Не замечай меня

— Что это за место? — Да так, прихожу сюда время от времени, когда бывает паршиво. Тебе тоже должно помочь. Они оказались в каком-то большом зале в форме амфитеатра, с куполообразным потолком. — И все-таки где мы? — Сейчас, подожди, — Саша исчез за трибуной, и в ту же минуту свет погас, а над Тимом распростерлось огромное, звездное небо. — Планетарий? Саша оказался близко и, взяв Тима за руку, повел за собой. Они сели точно под куполом ночного неба, расстелив на полу свои куртки, и Саша открыл бутылку купленного по дороге вискаря. — Никогда бы не догадался, что ты приведешь меня в Планетарий. Откуда доступ? — Мама раньше преподавала здесь астрономию. Остались связи. Я каждый угол здесь знаю с самого детства, — посмотрев вверх, Саша добавил: — И каждое созвездие. — Сейчас не преподает? Саша сделал большой глоток из бутылки, которую передал ему Тим. — Она умерла три года назад. Несчастный случай. — Прости, Саш… Я… — Ты не мог знать, не извиняйся, все мы смертны, — подумав, он добавил: — Кроме моего отца. — Винишь его в чем-то? — В основном в том, что ее нет, а он все так же продолжает ездить на работу, менять костюмы и часы, будто ничего не случилось. — Нам нужно кого-то винить, ну… чтобы стало легче. Так мне психолог говорил, — Тим не уточнил, какой из. — Это не банальные поиски виновного. В тот вечер он был за рулем, отпустил водителя, сам поехал забирать ее с работы. Шел дождь, а отец был измотан… В полиции говорил, что не заметил машину на встречке, якобы у той были неисправны фары. Водитель той машины, как и мама, уже ничего не могли опровергнуть, но я-то знаю, что он просто заснул… — Ты тоже был там? — Да, сзади, если бы сел рядом, мог бы что-то исправить, вывернуть руль… — Или погибнуть… Саша лишь тяжело выдохнул, но ничего не ответил на замечание. — Я открыл тайну, теперь твоя очередь. Космос, усеянный миллиардами звезд, медленно вращался над головой. И в меняющемся освещении лицо Тима казалось особенно загадочным и красивым. — Я не помню своего отца, и у нас не принято о нем говорить. Я думаю, он сделал что-то страшное, и именно поэтому меня всю жизнь анализируют, как «собаку Павлова», выискивая патологии и отклонения, будто боятся, что я повторю его ошибки. — Что он мог такого сделать? — Не знаю точно, но думаю, он убил кого-то. Думаю, он сидит в тюрьме или психушке. Других причин бесследно вычеркивать отцов из жизни их детей я не представляю. В подобных случаях они просто обязаны быть бесчеловечными монстрами, заслуживающими того, чтобы навсегда впасть в забвение. Что касается его смерти, которую мама упорно пытается навязать мне, в нее я так и не поверил, потому что видел письма, приходившие уже после объявленной кончины, — Тим цинично усмехнулся. — А мертвецы, насколько мне известно, пользуются спиритическими досками. — Ты можешь очень сильно ошибаться. Как правило, дела обстоят намного проще, чем мы можем себе напридумывать, не зная правды. — Мать боится меня, взрослея, я понимаю это лишь отчетливее. Иногда она говорит, что я напоминаю ей отца, и поверь, это далеко не комплимент. Она старается искоренить во мне все его черты, исправить, перекроить характер, но с каждым годом все больше замечает сходства между нами. Она хочет вылечить то, что лечению не поддается, если это во мне есть, оно пробудится рано или поздно, и никакие психоаналитики и самокопания тут не помогут. — Поэтому тебе нельзя драться? — Да, у нас пунктик на агрессии. После каждого такого приступа я вынужден снова ходить к разного рода мозгоправам, а я их ненавижу. — И много их было в твоей жизни? — Даже не представляешь, насколько. Я сам уже спокойно могу ставить диагнозы. — И какой поставил себе? Ведь поставил же? — Так очевидно, что я больной, да? — Просто возникает вопрос: почему иногда ты терпишь конкретные побои, даже не пытаясь защищаться, а иногда звереешь от некритичного «псих» и выносишь чувака в аут. Тим сделал глоток из бутылки и, задрав голову, начал всматриваться в созвездие «Стрельца». — Знаешь, в таком месте хочется молчать. — Ладно, как скажешь, если тебе так хоть немного легче, молчи, сколько хочешь, — Саша снял школьную жилетку и, подложив ее себе под голову, удобнее устроился на полу, наблюдая за медленно вращающимися звездами. Они молчали минут пятнадцать, загипнотизированные Вселенной, а потом Тим неожиданно начал: — В детстве у меня предполагали аутизм из-за задержки речи, плюс замкнутость и высокие способности к обучению, но гипотеза развалилась, когда я снова заговорил. — Снова? — Да. Мать не признается, но я помню, что был нормальным, а потом что-то случилось, что-то, о чем она до сих пор молчит, и после чего замолчал я. — И что она может скрывать? — Думаю, я стал свидетелем какой-то сцены, чего-то плохого, связанного с отцом, возможно, я видел то, что является тайной, которую все так старательно от меня скрывают, и над которой я уже сломал голову. Мне бы вспомнить… — А ты уверен, что это так уж необходимо? — Саш… Конечно, уверен. Я всю жизнь будто на одной ноге стою, не зная правды о человеке, от которого я произошел. Я вынужден слепо доверять матери, убеждать себя, оправдывать ее и продолжать терпеть необоснованную ложь. Это мой отец, я с ним связан даже сильнее, чем она… — Поговори с ней, просто спроси обо всем прямо. — Тема отца закрыта давно. Это табу, которое не обсуждается. — Но если он действительно болен тем, что могло передаться тебе, ты должен это знать, хотя бы для того, чтобы предотвратить последствия. Если же все совсем не так, тогда представь, какое облегчение ты испытаешь, узнав, что опасаться нечего, и все эти годы… — Саша осекся, понимая, что, возможно, сказанное им прозвучит неуместно. — Да, какое облегчение узнать, что всю свою жизнь я боялся напрасно, что я здоров, и не было ни аутизма, ни объективных причин себе не доверять. И в этих психологах и успокоительных тоже не было нужды, а моя мать просто маниакальная шизофреничка, которая довела родного сына до фобии… Вот только какой именно? Такого диагноза даже не существует — меня до ужаса пугает сама возможность оказаться нормальным. Тогда я просто ее возненавижу. Я уже смирился со своей ненормальностью и даже не представляю, каково это считать себя обычным, здоровым и безопасным для общества, хотя кроме поведенческих расстройств мне так ничего и не поставили: да, у меня почти нет друзей, склонность к агрессии и одиночеству — это факт, но что с того? У меня даже глюков нет и всяких там патологических желаний, а чувствую я себя так, будто разношу смертельный вирус. — Быть интровертом - не порок, просто склад характера. Ты настолько самодостаточный, что тебе никто не нужен. — Это неправда, иногда очень хочется быть с кем-то… просто рядом. Иметь близкого человека, которому можно позвонить, рассказать что-то, кому можно доверять. В полумраке Саша нашел его руку и погладил, переплетая их пальцы, задумчиво произнес: — Можешь мне звонить, если вдруг захочется рассказать, как прошел день, например. Я буду только рад. — Ты первый, кто так рвется в друзья к теряющему контроль задроту. Если ты еще не понял, то мне сносит крышу от одного неверного слова, а потом сношу я, у психов такое не редкость, силы появляются ниоткуда, когда их реально задевают за живое, слышал, наверное? — Не неси чушь, ты не псих и не задрот. На оскорбления злость вполне нормальная реакция, а если еще и нервы на пределе, тогда вообще — то, что доктор прописал. — Сто процентов ты считал иначе, когда впервые увидел меня. — Странный? Да. Замкнутый? Возможно. Но совсем не тот, кого называют «задрот». К тебе это точно не относится. А с твоими приступами ярости я как-нибудь справлюсь, — Саша понизил голос. — Можем составить список запретных слов, например. А возможно и запретных действий: где тебя нельзя трогать, а где, наоборот, нужно. — Саша сжал его руку, сильнее переплетая пальцы. — Нужно дома посмотреть, кажется, где-то завалялось руководство к моему телу. Впервые за время разговора Легков услышал его улыбку. — Да, посмотри, будь добр, я бы хотел его изучить во всех подробностях. — Руководство или…? — Тебя… всего… вот так, как есть, — голос звучал глухо и серьезно, Саша смотрел куда-то прямо невидящим взглядом, и от его слов сердце в груди Тима забилось неровно, только с Сашей он начал понимать, что такое, когда тебя хотят, и это было приятное чувство, а еще взаимное. — Ты первый, кто так ко мне относится. Саша приподнялся. В меняющемся тёмно-фиолетовом освещении лицо Тима воспринималось иначе. В этом месте для него все приобретало привкус волшебства, и Тим не стал исключением. — Иди сюда. Ближе… Посмотри на меня. Тим наклонился, всматриваясь в глаза, которые были сейчас непривычно темными. Он провел пальцами по щеке и, придвинувшись теснее, поцеловал. Тим ответил сразу, быстро подаваясь навстречу, будто все это время только и ждал, когда же Легков его коснется. — Я бы никогда не поцеловал задрота или фрика. Ты не подходишь ни под одно из этих определений, — он взял в ладони его лицо и снова коснулся губами терпких от вискаря губ. В этот раз поцелуй планировался короткий, профилактический, но Саше всегда было сложно прекратить целовать его. — Запомни, что я сказал. — Хорошо, — шепнул Тим, опуская ресницы. Скажи кто-нибудь Тиму месяц назад, что Легков будет выслушивать его исповедь о тяжестях судьбы неполноценного подростка, еще устроит и полноценное свидание, Тим бы рассмеялся этому человеку в лицо. Теперь же он с Легковым связан странными, но все же близкими отношениями. Тим не был никогда ни с кем в отношениях. Для него до сих пор осознавать то, что все ЭТО он рассказывает именно Саше, было тихим кошмаром. Но Саша оставался рядом, слушал и интересовался его жизнью. Саша становился дорог, это было новое чувство, и Тим не мог привыкнуть к тому, что больше не один. — Слушай, ты говоришь, я первый, кто так к тебе относится, — сказал Легков прерывая поцелуй, — тогда откуда ты знаешь все это о себе? — Ты про ориентацию? — Ага. — В тринадцать лет я влюбился в своего психолога. — Он совратил тебя? — Нет, что ты. Он даже не догадывался. Ты совратил меня. — Я не специально, так получилось… Ты не оставил мне выбора просто. — Я не знаю, что отвечают на подобное. — Можешь ничего не отвечать, просто продолжай целовать меня. Они целовались, лежа на куртках на полу планетария, над головой вращался Космос, но они искали его друг в друге, и то, что находили, было куда бескрайнее и загадочнее любых тайн Вселенной.