От синиц до спиц

      Элизабет сидит рядом с окровавленным телом, и руки её в крови, и нож весь в крови, она дрожит, не может двинуться, голова кружится.       Элизабет открывает глаза. В запотевшем зеркале бледнеет её отражение. Не ей, страшной и самой сумасшедшей из всех, находиться с этими светлыми, спасающими друг друга людьми. Нельзя…       Наверное, поэтому она согласилась примкнуть к Ученикам, но не пришла на встречу. Ей нужно держаться максимально далеко от них. А Джона — «павшего Кукловода» — она вообще избегает, потому что что-то внутри бьёт тревогу каждый раз, когда он оказывается рядом, и это неопределённое чувство пугает Элизабет, возвращая её в воспоминания о первом убийстве.       В гостиную никого не пускают, Билл стоит у двери с той стороны, подперев её спиной, а если кто-то попытается заглянуть — он даёт щелбан или бьёт книгой по голове. Кого никто не ожидал увидеть, в нетерпении топчущимся рядом со входом, так это Райана. Но вот — он здесь, мрачный, притихший, метает злые взгляды на каждого любопытствующего, скрестив руки на груди. Кажется, ещё немного — и он взорвётся, и этот взрыв будет опаснее, чем взрыв Элизабет.       Она дёргает его за рукав, немедленно получая необходимое внимание.       — Послушай, я нашла дверь на ту сторону, — Элизабет не мнётся, начиная с главного. Чем быстрее она заинтересует его, тем больше шансов, что он отвлечётся. — Но там очень темно и ничего не разглядеть. Понимаю, сейчас, пожалуй, не самый лучший момент для этого, но…       Райан выпрямляется, сбрасывая её руку. Он открывает рот, явно чтобы сказать обычно-властным тоном «отведи меня» или «расскажи», но тут скрипит дверь. Его внимание снова соскакивает, тело напрягается, взгляд леденеет.       На пороге стоит удивлённый Джим. Он моргает несколько раз, прежде чем заговорить.       — Чего вы?.. Она жива, естественно. Всё не так серьёзно, — Джим бегло оглядывает присутствующих, не всматриваясь в их хмурые лица — и останавливается на Райане. Взгляды сцепляются то ли в бешеной борьбе, попытке понять, донести, то ли в отрицании, неприязни. Джим слегка опускает голову, поджимая губы. — …но я не знаю, придёт ли она в сознание. Вообще.       — Что ты мелишь? — Райан дёргается — и стоящие рядом отшатываются, — шагает к нему. Он случайно толкает Джима у входа — тот не двигается с места, наблюдая за каждым его движением.       Билл, хорошенько поразмыслив, выходит и закрывает за ними дверь.       — Мы не в том положении, чтобы делать какие-то прогнозы.       Слишком много наваливается сразу: призраки, смерть Кайна, смерть Тэн… а теперь ещё и она — Черри, снова одной ногой на том свете. И Джим даёт волю эмоция. Он размашисто жестикулирует, морщится и бросает в Райана слова, как в виновника всех бед:       — Не можем делать абсолютно никаких прогнозов. Загадывать. И надеяться. Не можем ничего решить, вплоть до того, что случилось с ней! Она упала с лестницы, Райан, — он разворачивает к себе мужчину, который не отрываясь смотрит на бледную Черри, лежащую на диване.       Её голова перевязана, а белые бинты пропитывает кровь.       Это конечная.       — И потеряла сознание, — говорит Райан никому. Просто говорит. Соскальзывает взглядом на пианино, но его мысли далеко — в образах, в воспоминаниях, в том, что он так же «просто говорил» ей за несколько секунд до.       — И потеряла сознание, — Джим отпускает его, разводит руками. Отходит в сторону, не силясь смотреть на Черри. Он тоже бледный. И Райан бледный. Всё в комнате бледное, опустошающееся с сумасшедшей скоростью, но она — она уже пустая. Она белая.       Прозрачная, нахрен, Райан!       Джим бубнит себе под нос, отходя к окну.       — …сотрясение. Худший вариант — кома. Но он же — наиболее вероятный!       — Хватит ругаться со шторами и успокойся, — фыркает Райан. Сам отворачивается, потому что её заострённые черты лица вбиваются в голову так сильно, что от них рябит в глазах. Он жмурится — и видит её. Не живую, не зло смеющуюся, не кривляющуюся, не пьяную, не уставшую от поисков и не разгневанную на него — он видит её полумёртвой, прозрачной, упавшей с лестницы, видит алые бинты и бледнеющие губы.       Видит. Но не хочет. В нём зияет дыра размером с этот дом. А сам дом что?       Молчит, тварь. И кукловоды молчат.       — Затихли, ублюдки, — он поджимает губы, кусает, облизывает, снова кусает. Сжимает челюсти так, что скрипит зубами. — Нравится им поставленное представление, видишь ли.       — О чём ты?       — Элизабет сказала, что нашла дверь на ту сторону.       Да. Убегай. Ты тоже умеешь убегать. Все умеют убегать, не только Черри.       Ты умеешь отпускать.       Не умеешь держать.       Ты должен был удержать её.       — Что нам ещё делать, — Райан поворачивается к Джиму и не удивляется, видя его в кресле, потирающим виски. — Не думаю, что мы сможем ей чем-то помочь…       Райан осекается.       — В смысле…       — Да, — Джим перебивает, поднимая голову, и оглядывает его прищуренным, раздражённым взглядом, — в смысле. Никто ей ничем не поможет. Нам только ждать остаётся.       — И искать выход.       — Выход.       Они затихают.       Райан понимает, что едва дышит.       — Я разберусь с дверью, а ты…       — Я буду делать своё дело — останусь с ней. Вдруг она очнётся… — Джим поворачивается к Черри, и его взгляд тяжело понять. Он хочет сказать что-то ещё, но нет ни слов, ни мыслей.       — Да. Очнётся, — повторяет Райан бессмысленно. Он чувствует себя каким-то попугаем или тупым петухом, он не может ничего сделать, исправить, не может помочь напрямую, даже добавить что-нибудь внятное не получается.       Райан понимает:       все шансы что-то сделать он уже давно потерял.       Он неосознанно винил её в смерти Тэн. Хотелось крикнуть: «Ты — Перо! Я знаю, что ты можешь сделать так, чтобы всё выгорело. Могла сделать. Могла помочь ей выжить. Где ты вообще была? Почему не пыталась помочь, почему не…»       Лучше бы он сказал это, чем то, что вырвалось по импульсу. Райан думал — так будет лучше, понятнее, точнее. Чтобы не факты — прямиком чувства. Чтобы надавить на неё, взбудоражить, повлиять. Остановить.       Не важно — что лучше, что нет.       Это конечная.

*

      Они не знают, что брать с собой на ту сторону, но со слов Элизабет решают — сойдут и фонарики. Фонариков оказывается не так много, всего два — на Райана и Джона, а ей приходится взять свечу. Джеку ничего не приходится, он, как сказал, идёт на бесплатную экскурсию.       Они подпирают дверь стулом, чтобы она не захлопнулась. Оставляют у входа Нэт, которая порывается внутрь, и Ланселота — сторожить. Никого не впускать.       В узком коридоре холодно, сыро, пусто. От склизкой темноты бегут мурашки по спине, Джек криво ухмыляется, цепляясь взглядом за силуэт Элизабет, наводящий ужас не хуже скрипа полусгнивших половиц. Она — в белом платье, которое чуть покачивается из стороны в сторону из-за её нерешительных шагов, волосы струятся по плечам, свет фонарей бросает на неё и коридор впереди причудливые тени.       Стены обшарпанные, от них веет самым настоящим морозом, словно ты зарываешься рукой в сугроб. В целом — ничего примечательного. Просто коридор как коридор.       Только тихо тут. Слишком тихо. Неестественно тихо. И тянется он как-то чересчур далеко, будто бесконечен. И они не встретили ни одной двери, значит — здесь нет комнат?..       — Элизабет… — Джек опасливо зовёт девушку, которая вырвалась вперёд от них на приличное расстояние. У него кружится голова. Защитный механизм бьёт тревогу: чёрт подери, что-то не так. Что — он не знает, но это что-то настолько неправильное, что…       Джек чувствует, как что-то течёт по верхней губе. Он касается пальцами и смотрит на них. Кровь.       Кто-то бьёт рукой о стену. Лицо Джона всё сильнее бледнеет с каждой секундой, а Райан склоняется, сгибается, морщится, хватаясь за голову, и рычит от боли.       — Что не так? — Элизабет оборачивается. — Вы в порядке?       Её взволнованный голос долетает до них, словно через толщу воды.       — Сюда, быстро! — бросает Райан полукриком, сбивающимся на шёпот.       И оседает на пол, хватаясь за голову руками. У Джека подгибаются ноги, он чувствует — кровь стекает по подбородку, к шее, жжёт кожу, словно дорожки огня. Ему больно.       Им больно.       В мыслях пролетает: «И им — тоже больно». Джек не понимает, кому ещё, потому что здесь только они. Джек слышит размеренные шаги Элизабет, направляющейся к ним, чувствует руку Джона, который тормошит их с Райаном, пытается дозваться, но уши закладывает. Здесь всё не так. Здесь нет никакого «здесь». Там — тут. Везде. Везде не только они, везде — что-то ещё, неправильное, противоестественное, жестокое. Пустое. Оно цепляется за их жизни и рвёт их на части.       Элизабет смотрит на них и не понимает.       — Джон?.. Джон, что случилось?       На лице Джона лишь растерянность.       Фонарики, светом направленные в пустоту коридора, гаснут. Элизабет вздрагивает и оборачивается: темнота перед ними сгущается и… пульсирует?       Она роняет свечу. Огонь затухает раньше, чем касается пола.       Элизабет пятится назад, всматриваясь в странные, колышущиеся очертания, словно серая дымка парит в воздухе. Туман? Дым? Пар? Что это? Что это?       Почему оно улыбается?       Этого достаточно — достаточно, чтобы Элизабет испугалась. Она хватает мужчин под мышки, не знает, откуда у неё появляется столько сил, но ей удаётся приподнять их. Толкнуть в сторону выхода. Они еле волочат ногами, а у неё злость затмевает всё перед глазами.       — Поднимайтесь! Ну, ну же! Джон, что ты стоишь?       Если это не сумасшествие, то землетрясение. Если это не дикий вой за их спинами, то…       — Джон! — крик Элизабет сотрясает коридор. В этот раз она пинает его в ногу — и это оказывается лучшим вариантом. Райан тащит Джека за собой, Элизабет толкает их в спины и боится обернуться. Они вылетают оттуда, словно их выталкивают из огромной толпы. Испуганные лица Нэт и Ланселота не трогают Элизабет — она напугана сильнее. Поворачивается, чтобы закрыть дверь — а та тянется назад.       Тянется, мать его, назад.       — Да пошли вы к черту, блять, — Элизабет впивается в дверную ручку, шипит, обжигаясь — обжигаясь о ледяной металл. Ничего не остаётся, кроме испуганного взгляда Джона, ничего, кроме покрасневшего Райана, который едва не упал в обморок, ничего, кроме Джека с кровью из носа по самую шею. Ничего, кроме того, что нечто почти сломило тех, кого нельзя сломить.       Ничего, кроме той идиотской улыбки. И пускай с той стороны тянет ад — пока у Элизабет не остаётся ничего, кроме всего этого, неправильного, противоестественного, жестокого — она не отпустит, не ослабнет, не убежит.       Нэт тянет ручку с ней.       И дверь захлопывается.

*

      Они ещё несколько мгновений держатся за ручку, друг за друга, тяжело дышат и не двигаются, внимательно вслушиваясь в звуки за дверью.       Джек сидит у стены, запрокинув голову. Райан — удивительно, — но рядом с ним. Джон, похоже, ушёл за Джимом. Это всё, что успеет заметить Элизабет, пока Нэт не дёргает её за руку.       — Что там было? Что произошло? Вы оттуда полуживые выползли!       Элизабет отмахивается от неё. Язык заплетается, объяснять что-то нет сил. Их она потратила на то, чтобы поднять двух оболтусов и не сойти с ума по дороге обратно. И теперь резервы опустошены, взрыв затих, все натянутые нити лопнули.       С глаз Джима она скрывается. Берёт короткую передышку на кухне, улыбаясь маячащей там Дженни — похоже, девушка ни о чём не слышала и не узнает. Элизабет думает, что тоже хотела бы остаться за бортом паранормальных происшествий, но… в доме возникает слишком много «но», чтобы выслушивать упрёки каждого.       Люди слетаются в библиотеку, как вороны в гнездо, несут с собой не мусор — информацию. Среди присутствующих не только Ученики, но и Подполье — вразнобой. Пустили только тех, кто поверит, а несколько других людей, снующих по дому, решают не мучить.       Джек молчит, запрокинув голову. На его шее ещё остались едва заметные следы. Джим рядом, как немой страж. И Билл в сторонке, держит в зубах трубку.       Наверное, он просто ждёт, когда закончится игра сошедших с ума марионеток.       — Может, стоит позвать призраков? — Ланселот вздыхает как-то чересчур устало и снимает очки.       Рассказанная история, напоминающая страшилку на ночь непослушным детям, взбудоражила всех, кто её услышал. Ещё больше — тех, кто в ней участвовал. Но до Элизабет с трудом долетает тревога — она вся будто впала в спячку, ослабла с того момента, как закрыла дверь перед носом ада. Она растворяется в воздухе. Становится воздухом. Пустым местом.       Да, так лучше.       Нэт морщит нос. Никто не отвечает, и она подаёт голос:       — Это Черри у нас мастер потусторонних сил, а она сейчас в отключке… Кто ещё так же хорош в призывании этих? Никто.       Райан, стоящий посреди комнаты в напряжённом молчании, поворачивается к Джону — тот сидит на диване, зарывшись пальцами в волосы — и щурится.       — Где эти шутки про то, что это твоё проклятие? Как оно там было вообще? Как она, — он небрежно дёргает плечом, оставляя паузу, давая каждому вставить необходимое имя, которое звенит на языке и щекочет затылок, — может совладать с тем, что принадлежит не ей? Она вылезла из смерти, оставшись с ней закадычными друзьями — чудесно. Ясно. Но всё равно — должны быть ещё варианты, без неё.       — С-сэм? — голос Ланселота звучит ещё неуверенней.       Райан хочет назвать одно имя — другое. В три буквы. Вышедшее ему насквозь через сердце. Он отвлекается: в её настоящем имени пять букв… Продолжить бы цепочку мыслей, отдаляясь от шипящей боли, но Джон вскидывает голову и бледнеет так, будто бы умирает за секунду.

*

      У них нет выбора. Нет выбора. Выбора нет. Нет. Выбора. Выбор. Не существует. Джон повторяет снова и снова, сжимая кулаки, ступая, как в ледяном океане, и поджимает губы — правда, что ли, что он боится этого? Своего умершего брата? Бедного брата? Которого всегда хотел увидеть? Во что ты превратился, Джон, куда делся твой дух?       Хуже не будет, Джон.       Надеюсь.       Джим спускается позади. Элизабет идёт рядом, но держится поодаль именно от Джона, будто боится случайно прикоснуться к нему и обжечься, бросает странные взгляды — он не видит, но чувствует. Райан — по другую руку, хотя он явно выразил желание остаться в стороне от всей этой чепухи.       «Чепуха не станет посягать на чью-то жизнь», — заметил Джек.       «Резонно», — добавил Райан.       Вот и поговорили.       Атмосфера в доме становится всё тяжелее и тяжелее. Это не из-за проклятия — а из-за того, что на них лежит груз ненормальных знаний и скрытый страх того, что эти знания могут прикончить их. «Не сошли ли они с ума?» — вопрос, волнующий, наверное, даже Мэтта и Алису.       Которые молчат.       Пускай молчат. Пускай — без приговоров. Какой ещё приговор можно вынести безумцам? Притом живым или мёртвым — неясно.       Мальчишеский звонкий хохот появляется вперёд Сэма, стоит им сойти с лестницы в прихожую. Он скачет с ноги на ногу, раскинув руки, и улыбается Джону.       Райан кривится, не подходя к нему близко.       — Что происходит на другой стороне дома, мальчишка? — он спрашивает резко, сразу и уверенно, не обращая внимания на лицо Джона, исказившееся горечью.       — Можно было полегче.       Райан не удостаивает Элизабет даже взглядом.       — Это призрачный мир, — Сэм отвечает задорно, не переставая улыбаться им в лицо. Ему не требуются объяснения, о какой такой другой стороне говорят — и от этого склизкий холодок бежит по спинам. — Это почти как Сид, но всё-таки не Сид. Это не между живыми и мёртвыми, это просто… мёртвые. Безликие бедняги, которые не могут вспомнить себя и не могут уйти, их ведь держат чувства ... А Лиззи, — он резко поворачивается к ней, и Элизабет вздрагивает, меняется в лице — спокойствие исчезает, искры тревоги, ужаса, непонимания и одновременно полного понимания плещутся во взгляде, — родная ей.       Родная ей.       Родная моя. Единственная. Потерянная. Сестра, сестрица, сестрёнка, жива, живёхонька,       в гробу?..       Сэм улыбается уже в насмехающейся манере, скаля зубы.       — Потому что она — часть проклятия.

*

      Они знают. Знают, что Алиса и Джон — часть проклятия. Основа проклятия. Маятника, который раскачивается и убивает — и их, и всех, кто между, но если есть ещё одна точка… И теперь их в общем — целых три, то каким может быть масштаб разрушения?       У Джима кружится голова от размышлений, бесчисленным потоком хлынувших в пустующую голову: почему Элизабет, с кем из них она связана и как, чем было её прошлое, какую часть она сыграет — или уже сыграла — и почему же та сторона — мёртвая сторона, а не Сид — считает её своей частью?       Сэм обрывает его мысли коротким смешком.       — Черри тоже часть всего этого.       Сид — Черри. Между живыми и мёртвыми. Та сторона — Элизабет. Мёртвые. Проклятия. Боги. Римляне. Призраки.       Живые.       Мёртвые.       Сэм продолжает, не меняя тона и не щадя — то ли всерьёз понимая, как оно действует на них, то ли абсолютно не чувствуя меняющуюся атмосферу между ними, стоящими, как на подходе к виселице.       — Ведь Перо в ней — это не создание жителей дома… Это создание Джона, который перекинул часть проклятия на Черри, создав Перо. Это не просто позывной. Перо в Черри — как Кукловод в Джоне.       У Джима подгибаются ноги, и он приваливается к стене. Поперёк горла встаёт ком. Руки потеют.       Сердце где-то там — но везде. Бьётся в уши, в грудную клетку, в виски.       Райан вытягивается по струнке, смотрит сквозь, не двигаясь и забывая дышать.       — Сэмми… — Джон отступает. Отступает — кажется, совсем. Это не шаг назад или в бездну, это — капитуляция к чёртовой матери. Он как в бреду. Хватается за голову, падает на колени — почти в том же самом месте, в котором чуть не убил себя.       Это не крик утопающего и не просьба о помощи. Это не мольба.       — Что же я наделал?!       Это конечная.