Флорентийка. Паутина обмана

      — Ну, а я о чём, Хатун? — подойдя к окну, я и Хатун выглянули наружу. — Филипп, не ожидала, что ты придёшь… — проговорила я, встретившись глазами с графом де Селонже… — Доброй ночи, Фьора, — пожелал он мне. — Неужели во Флоренции все гондольеры такие злобные? — Нет, просто тебе попался только этот, — как заколдованная, я смотрела в глаза своему ночному гостю и улыбалась. — Ну, что, хозяйка? — по-доброму усмехнулась Хатун. — Накормила голодного бедняка? Я, вырванная вопросом Хатун из состояния сладкого забытья, кивнула головой. — Мы вас сначала за бедняка приняли, мессер де Селонже, — пояснила Хатун. — Моя хозяйка даже собрала для вас еды в корзину. — Да, хорошо я в роль вжился, — Филипп ласково усмехнулся. — Вы очень добры… — Как вода, Филипп? Тёплая? — спросила я, роясь в шкафу и извлекая на свет божий простыни, рубахи и накидки. — Как летом, Фьора, — ответил мне он, с усмешкой, но мне было даже с моего места слышно, что у него стучат зубы от холода. — Хатун, принеси сюда горячего молока с мёдом и суп, — велела я своей камеристке. — Желательно бы ещё тёплую одежду, — связав все свои простыни, накидки и рубахи в некое подобие каната, я привязала один конец к ножке своей кровати, а другой перекинула через окно. — Филипп, тебе нельзя тут оставаться. Хатун ушла за тем, что я просила. — Фьора, как мне это понимать? — бургундский рыцарь, проверивший на себе, холодная ли вода в реке Арно зимой, недоумевающе глядел на меня. — Не боишься, что тебе попадёт от наставницы или отца? — А то и от обоих сразу? — спросила я. — Залезай в окно, тебе нужно обогреться. Если ты не сделаешь того, что я тебе сказала, то я обижусь, — пришлось мне прибегнуть к шантажу. — Какие мы строгие, — проговорил Филипп, ловко карабкаясь по импровизированной верёвке, в то время как я растапливала камин. На растопку у меня ушло не так уж и много времени. Пламя разгорелось довольно быстро. Мне оставалось только дрова подбрасывать. — Тебе такая строгость не по возрасту, Фьора. Ты так не думаешь? — Филипп спрыгнул с подоконника на пол моей комнаты. Воды с его одежды и обуви много натекло. Ничего, потом вытру. Сейчас куда важнее накормить и обогреть бедного графа, пострадавшего практически ни за что. — Что стоишь? Иди поближе к камину. Не стесняйся. — Я взяла со своей кровати одну подушку и положила возле камина. — Пока посиди так. — Фьора, мне кажется, что это плохая идея, — высказал Филипп своё мнение, сев на подушку и протягивая к огню свои сильные, но озябшие руки. — Я опасаюсь, как бы ты за свою отзывчивость не поплатилась. — Ты лучше скажи, что у меня под окнами делал? — спросила я, закрывая плотно окна. — Хотел увидеть тебя, — ответил мне Филипп с обезоруживающей прямотой. — И зачем были все эти переодевания? Зачем притворился другим человеком? — Чтобы тебя не компрометировать. Но я вижу, что ты и без моей скромной помощи превосходно справишься с этой задачей. В этот момент на синих от холода губах Филиппа мелькнула насмешливая улыбка, за которую мне захотелось его на месте придушить! Но меня радовало то, что его уже меньше била дрожь, кожа постепенно приобретала нормальный цвет. Вскоре и Хатун вернулась, принеся на подносе тарелку супа и стакан молока, от которых исходил пар, хлеб и базилик. Даже стакан вина. На плече у неё висела чистая белая рубашка, чёрные штаны, простынь и тёплый халат. — Принесла я то, что ты просила, хозяйка, — Хатун поставила поднос рядом с подушкой Филиппа и положила рядом с подносом простынь, халат и одежду. — Спасибо, Хатун. Ты так меня выручаешь, — поблагодарила я девушку. — Да, не думал, что так выйдет, — пробормотал Филипп, выпив то, что принесла Хатун, принявшись позже с аппетитом за суп и лист базилика. — Я вам обеим многим обязан. Хотя бы тем, что вы меня не оставили прохлаждаться после того, как я удачно поплавал. — Филипп, ешь суп молча, — отрезала я. — Вот тебе простынь, сухая одежда и халат, если будет холодно. — Холоднее, чем в воде, уже не будет. Не переживай, Фьора. — Филипп почесал переносицу. — Ешь суп и не болтай, — я встала с пола и, взяв за руку Хатун, направилась с ней к двери. — Мы постоим за дверью, чтобы никто больше не зашёл. Не привлекай к себе внимания. Вытрешься простынёй и переоденешься в сухую одежду. Выйдя с Хатун за дверь, я прислонилась к стене и бессильно сползла по ней вниз. — Хозяйка, я так поняла, о сегодняшнем происшествии мне тоже лучше молчать? — Хатун, ты всё правильно поняла. — А зачем тот сеньор приходил к тебе, да ещё и так оделся? — Видно, давно не получал по спине шестом для гребли и в ледяной воде зимой не плавал… — Не жаль тебе совсем этого красивого сеньора, — шутя, упрекнула меня Хатун, легонько толкнув в бок. Я ответила ей тем же. — Жаль мне его, конечно, но зачем был весь этот маскарад? Как будто я бы его прогнала, заберись он ко мне через окно в своём привычном внешнем виде… — глядя на изумлённое лицо Хатун, я захихикала, подав ей заразительный пример. Да, интересно я и Хатун смотримся, наверно. Две взрослые девушки, сидящие в обнимку возле двери, в одних ночных рубашках. Сидим и хихикаем, как две ненормальные, которых по головам упавшими откуда-то кирпичами, стукнуло. Именно так и могут подумать люди, посмотрев на нас. — Хатун, скажи мне, только честно, — обратилась я к камеристке, — я дура? — Тебе честно ответить или помягче? — Хатун хитренько усмехнулась. — Честно, — я даже удивилась этому вопросу. — Я ж об этом и прошу. — Тогда не обижайся на честный ответ, хозяйка, но ты дура… Причём полная, набитая дура… — И почему же я полная и набитая дура? — стало интересно мне. — Потому что только такая особа будет показывать мужчине, насколько сильно она его любит. — Но я не люблю Филиппа, — прошептала я. — Просто совесть не позволила мне оставлять его и дальше под моим окном после того, как он поплавал в реке. — Хозяйка, не обманывай себя и меня. Хватит уже, будь честной хоть сама с собой. — Хатун, почему? — я грустно покачала головой, бессильно опустив её. — Почему ты меня насквозь видишь? Да, я люблю его, но сомневаюсь, что у нашей истории есть продолжение… — Хозяйка, не обижайся на меня за правду, что я сейчас скажу тебе… — когда Хатун произнесла эти слова, я мало верила тому, что ей не хочется обижать меня, высказывая правду мне в лицо. — Но ты самая настоящая дура. — Ага. И ты сочла своим долгом мне об этом лишний раз напомнить, — я грустно фыркнула и уткнулась лбом в колени. — Должен же кто-то это делать. — Хатун, какая же ты иногда вредная бываешь… — я обняла Хатун, не отказав себе в том, чтобы слегка взлохматить её волосы. Мы резко отпрянули друг от друга, когда услышали тихий стук в дверь. Только звук доносился из моей комнаты, изнутри. — Фьора, Хатун, — в проёме открытой двери стоял Филипп. Белая рубашка ещё больше подчёркивала его смугловатый цвет кожи, штанины он закатил выше икр. Мокрые чёрные волосы находятся в каком-то милом беспорядке, вызывая во мне желание коснуться их рукой и запустить в них пальцы. В руках он держал поднос с посудой. — Где у вас тут кухня? Мне посуду надо помыть. — Отдай поднос, — не дождавшись, пока Филипп сам отдаст мне то, что я просила, я забрала у него поднос с пустой посудой. — Не стоит беспокоиться. — Но что я бы мог сделать для тебя и Хатун? — Ничего. Просто не выходи из моей комнаты. Если тебя увидит кто-то из слуг, Леонарда или мой отец, то меня быстро раскусят, — я убрала за ухо мешающуюся прядь волос. — Хатун, будь добра, отнеси на кухню, — я отдала поднос Хатун, которая тут же удалилась. — Приятных снов, Филипп, — пожелала я, подойдя к молодому человеку, и, приподнявшись на носочках, поцеловала его в щёку. — Нет, Фьора, ты не так поняла, — ласково прошептал он, отстраняя меня. — Я не собираюсь оставаться. Ещё не хватало того, чтобы ты поплатилась за свою доброту и отзывчивость, если меня вдруг случайно застанут в твоей комнате. — Я тебя никуда не пущу, тем более с мокрой головой, — обронила я, практически втащив Филиппа за руку в свою комнату и прикрыв дверь. — Давно не простужался? — Фьора, перестань! — возмутился граф, вырвав свою руку из моей руки. — Я не нуждаюсь в том, чтобы меня опекали. — Вот только не надо изображать из себя Господина Неуязвимость, которому всё нипочём, граф де Селонже. — Фьора, я уже говорил, что строгость тебе не по возрасту. — А это уже мне решать. Минуту мы стояли, устремив упрямые взгляды друг на друга. Глаза не опускал ни один из нас. — Тебе не надоело? — поддела я его с ехидной улыбкой, не опуская глаз. — Ты невозможна… Ты просто ночной кошмар, самый настоящий, — говорил он с ласковой иронией, нежно касаясь моей щеки. — Я знаю, что не ангел… Спокойной ночи, — пожелала я своему гостю и устроилась на кушетке возле окна, кутаясь в одеяло, предварительно извлечённое на свет божий мною из шкафа. — Уступлю тебе свою кровать на сегодня. — И не рассчитывай, Фьора, так не пойдёт, — Филипп подошёл к моему скромному ложу. — Я не согласен. Мне не хочется тебя стеснять. — Как я сказала, так и будет. Приятных снов, Филипп. — Желая показать, что не настроена дальше вести спора и хочу спать, я повернулась на другой бок, но Филипп развернул меня к себе, удерживая мои плечи. — Ну, уж нет! Может быть, ты и упряма, своенравна, избалована, только я тебе потакать не собираюсь! — Да неужели? — На кушетке буду спать я, и это не обсуждается! — Если ты откажешься спать на кровати, а будешь упорствовать в своём желании спать на кушетке, я буду кричать, — пригрозила я Филиппу, только моя угроза была произнесена страстным шёпотом. — Давай, Фьора, кричи. Пусть все сбегутся. Пусть об этом узнают слуги, твой отец и твоя наставница Леонарда. Кричи, Фьора, подними на уши весь дом. Все должны узнать, что ты тайком укрываешь в своей комнате мужчину. — Я закричу, Филипп, не сомневайся. Только учти при расчётах, что ты пылкий и молодой мужчина, способный ввести в искушение любую женщину, а юная и невинная девушка здесь я. — Мне не удалось сдержать хитрой ухмылки. — По-прежнему хочешь спать на кушетке, Филипп де Селонже? — Ну и мёрзни здесь у окна, раз такая упрямая. Давай, отморозь себе всё, что только можно, — хмуро бросил мне Филипп, укладываясь спать с неохотой на край моей кровати, накрывшись одеялом. — Insopportabile, ragazza viziata e testarda! Una strega! Devil è un vero e apparentemente così gentile e dolce! (Несносная, избалованная и упрямая девчонка! Ведьма! Чертовка самая настоящая, а с виду такая добрая и милая! — ит.) — шептал он по-итальянски. — Такая юная и уже людьми манипулирует… — Доброй ночи, Филипп, — пожелание получилось у меня немного виноватым. — И тебе того же, — откликнулся он. — Приятных снов. Я лежала, пытаясь уснуть. Но моя бессонница не хотела сдавать свои позиции, по-прежнему не отпуская меня из своих лап. Луна бросала слабые отблески на мебель в моей комнате, на гравюры и гобелены. Вот она осветила мокрые лохмотья, которые сушились на спинках стульев, и под которыми Филипп пытался скрыть свою персону. Лишь бы не заболел после вынужденного купания зимой в реке Арно. Кстати, о моём бедном ныряльщике… Вроде бы уснул. Я убедилась в этом, когда встала со своей кушетки и приблизилась к кровати, где он спал, завернувшись в одеяло. Я не смогла удержаться от того, чтобы не коснуться его лба своими губами. — Хозяйка, как тот красивый сеньор? — я резко обернулась на голос Хатун, стоявшей в дверях. — Хатун, не шуми, пожалуйста… Он спит. Еле уговорила его спать тут, а не на кушетке. — Понятно. Хозяйка, а ты где спать будешь? — На кушетке, Хатун. Я могу тебя о кое-чём попросить? — Конечно. — Спи сегодня в комнате у Леонарды. Я опасаюсь, как бы она не проснулась и не пришла сюда. — Хорошо. А ты? — Я останусь здесь. — Доброй ночи, — пожелала мне Хатун. — И тебе приятных снов. Хатун ушла, а я подбросила в камин ещё немного дров и улеглась обратно спать на кушетку, вскоре забывшись глубоким сном. Я ощущала на своей щеке прикосновение чьих-то горячих губ. Чувствовала, как чьи-то пальцы нежно перебирают локоны, как рука гладит по голове и поправляет одеяло, сильнее укутывая меня в него. А потом ощущение, будто меня что-то поднимает с моего ложа. Я не просыпалась. Такое приятное чувство тепла, ласки и защищённости во сне. Не буду просыпаться. Мне так хорошо. Особенно сейчас, когда кто-то прижимает меня к себе и целует в висок. Так приятно, что даже просыпаться жаль. Так не хочется, чтобы этот сон рассеялся, подобно миражу… Вот у меня возникло ощущение, что кто-то, держащий меня на руках и прижимающий к себе, перемещается по комнате и опускает меня на что-то мягкое. Похожее на перину. Под голову этот некто подкладывает подушку. А затем снова целует меня, только в кончик носа. Я только довольно улыбнулась и сильнее зажмурила глаза, поворачиваясь на другой бок, убрав руки под подушку. Не знаю, сплю ли я, наяву всё это, но зачем просыпаться, когда мне так хорошо?