Флорентийка. Паутина обмана

      Даже не верилось, что этот непростой день наконец-то закончился. Тишина окутала дом на улице Форж, в котором словно застыла жизнь. Лишь потрескивание дров в натопленном камине нарушало это безмолвие. Теперь, когда все документы подписаны и должным образом заверены, можно не беспокоиться за будущее той, кто стала моей женой перед Богом и законом. Даже если смерть найдёт меня в сражении, Фьора не останется ни с чем: у неё будут земли и средства для подержания достойной жизни, она будет носить моё имя и принадлежать к бургундской знати, вместе с именем ей придётся носить и траур. Но имя и титул графини де Селонже послужат ей хорошей защитой. Надеюсь, мой тесть сеньор Бельтрами недолго будет в обиде на свою дочь, ведь Фьора ему не чужая, всё-таки он её семнадцать лет растил. Да и как можно долго держать зло на такую добрую, искреннюю и светлую девушку, которая совершила этот поступок лишь с одной-единственной целью — уберечь дорогих для неё людей от козней тётки? Фьора спала столь крепко, прижимаясь ко мне во сне, что её бы не разбудил и грохот пушек над головой. Тяжёлые чёрные пряди падают на её лицо, которое в лунном сиянии кажется ещё бледнее, и ресницы отбрасывают бледные тени на её щёки, на губах умиротворённая улыбка и её дыхание едва можно уловить. Невольно возникало ощущение, что видишь перед собой прекрасную статую, сотворённую гениальным скульптором. Было что-то в красоте девушки нежное, неуловимое и не совсем земное, не принадлежащее этому миру. Поток моих размышлений прервала Фьора, — совершенно случайно и во сне, — резко пихнув своей ногой мою ногу, и прижавшись ещё сильнее, чуть дрожа всем телом. «Неужели опять её сны, из-за которых она последние пять недель нервная?» — думал я, слегка поглаживая девушку по спине, от чего она обычно успокаивалась. И так эта ночь выдалась беспокойной для нас обоих. Мало было этих снов Фьоры про казнённых Жана и Мари де Бревай, смертном приговоре по ложным обвинениям и о каком-то монахе Ортеге, заявившемся к ней в тюремную камеру. Ко всему этому прибавился сон о том, что в доме напротив насильно удерживают какую-то молодую женщину, живущую в ужасных условиях и подвергающуюся издевательствам двух телохранителей. Я, конечно, знал, что история у дома напротив не самая радостная и светлая, скорее даже зловещая, но чтобы один вид этого дома вызывал у Фьоры кошмары, от которых её трясёт… Ей и раньше снились сны, внушающие мне опасения, когда мы плыли в Марсель, но уж очень такие случаи участились. Теперь эта девушка, прикованная к стене в подвале дома напротив, приснившаяся Фьоре… Мысленно я вернулся в своих воспоминаниях к тому дню, когда Фьора впервые поделилась со мной своими видениями, в саду внутреннего дворика палаццо Бельтрами. Столько всего было хитро переплетено в этом сне: брак по расчёту, не принесший счастья, и религия, Рай и Ад с Чистилищем как в «Божественной комедии» Данте, философия, размышления о смысле жизни и о том, какой привкус имеет месть. Убийство мною Марино Бетти, предавшего своего благодетеля и порочившего память его погибшей от кинжала кузена дочери. Эпизод в таверне «Сердце Тосканы», когда я во сне Фьоры хотел спровоцировать на драку одного изрядно набравшегося игрока в кости и таким образом найти свою смерть, и когда Фьора закрыла меня собой. Всё чаще стал приходить к мысли, что сон этот Фьора видела неспроста, если отдельные моменты из него начали сбываться. Остаётся загадкой, как ещё девушке удалось сохранить ясность рассудка. Любой другой давно бы обезумел, окажись на месте Фьоры. Заученные как аксиомы слова, что все её сны — лишь плод нервного напряжения, вызванного тем, что ей пришлось пережить, отклика у неё не находили. Повышенная тревожность, возникающая от сильной впечатлительности, давала о себе знать, и я порой терялся, не зная, что делать. Конечно, эти видения не могли не отразиться на Фьоре, раз пять за ночь просыпавшейся от своих же криков и в холодном поту. Кое-как мне удавалось её успокоить, взяв на руки и прижав к себе, слегка прикасаясь губами к её холодному лбу и убирая с лица прилипшие чёрные пряди. Спустя некоторое время она успокаивалась и ещё долго смотрела перед собой в одну точку, почти не дыша. После стакана холодной воды с мёдом и липового отвара ей стало лучше. Сон был уже спокойным. Но одно ясно как день: атмосфера Дижона отражается на Фьоре очень пагубно, поэтому будет лучше поскорее отсюда уехать. Посмотрим завтра город, как того хотела Фьора; продуктов в дорогу купим и медицинские трактаты Авиценны, к которым у Фьоры вдруг появился интерес. С чего бы это? Хотя, чем бы ни тешилась, лишь бы со мной на войну не рвалась, но послезавтра вечером отсюда уже надо уезжать, а то сны Фьоры мне теперь внушают куда более серьёзные опасения. Обстановка столицы Бургундии оказалась очень нездоровой для девушки, которая и так в последнее время сильно взвинченная из-за своих снов и пережитых жизненных потрясений. Глядя на нынешнюю Фьору, всё сложнее было узнать в ней ту жизнерадостную и солнечную девушку, какой я впервые увидел её на балу во дворце Медичи, во Флоренции. За пять недель моя жена сильно изменилась, и перемены эти в ней видеть мне было горько. Похудевшее и бледное лицо, круги под глазами от недосыпаний из-за преследующих её кошмаров. Как будто некто невидимый выпивает её до дна. Напускная бравада, за которой она прятала усталость с тоской и смятением. Даже улыбалась натянуто, создавая лишь видимость того, что она ни о чём не печалится. Наверно, Фьора привыкла переживать всё случившееся с ней, целиком уходя в себя. Она не столько стремилась уверить других, что ничем не обременена, сколько саму себя. Плотнее укрыв Фьору одеялом, чтобы она не мёрзла, я всё же попытался сомкнуть глаза и поспать наконец-то нормально, но какой-то невнятный шорох мешал погрузиться в сон. Полусев на кровати, я осмотрелся по сторонам и напряг слух. Звук на какие-то несколько секунд стих, но потом возобновился, зато я теперь не сомневался, что эти странные звуки доносятся из шкафа для платьев. Скорее всего, в шкафу прогрызли дыру мыши. Но усилившийся шорох натолкнул меня на мысль, что для мыши это нечто ведёт себя несколько шумно. Встав с кровати, я старался осторожно ступать по полу, чтобы случайный скрип половиц не потревожил Фьору, которая и так морально устала от того, что видит в снах. Подойдя к шкафу, я медленно открыл дверцу. И тут же резким движением захотел закрыть обратно, но удержался. Шум и правда издавали совсем не мыши, а какой-то человек. Присмотрелся к нему внимательнее, благо в темноте вижу хорошо, как кошки. На самой нижней деревянной полке лежал бедно одетый молодой человек, на вид крестьянин, свернувшись клубком. В спутанных волосах виднелась тонзура, черты исхудалого и не очень красивого лица грубоватые. Вот только что он делал в отведённой мне с Фьорой спальне и кто он вообще такой?! Это я и намеревался тотчас же выяснить, принявшись без всяких церемоний трясти его за плечо. Пробормотав что-то неразборчивое, мужчина кое-как приподнялся и сел, протирая глаза. — Доброй ночи, — поприветствовал я того, чьё присутствие вызывало у меня весьма серьёзные подозрения. Почему-то в голову просился вариант, что ночной гость из шкафа вполне может оказаться грабителем. — Доброй ночи, — прошептал он едва слышно, обхватив колени. Вот только его угнетённый и потерянный вид заставлял меня усомниться в своей догадке. — Ты кто такой? — Кристоф. — Филипп, но не скажу пока, что рад нашему весьма странному знакомству. Итак, Кристоф, что ты делаешь в шкафу? — Прячусь. — От кого же? — От людей, которые разыскивают меня, намереваясь вернуть туда, откуда я столько лет мечтал вырваться… — И откуда же ты столько лет мечтал вырваться, Кристоф? — Из монастыря Сито, где задыхался вот уже семнадцать лет, и куда меня упрятал мой ненавистный папаша Пьер де Бревай. При упоминании беглым монахом этого имени меня передёрнуло где-то внутри, но внешне я ничем своего волнения не выдал. — Ну, раз монашеская жизнь тебя никогда не прельщала, — а по тебе видно, что не сам в монастыре оказался и не по своей воле, — можешь не бояться — не выдам. Селонже никогда не были доносчиками. — Благодарю за понимание, — вырвалось у него облегчённое, — я уж думал, пропал… — Не холодно тут в шкафу? — неожиданно для самого себя спросил я своего странного знакомого. — Может, мне плащ свой принести? — О, нет, спасибо. Так обойдусь. Вчера, когда я сбежал, мне приходилось спать под открытым небом и пить воду из ручьёв, питаясь чёрствым куском хлеба. — Но если что, скажи. Доброй ночи, Кристоф, — пожелал я, закрывая шкаф. — Взаимно. Так, беглый монах в шкафу, что до сих пор кажется мне чем-то абсурдным, как непрекращающийся бредовый сон. И почему-то нашедший убежище в шкафу нашей с Фьорой комнаты. Что-то подсказывает мне, моя несравненная супруга приложила тут свою нежную ручку… Кстати, Фьора… Обычно, когда со мной или в ближайшем радиусе от меня случается нечто абсурдное и странное, что не может произойти ни с одним другим человеком, Фьора точно с этим неразрывно связана. Первый раз, когда мне довелось поплавать в ледяной зимней воде, прямо под окнами её дворца, и когда Фьора не оставила меня мёрзнуть на улице после незапланированного купания. Во второй раз, когда Фьора по неосторожности убила своего крёстного и управляющего делами Франческо Бельтрами — Марино Бетти, и когда мы вместе закапывали труп. А теперь и Кристоф, спящий в шкафу… Всё сходится. Там, где случается нечто, неподдающееся привычному пониманию, нужно искать неповторимый почерк моей жены Фьоры, этой всегда интригующей меня черноволосой колдуньи с глазами цвета неба, затянутого непроглядными серыми тучами. «Всё, кому-то сейчас придётся давать объяснения во всём произошедшем!» — думал я, решительным шагом направившись к кровати и присев на край, принявшись мягко трясти за плечо Фьору, что-то недовольно пробормотавшую во сне. — Фьора, проснись, ты слышишь меня? — слегка встряхнув девушку, я приподнял её и усадил на постели, прислонив к подушкам. — Филипп де Селонже, что ты за человек… — Фьора зевнула, непонимающе глядя на меня сонными глазами, чуть прищурив их. — И зачем тебе меня понадобилось будить среди ночи? — затем она посмотрела в окно, всё ещё зевая и протирая кулачками глаза. Про себя я отметил, что этот её жест чем-то даже схож с жестом Кристофа. — Не рассвело даже ещё, солнце не встало… — Фьора, мне нужно кое о чём тебя спросить. — О чём же, родной? — Фьора, не проявишь ли ты любезность, объяснив мне, что в шкафу делает некий сбежавший монах Кристоф де Бревай и как он там оказался? — А, я вижу, вы уже познакомились, — слабая улыбка промелькнула на её губах, — Кристоф в саду прятался от своих преследователей, вот Симона со мной и нашла хорошее место, где бы он смог спрятаться. Нашу комнату не обыскивали, потому что мадам Морель сказала, что для её больной племянницы, — для меня то есть, — вредно, когда её беспокоит много незнакомых людей. Слабое сердце и ещё повышенная тревожность у меня по нашей легенде. Шретьенотта Кристофа сытно накормила, так что не беспокойся об этом. — Когда же всё произошло? — Пока ты уходил по делам в город. Филипп, это всё, что тебе хотелось узнать? — Да, всё. — Может всё-таки выспимся по-человечески? — Ты не выспалась… — Да, причём сильно. — Тогда доброй ночи, Фьора. — Взяв её руки в свои, я прикоснулся губами к её тонким запястьям. Всё ещё сонная, Фьора улыбалась. В глазах загорелся ласковый огонёк. — Иди ко мне, а то я замёрзла очень. — Откинув одеяло, Фьора подвинулась, освободив мне место рядом с собой, а я улёгся рядом, притянув её к себе и накрыв нас одеялом. Фьора положила голову мне на плечо, закрыв глаза, и крепко прижавшись. — Спи, моя родная, — прошептал я, поцеловав девушку в её закрытые глаза и кончик носа. — Ты устала… Так мы и уснули в обнимку, согреваясь рядом друг с другом и держась за руки. Хоть остаток этой сумасшедшей ночи поспим.