но».
лихорадочные строки.*
Жизнь продолжается. Идём дальше. Это было неизбежно. Не его смерть — но то, что ей придётся подумать об этом, разжевать произошедшее, повертеть в голове под разными углами и разорвать себе сердце. Джон не приходит, но она упорно ждёт его появления и раздражённая засыпает под утро. Скорее, вырубается от усталости. Ей видится Кайн с венком из серых цветов на голове, он улыбается, выступают милейшие ямочки, Черри дёргает его за нос — и тогда Кайн исчезает. Когда она смотрит под ноги, то крик разрывает пространство. Это не её голос. Но её боль — и её страх. Жизнь продолжается. Дышим дальше. Его голова — месиво, а на чёрном полу пустоты растекается красная жижа, как паутинка — тонкими нитями, сливающимися в одни большие пятна. Цветы в шелуху, и сердце Черри — тоже. Наконец-то. Как свободный вдох полной грудью. Может, это то, чего она ждала сильнее всего. Потому что так было невозможно. Потому что это было неизбежно. Потому что оно сидело внутри более опасным зверем, чем Перо. Джим сжимает её плечо. Лицо у Черри заплаканное, бледное, глаза красные, а взгляд пустой. В этот раз они не в гостиной, а в её комнате — он не мог пройти мимо, услышав всхлипы и сдавленные стоны. Господи, он невыносимо рад не из-за того, что не прошёл мимо, а из-за того, что услышал. Потому что если бы он не услышал… Дьявол знает что. Черри всё ещё не хочется говорить, но рассказывать Джиму — легче. — Ведь его смерть была чистой случайностью, всего лишь сработала ловушка, которую он не заметил. Верно? — она останавливается, чтобы глубоко вдохнуть, но не ожидает ответа на вопрос. Джим молча сидит рядом, плечом к плечу. Черри мнёт подушку, а он разглядывает нарисованные цветы на одеяле. — Я ведь знала. Знала, что нужно узнать, как он проходит испытания. Достаточно ли он осторожен… Кайн всегда был рассеян и иногда забывчив. Достаточно ли внимателен, потому что напороться на что-то легче простого… И достаточно ли бережлив, потому что Кукловод любит давать наказания, когда портят его имущество… Любил. А Кайн был не особо ловким в хозяйстве. Я… Знала. Знала, что если не присмотрю за ним, то здесь он скоро умрёт. Потому что знала его лучше всех. Ей не хватает духа сказать это. — Я, блять, знала, — Черри бьёт рукой в колено со злости и остервенело кусает губу. Заполошный вдох, лёгкие сжимает, горло сжимает, голову сжимает. Джим мягко перехватывает её за кисть, переплетает пальцы, приобнимает и притягивает к себе. Жизнь продолжается. Ищем дальше. Она выдыхает ему в шею. Не раздражённо, а облегчённо — он понимает это, когда Черри едва-едва сжимает его руку в ответ. — Ладно, — она упирается подбородком в плечо, а Джим… Целует её в лоб. Вот так легко. Простой, мимолётный чмок, словно по рефлексу. Конечно, ему стоило подумать перед тем, как делать, и он уже наверняка краснеет, потому что в самом деле, какого чёрта, Файвурд, мать твою, дурак, глупец, «пф-ф-ф», у Черри горит всё внутри и жжёт глаза от снова подступающих слёз, но она задирает нос, а он опускает голову, смотря на неё, и между ними — грёбаные — сантиметры, а ещё Черри опять плачет, и Джиму очень хочется кое-что. Кое-что личное, кое-что опасное, кое-что… правильное. Черри дуется, вспоминая, сколько раз она целовала его, и считая, сколько поцелуев из всех были настоящими. Целовала два, а настоящим — желанным, осознанным, осознанно желанным — был один, и ей странно, потому что щёки горят уже не от слёз, горло першит не от истерики, дыхание спирает не от ужаса, сердце бьётся бешеным огнём не из-за кошмара, — а потому что ей, блин, страшно его целовать, как малолетней, влюблённой дурочке, но из этого не подходит только одно — пункт про возраст. И это злит её ещё сильнее. Черри тянется. Джим замирает, переставая дышать. Дверь распахивается. — Господи, Перо… Джим… — бормочет Джейн с растерянным, измотанным видом, схватившись за голову. Не замечая атмосферу в комнате. — Господи… они забрали его! Джона нигде нет!*
Райан следит за Черри через камеры с ужасным чувством тревоги, потому что стоит вспомнить её изначальную неприязнь к Джейн, срывы, произошедшие совсем недавно, когда она набросилась на Тэн, и разные варианты того, что может произойти, лезут в голову. Они встречаются в библиотеке в полном составе, и Черри ловит внимательный взгляд Райана. — Я не позволю ей умереть, — выдавливает сквозь зубы и так, что никто, кроме него, не слышит, — пока он привязан к ней. Хватит с меня смертей, вообще-то, — упрямо молчит. Райан не поймёт молчание, но и сказать это ей не даёт… что-то. Гордость ли? Хватит с меня себя, вообще-то, — понимает в резких взглядах Райан. Они ищут запасной пистолет, рыкают, попадая друг другу под руку, сталкиваясь, мечась по дому, пока камеры не видят. Передвигаются тихо, но упрямо, потому что каждая минута стоит утекающего шанса на жизнь. Джон где-то там, бедный, уставший, искалеченный, и Черри уверена: когда Джейн ставит пистолет к своему виску и улыбается в камеру, у него останавливается сердце. Но всё в порядке, Джон Фолл. Гадкая Перо номер два не позволила великой трагедии случиться и поглотить твоё и без того чёрное сердце. У него перевязана рука и тусклый взгляд, но Джейн улыбается так старательно, что Черри шагает назад, сдаваясь. Они остаются в детской, как тогда — Кайн с Тэн. Исчезают дорожки света, вытекающие из-за приоткрытых дверей, исчезает Райан, хмурый Билл, запах пирога и шёпотки за спиной. А ей остаётся уйти, грустно и криво ухмыляясь, потому что ни на что другое не хватает. Холодно. Пусто. Хорошо, потому что ещё одна победа, ещё один спасённый на её счету, ещё… Черри чихает, ёжится, шагает в комнату, в которой не включает свет. Она садится на пол, набирает воду в ванную, уткнувшись подбородком в колени. Не думает. Холодно. Пусто. Хорошо или нет — не знает, потому что не думает, а не думает, потому что не хочет знать. Всё в мире взаимосвязано, говорил Кайн, Черри скребёт пол пальцем, слушает плеск струи, облизывает пересохшие губы, а потом, не раздеваясь, подтягивается на бортик ванной и соскальзывает в неё. Вода горячая, согревает и успокаивает, где-то слышатся приглушённые обрывки фраз. Черри складывает руки под голову и закрывает глаза. Когда в доме окончательно темнеет и исчезают все звуки, она находит себя смотрящей под потолок. Не мигая, не думая, не чувствуя. Ощущения приходят в норму приливами — на неё словно накатывают волны. Вот первая: вода похолодела. Вторая: руки окоченели, кожа пальцев размякла. Третья: у неё мурашки по спине от мрачной атмосферы ночной ванной, и это смешно, потому что, боже, ты видела смерть и жизнь, ты была в смерти и в жизни, говорила с призраками, трогала уничтоженные вещи и дралась со своим сожителем в голове. Черри вылезает из ванной, руки чуть не соскальзывают с бортика. Вода льётся с неё на пол, одежда липнет к телу. Из-за холодного воздуха, врывающегося в открытую дверь, её пробивает дрожью. Черри шагает босой по полу, за ней тянутся мокрые следы. Глухие шаги не единственные звуки, остающиеся в доме — где-то слышится шум: голоса или шипение магнитофона. Черри хмурится и проводит рукой по ледяному лбу, думает: нет, наверное, показалось, уже глубокая ночь. Марионетки Кукловода ценили сон и время, отведённое на него, а с новыми правителями упускать возможность отдохнуть может быть опасно. Но Черри уже упустила её: и поспать, и отдохнуть — она пролежала в ванной, не смыкая глаз, и сон не подобрался к ней. В пустом ящике, в котором обычно уживались дикие повадки, агрессия, ток печали и Перо, играла только отрешённость. — Бедная моя голова, — говорит Черри, зависая на вдохе: ей неловко. — Вот. Она выдыхает через рот, когда человек перед ней поворачивает голову на звук. Слова заканчиваются. Или давно закончились. Или не хотели находиться. Но глаза Алисы расширяются то ли удивлении, то ли в испуге. — Мы закрыли двери… — секундная слабость продолжается, отдаваясь в глухом голосе. — Где ты?.. Черри молчит и думает — думает так шумно, что ей кажется, будто Алиса сейчас свернётся калачиком от скрежета, с которым вертятся шестерёнки в пустующей голове. Она чертыхается вперёд. — В ванной дверь как-то не была закрыта. Алиса в ужасе. Элис молчит где-то внутри, и, может, думает, но думает не так, как Черри, и молчит не так, как Алиса. Черри сводит расстояние на нет. Импульс. Паника. Лучшая защита — нападение. Смысл фразы щёлкает быстрее, чем смысл вообще всего происходящего. Одна — здесь, внизу, в жерле, где водятся пираньи, готовые выжрать их с Мэттом до косточки, до души? Дура, зачем? Черри ищет ответ в испуганном взгляде, бегающем по её искажённому злостью лицу, но не находит — Алиса, как безвольная кукла, валится под её весом. Бледная, растерянная, задумчивая. Отчего-то Черри хочется накричать на неё и встряхнуть, дать по лицу и разбить нос. Но она кусает губу, вжимая пальцы в плечи. Алиса всё ещё носит красное. Алиса всё ещё дракон. В паре шагов — дверь библиотеки. Внизу туман, вьющийся у ног, как покладистая шавка. Алиса — «достойная дочь». Алиса. Твои матери мертвы, да и ты, кажется, тоже. Что это? За что это тебе? Черри смотрит на Алису и чует Элис. Перо смотрит на Элис и хочет пожать ей руку. Да, вот оно. Понимаешь? Понимаешь, моя дорогая Черри, Амелия, вишня-бездна, ты, чёртова тварь, то, что в тебе — это я, Перо, и в ней, в Алисе, сидит что-то похожее. Ты не понимаешь, что это, и пугаешься неизведанного. А я знаю, что это. Игры в кукловодов, призраки, римляне, сказки, проклятия, гейсы. Дьявол внутри. Она точно сошла с ума, других объяснений нет. «Это часть меня», — Перо шипит на ухо. Наверное, тварь в Алисе лучше ладит с ней, чем Перо в Черри. Потому что Алиса берёт себя в руки, и равновесие сил меняется, падает, уничтожается. Ты тоже чувствуешь это, думает Черри, чувствуешь, ощущаешь, борешься с ним? Иногда так хочется поддаться безграничной ненависти, которая не утихает и неизвестно чем подпитывается, потому что никогда не слабеет — иногда теряется в темноте души, прячется и скалится, ожидая подходящего времени. И сейчас — сейчас Черри решает попробовать на вкус эту одновременно власть и слабость. — Ты такая милая, Алиса, — она облизывает губы, на которых — мрачная усмешка. Но не её — а Пера. Тошнит. Противно. Черри хочет выблевать свои внутренности, и вместе с ними — Перо. Нет, нет-нет-нет, ей не нравится, не идёт, не получается — ни пользоваться этой властью и слабостью, ни наслаждаться. Но она может сопротивляться ей. Черри рада этому осознанию, хотя над ней уже не Алиса — Элис. Слова провоцируют сильнее, чем казалось. — Не такой слабачке, как ты, обращаться со мной так, — она рычит. Она рычит и обхватывает её голову. А дальше — удар, от которого Черри теряет сознание.*
А просыпается в детской. Стоит открыть глаза и шелохнуться, как перед глазами появляется лицо Джима. Он взволнован, губы поджаты, волосы слегка взъерошены, бледный и уставший. Если от кого-то в доме несёт табаком, то от Джима — усталостью, дикой усталостью. Она воет в нём и передаётся через кислород, потому что Черри вдруг тоже чувствует непреодолимую усталость. — Как ты? — он аккуратно присаживается рядом, не сводя с неё глаз. — Болит что-нибудь? Черри приподнимается на лопатках и понимает так резко и явно — да, болит, кошмарно болит, бедная моя голова. Бедная моя… голова. Голова. Алиса. Ванна. Ночь. — Ты помнишь, что случилось? Я всё так помню, Джим, что пойду харкну в камеру, — выражается на её перекошенном лице, но Джим, пожалуй, и правда слишком устал, чтобы понять это. — Тебе что-нибудь нужно? Знаешь, мы нашли тебя без сознания у библиотеки. Утром… ты была вся мокрая, как будто только после душа, и холодная, — он подаётся к ней ближе, кладёт ладонь на её руку и доверительно заглядывает в глаза. — Ты можешь поговорить со мной. Черри зависает. Голова болит. Знобит и хочется есть. — Какая разница? — она вспыхивает, морщится, отмахиваясь от его руки. Копошится, срывая с себя одеяло, и пытается подняться с кровати. — Жива, видишь же. Самой не в радость, не доставай. Джим поднимается вслед. — Что ты такое говоришь? — его голос звучит искренне удивлённым и огорчённым. — Я… — Ты! — Черри на пятках поворачивается к нему и бросает слова в лицо, вспоминая, как точно так же с нею говорила Алиса. — Ты обосрался с братом, я обосралась с Кайном, Леонардом и Алисой… и уж тебе ли не знать, что с тобой — в первую очередь. Алиса говорила с нею спокойнее. — Так что не надо… — она затухает быстрее, чем ожидала. Смотрит на бездумный взгляд Джима и пытается найти ответ. Потому что он молчит. Когда Джим молчит, Черри хочется кричать. Громче, чем обычно. А Джим… у него пустая буря в голове. Она на многое надавила одним предложением, и не находится слов, чтобы выразить всю… всю… да что там у него? Он не понимает! Джим тяжело вдыхает, пытаясь успокоить разгорающийся огонь, и с трудом выдавливает то, что остаётся на задворках сознания, сверкая даже через непроглядную тьму: — Тэн мертва. Черри молчит. Когда Черри молчит, Джиму хочется рассказывать о хорошем и подбадривать её. Но не сейчас. Она вылетает за дверь с явным намерением сделать что-то — но ещё не зная что и не понимая зачем. Ей просто нужно туда. Куда? Куда-нибудь или никуда. Туда, где не ступала её нога. Туда, где последний раз спутались её волосы. Туда, где можно будет дышать не так свободно. Черри видит, но не различает, чувствует, но не желает. Она вздрагивает спустя полминуты, когда Райан, схватив её за плечи, трясёт, зовёт, всматривается в лицо и постепенно уводит вглубь коридора, дальше от детской. — Тебе пора остановиться, не думаешь? — он говорит заполошно, смотря сквозь, сбиваясь, снова смотря на неё, а потом — сквозь. — Пора взять себя в руки. Его пальцы впиваются в плечи до боли. Черри не нравится эта боль. — Никто не смеет говорить мне, что делать, — она дёргается, пытаясь вырваться, но Райан встряхивает её ещё раз и отталкивает. — Ты вышла из-под контроля! — он взбешён, взъярён, раздосадован. Он заколебался из-за тебя, Черри. Взмахивает рукой, словно отметая к чертям все границы, рамки, мысленные правила поведения с ней. Правила безопасности. Правила необсуждённой игры. — Вся эта чепуха с проклятием — ересь, но на твоём примере я убеждаюсь, что оно может действовать на людей... — Райан сцепляет руки в замок, подносит их то ко рту, то к шее, и остаётся таким же взволнованным. Раскрытым. Живым. Он оголяет перед ней слабости, истинные чувства, неприкрытые, чистые. Его плечи немного опущены, злой взгляд бегает по стенам, он шагает в стороны, не может выдержать на одном месте, меряя маленькое пространство, будто его сомкнуло в нём, оградило невидимыми стенами от мира. От Черри. В первую очередь. Наверное, он готов ударить её. Он открывается ей — здесь, сейчас, по какой-то причине. Но Черри не рада этому. Райан делает широкий шаг к ней. — Что с тобой происходит? — он смотрит на неё и не видит. Или видит что-то другое. Может, он видит Перо? Черри не знает — она передёргивает плечами, дрожь бежит по спине, и сердце начинает бить набатом. А Райан смотрит ей в глаза, стоит так близко, что чувствуется его горячее дыхание. Ещё немного — и оно завьётся паром, как на сорокаградусном морозе. — Ты то льнёшь, то отталкиваешь с такой яростью, что они все не могут вынести этого. Наверное, это конечная. Наверное, проклятие закрутит их в бараний рог после этого. Наверное, на них сбросят бомбу. Наверное… Он всё решил для себя — Черри по глазам видит. Эта холодность, появившаяся уверенность, снова возобладавшее над ним спокойствие. Решил — но что? — Интересно, — он мотает головой. Угол губ дёргается в улыбке, но Райан сдерживается. Нет, не делай этого. Смотрит в сторону — остановись, — говорит, будто её нет рядом: — Какая часть Черри виновата в смерти Тэн и была не против этого: Перо, придуманная ими… нами. Или истинная Черри? Это конечная. Потому что Черри всхлипывает. И она ненавидит это. Легко убегать, она привыкла, научилась лучше, чем чему-либо ещё. «Бежать» в крови чище, чем «петь». Даже чище, чем Перо. И Черри бежит — бежит, потому что легко и потому что бежать у неё в крови, кристально чистое. Словно рефлекс. Глаза застилает пеленой. Хочется выдрать их, встряхнуть, как встряхивал Райан, но сильнее. Хочется, но не можется. Она топает по лестнице, и почему-то на середине, кажется, потолок меняется с полом. Почему-то воздух кружится, и Черри кружится, и голова кружится, а тело болит, будто разбивается на тысячу осколков о каждую новую ступеньку. Почему-то рука неприятно хрустит в самом конце, а в ушах стоит секундный шум — он превращается в темноту. Но это не темнота, в которой живёт Перо — не та, в душевном ящике, где пустота напополам с бездной. Это беспробудная темнота, в которой нет даже холода. И Черри… Наконец-то ничего не чувствует.