Перекресток двух улиц

      Я проснулась, когда глаза начало щипать из-за солнечных лучей, проникавших в комнату. От такого яркого солнца не спасали даже старые темные занавески, болтающиеся на окнах от прохладного ветра. Я села на кровати, оглядывая комнату. С ночи ничего не изменилось, возможно, пустых бутылок на полу стало больше. Снизу слышалась музыка, поэтому мне не стоило волноваться о том, что мои друзья оставили меня тут одну. И я спустилась к ним вниз.       Забавно было видеть двух взрослых парней, танцующих под песню Тейлор Свифт. И если бы я не знала, как эти парни ведут себя на людях, как они разбивают сердца девчонкам и набухиваются вдрызг на каждой вечеринке, я бы все поняла. Но Джастин и Ник, передавая друг другу бутылку водки, трясли задницей и громко пели «Бейкерс гона бейк бейк бейк». И это выглядело более, чем странно. Зои же снимала это все на камеру. Я уверена, что она засняла мое удивленное лицо. Ребята залились смехом, когда я зашла на кухню.       — Что происходит? — улыбнулась я, наблюдая за происходящим на кухне.       Джастин закурил, повернулся ко мне и стал делать колечки дыма ртом, выпуская их мне прямо в лицо. Я закашлялась, оттолкнула его и оглядела ребят.       — Они еще не успели проснуться, зато надрались в стельку, — вздохнула Сьюзи, подпирая ладонью подбородок.       Она зевнула, отвернувшись, но все, кто был на кухне тоже зазевали и стали кричать на нее, смеясь.       — Они сходили в тот коттедж, — объяснила мне Мелани, протягивая кусочек еще не остывшей пиццы. — Взяли там еще и бухла, идиоты.       — Почему идиоты? — подал голос Дэнни, появившейся в дверях кухни.       Он положил подбородок мне на плечо.       — Как вы собираетесь домой ехать?       Дэнни, пройдя в кухню, икнул и, пошатываясь, подошел к Мелани. Он поцеловал ее в макушку и плюхнулся на стул рядом.       — Сколько они выпили? — спросила я, когда песня Тейлор Свифт заиграла уже по третьему кругу.       — Beaucoup, — ответил мне Джастин по-французски. Я очень удивилась. — Да ладно тебе, Кэсси! Не будь такой стервой.       Он надул губы, подходя ко мне, но я успела отбежать в сторону. Джастин недовольно вздохнул.       — Че ты такая недотрога? — возмутился он.       — А с чего это я вообще должна позволять тебе трогать меня?       — Ну, — глубоко вздохнул он. — Сегодня ночью ты разрешала.       Мне показалось, что даже Тейлор Свифт перестала петь, что наступила такая тишина, что я слышала дыхание ребят и их мысли. Мне показалось, что слова Джастина впиваются в мою кожу, оставляют на ней шрамы и кровоподтеки. И я смотрела на него, широко раскрыв рот, не обращая внимания на странный шепот Сьюзи. И я почувствовала странное желание ударить Джастина. И я влепила ему пощечину, да такую, что у него остался красный след от моих пальцев, и сам Бибер пошатнулся, уставившись на меня. Он взглянул на меня так, будто я ударила его просто потому, что мне захотелось. Он явно забыл уже про свои слова, потому что ему было плевать на это. Всегда было плевать на то, что я чувствую. Как и Грейсону. Как и всей их компании. Им всем было плевать.       Я выбежала из дома, бросая куртку Джастина на крыльце. Мне хотелось сказать ему столько слов, объяснить, почему я все-таки ненавижу его. Хотелось напомнить, почему он такой идиот. Только разговаривать с ним — всё равно, что говорить с гребанным деревом. И в голове у него абсолютная пустота. Он был пустышкой. И что я только себе напридумывала, засыпая с ним в одной кровати, надеясь, что завтра обязательно все будет лучше, что все изменится, если я доверюсь Джастину? Но он в который раз доказывает, каким идиотом является.       И я останавливаюсь посреди какой-то деревни, забытой всем миром, слышу шаги позади себя и молю о том, чтобы это был не Джастин, но это он. Я научилась чувствовать его. Каждый раз, каждый гребанный раз я обещаю себе не оборачиваться, не поддаваться ему, но я не могу с собой справиться. И оборачиваюсь.       Мое тело покрыто мурашками, и я дрожу от холода, потому что на улице около 10 градусов, а я в коротком платье. И я кричу в своей голове о том, как ненавижу себя в этот момент, потому что снова его улыбка очаровывает меня, снова позволяет почувствовать себя особенной, будто она предназначена именно мне. Но так и есть.       Кроме нас вокруг ни души.       — Ты обиделась?       — А непонятно? — мне не удается совладать с эмоциями. Рано или поздно я сорвусь.       — Что случилось?       Он все еще был пьян, но свежий холодный воздух отрезвлял его. Я только заметила, что Джастин тоже стоит без куртки. Но он не трясется, как я. Он просто держит себя в руках.       — Твои слова, — я старалась не смотреть на него, потому что его глаза прожигали меня насквозь.       Мне хотелось укрыться, убежать от его взгляда, потому что он опять это делал. Он опять читал мои мысли.       — Что я сказал?       — Я не…       — Что я сказал? — повторил он немного жестче, давая понять, что он хозяин ситуации.       Я молчала.       — Если бы это было важно, ты бы запомнила, — у него все еще заплетался язык. Его слова все еще впивались в мое тело, как клещи.       — Слушай…       — Нет, послушай ты, — он приблизился, а я сделала шаг назад. — Почему ты всегда строишь из себя самую бедную, не замечаешь, что кому-то также чертовски, блять, хреново, как и тебе? Хватит уже строить из себя ебанную потерпевшую, потому что жизнь не только тебя обижает, Кэсс. Ты существуешь в каком-то своем особом маленьком мирке, о котором знаешь только ты. И ты там сидишь, страдаешь, думая, что тебе кто-нибудь обязательно поможет. Но я не могу читать твои мысли, и мне кажется, все, о чем ты думаешь — это, сука, страдания. Хватит. Я сказал, что не буду за тобой бегать.       — Я и не прошу тебя, — прикрикнула я.       Его слова слишком сильно обидели меня, но я понимала, что это правда. Понимала, что Джастин, как всегда, прав. И в ту же секунду он подошел ко мне так близко, что я почувствовала противный запах водки. Он дышал мне прямо в губы, а смотрел прямо в глаза. Мы касались лбами. И в тот момент я мечтала только о том, чтобы оттолкнуть его. Я не могла дать волю чувствам и эмоциям, не могла позволить им взять над собой верх.       — Но ты же хочешь, чтобы я бегал за тобой, гулял с тобой. Ты же хочешь этого, Фостер.       — Прекрати делать вид, будто знаешь все на свете, — шептала я. — Потому что это не так.       Он отстранился, и меня снова обнял холод. Я внимательно следила за Джастином. Он схватился за голову, а потом вдруг захохотал.       — Ты, блять, так ничего и не поняла. Ты отказываешься что-то понимать. Просто не хочешь открыть свои глаза, идиотка.       — Хватит!       — И-д-и-о-т-к-а. Ты в курсе, что я поспорил с Грейсоном, что он станет встречаться с тобой?       — Хватит, — я закрыла руками уши.       А он снова приблизился ко мне, но не как раньше. Он позволил мне зажмурить глаза, а я позволила ему обрести над собой контроль. Он не касался меня, но я чувствовала его горячее, обжигающее дыхание. И я чувствовала его боль.       — Знаешь на сколько мы поспорили? Двадцать баксов.       И хотя я закрывала руками уши, я все слышала. Я слышала то, что не должна была. Это не моя правда. Это не моя жизнь. Но даже если я зажмурю глаза и заткну уши, это не поможет мне справиться с реальностью. А вот какая реальность. Я стою двадцать баксов. И вся моя жизнь — глупая шутка.       По моим щекам текут слезы, которые я уже не в силах остановить. По моему телу проходит ток, парализуя все конечности. А Джастин целует мои слезы, словно хочет забрать всю мою боль к себе. Но как бы он не старался, у него не выходит. Я продолжаю плакать, продолжаю строить вокруг себя невидимый барьер, который сможет защитить меня от ужасной правды. Но мне это не помогает.       — Мы были пьяны, — он продолжал говорить, а мне отчаянно хотелось пристрелить его. — Грейсону ужасно нужны были деньги, а я предложил ему сыграть. На тебя.       Он говорил это с такой ненавистью. Он словно плевался желчью. Он хотел сделать мне больнее, хотел, чтобы я плакала сильнее, чтобы его слова застряли в моей голове навсегда. Он хотел уничтожить меня.       — Он посмеялся, подумав, что я шучу. Через неделю он поцеловал тебя на вечеринке Сары Майорс. Договор был такой, что Грейсон должен был повстречаться с тобой около месяца. Ты выглядела так жалко, что он не решался тебя бросать. Хорошо, что ему попалась моя девушка, и он трахнул ее.       — Зачем ты мне говоришь об этом? — прошептала я, заметив, что не могу повысить голос. Я будто растворялась.       — Чтобы ты перестала думать о нем.       — Почему ты толкал меня в столовой на протяжении нескольких месяцев?       Я открыла глаза. Джастин стоял передо мной в паре метров, опустив руки по швам. Он смотрел в сторону, кусал нижнюю губу. И явно нервничал.       — Хотел поиздеваться? Недостаточно было спора?       — Нет, — глухо отозвался он, все еще не смотря на меня.       — А что тогда?       К э с с и, я люблю тебя       И когда он повернулся ко мне, то меня всю перетрясло. Я застыла на месте, не в силах двинуться. Он посмотрел на меня, и, клянусь, я слышала этот его наглый голос: «ну, теперь довольна?»       К э с с и, я люблю тебя.       Он смотрел на меня так долго, словно ждал, пока я наконец все пойму. Его взгляд, полный отчаяния, непонимания. Его уставший взгляд. Его искусанные губы. Вот он — настоящий Джастин Бибер. Я, наконец, смогла разглядеть его. И я смогла понять, как сильно он мне нравится.       — Я хотел спасти тебя.       — Не говори ерунды.       — Он не обращал внимания, пока ты не сказала ему, что я достаю тебя. Я хотел, чтобы ты поняла, что ему плевать на тебя.       — Почему?       Но я не хотела слышать правду.       — Солги, — попросила я прежде, чем он успел сказать хоть слово.       — Я ничего к тебе не чувствую, — проговорил он. — Совсем ничего. И не уверен, что когда-нибудь что-нибудь почувствую. Пустота.       Мне в висок пустили пулю. Меня истерзали собаки в подворотне. Я упала с десятого этажа. Я утонула в глубоком озере. В моей груди прожгли дыру. Я попала под машину на перекрестке двух улиц.       — Это мои слова… — прошептала я, надеясь, что он не услышит.       — Ты бы знала, сколько раз я перечитывал их.       Я не представляла, что творится в его душе. Я подумала, что никогда не пойму его. И его чувства.       — Звучит не убедительно, — я не смогла скрыть улыбки.       И мы оба засмеялись, а по нашим щекам текли слезы. Мы выплеснули все свои настоящие чувства наружу. Но мне по-прежнему было больно.       И когда он, вздохнув поглубже воздуха, взглянул на меня, я услышала все его мысли. И все, наконец, поняла. И его. И его чувства. И все его поступки.        Это он обожает пиццерию с розово-синими стенами, памятник Джорджу Вашингтону, и сам подстроил нашу встречу на набережной. Это он поет под гитару песни Биттлз. Это у него есть огромный идиотский цитатник. И он же — мой Джеймс Блант, Лорд Байрон и Шерлок Холмс. Это он любит меня и всегда любил. Он. Стоит сейчас передо мной, улыбается через боль. И он ждет. Ждет, что я разочаруюсь в нем настоящем. Но все, что я могу — молчать. Это он спас меня в столовой, оттащив от меня Грейсона. Он мой аноним, научивший меня жить. Мой настоящий Аноним.       И я не знаю, что говорить. Я слишком долго ждала этой встречи, для чего-то терпела издевательства Грейсона, который вытащил телефон Джастина из его кармана на груди. И все, что я могла сказать, это:       — Почему ты не подошел ко мне на вечеринке?       Глупая. Идиотка. В голове крутился голос Джастина. И-д-и-о-т-к-а.       — Я нашел парня в красной толстовке, а потом он куда-то исчез. Грейсон вызвал копов, пришлось убегать.       Я улыбнулась.       — Я стояла рядом с этим парнем. Он просто снял толстовку через некоторое время.       Джастин стукнул себя ладонью по лицу.       — Какой провал.       Мы оба заулыбались, стоя в полной тишине. Где-то очень далеко играла музыка, а гравий под нашими ногами хрустел. Мы стояли, окутанные ветром, брошенные вселенной. Детки поколения Y, оценившее деньги, как цель для существования, нашедшие себя в грустных фильмах о любви, пустившие по венам бессмысленную музыку. Поколение, еще не начавшее жить, но уже уставшее от жизни. И мы молчали так долго, но так громко, что у меня заболела голова. Мы менялись с ним мыслями, эмоциями и чувствами. Я слышала, как сильно бьется его сердце, когда он обнимал меня, согревая.       — Я отвезу тебя домой, — наконец произнес он. И я согласилась.       Нам пришлось идти за машиной к коттеджу, а перед этим Джастин зашел в домик, где сидели ребята. Он вынес мне мою сумку и свою куртку, и я укуталась в нее, как будто бы она смогла меня от всего спасти. Я сразу почувствовала себя в безопасности.       В машине Джастина пахло арбузными конфетами, бензином, невероятным холодом и сигаретным дымом. Поворотники тикали в абсолютной тишине, а гравий шуршал под колесами черной бмв. Я забралась на сиденье с ногами, скинув с себя туфли, и прислонилась головой к окну. Мимо нас пролетали старенькие дома, а тусклое солнце светило в глаза, поэтому мне пришлось поднять воротник куртки. Мне так сильно хотелось спать, что сразу закрыв глаза, я провалилась в сон. Мне показалось, что Джастин везет меня по другой дороге, не по которой мы ехали к коттеджу, потому что на этой совсем не было кочек и ухабов. Поэтому я так быстро и уснула, а затем почувствовала, как Джастин берет меня за руку и крепко ее сжимает. И я была не против.       Из-за Грейсона, вечеринки и Джастина, я совсем забыла, что должна была появиться дома не позже одиннадцати, а не в двенадцать утра. Я боялась выйти, поэтому просидела в машине около пяти минут. Джастин понимающе улыбался.       — Тебе все равно придется когда-нибудь выйти, — пожал он плечами.       — Выгоняешь меня?       — Просто твой отец смотрит на нас.       Я обернулась. И это было правдой. Мой отец стоял у машины, прямо как в фильмах ужасов. Мне и показалось, что для меня сейчас настанет кошмар. Я даже не представляла, что буду ему говорить, когда он увидит в машине Джастина, потому что строго предупредил меня не общаться с ним.       И вот, мой отец в зеленой шапке, держа в руках кухонное зеленое полотенце (это все из-за дня Патрика), стоит, хмурит брови и уже готовит тираду на тысячу слов о том, какой Джастин поганец, а я ужасная дочь, потому что обещала прийти в 11 вечера, а пришла в 12 утра. И я, помахав Джастину рукой, медленно открыла дверцу машины, и приготовилась к шквалу матов, который отец должен был свалить на меня, но этого не произошло.       Мы просто медленно подошли к дому, зашли внутрь, а потом разошлись. Он — в свою комнату, а я — на кухню. Хуже папиного молчания ничего нет. И я поняла, чего он добивался. Он хотел, чтобы я сама извинилась перед ним, но я не стану этого делать, хотя вину, бесспорно, чувствую. Но если отец не хотел со мной говорить, то мама была очень даже настроена на разговор.       — Ты хоть представляешь, как мы волновались? А отец? Он чуть с ума не сошел! Где ты была? Если еще вчера я была не против вашего общения с Джастином Бибером, то сейчас я тебе запрещаю. И больше никаких встреч с Зои и Мелани. Никаких гулянок по набережной, вечеринок и Арбиса целый месяц. После школы — домой. У тебя экзамены на носу, мисс. Ты что-нибудь пила, Кэсседи? Или курила?       Нет, я только плакала.       Она попросила меня подойти и дыхнуть, но кроме арбузной конфеты, которую мне дал Джастин, перекрывающей ужасный запах изо рта, она ничего не почувствовала. И отправила меня наверх.       Мне было так плохо, что я просто легла на кровать, уткнувшись в подушку. У меня не было сил даже плакать, проклинать весь мир. Я просто лежала в своей комнате до самого заката, и даже не заметила, как стало очень темно. Я думала обо всем произошедшем: о наказании, о моем настоящем Анониме, о споре Джастина и Грейсона. И чем больше я об этом думала, тем больнее мне становилось.       Кто же знал, что правда может делать так больно? Ты должна была знать, Кэсси. Тебя должны были предупредить.       И с этими мыслями я пролежала всю ночь в куртке Джастина на голое тело, не смокнув глаз. Мне не хотелось никого видеть и слышать. Мне хотелось, чтобы время пошло быстрее, чтобы наконец закончились мои страдания, и мысли в моей воспаленной черепной коробке перестали мучить меня. Но все оставалось на своих местах: моя пустая, холодная и темная комната, мое тяжелое дыхание, угнетающая правда, мое наказание. И я ничего не могла изменить в себе, как бы ни старалась.       И я чувствую, что это уже со мной происходило. Воспоминания возвращаются, проходят через меня электрическим током. Холодный ветер из распахнутого окна всё также дует, часы тихо тикают, стоя на столе. В доме тишина. Ничего не меняется.       Ничего не меняется. И через год я буду сидеть здесь в два часа ночи, слушать, как тихо журчит телевизор, как за окном ездят машины. Ничего не изменится, однако что-то мне будет казаться другим. Я?       Ничего не меняется, однако все идет непривычным чередом. Ничего не меняется. И всё же, я верю, что всё будет намного лучше завтра, чем есть сейчас. И так каждый раз. Но завтра так и не настает.