Не замечай меня

Приподнятое, даже граничащее с дерзостью настроение, продержавшееся ровно шесть дней, сменилось уже привычным спадом, почти до депрессии. Лидия привыкла и старалась не обращать внимание на не желающего вставать с постели и даже разговаривать с ней сына. Но сердце тревожно шептало, что в этот раз замкнутость Тима стала глубже и мрачнее. Зная наперед все его ответы, она старалась не лезть, понимая, что ему и так пришлось нелегко в последний день в школе. Тим пришел домой рано, его губы распухли, как от удара, но на все вопросы матери о случившемся, он отвечал опротивевшее за годы: «Упал, ты же знаешь: я неуклюжий». Он не отвечал на Лерины звонки и смс-ки, дома почти все время проводил в постели, бездумно переключая каналы, он не рисовал, запретил себе все эти фокусы с серыми глазами, и даже когда родители были на работе, не выходил на балкон, чтобы покурить. Тим выбирался только в бассейн, и сейчас заниматься стал каждый день. Только там, в толще воды ему становилось спокойно, легко и безразлично. Дома было просто безразлично, а вот рядом со школой становилось тревожно и зло. Он все еще надеялся и ждал, что ненависть к Легкову все-таки проснется, что, появившись, она обезопасит его от ненужных мучений, и тогда он спокойно продолжит ходить на занятия ради самих занятий. Но она не появлялась, он не злился на Сашу, не ненавидел его и даже предательски считал, что где-то тот, возможно, был прав, ударив его. Роль героя-любовника, разбившего самую нестабильную, но от этого не менее популярную в этой школе парочку, была ему отвратительна. Тим решил уйти в тень, снова. Ровно настолько и таким же способом, как делал это в пяти или шести предыдущих школах — он просто будет сам по себе, будет молчать, будет одинок, будет верен только себе, только себя он будет защищать, только себя любить. Больше никакого саморазрушения, никаких Лер и Саш, есть только он и его жизнь, в которой люди лишь играют роль временных буйков, перестающих иметь значение, как только ты заплываешь слишком далеко от берега. Они всегда будут на своих местах, стабильно привязаны и подвижны лишь в отведенном им кем-то радиусе существования, а вот он, Тим, никогда ни к чему привязан не будет — такой уж у него путь. Кто-то там наверху решил, что он создан для чего-то большего, чем просто иметь нормальные человеческие отношения, друзей, дела и простые подростковые проблемы. Кто-то решил сделать его обособленным, будто отделенным от окружающего мира целлофановой пленкой, которую никто не видит, но все чувствуют. Стерильный Тим, не обремененный социальными связями, будто уже рожденный в презервативе, покрывающем все его тело — абсолютная безопасность. Только пока вот Тим не понимает смысла своей исключительности и не видит этой «великой» цели, ради которой он появился на свет. Но что-то же ведь должно быть, что-то особенное и большое в его жизни, ведь не просто так он не имеет обычных человеческих, банально подростковых радостей. «Что-то теряем, что-то находим» — ведь так гласит мудрость. Но Тим пока только терял, ничего не получая взамен. Терял жизнь за жизнью, школу за школой, друга за другом, психолога за психологом. Ничего не задерживалось в его жизни больше, чем на год. Ничего, кроме рисования. *** Он сидел на крыше того самого дома, куда приводила его Лера. Ему понравилось это место с первого взгляда, здесь действительно было что-то неуловимо прекрасное: урбанистические декорации, теплый свет вечерних окон, силуэты людей за ними. Движение чужих жизней благотворно влияло на его психику, успокаивало, заставляя поверить, что все это однажды будет иметь отношение и к нему. И в то же время в этом месте частота одиночества улавливалась четко и чисто, как ни в одном другом. Оно физически ощущалось на коже под этим сумрачным февральским небом. Ложилось слой за слоем сырым снегом, проникая в самую душу через поры его покровов. Подкуривая вторую сигарету, Тим немного покачивался под лайтовый бит в наушниках. Он давно так много не курил и так же давно он не грустил так сильно. Истлевающий окурок был выпущен пальцами и подхвачен воздушным потоком, который отнес его в свет фонаря и начал спускать вниз по какой-то витиеватой, только ветру понятной схеме. Тим завис, наблюдая как медленно, но верно кружится сигарета, все еще в поле его зрения, будто ведомая незримой рукой. Он поправил наушник, плотнее вставив его в ухо, и тут же почувствовал, как чья-то ладонь легла на плечо. Тим медленно обернулся. Из-за музыки и вообще полной опустошенности, царящей как внутри, так и снаружи, он просто не заметил, что на крышу поднялся еще кто-то. Лера говорила, что Легкову известно об этом месте, только Тим не знал, как часто тот сюда наведывается. Раньше, во всяком случае, их вылазки не совпадали. При виде Саши, точнее, при осознании того, что именно его рука легла ему на плечо, Тим невольно коснулся разбитой губы, автоматически поправляя и без того низко натянутый капюшон. — Я не люблю, когда меня трогают. Саша убрал руку. — Ты слишком близко стоишь к краю. — Уже нет, — Тим отошел и, слегка задев Сашу плечом, направился к выходу. — Школу решил бросить? Тима не было на занятиях уже больше недели, и Саша почему-то задавался вопросом, что же случилось с парнем после самых тупых разборок в Сашиной жизни. Лера ничего не говорила, точнее она демонстративно не общалась со своим бывшим, узнав, что именно он виновен в разбитом лице ее друга. — Отъебись, — было коротким ответом и первым матом, услышанным от новенького. — Она приходит к тебе? — Что? — Тим не понял, разводка это, или Легкий действительно узнает у него информацию о своей девушке. — Она приходит к тебе, может быть, звонит? — Вы не общаетесь? — Ни слова с того дня, — Саша нервно поправил воротник куртки. — Понятно, — Тим не знал, что сказать, о Лере он почти не думал в эти дни. Он вообще мало о чем думал. В такую погоду ему начинали сниться странные сны, вот о них он думал постоянно. — Ты хочешь с ней встречаться? «А он неугомонный, этот Саша», — Тим улыбался, глаза нездорово блестели из-под капюшона. — Прикалываешься? — Судя по твоему лицу, шутки закончились уже давно… — Подъебос — ничего не скажешь… Я сейчас должен испугаться или устыдиться? Мне похуй, знаете ли. Думаешь, я первый раз пиздюлей отхватил? — А разговаривать ты умеешь, что ж тогда прикидывался существом с другой планеты? — Саша был приятно удивлен. — Тебе меня не запугать. Я на таких давно хуй клал. — Ты такой разносторонний, оказывается, — Саше он нравился все больше и больше. — Я ведь не наезжаю, не трогаю тебя. Просто спрашиваю. — А может, просто отвалишь? — Обязательно, только сначала ответь: хочешь быть с ней? — в голосе Саши угадывалось поражение или, возможно, принятие обстоятельств, которые от него не зависели. — Я всего лишь пытаюсь понять: неужели она стоит тех проблем, что ты так отчаянно на себя взваливаешь? — О-о-о, снизошел до диалога, как с равным? — Да ну на хуй! Как ты заебал! — последняя капля Сашиного терпения была на исходе, он просто пытался поговорить с ним нормально, но парень упорно отказывался слушать. — Как ТЫ заебал! Неужели не понятно? — Тим оказался рядом настолько быстро, что Саша едва не отступил назад, но руки художника удержали его за воротник куртки. Он потянулся к Саше и, зажмурившись, будто от боли, накрыл лихорадочно горящими губами прохладные от ветра и снега губы. Легков едва не задохнулся — ощущение было такое, будто его по горлу лезвием полоснули. Он схватил Тима за плечи и с силой оттолкнул его от себя. Плотно зажимая рот, он смотрел удивленно и встревоженно, будто только что его не поцеловали, а насильно влили яд. — Ты охуел? Его растерянность и замешательство, как бальзам на сердце. Тонкие, горячие, мягкие губы растянулись в издевательской усмешке. На мгновение Саше показалось, что глаза у Тима горят демоническим красным огнем. От такого охуенно не укладывающегося в голове поворота событий Легкова в прямом смысле повело, он сделал шаг назад, впервые отступая. — Ты пидор, что ли? — удивление на не по годам взрослом лице было по-детски трогательным. — Дошло, наконец? — Тим устало повел плечами. — Не нужна мне твоя Лера. — А… — Успокойся, вы мне оба на хуй не упали. Это так… чтобы ты просто уже поверил и отвалил. Теперь Саша, кажется, начинал понимать, насколько тупо он выглядел в своих припадках ревности, которая в прямом смысле сожрала его отношения. Но он не знал, да и как бы он узнал, если бы Тим сам не показал? — Она бы сказала мне. — А почему ты думаешь, что она в курсе? Саша глубоко вздохнул и, пытаясь унять нервы, потянулся к карману, в котором лежал свернутый косяк. Подкурил, затянулся, подержав, выпустил на свободу густой, молочно-белый дым. — Будешь? — предложил он, почувствовав, как Тим смотрит на него, чему-то улыбаясь. — Нет. Снова косяк к губам. Затяжка, пауза, выдох. Теперь на лице Саши тоже начала проступать улыбка. Осознание, понимание. Его жизнь — театр абсурда. — Зачем тогда с ней общался так упорно? — А с кем? Ну с кем мне здесь еще общаться? Подумай сам. — И что теперь? — Не знаю… Я отвалил, наверное. Желания нет никого из вас видеть, поэтому можешь меня просто не замечать, как и делал раньше. «Что это? Упрек?» — Саша посмотрел на Тима. Тишина оглушала, и становилось неловко, но никто не отводил взгляда. Больше не было недосказанности, теперь все странности, которые он замечал за ним, имели объяснение. Ну, почти все. Почувствовав, что безмолвное согласие, наконец, достигнуто, Тим решил, что его присутствие здесь больше не имеет смысла. Не сказав ни слова, он развернулся и пошел прочь. *** Смотря в удаляющийся призрачный силуэт, Саша затянулся снова и тут же вспомнил, зачем изначально пришел на эту крышу. Он отвел взгляд от черной пустоты проема, в котором скрылся Тим, и посмотрел в сторону. На противоположном парапете сидел Артем. Сжимая в руках бутылку вискаря, он, не отрываясь, смотрел на друга. — Чё не так? — иронично спросил Саша, направившись к нему. — Да всё… — Ты ничего не видел. Не было ничего. — Честно, я думал, ты ему втащишь. — Я повторяю для тупых: «Ты ничего не видел». — Ладно, не ори, понял я. — Открывай, — Саша кивнул на бутылку вискаря в руках Артёма. — Дождь пошел, надо сваливать. — Ты прав, не получится здесь зависнуть. — Поехали ко мне или лучше к парням? — Артем имел в виду постоянную компанию, которая собиралась каждый вечер в одном баре. — Лучше к парням, теперь нужно по-настоящему напиться. — Еще бы… — Ни слова больше! — Сам заткнись. Я вызову такси. *** Он обманул — было не похуй, было обидно и жаль себя. В своих нездоровых снах он делал это неоднократно. Только по дороге домой, минуя дворы и подворотни, он, наконец, начал осознавать, что натворил. Сам поцеловал Легкова… И это было по-настоящему… А Саша даже не убил. Душа встрепенулась — стало страшно и одновременно хорошо. Тим снова чувствовал это — движение жизни внутри, он снова стал смертным, теперь он знал, что не спит.