Что-то кроме

Он просит называть его «отец». По-нильфгаардски «athair». Цири смотрит на Эмгыра вар Эмрейса, Белое Пламя, Пляшущее на Курганах Врагов, Императора Нильфгаарда и так далее. Смотрит на его седеющие зачесанные волосы, хищный крючковатый нос и широкую волевую челюсть. Она не видит отца, ведь ее отцом всегда был Геральт. Его унизанные перстнями пальцы неторопливо постукивают по подлокотнику, а в желтых глазах она читает оценивающее выражение. Его широкие плечи всегда расправлены, а подбородок надменно поднят. И этот человек хочет, чтобы она называла его «отец». С трудом протолкнув вставший в горле комок, Цири откладывает какой-то меморандум, который они сейчас обсуждают, поднимается и, неразборчиво промямлив: «Мне надо идти, отец», — выскакивает из кабинета. Она ощущает, как тяжелый взгляд желтых глаз упирается ей куда-то между лопаток все время, пока она торопится к двери. Стремительным шагом — так, как по дворцу ходят только она и Эмгыр, пока остальные степенно вышагивают — Цири несется к своим покоям, на ходу распуская тугую шнуровку модных рукавов и ослабляя ворот. В одиночестве свой спальни она сдирает многослойный императорский наряд, швыряет его безобразной черной кучей на пол и бросает короткий взгляд в огромное зеркало. Цири знает, что Эмгыр приходил за ней в замок Стигга, чтобы взять ее — не как дочь и наследницу, но как женщину. И Геральт, и Йеннифер не сказали об этом ни слова, но она сама поняла — по их недомолвкам, по случайным фразам, брошенным чародейками из Ложи, додумала из грязных намеков Вильгефорца и беспощадно прямых заявлений Аваллак’ха о ее генах. Она нужна была ему так же, как эльфам. А потом стала не нужна. Он посмотрел на нее и отказался от всех своих грандиозных планов, в чем бы они ни состояли. А теперь хочет, чтобы она звала его отцом. Нервно прикусив губу, Цири достала из гардероба простые кожаные штаны, свободную рубаху и сапоги с высоким голенищем. Запустила пальцы в волосы, разрушая сложную прическу, вынула несколько украшенных драгоценными камнями шпилек и лент, следом на пол посыпались остальные. Наскоро натянув одежду и обувь и приладив на спину ножны с неизменной Ласточкой, Цири, как была, с распущенными, свивающимися в крупные локоны волосами, сосредоточилась на мгновение — и исчезла из комнаты. Появилась она посреди просторного двора на другом конце континента, и холодный ветер швырнул ей в лицо ее собственные волосы, на секунду лишив зрения. А когда она убрала их, вокруг стояла полудюжина охранников, направивших на нее обнаженную сталь. — А, это милсдарыня пожаловали, — лениво протянул один из них, и оружие опустилось, а охранники потянулись на свои посты. Цири стремительно пронеслась знакомым маршрутом, притормозила только у тяжелой темной двери, которую охранял очередной головорез. Она вопросительно мотнула головой в сторону двери, и охранник также молча кивнул ей и посторонился. Она вошла в просторный кабинет, обставленный с аляповатой, показной роскошью — обилие ярких ковров на полу, картин и гобеленов на стенах, статуэток на полках. Широкое окно было занавешено больше чем на половину толстой темной шторой, и свет падал только на огромный массивный стол, заваленный бумагами, оставляя остальную комнату в полумраке. — Привет, Цири. За столом сидел Вилли, Ублюдок Младший, и грустная улыбка на его одноглазом отталкивающем татуированном лице с грубыми чертами смотрелась столь же неуместно, как монашка в борделе. — Привет, Дуду. Цири смотрела на него с отчаянной надеждой, и улыбка сползла с его лица. — Опять, да? Не оставляю надежды, что когда-нибудь ты посетишь меня просто как друг. Мы посидим, выпьем вина, поболтаем, как раньше. — Прости. — Она отвела взгляд. — Это сильнее меня. Зашуршала ткань, скрипнули ножки кресла. — Я понимаю, — произнёс Дуду уже совсем другим, изменившимся голосом. Голосом, от которого она вздрогнула. — Подойди. За столом стоял Эмгыр вар Эмрейс, Белое Пламя, Пляшущее на Курганах Врагов, Императора Нильфгаарда и так далее. Именно тот, кого она оставила полчаса назад в собственном кабинете в Нильфгаарде, за полконтинента отсюда. Он стоял вне полосы света, льющегося на стол, и в этом искусственно созданном полумраке, если не приглядываться, можно было не заметить, что у него тоже только один глаз. Цири сглотнула. Она никогда не успевала уловить момент превращения, и от этого было только жутче. — Подойди, — с нажимом повторил Эмгыр... Дуду... Эмгыр. Она повиновалась. — Цирилла, — в его глубоком голосе было столько властности, уверенности в себе, что Цири слегка замутило. Он прикоснулся к ее распущенным волосам, пропустив несколько прядей сквозь пальцы, и велел: — Убери меч. Негнущимися пальцами она отстегнула перевязь и прислонила Ласточку к стене за креслом. — Хорошо. — Он улыбнулся уголком рта и запустил в волосы всю пятерню, притягивая ее за затылок и вовлекая в поцелуй. Его уверенные, хозяйские движения заставляли сжиматься что-то внутри Цири, и оттуда из глубины по ее телу с бешеной скоростью разливалась обжигающая лава. Она застонала прямо ему в рот, обхватывая шею руками и бесстыдно прижимаясь всем телом. В ответ он подхватил ее под бедра и резким движением усадил на стол, прямо на разбросанные бумаги. Цири обвила его ногами и попыталась запустить руки под края его расшитого золотом дублета. Ничего не получилось — там просто не было зазоров. Но Эмгыр отреагировал на эту попытку — схватил ее за руки и завел за спину. Одной рукой он сжал ее запястья, а второй — смял грудь прямо сквозь рубаху. Его губы спустились на шею, и Цири выгнулась, удерживаемая от падения на стол только его рукой. Ей казалось, что она никогда не испытывала ничего подобного ни с одним из немногих своих любовников. Его руки размягчали ее словно глину, лепили из нее то, что было угодно ему, чтобы через мгновение придать совершенно новую форму, и Цири это безумно нравилось. Нравилось плавиться в его руках, нравилось забываться и терять себя, оставаясь чистым ощущением, наслаждением от того, что он с ней делал. Его рука скользнула в растянутый ворот и сдавила грудь, вызвав у Цири новый стон. Она заелозила на столе и потерлась промежностью о выпирающий сквозь одежду твердый член. В ответ Эмгыр отпустил ее руки и, сдернув со стола, развернул спиной. Прижал, упираясь членом в ягодицы, покрыл поцелуями обнаженные плечи. Рубаха сползла на талию, окончательно оголяя груди, и его широкие ладони накрыли их, сжимая, сводя вместе и разводя. Приподнимая, потянул за соски, и Цири прошила волна острого удовольствия, заставляя извиваться в его руках. — Ложись. — Эмгыр надавил на плечи, вынуждая опуститься на стол, и к голой коже тут же прилипло несколько листков, но она не обратила внимания, потому что в этот момент Эмгыр стягивал с нее штаны. Она вертела задом в попытках ему помочь и нетерпеливо поскуливала. И когда он наконец вошёл в нее, одним рывком, она чуть не заревела от переполнявших ее чувств. Он трахал ее, резкими, мощными толчками, от которых трясся даже стол, а она сминала в кулаках бумаги, заливала документы слюной и изо всех сил старалась отрешиться от мысли, что у настоящего Эмгыра на столе идеальный порядок. Когда от ударов опрокинулась чернильница, и под самым носом у Цири образовалась темная лужица, она дернулась назад, хотела поменять позу, но он удержал ее за шею, вжимая в стол. Навалился сверху, вдавливая в кожу спины ряды крохотных твердых пуговиц, и выдохнул в самое ухо: — Ласкай себя. Невозможно было и думать ослушаться его. Неловко высвободив руку, Цири запустила ее между ног, привычно находя нужное место, сделала всего пару круговых движений и окончательно потерялась в ощущениях. Казалось, что минула вечность в круговерти похоти, наслаждения, муки, вины и угрызений совести, когда ее тело наконец достигло той точки возбуждения, выше которой ничего нет. Она задохнулась криком, ощущая, как в живот и ноги выстреливают острые спазмы удовольствия, как пульсирует вокруг мужского естества ее нутро, и как расслабляются перенапряженные мышцы спины. Эмгыр сделал еще несколько движений, будоража в ней слабые отголоски только что полученного удовольствия, и выскользнул из нее. Цири не видела, что он сделал, но очевидно тоже тем или иным способом достиг разрядки. Она выпрямилась, натягивая одежду, бросила полный отвращения взгляд на учиненный ими на столе бардак, и, не поднимая глаз на Эмгыра, пробормотала: — Спасибо. Мне надо идти, меня будут искать. Он не ответил, но, когда Цири уже дошла до двери, услышала, как он позвал ее. Она нехотя обернулась. Перед столом, на свету, стоял Дуду в своем облике низушка, смотрел на нее единственным глазом, в котором Цири никак не могла разобрать выражение, и молчал. Потом выдавил: — Ты... Тебе... Я... — замолчал. А потом махнул рукой: — Неважно. Тебе надо идти. И Цири, ощущая себя последней тварью, выскочила за дверь. Она догадывалась, что хотел, но не мог сказать ей Дуду. У него была примерно та же проблема, что и у нее. Или даже паршивее, ведь Цири бывала с ним. Но — не совсем с ним. Совсем не с ним. Наверняка, это ужасно унизительно. Чувствуя, как горят от стыда щеки, она выскочила на лужайку перед домом и открыла портал в свою спальню. К счастью, никто ее не хватился. Было бы не избежать скандала, если бы кто-нибудь застал ее в таком виде — растрепанную, лохматую, раскрасневшуюся. Пахнущую совокуплением. Наскоро приведя себя в порядок, она снова облачилась в придворный наряд, его повседневный вариант, и отправилась в деловую часть дворца. Она чувствовала, что у нее наконец достанет сил на общение с Эмгыром. Еще, по крайней мере, на неделю-другую. Однако его личный секретарь сообщил, что Император покинул дворец и вернется, скорее всего, только завтра. Цири давно уловила этот нюанс: если Эмгыр ехал по делам, ей сообщали, куда именно он отлучился. А если ехал к фаворитке — то вот так, обтекаемо «покинул дворец». Про фаворитку Цири тоже знала. Подслушала сплетни дам и служанок, и один раз даже проследила за каретой Эмгыра. Небольшой уютный домик на окраине столицы, в котором жила молодая особа по имени Цирилла. Со светлыми волосами, зелеными глазами и безупречными манерами. И ее Эмгыр не просил называть себя отцом. Цири стиснула зубы, чтобы не закричать от разочарования, и вернулась к себе. Видят боги, ее жизнь и так никогда не была простой. Но могла ли она подумать, что с обретением того, что он называл «ее местом по праву рождения», все станет еще сложнее. Невыносимее. Только жалкая, почти незаметная надежда, что однажды он решит, что эта Цири не так уж отличается от той, и... Нет, это просто безумие. Ну почему, почему он передумал тогда в замке Стигга?!