Не замечай меня

Общение сошло на нет. Саша не замечал, но больше и не подъёбывал. Тим снова стал для него невидимкой. Но и с Лерой Саша тоже не общался так, как раньше. Видимо, настоящее расставание все же свершилось. Но, несмотря на это, Хрусталева все-таки была в списке приглашенных на Сашин восемнадцатый день рождения. В этом списке был весь их класс, включая друзей по секции и Тима. Очевидно, пригласив его наряду со всеми, Саша стремился продемонстрировать высшую степень безразличия. Только вот Тим ожидаемо приглашение отклонил, игнорируя крутую вечеринку в Сашином доме. Все эти тусы были не для него, это и понятно, но настоящая причина нежелания принести свои поздравления лично виновнику торжества заключалась непосредственно в самом виновнике. Саша был прав, сказав, что себя не обманешь. У Тима не получалось относиться к случившемуся между ними нейтрально. Во-первых, потому, что это был первый в жизни Тима настоящий поцелуй, а во-вторых, потому, что целовал его тогда Саша. Легков нравился по-настоящему, он занимал все мысли, и Тим рисовал теперь не только его глаза, но и лицо, черты которого въелись в память. Тим ненавидел себя за эту слабость. Он всегда в душе насмехался над влюбленными, они казались ему жалкими и слабыми, лишенными гордости и чувства собственного достоинства людишками. Он не хотел возвращаться в это состояние снова, он не хотел снова ни к кому привязываться, зная, что очередного расставания с близким человеком он просто не переживет. Тим гнал от себя все мысли даже о гипотетической возможности влюбиться, потому что он, как никто в свои семнадцать, успел узнать, насколько разрушительно это чувство. Да, Тим был влюблен — наивно и по-детски — но кто сказал, что любовь в раннем возрасте не способна доставить взрослых проблем? Тим рос нестабильным ребенком, причину этой нестабильности от него то ли скрывали, то ли действительно не знали и пытались выяснить с помощью врачей. Тим знал лишь то, что в детстве ему ставили нехороший диагноз из-за задержки развития речи, и мама прикладывала все усилия, чтобы диагноз оказался ложным. Интеллект при этом не страдал, а где-то даже превосходил по уровню интеллект ровесников Тима, но этот факт был только лишним плюсом в пользу болезни, которую у него подозревали, но так и не доказали. Тим начал разговаривать в возрасте пяти лет сразу целыми предложениями, будто какой-то барьер в его голове, наконец, прорвался и выпустил мысли наружу. К этому возрасту он уже отлично изъяснялся на языке глухонемых, а также мог изображать свои желания на бумаге, рисуя предметы и даже целые ситуации. Отсюда и взяла своё начало страсть к рисованию и незаурядные способности к визуализации. Тим ходил к психологам, дефектологам и другим специалистам по детским отклонениям сколько себя помнил. В каждом новом городе мама находила ему нового психотерапевта, новый развивающий центр, новую гимназию или лицей. Она всегда делала упор на эмоциональное развитие сына, на воспитание в нем потребности в социуме. Даже когда риск регрессии психоэмоционального развития миновал, она продолжала в том же духе записывать мальчика на сеансы к самому расхваливаемому специалисту в очередном городе. Стремление ребенка к уединению и молчаливости Лидия пыталась искоренить всеми ведомыми ей способами, будто это были не просто индивидуальные особенности его личности, а какой-то страшный изъян. Тима она в причины своих страхов не посвящала, что парня ужасно злило. Из-за этой недосказанности в отношениях с матерью у него и возникало патологическое отторжение внешнего мира. Он любил мать в общепринятом смысле, но и ненавидел ее за то, что в большей степени по ее вине он всю жизнь чувствовал себя не таким, как все, а точнее, настоящим психом. Ситуация усугубилась, когда в очередной школе тринадцатилетний Тим подрался жестоко и кроваво, но при этом справедливо уделав в мясо придурка, организовавшего травлю новичка. Заботливый взор матери сразу заподозрил у сорвавшегося ребенка агрессивное поведение с примесью психопатии. Вердикт был молниеносным — возобновление сеансов с психологом. Тим пытался протестовать, но, взращенный в среде абсолютного материнского авторитета, все-таки прогнулся под непреодолимой силой убеждения и возобновил сеансы с врачом. Вопреки ожиданиям Лидии и Тиминой непереносимости медиков, связь между новым психологом и мальчиком-подростком установилась быстро и прочно. Он стал безропотно посещать сеансы, скрывая от матери истинное нетерпение, возникающее в ожидании новой встречи. За полгода он не пропустил ни одного терапевтического часа, а когда мама посчитала, что лечение можно прекратить, Тим лично настоял на продолжении встреч. Андрей Владимирович Савельев был молодым, недавно защитившим докторскую психотерапевтом, специализирующимся на детской психосоматике. Несмотря на небольшой практический опыт работы с пациентами, его методы показывали хорошие результаты, хотя и отличались от стандартов проведения психоаналитических сеансов. Доверие циничного и уставшего от мозгоправов Тима было завоевано быстро. На первой встрече он отпустил Тима домой, видя его нежелание вести диалог. Вторую отменил сам. Ну, а третья состоялась вообще за пределами медицинского центра в каком-то парке. Они разговаривали ни о чем, наблюдая за игрой детей на детской площадке, поедая круассаны с шоколадом, которые составляли обед доктора. Тим сам не заметил, как начал рассказывать о своей матери, о ее давлении и вездесущем присутствии. Тим признался, что, даже когда ее нет рядом, он все равно ощущает ее незримый дух, шпионящий за ним. Грешным делом он даже предположил, что в его комнате, возможно, есть камера, и из-за этого он никогда не чувствует себя уютно, даже наедине с самим собой. Андрей Владимирович слушал внимательно, но не напряженно, не задавая лишних вопросов, и к тому времени, как Тим закончил свой монолог, уже составил приблизительную картину сути проблем парня. Но, не нагружая выводами и лишними вопросами, он отпустил Тима, назначив следующую встречу тоже на природе, объясняя это тем, что в такую хорошую, майскую погоду, просто преступление сидеть взаперти, высасывая из пальца темы для беседы. Тим привязался к нему дико. Савельев стал не просто его психологом, он стал больше, чем другом. Он был единственным, к кому Тим впервые испытал чувство безграничного доверия. Только с ним Тим был настоящим, только ему мог рассказывать об истинных причинах своих поступков и даже рассуждал вслух о сути вещей, обнажая непростой ход своих мыслей. Андрей слушал, вникал и выстраивал полную картину проблемы. Выстраивал правильно и целостно. Он понял, что Тим привязался, что начал влюбляться, и еще он понял, что Тим никогда не признается в этом даже себе, но и никогда сам не прервет «лечение». Проблема разрешилась сама собой. Назрел очередной переезд, и Тима увезли в другую, чужую жизнь. Тринадцать лет - трудный возраст, но еще труднее, когда в этом возрасте родители неосознанно рушат все, что ты выстраивал крупица за крупицей. Вселенная Тима осыпалась к ногам снова, еще даже до конца и не выстроившись. Таким разобранным и растрескавшимся он продолжил свое существование в этом несовершенном мире, мире, который раз за разом пережёвывает и выплевывает тебя, стоит едва встать на ноги. Тим так больше не хотел, он не верил, что дьявольская карусель остановилась, и он ступил на «Землю Обетованную». Он не верил, что в Москве они действительно надолго, он устал обманываться пустыми обещаниями родителей, он не хотел снова испытывать свое сердце на прочность, влюбляясь и открываясь кому-то. Тем более Легков был уж точно не тем человеком, с кем стоит завязывать отношения, даже если Тим действительно надолго на новом месте. Тим решил больше не провоцировать ни себя, ни Сашу. «Еще немного, и эта увлеченность одноклассником сойдет на нет», — наивно полагал мальчик.