Не замечай меня

Под потерянным аквамариновым взглядом сердце кровоточило. Смотреть на Тима так близко было совершенно невозможно. Саша сгреб подушку вместе с парнем в охапку и прижал к себе так сильно, как только мог. — Где ты был? — Искал ответ. То, что случилось сейчас между ними, стало важнее всего, Тим не мог говорить, он просто смотрел на Сашу, понимая, что, начиная с этого момента, его жизнь будет такой, какой должна быть. Теперь он будет счастлив, и Саша вместе с ним. В мыслях, вторя рваному биению сердца, пульсировало: «Саша… Саша… Саша…» Легков приподнялся и, убрав волосы с его лица, поцеловал в висок. Осторожно выйдя из его тела, он опустился рядом на подушку, все еще твердый, все еще возбужденный, пусть и не так сильно, как в начале. Но, казалось, тело не может не хотеть Тима даже после того, как так долго и глубоко в него кончало. Рука горела огнем в месте укуса. Саша проверил — на ребре ладони четко проступал отпечаток зубов. — А ты голодный, оказывается? — Саша сжал в руках маленькие ягодицы, чувствуя, как член его парня касается его собственного. — Я не специально, так получилось… — без сожаления в голосе ответил Легкодымов. — Просто… — Было больно? — …Было хорошо… Я даже не представлял, что ЭТО может быть ТАК хорошо. Саша положил голову ему на грудь, будто теперь пришла его очередь быть слабым. Тим обнял, зарываясь пальцами в русые волосы и медленно их перебирая. Глаза закрылись — долгожданная безмятежность. — Я волновался за тебя. — Прости. — Я очень волновался, Тим. Не поступай со мной больше так. — Не буду. — Пообещай. — Обещаю. — Ты попал сюда так, как я думаю? — Влез через окно, если ты об этом. Не знал, куда идти, и только сюда мне хотелось вернуться. Прости за вторжение. Саша усмехнулся, сердце Тима сейчас стучало спокойно и размеренно, значит, все слова — правда. — Нужно придумать что-то, чтобы ты спокойно мог пользоваться дверью, но если тебе больше нравится окно, я не против. — Как скажешь, так и будет. Окно, дверь, не важно, главное, чтобы я мог приходить к тебе. Саша приподнялся и заглянул в синие глаза. — Я думал о тебе. Постоянно, — он поцеловал, сперва невинно коснулся губ губами, а потом уже, как это обычно с ними бывало, поцелуй перешел в долгий и горячий. — Я не знал, как быть без тебя, это ужасное чувство, Тим, ведь беспомощность совсем не моя тема. Где ты был? — Я нашел отца. — Он же… — Он не умер, как я и думал. — И что с ним? — Он в Питере. Я нашел письма, которые мать от меня скрывала. Посмотрел обратный адрес и поехал туда. Это была реабилитационная клиника. Я сказал, что ищу отца. Они знают его, он до сих пор там наблюдается. Дали адрес. Небольшой дом в спальном районе. Там он и живет. У него есть женщина, показалось, будто она тоже пациентка того дурдома. Он такой старый, Саш, худой и совсем седой, хотя глаза до сих пор молодые, такие же, как у меня. — Он понял, кто ты? — Да. Узнал сразу. Сказал: «Тима». — С ума сойти, после стольких лет все-таки узнал. — У него есть моя фотография, мне там лет пять. Мама ему все-таки выслала. — Вы разговаривали? — Да, так ни о чем. Он мало какие темы может поддержать, сам понимаешь, он живет в своем мире. Я просто смотрел на него, изучал, пытался понять, что же с ним не так, и искал наши сходства. — Нашел? — Иногда казалось, что да: у него такой взгляд проскакивал, даже мурашки пробирали, будто в зеркало смотрюсь. Но все-таки он, правда, больной, а я — нормальный… по сравнению с ним, — Тим усмехнулся. — Понял теперь? — Да. Я так рад, что ошибался. Представляешь, я всю жизнь провел в страхе, в подавлении гнева, в походах к психологам, хер знает, зачем, только потому, что мама боялась сказать, что мой отец патологический, депрессивный суицидник. — Он пытался покончить с собой? — Да. Он вскрыл вены у меня на глазах, после чего я перестал разговаривать. Мать упекла его в дурдом и развелась с ним. — Пиздец. Это он сам такое тебе рассказал? — Да. Будто про насморк, что словил на той неделе. Он очень странный, вроде призрака — почти прозрачный. У него отсутствует критическое мышление, совсем нет рамок, ориентиров, но он сказал, что рад меня видеть, хотя в гости больше не звал и сам не напрашивался. А эти шрамы на руках, Саш, от запястья до локтя. Я видел один полностью, когда рукав задрался, он сразу поправил его, будто это что-то постыдное. — Может быть, так и есть. Самоубийство — это слабость, тем более для мужчины, для отца маленького ребенка. — Я думаю, это слабость, но все-таки тоже выход. — Это не выход, это позорный побег. — Но он все равно освобождает. — Возможно, если довести до конца. Хотя спасенные самоубийцы говорят, что в последний момент начинаешь сожалеть и хочешь все отыграть обратно, пока еще решение не принято — это очень страшно. Они были рады, что их спасли. — Я рад, что теперь все знаю. Только правда действительно освобождает, какой бы она ни была. — Он сказал, почему сделал это? — Просто так получилось. Он рефлексировал из-за того, что не было денег, все-таки кандидат наук, хоть и молодой, но уже ученый, а семью тупо кормить нечем, конец девяностых и все такое. А я мелкий был и просто оказался рядом. Смотрел на него в кровавой ванне, мать так нас и нашла, когда пришла с работы. Я сидел на полу, он умирал. — И ты помнишь это? — Не знаю, скорее всего — нет, иногда образы всякие всплывают — наверное, просто воображение. Это он мне рассказал, я сам просил его ничего не утаивать. — И тебе легче теперь? — Конечно, я не аутист, не потенциальный убийца, просто мой отец страдает хронической депрессией и однажды он сдался, эгоистично дал слабину. — Теперь понятно, почему твоя мама скрывала это от тебя. — Я думал, она боится, что я могу кого-то завалить, на самом деле она боится, что я могу навредить себе, как он. — А это вообще возможно? — Вообще, депрессия, такая глубокая, патологическая, может передаваться по наследству, и я уверен, мать это знает. Но мой ответ «нет», в моём случае это невозможно, и бояться повторения истории — просто бред. В этом я совершенно на него не похож, мне нравится жить… А теперь нравится еще и быть с тобой. — Я рад, что ты пришел сюда и что нашел ответы, но ты должен был меня предупредить, Тим. — В начавшейся суматохе ты бы кому-нибудь рассказал, мать бы узнала, позвонила в ту клинику, на этом мои поиски и закончились бы, если еще раньше меня не перехватили по дороге. Я специально на попутках добирался, чтобы документы нигде не светить. — Одному на попутках опасно. Если бы я знал, что ты задумал, поехал с тобой. — Серьезно? — Серьезно. — Но почему? Я имею в виду: зачем тебе лишний гемор? — Чтобы знать, что с тобой все в порядке, чтобы просто тебе помочь. — Саш… вот, что со мной могло случиться? — Все, что угодно, посмотри на себя… Ты выделяешься среди всех, ты притягиваешь внимание, мало ли кто мог бы тобой заинтересоваться? — Ты так говоришь, потому что запал на меня. Для остальных я обычный подросток. — А ты не думаешь, что кто-то еще может на тебя запасть, кто-то намного хуже меня? — Из-за меня уже и у тебя развивается паранойя. — Думаешь, стоит открыть клуб вместе с твоей матерью? — Ага. «Спасем Тима хер знает от чего». — Соберем кучу бабла, я уверен. Как ни парадоксально, но люди жертвуют гораздо охотнее, если цели размыты, так что такой клуб будет весьма прибыльным делом. — Отец просвещал насчет благотворительности? — Хоть какой-то от него плюс. — Знаешь, а я хотел тебе все рассказать, позвать с собой. — Почему же не стал? — Был уверен, что засрешь идею на корню, так еще и сдашь потом, если уеду. — Когда ты о чем-то просишь, да еще если так смотришь… — Саша многозначительно выдохнул, — я не могу отказать. — Постой! Как я смотрю? — Тим усмехнулся. — Всё, отвали… — Нет, рассказывай: как это я ТАК смотрю, что ТЫ не можешь отказать? Саша приподнялся и, нависая сверху, поцеловал этим, уже ставшим привычным, медленным поцелуем. Когда он отстранился, синие глаза, открывшись, стали влажными, и в них читалось желание продолжения. — Вот так. Когда ты так на меня смотришь, я понимаю, что нет ничего, чего бы я для тебя не сделал. — Тогда иди сюда. Саша улыбнулся: — Ок.