Флорентийка. Паутина обмана

Дижон (столица Бургундии), площадь Моримон, 1475 год.

      — Фьора, долго ты там ещё стоять будешь, как пригвождённая? — окликнул меня Филипп, а я резко повернулась к источнику звука, вырванная из состояния тягостного забытья, неожиданным вопросом. Не проронив в ответ и слова, я сошла с эшафота, подошла к своей лошади Марсии коричневой масти и забралась в седло. — Чем же вас, мадам, так этот эшафот привлёк? — недоумевал Матье де Прам. — По мне, так зловещее места в Дижоне не найти. — Я просто задумалась, вот и всё. Захотелось поближе рассмотреть, — поспешила я сгладить ситуацию. — Я не знаю, почему, но у меня перед глазами будто мелькали все свершённые на этом месте казни… — Мне кажется, вам стоит держаться подальше от таких мест, мадам, они оказывают на вас какое-то отрицательное воздействие, вы были сама не своя — такая бледная, всё этот эшафот в мельчайших деталях рассматривали… — Матье с опаской поглядел на меня. — Со мной всё в порядке, — промолвила я немного раздражённо, стараясь заглушить эти самые нотки в своём голосе, — спасибо, что обо мне побеспокоились. — Если вы тут и дальше болтать думаете, — счёл нужным Филипп прервать нашу занимательную беседу, — то мы никогда до дома Симоны Морель не доберёмся. Переглянувшись, я и Матье проследовали за Филиппом, пустив лошадей рысью. Что-то мой благоверный не в духе сегодня. Неужели до сих пор на меня дуется за тот случай на корабле, когда он отказался мне рассказывать о Жане и Мари де Бревай, и о роли во всей этой истории моего отца Франческо Бельтрами и некоего Рено дю Амеля, и когда я ещё на него накричала? Признаю, я повела себя с мужем бестактно, но почему же он от меня это скрывает?.. Очень глупо получилось тогда, конечно. Всего пять недель, как я и Филипп поженились, пять недель семейной жизни, а уже умудрились поссориться. Не надо было мне так навязчиво требовать от Филиппа рассказать о том, что мне очень хотелось узнать. Стоило действовать более тонко, как дипломат на важных переговорах. Уж ни в коем случае я не должна была на него кричать и грубить ему. — Да уймись ты уже со своими Жаном и Мари де Бревай! Не знаю я толком ничего, не знаю! — вышел тогда, на корабле, Филипп из себя. — Твои сны это всего лишь сны, и ничего больше, сколько можно искать в них скрытый смысл? Хватит меня уже об этом спрашивать! — Потому и спрашиваю, что ты знаешь что-то важное, а от меня это скрываешь! Филипп, я же по глазам твоим это вижу! — не собиралась я сдаваться. — Фьора, я тебе уже десятый раз повторяю, что не в курсе тех событий! — Да ты обо всём прекрасно осведомлён, тебе просто нравится делать из меня дуру, потому что я младше и, к тому же, бесприданница! Поэтому у тебя ни капли уважения ко мне нет! Кто я для тебя? Так — обременительный багаж, который ты увёз из Флоренции, и который оставишь за ненадобностью в Селонже! — бросив Филиппу в лицо эти обвинения, — не сразу, конечно, пришло осознание их голословности, — я убежала из каюты. Поражённый таким моим поведением, Филипп просто растерянно смотрел мне вслед… ********** Всё то время, что мы проезжали верхом, любуясь видом незнакомого мне города, я пыталась прочитать на суровом лице Филиппа хоть какие-то эмоции. Он просто следил за дорогой, то и дело, сверяясь с картой. Конечно, город он знает хорошо, но, если учитывать, что его планировка менялась, то карта Филиппу нужна. — А куда мы сейчас поедем, родной? — обратилась я к супругу по возможности кротко, питая робкую надежду его смягчить, а то это его молчание мраморной статуи немного пугает меня. Заставляет ещё больше чувствовать себя виноватой перед ним. Я понимаю, что должна извиниться перед супругом за своё поведение на корабле, за мои слова, что он из меня дуру делает и ни капли не уважает, скрывая от меня то, что я хочу знать. Всё же я повела себя с Филиппом грубо. Но гордость, а точнее гордыня, мешала мне сказать ему такое простое и искреннее «прости, я была неправа». Мне всегда было трудно признавать свои ошибки и первой идти на примирения, особенно, когда я и так хорошо понимала, что поступила неправильно. Да, я никогда не отличалась беспримерным смирением, послушанием и кротостью. Скорее меня можно было назвать той ещё гордячкой, которая до хрипоты готова защищать свою точку зрения и не сдаваться до последнего. Я с детства такая — своевольная, капризная, упрямая, готовая прошибить своим лбом хоть Великую китайскую стену, если на то появится такая необходимость. Нет, надо с супругом помириться обязательно. Ещё чего не хватало — портить нашу семейную жизнь из-за гордыни и упрямства! Сердцем и разумом я понимала, что хорошие и тёплые отношения с Филиппом, основанные на преданной любви и доверии, для меня дороже какого-то уязвлённого самолюбия. Ради сохранения того, что только начало между нами зарождаться, я готова пойти на то, чтобы извиниться первой, хоть это и противоречит моим привычкам. Ничего, не сломаюсь, солнце квадратным не станет и небо мне на голову не рухнет, если признаю свою ошибку. Поэтому решила загладить свою вину исподволь, заходя издалека. — К Симоне в гости, где ты с Матье и останешься, — был ответ Филиппа, — а у меня кое-какие дела в городе. — Филипп, я хочу тебе сказать, — выдавила я из себя через силу, поравнявшись с мужем, — тогда на корабле я повела себя не совсем так, как положено, о чём сожалею… — Не совсем так, как положено? — Филипп, посмотрев на меня, удивлённо поднял бровь. — И в чём же это заключалось? — Ты прекрасно знаешь, — проговорила я так, чтобы услышал только мой муж, чувствуя, как горят от смущения щёки. — Ты меня извини, пожалуйста, за то, что нагрубила тебе на корабле. Я была неправа и плохо себя контролировала. — Да ладно, Фьора, — слабо улыбнулся мне молодой человек, — забудь ты уже. Я давно не злюсь на тебя, просто мне ещё столько дел важных разгребать. Как подумаю об этом, так и хочется послать всё к чертям. — У нас ведь будет время осмотреть город, правда? — продолжала я и дальше свою тактику по отвлечению мужа от его мрачных дум, направляя поток его мыслей в более приятное русло. — Дижон очень красив… — Не спорю, но тебе бы не помешало отдохнуть, а уж потом любоваться достопримечательностями. — Филипп протянул руку ко мне и чуть взъерошил волосы. — Эй, ты мне причёску портишь! — воскликнула я с напускным возмущением, игриво шлёпнув мужа по руке. — Невозможный ты человек, что взять с тебя? — сопроводила я вопрос ласковой усмешкой. — Я предупреждал тебя, что далеко не праведник, — ответил мне с доброй иронией Филипп, чуть потянув поводья, чтобы его конь ехал спокойно, а не ускорял бег. — Эй, помедленнее нельзя? — недовольствовал Матье. — К чему такая спешка? — А вы не плетитесь уныло в хвосте, друг мой, — бросил ему Филипп. — Пожалуйста, давай вместе город посмотрим? Ты же знаешь, я никогда в Дижоне не была. Я никогда, — до последних событий, конечно, — не покидала родных мест… Так мы город посмотрим или нет? — не уставала я засыпать мужа вопросами. — Непременно, это я тебе обещаю, но у нас всего два дня в распоряжении, — голос Филиппа был уже не таким раздражённым, как тогда, когда он говорил о свалившихся на него делах. — Но не сегодня, завтра, да… — Что ж, я постараюсь быть терпеливой, хоть это и не входит в число моих добродетелей, — ответила я с ехидством и кокетством. — Я далеко не являю собой эталон смирения. — Зато честная, — заметил в таком же духе Филипп. ************** Остальное время мы ехали молча, следя за дорогой. Что до меня, то я ещё и по сторонам любопытно глядела, словно желая впитать в свою память облик Дижона. Филиппу случалось вполголоса упомянуть чёрта, дабы не ругаться более крепко при мне, когда обнаруживались различия его карты с тем, что составляло планировку города. Немножко заблудились, но дом Симоны Морель, что расположен на улице Форж, мы всё же нашли. Хоть и к вечеру, но нашли. Что можно ещё сказать? Красивый двухэтажный дом, без единого намёка на помпезность, с чердаком, оформленный в светлых и приятных глазу тонах. Наверно, этот дом по праву считался одним из самых красивых в Дижоне: окна в форме двойных декоративных арок, цветные витражи и элегантная резная стойка с блестящей черепичной крышей. Сам дом по форме чем-то напоминал подкову, заднее крыло выходило окнами на реку Сюзон и имело также отдельную пристройку, позволяющую изолировать его от всего особняка. Чего нельзя сказать о доме напротив, чей вид не внушает ничего, кроме непонятного опасения. Река Сюзон, выходившая в том месте к улице Лясе, разделяла дом Симоны Морель и тот другой дом, с виду очень неухоженный. Говорят, что по внешнему виду дома можно многое узнать о его обладателях. Сам дом Симоны Морель, вдовы бывшего управляющего канцелярией Жана Мореля, расположен у реки Сюзон, как уже я упоминала. Некогда этот дом строили архитекторы по заказу Жана Мореля, питавшего к жене самые искренние чувства и желавшего сделать ей столь чудный подарок, сорок лет тому назад. Вход в дом был со стороны улицы Форж, что делало его малозаметным, так как, чтобы подойти к входной двери, надо было пересечь по проходу, по всей ширине особняк, а также двор, через который можно было пройти под галереей. Довольно живописное место. Самое главное, что малолюдное. Значит, мне можно будет хоть какое-то время пожить тихо и спокойно, без лишнего внимания к моей скромной персоне. Только я, Филипп, Матье и та дама, Симона Морель. ****************** Приняла нас Симона Морель, которая некогда была кормилицей герцога Карла, очень радушно. Как оказалось, с Филиппом и Матье у неё довольно дружественные отношения. — Не ожидала вас увидеть у себя в гостях, — с улыбкой проговорила пожилая женщина. — Шретьенотта, лошадей в конюшню отведи и накорми, — велела она своей молодой служанке. — Вы проходите, не стойте на пороге. Шретьенотта, молодая и миловидная женщина в простом платье, ушла, чтобы отвести в конюшню лошадей, а наша троица прошла в дом и прикрыла дверь. Даже не пытаясь скрыть своего любопытства, я осматривала внутреннее убранство дома, не менее аккуратное и радующее глаз, чем внешний вид. Стены оформлены в светлых тонах, на полу дорогая мозаика и дерево. Канделябры на стенах и картины, занавески на окнах, дорогая мебель — всё идеально друг с другом гармонирует. Помимо разглядывания окружающей обстановки, я успевала ещё тонко и ненавязчиво донимать Филиппа, слегка щекоча и щипая мужа за руку, добиваясь от него такой же ответной реакции. Он мне тем же платил. Хитрец, делает вид, что его это раздражает, хотя самого же забавляет эта ситуация. С горем пополам мы сняли верхнюю одежду, повесив её на вбитые в стену крючки. — И никто не представит мне эту прелестную юную даму, одетую как юноша? — с доброй иронией поинтересовалась пожилая женщина. — Да, это уже моё упущение, — проговорил Филипп, перехватив мою руку, чтобы я наконец-то прекратила его щипать и щекотать. Вот недотрога… Уже и поприставать к нему нельзя! — Фьора, познакомься, Симона Морель-Совгрен, — представил меня почтенной даме муж. — Мадам, хочу представить вам Фьору, мою супругу, родом из Флоренции. — Рада знакомству с вами, дорогая, — Симона взяла меня за руки и сама подошла ближе ко мне. — Я тоже рада, что познакомилась с вами, — ответила я пожилой даме, улыбнувшись. — Господи, неужели это свершилось? — я так поняла, вопрос Симоны Морель был риторический? — Что? — одновременно вырвалось у меня, Филиппа и Матье. — Неужели этот день настал? — всё спрашивала сама себя Симона. — Неужели ты всё-таки образумился и решил семью создать? — Как видите, — проронил с еле заметной улыбкой Филипп. — Помню, монсеньор герцог Карл неоднократно тебе говорил о возможностях выгодных партий, от которых, кстати, ты отказывался, — как бы вскользь заметила мадам Морель. — Наконец-то уже ты остепенился, до сих пор в это не верится! — воскликнула Симона, отпустив мои руки, а свои руки прижала к груди. — Наконец-то я перестал общую картину при дворе своим семейным положением портить? — решил мой муж съехидничать, что вызвало смешок у меня и Матье. — Поздравляю тебя с этим, Филипп. И вам, Фьора, дорогая моя, счастья в семейной жизни, — пожелала мне и мужу Симона. — Насколько это вообще возможно в наше сумасшедшее время… — проговорила Симона Морель уже чуть слышно. — Спасибо вам, очень приятно услышать от вас такое, — выразил Филипп свою искреннюю, хоть и сдержанную, благодарность. — Признайтесь, Фьора, что вы в еду подмешали этому противнику браков? — с доброжелательной иронией спросила меня Симона. — Да ничего я не подмешивала ему, правда, — ответила я, немного смущаясь. — Сам на мне женился, я не привораживала… — Можем ли мы рассчитывать на ваше гостеприимство? — перешёл Филипп сразу к делу. — Только на несколько дней, мадам. Ненадолго останемся у вас, да и Фьора хотела город посмотреть… — Я хоть и мало пока видела в первый день, но мне очень понравился город, тут красиво, — поделилась я своими впечатлениями. — На то и столица герцогства Бургундии, — подхватил Матье. — Филипп, ты так трогательно держишь Фьору за руку, не желая отпускать, — заметила проницательная Симона, — на вас даже смотреть одно удовольствие, такая идиллия… — Да, конечно, идиллия… Приходится ей руки держать, потому что она меня щекочет и щипает, — с напускным возмущением ответил пожилой женщине мой муж, — мучает, одним словом! — Да, тебя замучаешь, — добродушно поддела его Симона, — ты сам, кого хочешь, замучаешь! Ты смотри, Фьоретту не обижай, такая красивая и хорошая девушка, — было её наставление. — Да эта красивая и хорошая девушка сама, кого хотите, обидит, — с теплотой промолвил Филипп. — Вот, — торжествовала я, — даже мадам Морель говорит, что я хорошая и меня нельзя обижать, а кое-кто на корабле меня подушкой бил, — шутя, упрекала я Филиппа, ехидненько усмехаясь и улыбаясь ему. — Вечно мне причёску портил… — Я смотрю, мало на корабле кое-кто подушкой по голове получал? — без какого-либо предупреждения о своих намерениях этот несносный человек, ставший пять недель назад моим мужем, принялся меня щекотать! А ничего, что я щекотки боюсь куда больше, чем он? — Аххх!.. Ой, хватит! — выкрикивала я, стараясь справиться с приступами безудержного смеха. — Пре… прекр-р-р… прекрати, Филипп! Я же сейчас… Хах… Хихихи!.. Ой… Я ж… хах… покусаю тебя, если со смеху не помру к тому времени! Я же щекотки боюсь! Что непонятно? — Что, ведьма маленькая, не нравится, когда с тобой так? А когда ты меня щекотала? Мучила меня? Тебе, значит, можно? — задавал он мне вопросы, ласково усмехаясь и притянув к себе, а я обняла его за шею. — Что это с ними, Матье? — спросила потрясённая Симона, глядя на то, как я и Филипп, не обращая внимания на недоумённые взгляды собеседников, просто дурачимся. — Они так часто с ума сходят. Сперва поскандалят из-за пустяка, бьют подушками и донимают друг друга, а уже через две минуты вместе хохочут, как два школяра, благополучно сбежавшие с занятий. У них это уже вошло в привычку. Так умудрились меня замучить своими псевдо-ссорами и идиллией после примирения за эти пять недель!.. Думал, что сам с ума сойду. — Не расстраивайся, Матье, тебя такое тоже постигнет, — обнадёжила Симона парня. — Спасибо, утешили, — был ответ Матье. — Мадам, всё, сказанное вами, сделано. В точности, как говорили, — ответствовала вошедшая в дом Шретьенотта. — Хорошо, Шретьенотта, проводи гостей в комнату наверху, окна которой с видом на реку, — велела мадам Морель служанке. — Как скажете, — был ответ молодой женщины, подошедшей к нам. — Мессир, мадам, — обратилась Шретьенотта уже к нам, что нас отрезвило, и я с мужем успокоилась. — Мне велено проводить вас в вашу комнату, где бы вы могли отдохнуть с дороги. Я покажу, пойдёмте со мной, — служанка приветливо улыбнулась. — Спасибо, но я отдыхать не хочу! — воскликнула я, прыгнув на руки Филиппу и обхватив руками за плечи, а ногами обвив стан. — Я хочу город посмотреть… Филипп, давай с собой Симону и Матье возьмём, пойдём и немного развеемся… Что мы в четырёх стенах делать будем? Дижон ведь так красив! — Какие прогулки? Какой город? Ты вообще спишь хоть иногда больше девяти часов в день, Фьора, ответь? — спрашивал Филипп, крепко держа меня на руках, поднимаясь по лестнице следом за Шретьеноттой. — Сплю. Когда мне не надо, как ты выражаешься, мучить тебя, — дополнила я ответ последней слегка ехидненькой фразой. — И в кого же мы такие вредные? Фьора, одного не пойму, тебе доставляет особое удовольствие есть мой мозг ложечкой? — Филипп, по-прежнему удерживая меня, поднялся вверх по лестнице и, когда служанка Симоны Морель открыла дверь в комнату, переступил порог, пригнувшись, чтобы не задеть дверной косяк моей головой. Правильно, а то ещё мозги себе последние отшибу. И так у меня в голове преимущественно одни тараканы. Пусть хоть мозг будет для приличия не отбитым. — Что же ты обижаешься? — удивилась я очень даже искренне, не сдержав непрошеного смешка. — Раз я поедаю твой мозг ложечкой, как ты сам сказал, значит, есть, что поедать… — Я так поняла, что мне лучше предоставить вам уединение? — верно подметила Шретьенотта. — Да, было бы кстати, спасибо, — отозвался Филипп, усадив меня на кровать, застеленную голубым одеялом и не задёрнутую балдахином такого же цвета. — А то несколько недель уже не выспавшиеся. — Если будет нужно, я к вашим услугам, — сделав неловкий реверанс, Шретьенотта вышла, прикрыв за собой дверь. — Это почему же не выспавшиеся? — спросила я, растянувшись поперёк кровати и раскинув руки. — Потому что кое-кто мне пять недель не давал высыпаться по-человечески. — Филипп прилёг рядом со мной на кровати, притянув к себе и перебирая пальцами мои волосы. — И ты наивно полагаешь, что я дам тебе высыпаться вдоволь, когда приедем в Селонже? — Подушкой будешь бить, как на корабле делала, мешая мне спать? — без раздражения спросил молодой человек, очерчивая указательным пальцем контуры моего лица. — Можно вопрос тебе задать один очень важный? — вдруг обронила я. — Если ты опять о Жане и Мари де Бревай, то… Но я прервала Филиппа, развеяв его подозрения насчёт того, что хочу узнать правду о казнённых на площади Моримон молодых людях, которые мне снились: — Вовсе не это, а нечто другое… — Нечто другое? — отразилось в карих глазах супруга неподдельное удивление. — Но что же? — Почему ты ни разу на корабле не проявил ко мне интереса, как к своей законной жене, как к женщине? — задала я вопрос, который волновал меня не меньше, чем история неких Жана и Мари де Бревай, а также Рено дю Амеля и Пьера де Бревая. ******* Flashback — В пути. Всё то время, что длилось наше путешествие из Флоренции до Дижона, мой супруг не позволял себе со мной большего, чем поцелуи или объятия. Нет, он вовсе не был ко мне холоден. Проявлял ко мне заботу и беспокойство. Всегда старался сделать так, чтобы я ни в чём не испытывала нужды, чтобы всегда была в безопасности и не терпела каких-либо неудобств. Если ему и случалось выйти из себя, повысив на меня голос, то единственные слова, которые я слышала в свой адрес, были: маленькая ведьма, вредина и ехидна. И то они произносились таким тоном… Честное слово, для меня это сродни комплименту! Но до рукоприкладства мой муж никогда не опускался. Так, огреет меня от переизбытка эмоций и от большой любви по голове подушкой, испортив мне причёску, над которой я пол утра колдовала. За это и от меня получал по первое число. Да, тоже подушкой. Не скупился, раз позволяли возможности, мне на подарки: пара платьев и вуалей с шалями, туфли и сапоги, купленные в Генуе. В Марселе, к примеру, куда мы приплыли из Генуи, Филипп мне купил две пары серёг, один медальон в виде сапфирового дельфина на тоненькой золотистой цепочке и пару золотых колец, инкрустированных изумрудами и рубинами, и серебряный браслетик с топазовыми маленькими розочками. На моё недовольство, что он так много, по моему скромному мнению, тратится на меня, он неизменно отвечал, что всё равно никто не может это запретить ему — даже я сама. Я не понимаю, почему испытываю некоторую неловкость, когда Филипп дарит мне подарки. Вроде бы у него есть полное право это делать, как есть право у меня от него подарки принимать, потому что мы законные муж и жена. Ничего предосудительного в этом нет, мы ведь семья. Сами знаки внимания мне очень приятны, не скрою. Вот только у меня возникало неприятно-отравляющее ощущение, что я будто ему на шею села и ноги свесила. Иногда мне случалось слышать жалобы некоторых флорентийских замужних дам, принадлежащих к знати, что их мужья самым строгим образом следят за тем, сколько флоринов они потратили на колечко и прочие украшения с новыми нарядами. В моём случае, видно, ситуация противоположная. Только я бы всё равно мужа любила, пусть он бы и не покупал мне множество дорогих вещей. Хороший он человек и простой в общении, отзывчивый, воплощение чести и порядочности, не скупой и добрый, не диктатор. О нём нельзя сказать, что он признаёт только своё мнение, считая неправильным другое… Единственное, что я у мужа сама выпросила в подарок, когда мы приехали в Дижон, это холодное оружие для самообороны: длинный боевой клинок из хорошей толедской стали, стилет, кинжал, короткий клинок. Даже меч мне купил, рукоятка которого была оснащена сложной гардой. Господи, как же был потрясён пожилой оружейник, когда на его глазах юная хрупкая девушка, одетая подобно юноше, выбирала себе боевое оружие в его лавке, а её спутники, — один из которых её муж, — ничего не возражали и даже помогали ей определиться в выборе и изредка подсказывали, какое оружие лучше взять! Да, после всего увиденного им, жизнь пожилого оружейника и его трёх сыновей-подмастерьев никогда не будет прежней… Открыто говоря о своём интересе к оружию, я преследовала конкретные цели. 1. Добиться того, чтобы Филипп купил мне оружие, какое должно быть у воина. 2. Заставить его со мной заниматься, помогая мне совершенствовать технику боя. 3. Уехать на войну с мужем, чтобы не разлучаться. 4. Готово, мой коварный план под названием «Как «испортить» благоверному весь военный поход» удался! Весь тот путь, что мы преодолевали не на корабле, а верхом, я крепилась, хоть и не была привычна к преодолению в седле таких дальних расстояний. Но я старалась держать себя в руках и не роптать, пусть даже из последних сил, несмотря на ноющую боль во всём теле и усталость. Особенно спина и ноги болели после долгого пребывания в седле… Порой мне так и хотелось кому-нибудь пожаловаться. Хоть волком вой… Но я себя пересиливала. Не очень-то и хотелось выглядеть в глазах своего мужа неженкой дворцовой или «флорентийкой теплолюбивой», как он однажды меня назвал (чем неосторожно задел и потом сам же извинился), которая только и умеет, что постоянно хныкать. Хотелось уверить Филиппа, что я вполне сильная, что я вовсе не такая слабая, какой с виду кажусь. Питала смутную надежду на то, что даже в пору войны мы будем всегда вместе. У меня был план остричь волосы и переодеться пажом, чтобы только быть со своим мужем в горе и в радости, в здравии и в болезни… Любить, беречь, уважать, хранить верность… Как клялась у алтаря… Хочу всегда быть с ним, каждое мгновение его жизни, и неважно, что там, куда он должен скоро уехать, будет опасно! Опасность? Я смеюсь над любыми опасностями, тем более, если рядом со мной тот, кого я люблю, за кого я не глядя брошусь в огонь и в воду… Господи, я ничего не побоюсь, только б быть рядом с мужем, быть во всём ему поддержкой и опорой, даже если придётся самой на войне терпеть многие лишения. Пусть там не будет тех удобств, к которым я привыкла, а вокруг разруха и голод, нищета, болезни, смерть… Лязг мечей и свистящие стрелы над головой, залпы пушек… О, только бы я была рядом со своим супругом, тогда ничего из этого мне не страшно! Но, увы, Филипп мне довольно категорично сказал, что женщине на войне не место — опасностей много и он за меня переживает, не хочет меня риску подвергать. Но, если вдуматься внимательнее — вчитаться между строк, то получится следующее: «Фьора, война не твоего ума дело, так что и думать забудь об этом». А я и не просила, чтобы меня щадили! Поблажек только потому, что я девушка, мне даром не надо! Это унизительно… Унизительно, когда тебя во многом ограничивают под видом того, что хотят уберечь. Премного благодарна, уж обойдусь как-нибудь без излишнего снисхождения! Поэтому, когда Филиппу случалось обернуться, чтобы посмотреть, не отстаю ли я, он всегда видел мой дерзко вздёрнутый подбородок и самодовольную улыбку на губах. Только то, что от усталости болит каждая мышца моего тела, а улыбка на губах вымученная, ему знать не обязательно. При нём мне нельзя показывать, как я измучена длительным путешествием и устала, иначе на всю жизнь так и останусь для него слабой и ранимой Фьорой, которая одна вне дома и трёх дней не проживёт, не в состоянии сделать шагу самостоятельно. Очень часто нам случалось спорить, когда речь заходила о том, чтобы сделать очередной привал. Филипп объяснял это тем, что мне тяжело с непривычки преодолевать в седле большие расстояния, в чём его поддерживал Матье. Я же до хрипоты была готова отстаивать свою точку зрения. Я ни капли не устала — и всё тут! Обманывала даже саму себя, говоря: — Устала? Вы издеваетесь? Думаете, что я настолько слабая и неприспособленная? Вы оба ошибаетесь, никаких привалов устраивать не надо, и так слишком много останавливаемся. — Фьора, я прекрасно вижу, что ты вот-вот свалишься от усталости. Ничего больше слышать не хочу, устраиваем привал — и не спорь со мной, — обычный вердикт непреклонного графа де Селонже… Себя я могу обмануть, но не Филиппа. Почему он меня насквозь видит? В глазах совершенно прозрачных моих, в которых отражается малейшее движение моей души, что ли, читает смертельную усталость? Хотя я испытывала даже благодарность к мужу за то, что он часто делал привалы и ставил палатку, когда нам по пути не попадалось ни одной гостиницы, — какие гостиницы в лесу или степи? — и готовил на всю нашу маленькую компанию пищу на огне. Да, в кости Матье де Праму проиграла я, а долг мой отдаёт своими кулинарными умениями Филипп. Вкусная еда и сон хоть как-то помогали расслабиться и снять накопившееся напряжение. Чаще всего я сидела на корточках возле потрескивающего сучьями костра и внимательно слушала Филиппа, когда он рассказывал мне о том, как разжечь самостоятельно костёр и приготовить на нём то, что вполне можно будет есть без опасений за своё здоровье. И снова в путь… Снова самодовольно улыбаться и гордо вскидывать подбородок, чтобы дать понять мужу всем своим видом: «Кто неженка? Я, что ли? Мессир, вы ошиблись. У меня всё хорошо, я бодра и весела, и ни капельки не устала. С чего вы взяли, мой супруг, что я измучена долгой дорогой?» Даже если я чувствовала себя, как упавший в воду мешок песка, который пинали потом все, кому не лень, то уж точно я бы никогда не стала сетовать на смертельную усталость в присутствии моего мужа. Уж лучше мне убиться об стену головой, чем выказывать свою слабость, когда мой супруг рядом, а не в радиусе сотни лье от меня. Flashback — окончание. ******* — Почему ты ни разу на корабле не проявил ко мне интереса, как к своей законной жене, как к женщине? — задала я вопрос, который волновал меня не меньше, чем история неких Жана и Мари де Бревай, а также Рено дю Амеля и Пьера де Бревая. — Я немного не понял твой вопрос… — Мне это показалось странным, ведь ты мог всё у меня потребовать, если бы только того захотел! — воскликнула я пылко, крепче прижавшись к мужу. — Неужели ты думаешь, что я бы оттолкнула тебя, соблаговоли ты посмотреть на меня в часы уединения как на женщину? К чему была эта твоя сдержанность даже в проявлениях нежности ко мне? — То, что я иногда чувствую себя оскорблённой, благоразумно решила не упоминать. — Фьора, мы с тобой, кажется, до свадьбы говорили о том, что тебе даётся имя и титул графини де Селонже, чтобы у тебя не было неприятностей с законом во Флоренции, хотя Марино Бетти заслуживал смерть похуже, чем от меча своего друга, оружие которого оказалось в твоих руках. Поэтому и было решено, что ты будешь жить со мной в Бургундии, чтобы до тебя не добралась твоя тётка Иеронима… — Если вдруг узнает и надумает мстить за Марино, — закончила я то, что хотел мне сказать мой муж. — Да, если твоя «любезная и добрая» тётушка решит мстить за любовника и чтобы твоего папу оставила в покое. — Да, это я помню… — Как ты сама называешь своё положение, политическое убежище от тётки тебе предоставляется совершенно безвозмездно… Когда ситуация наладится, мы расскажем твоему отцу об истинной сути вещей. При желании ты можешь вернуться во Флоренцию, расторгнув брак, а можешь и остаться в Селонже… — Я и хочу остаться, хочу жить в Бургундии с тобой! Господи… Зачем ты говоришь о расторжении брака? — не понимала я, к чему мой муж об этом сказал. — Я счастлива уже тем, что у меня есть, понимаешь? И никогда не соглашусь даже под угрозой смерти подать на аннуляцию, потому что люблю!.. — Ты не обязана отдавать своё тело, если сама того не хочешь… Вот к чему я это говорю. Запомни раз и навсегда. — Но если я сама того хочу? Если буду этому рада?.. — продолжала я засыпать вопросами супруга. — В любом случае, давить на тебя не стану. Пока оставим эту тему. Лучше ложись спать, силы восстанови, — был ответ Филиппа, перевернувшегося на живот и уткнувшегося лицом в мягкую перину. Поднырнув под его руку, я прижалась к мужу ещё крепче, почти свернувшись клубком у него под боком, чувствуя, как его рука обняла за талию и притягивает поближе к нему. Скоро я тоже провалилась в сон…