрное. Они и за моей могилкой ухаживали, цветы туда носили. Мою могилу можно было легко узнать, поскольку рядышком росли красные лилии и куст белого шиповника… Не забывали эти добрые создания и про могилу моего отца Франческо Бельтрами. Подумать только, я на самом деле жива, а все считают меня умершей… Как, впрочем, и моего отца… Но когда я увидела, как Кьяра тоскует по мне, я не удержалась, и, став на время невидимой, шепнула ей на ушко: — Я всегда буду с тобой, Кьяра. Не горюй… Спасибо за всё… Девушка слегка вздрогнула, но не испугалась. Просто для неё это было неожиданностью. — Коломба, — обратилась она к гувернантке, — я только что слышала голос Фьоры… — В самом деле? — встревожилась пожилая женщина. — Да… Коломба, надо по ней заупокойную мессу заказать, а то не успокоится её душа… — И правда, что не успокоится, — наставница набожно перекрестилась. — Бедная девочка столько пережила за короткое время, столько выстрадала… Матерь Божья, врагу не пожелаешь такого, что на неё свалилось… И они ушли в направлении к церкви Санта-Тринита, где я впервые поцеловалась с графом Филиппом де Селонже. А может быть, я зря так к нему благоволила? Может, мне надо было его тогда огреть от всей души по голове кадилом? И замуж за него не выходить? Кто меня за язык тянул ему «да» говорить, когда он пришёл к моему отцу просить моей руки? Наверно, будь я в ту пору умнее, я бы так и сделала. Просто отказала бы ему, и всё. Но я же до своего замужества была безответно влюблена в Джулиано Медичи и ревновала его к Симонетте, он же был светом в окошке… А я считала себя некрасивой на фоне Симонетты из-за своих чёрных волос. А у Симонетты такие красивые золотые волосы с рыжеватым отливом… И ею восхищалась вся Флоренция, она не единожды была королевой турнира… А действительно ли я вышла замуж за Филиппа по любви? Вдруг это была простая девичья влюблённость? В мою голову закралась мысль, что я вышла замуж только потому, что побоялась остаться старой девой в своём родном городе… Кьяра и Коломба скоро совсем скрылись из виду. А я нарвала на опушке цветы и принесла их на могилу отца. Опустившись на колени, я прочла молитву, перекрестилась и встала, отряхнув платье. — Отец, клянусь, что мы будем отомщены… — прошептала я. Другие люди, тоже пришедшие на кладбище почтить память близких, начали странно на меня смотреть. Я, недолго думая, сделала оттуда ноги. Проходя мимо квартала Санто-Спирито, я заметила толпу мужчин, что-то горячо обсуждающих. Будь здесь Леонарда, она бы точно сказала, что всё это непотребство не предназначено для моих юных ушей. В компании и намёка не было на пристойные речи. Они распевали какую-то пошленькую песенку о распутном монахе, который водил к себе в келью девушек, переодетых в мужчин. Своими пропитыми голосами они пытались перекричать друг друга. Я не удивилась, увидев среди них Марино Бетти, бывшего управляющего делами моего отца и любовника Иеронимы Пацци. Он-то орал непристойные куплетики громче всех. Но им очень быстро надоело это занятие, и они направились к площади Сеньории. Я решила за ними понаблюдать, став невидимой. Долго эта клика шумела на площади. Выделялся, как всегда, Бетти. Но вскоре к ним направился человек, одетый в точно такой же плащ, как и я… Его фигура мне показалась до странности знакомой. Переволновавшись, я потеряла концентрацию, став видимой. А чтобы снова сконцентрироваться, я была слишком взволнованна. У меня пылали уши и щёки, в ушах звенело, сердце бешено колотилось в груди, словно готовое выскочить. К горлу подкатил комок, а саму меня бросало в жар и холод, попеременно. Незнакомец ускорял шаги. «Нет, это не может быть он… — лихорадочно размышляла я. — Не может, не может… ЭТО НЕ МОЙ МУЖ!!!» — до сих пор отказывалась я верить, хотя это был именно он — капюшон снял. Это был он, Филипп де Селонже, собственной персоной… Я бы не смогла забыть его лицо: гордый профиль, волевой подбородок, правильные черты лица, орехового цвета глаза, тонкие губы и чёрные густые волосы. Статный, широкоплечий, высокий, атлетически сложенный, очень сильный физически… Это был он… Я спинным мозгом чувствовала его присутствие, но мой разум отказывался соглашаться с интуицией, которая меня не подвела. — Вы не знаете ничего о Фьоре Бельтрами, дочери банкира и судовладельца Франческо Бельтрами? — спросил граф. — Фьора Бельтрами? — уточнил один пьяница добродушного вида. — Да, знаем такую… — как-то хитренько заметил худощавый шатен. — В смысле? — переспросил Филипп. — Вы знаете, где она? — Да всем известно, где она, — встрял Марино. — До того, как Пьетро Пацци её прирезал на площади, работала в борделе. — Что ты сказал? — переспросил Селонже с недоверием, наступая на Марино, но я уловила в голосе мужа нотки металла. — Да её тут пол-города знает. Она же почти со всем городом за деньги спа… — Марино не успел договорить, потому что увесистый кулак Селонже попал ему прямо между глаз. — Ты на голову больной?! — взревел Марино от боли. Перепуганная компания разбежалась, чтобы не попасть под раздачу. Все пьянчуги такие: как пьянствовать, так вместе, а как что-то серьёзное, так в рассыпную. Они смешались с толпой зевак, которым стало интересно посмотреть, как дерутся двое мужчин. — Ты за языком своим поганым последи, когда говоришь о ней! — мой муж осыпал ударами Марино, а тот пытался, впрочем, безуспешно, защититься от его ударов. — Она правда была шлюхой! — выкрикивал Марино, защищая голову от ударов. — Она здесь со всеми почти путалась! — Возьми свои слова назад! — яростно кричал Селонже. — И лучше сразу! Его глаза зажглись каким-то диким огнём. Чем-то он напомнил мне голодного и злого волка, готового собственными руками разорвать в клочья Марино. Я никогда ещё не видела мужа таким, и это меня даже испугало. Двое мужчин, сцепившись, катались по каменным плитам площади Сеньории. Дрались они не на жизнь, а на смерть. — Ни за что! — прохрипел Марино. — Фьора Бельтрами обычная шлюха, каких много во Флоренции! В ту же секунду в его грудь вонзился кинжал. Нить бесславной жизни Марино оборвалась. А движущей силой провидения стал мой супруг, Филипп, которого я поклялась ненавидеть всю жизнь… Поднявшись с земли, весь в дорожной пыли и разгорячённый, граф де Селонже оглядел всё вокруг себя ненавидящим взглядом. Не знаю, почему, я чувствовала напряжённость и запах раскалённого металла вокруг него. Руки его были обагрены кровью Марино. — Ну?! — спросил он с дерзостью и угрозой. — Кто-нибудь ещё хочет назвать Фьору шлюхой и сдохнуть?! — А вам-то что с того? — спросила какая-то знатная женщина из толпы. — Она была моей женой, понимаете?! — Селонже перевёл дух. — Она была моей женой… пока её не убили… — из его груди вырвался тяжкий вздох. — Фьора… Граф де Селонже, кавалер ордена Золотого руна, поникнув головой, шёл к Дуомо. Я же вытащила кинжал из груди Марино Бетти и последовала за мужем. Я была в нескольких шагах от него, но он не узнал меня… Я не могла понять, что же я испытываю к своему мужу. С одной стороны, я продолжала всё ещё его любить, но где-то в глубине души. Это похоже на занозу в пальце, которую не вынули, из-за чего началось заражение, а потом и нагноение. Но жгучая ненависть к нему не делась никуда… Она по-прежнему жила во мне, подпитывая силы, часто напоминая о себе… Я по-прежнему хотела заставить его страдать до последнего дня его дальнейшей жалкой и бессмысленной жизни. Между тем, он уже пришёл туда, куда хотел прийти. Я неотступно следовала за ним по пятам. Он сел на паперть собора. Взгляд опустевших светло-карих глаз устремлён в небо. Но что меня поразило, так это то, что из его глаз медленно стекали по щекам слёзы. И этот человек, из-за которого пошла прахом вся моя жизнь, показался мне сейчас таким слабым, беззащитным и уязвимым в своём горе… Мне вдруг захотелось его обогреть и взять под свою защиту… «Значит, он всё-таки любил меня… — подумала я, а в сердце поселилась слабая надежда. — Он любил меня, поэтому приехал, поэтому убил Марино за клевету на меня!» Моим первым побуждением было броситься к супругу на шею и закричать: «Да здесь я, здесь я, глупый! Живая и здоровая, только не убивайся, прошу тебя!» Хотелось бы мне тогда посмотреть на его выражение лица! Но он был бы очень рад меня видеть. Сперва бы жутко перепугался, но потом бы свыкся, начав страстно вымаливать у меня прощение… И забрал бы к себе… Но я оказалась сильнее своих импульсивных порывов. Я не открылась ему. Единственное, что я сделала для Филиппа, так шепнула ему на ухо, понизив голос, чтобы он спросил в Дуомо отца Анджело, который был моим исповедником. А потом я, став невидимой, следила за графом. Отец Анджело рассказал несчастному рыцарю Карла Смелого о том, как же я на самом деле отправилась на тот свет. Спокойный голос священника оказывал большее впечатление, чем декламирование. Я словно вновь пережила минувшие события. Филипп слушал его, едва дыша и не проронив ни звука. Он обо всём узнал: о гибели моего папы, Хатун и Леонарды, о моём «весёлом» времяпровождении в монастыре Санта-Лючия, о вероломстве семейки Пацци, жертвой которого пали мои близкие, вместе со мной… О том, как я попала в тюрьму, где боролась за выживание сугубо из вредности… О домогательствах испанского монаха и ложном обвинении в колдовстве муженёк мой тоже узнал. И даже о том, как я изобличила Филиппа перед всеми. И, наконец, трагическая развязка, моя гибель от руки обезумевшего Пьетро Пацци… Когда он слушал всё это из уст малознакомого человека, его лицо становилось всё мрачнее и темнее. Глаза гневно сверкали, а тонкие губы сжимались в линию. Бедный мой супруг… Мало того, что он узнал о моей гибели и о том, что Марино всячески чернил моё имя, так ещё и подробности всплыли… Нет, история с моим ходом конём, когда герцог здорово прогорел с деньгами, его не взволновала. А вот желание стереть семейство Пацци, монастырь Санта-Лючия, тюрьму и Игнасио Ортегу с лица Земли, возникло сразу же. Об этом граф де Селонже не умолчал перед святым отцом, на что тот посоветовал ему узнать всё у Лоренцо Медичи. А что моему мужу оставалось ещё делать? Как миленький, отправился к Лоренцо! Ну, и я за ним, в образе призрака, а то мой благоверный уже начал на меня косо поглядывать. Видно, я вызывала у него подозрения, даже скрытая плащом… Кто знает, может он тоже чувствует мою близость от него спинным мозгом?.. Всё же лучше не рисковать. А то ещё, чего доброго, придётся перед ним отчитываться в том, что я выжила… А этого мне меньше всего хотелось. Уж не знаю, чтобы я с ним тогда сделала… Сейчас мы все втроём сидели в кабинете Лоренцо. Ну, как втроём? Лоренцо и Селонже меня не видели, хотя я неспешно летала духом по кабинету. Сидят себе, смотрят друг на друга, как два воина перед сражением… Мой муж нарушил молчание первым. — Здравствуйте, сеньор Лоренцо, — произнёс он бесцветным голосом. — Здравствуйте, граф де Селонже, — поприветствовал он его в ответ. — Что же вас привело сюда? — Вы не знаете? — горько спросил рыцарь. — Фьора, моя жена… Отец Анджело сказал мне, что вы знаете о ней… — Я много чего знаю о Фьоре, — напряжённо проговорил Лоренцо. — Я помню её с того возраста, когда она была ещё ребёнком. Я также знаю о том, как ей было тяжело… Я хотел её спасти, но не смог… лучше бы я умер, а не она!.. — голос Лоренцо задрожал. — А Фьора настоящий рыцарь, хоть и женщина. Её выдержке можно только позавидовать. Единственное, что она пытки не выдержала и созналась во всём вздоре, в котором её обвинили, — сказал Лоренцо, желая окончательно добить моего мужа, хотя у него в запасе ещё много всего… — А вы не знали, граф? Фьора была беременна, когда Пьетро убил её… — Лоренцо лишь усилием воли удалось сдержать слёзы. — Беременна?.. — ошарашенно спросил Филипп. — Фьора была беременна?! — Да, граф де Селонже… Это был ваш ребёнок… У Фьоры и живот был виден… Бедная, она так молила бога о том, чтобы ей хотя бы дали нормально выносить и родить дитя… — Лоренцо вздохнул и продолжил: — Но, увы… — он покачал головой. Я в очередной раз восхитилась превосходной актёрской игрой Лоренцо Великолепного. Умеет же он заставлять людей поверить в то, во что он хочет, чтобы они верили! Я и сама начала верить в свою беременность… — Фьора просила меня передать вам, что она вас презирает и ненавидит всей душой… Я-то знаю… — Лоренцо грустно улыбнулся. — Я был рядом с ней в то время, она умерла на моих руках… — Лоренцо Медичи вдруг с ненавистью посмотрел на свои руки, которые мне вновь захотелось ощутить на своём теле… Только этот жест означал злость из-за бессилия на самого себя, потому что он не смог защитить этими руками дорогую ему женщину… Эти руки не смогли пресечь несправедливость и зло, которые были допущены по отношению к ней… У моего мужа был обречённый вид человека, который намеревается спрыгнуть с моста или крыши, повеситься, отравиться или убиться об стену головой… Я даже успела пожалеть о том, что перед смертью попросила Лоренцо солгать о моей беременности. — И никто, зная, что она беременна, не сжалился? Ни у кого не дрогнула рука её судить, не говоря уже о пытках, чтобы вырвать признание? — спросил граф с такой болью, что у меня сжалось сердце. Да, Филипп был способен на притворство, шантаж, лицемерие, даже убийство… Но он, при всём своём умении и желании, не смог бы так сыграть горе безутешного вдовца… Его черты лица исказились, руки чуть заметно тряслись, губы дрожали, и, чтобы не заплакать, он до крови прикусил нижнюю губу. — Никто… — покачал головой Лоренцо. — Сам не знал, что люди могут быть настолько жестоки… Я хочу вас хоть как-то успокоить. — И чем же? — угрюмо поинтересовался мой муж. — По крайней мере тем, что Фьору похоронили по-христиански, отпели должным образом… Я велел похоронить её вместе с покойным сеньором Бельтрами. Фьора, наверно, рада, что захоронена по соседству с любимым папой… Кьяра Альбицци, Симонетта Веспуччи и моя жена Клариче позаботились об этом. Муж ничего не сказал, издав сдавленный стон. Он просто уткнулся лицом в стол. Я поняла, что он плачет, только глядя на его подрагивающие плечи. — Выродки… подонки!.. — слышалось сквозь рыдания. — Ненавижу… Чтоб они все от чумы передохли, будь они прокляты!!! И будь я сам проклят!!! Удивительно, как у Филиппа поменялось ко мне отношение, стоило мне умереть! Я вспомнила, как он мне сказал в первую брачную ночь: «Дьявол тебе господин! Такая красота не может быть угодна Всевышнему…» Это до своей гибели я была для него адским созданием. Но прогресс уже наметился. Ещё немного, и Филипп меня канонизировать додумается! — Граф, — Лоренцо коснулся его плеча рукой, — я вас очень понимаю… — Да ничего вы не понимаете! — Филипп оттолкнул руку Лоренцо. — Ничего!!! — он со злости стукнул кулаком по столу. — А всё я виноват, я… — граф де Селонже скрипнул зубами так, что я это услышала. — Я себя тоже ненавижу, Лоренцо… В этом я и Фьора похожи… — Граф де Селонже, вы можете не сомневаться, виновные в гибели Фьоры будут наказаны… Я этого так не оставлю… — в голосе Лоренцо я уловила оттенок мстительности. — Сегодня ещё такое произошло… — Филипп покачал головой и закрыл глаза. — Что же? — Я человека убил, сеньор Лоренцо… — Убили?.. — Лоренцо аж вздрогнул. — Но как же всё произошло? — Я спросил его о Фьоре, а он такого про неё наговорил… — Филипп вздохнул. — Ничего, кроме грязи… Вы можете представить? Сказать, что Фьора была проституткой… — Проституткой?! — вскрикнул Лоренцо. — Уж не Марино Бетти ли это был? Я недавно начал его в этом подозревать, видно, не ошибся… — Неважно, кто… Не будет больше её имя с грязью мешать. Спасибо вам за всё и до свидания. Селонже встал с кресла и вышел из кабинета Лоренцо, не дожидаясь позволения уйти. А я по-прежнему следовала за ним, словно его тень, став видимой. Я очень хотела сказать мужу, что я жива. Но когда я вспомнила, сколько всего случилось со мной из-за него, то подумала: «Да пошёл он к дьяволу! Пусть ещё немного помучается!» Но сказать ему, где моя могила, всё-таки нужно, а то нехорошо получится… Надвинув сильнее капюшон, чтобы скрыть лицо, я приблизилась к нему. — Сеньор, извините меня, — начала я не своим голосом, больше похожим на голос юноши, — я уже давно наблюдаю за вами. — Давно? — не поверил он. — И что вам нужно? — Я знаю, что нужно вам. Я бы мог показать вам могилу Фьоры Бельтрами. — В самом деле? — молодой человек оживился. — Да. Я даже проведу вас. — Отлично. Могу я знать ваше имя? — Маттео, — сразу нашлась я. — Маттео Ринальди. А кто вы, я знаю… Граф де Селонже удивился, но вопросов больше не задавал. Придя на кладбище, я привела его к своей могиле. Он молился, стоя на коленях около неё, где-то полчаса. Я не мешала ему. Просто стояла и наблюдала. Проклятое чувство вины вновь накрыло с головой. — Знайте, мессер де Селонже, ваша жена была ни в чём не виновата, — я опустила голову. — Ничего из того, что ей приписывают в вину, нет на её совести… Она не оскверняла святыни, не организовывала шабашей и не колдовала… Уж тем более, она никогда не была проституткой… — Спасибо тебе, — сказал он. — Я лишь сделал то, что должен был сделать, — благодарность мужа меня смутила. — Ничего особенного. И исчезла. А он ещё долго стоял у моей могилы, протирал глаза и не верил в происходящее…