По струнам сердца

      На следующий день Кили повел Финна на репетицию.       После вчерашнего разговора принц угрюмо молчал, открывая рот только затем, чтобы сказать, куда нужно поворачивать. Финну было неловко, жутко неловко. Хотелось как-то помочь Кили, но он не знал, как. Ему всегда хватало родительского тепла и ласки, поэтому наследника он не смог бы понять, как Финн не старайся.       Поэтому он молча следовал за сосредоточенным на вязи переходов гномом, рассматривая внутреннее убранство королевского дома. Здесь было красиво. Не красиво в смысле роскошно, а красиво в смысле утонченно и в меру. Стены — обычные, сложенные из добротного камня; двери крепкие, деревянные, скорее всего, дубовые; ручки на них — медные, тускло блестящие в свете факелов и свечей.       По коридорам деловито сновали слуги и служанки, нагруженные разнообразной поклажей: от чисто выстиранных простыней до блюд с едой, от которых шел восхитительный запах.       Финн понял, что очень голоден. Кили принесли завтрак на две персоны — и надо сказать, что ничего вкуснее Финн в жизни не пробовал. Однако набрасываться на еду, когда рядом сидит смурной, едва ковыряющий ложкой в тарелке хозяин было бы неприлично, поэтому Финн тоже ограничился самой малостью. К тому же, Кили не терпелось чем-то занять себя — скорее всего, чтобы наконец-то отвлечься от мрачных мыслей.       Мимо, громыхая доспехами и оружием, прошествовал отряд стражников, который почтительно остановился, пропуская наследника и заодно Финна. Гном смутился — никогда еще не оказывали ему таких почестей, и ему было неловко.       — Кили, — негромко обратился он к спутнику, когда они наконец замерли перед дверями, из-за которых доносились стройные звуки флейт и скрипок. — Зачем мы сюда пришли?       Не сказать, что Финн волновался. С новыми людьми он сходился достаточно легко, но тут — не деревня и даже не город. Это — королевский дом, и вести себя нужно соответственно. А вдруг его не примут, осмеют?       Сердце сжалось в груди и, подпрыгнув, затаилось где-то в пятках, когда Кили, так ничего и не ответив, толкнул тяжелые двери и вошел внутрь.       Стройные звуки музыки тут же стихли, а игравшие гномы, не выпуская инструментов из рук, поклонились Кили и украдкой принялись разглядывать Финна, делая вид, что заняты настройкой своих инструментов и вычиткой нот.       Спрыгнув со стула, жалобно скрипнувшего под тяжестью тела, к ним подбежал грузный, полностью седой гном; борода его была заплетена в три толстые косы, доходившие до округлого, спрятанного под строгим камзолом живота.       — Ваше Высочество, — словно из бочки гаркнул гном и склонил голову. — Рад приветствовать вас в своей скромной обители. Что привело вас и вашего друга сюда? — Пронзительные карие глаза сверкнули и остановились на Финне, пристально, цепко его разглядывая.       — Мастер Гун, — Кили тоже приветственно наклонил голову — старого гнома явно уважали. — Я здесь по поводу своего совершеннолетия. Я понимаю, что музыкальная программа давно готова и изменить ее будет сложно, но не могли бы вы выделить минут десять, пожалуйста! Когда я был в соседнем селении, мне очень понравилось, как играл Финн, — и он жестом указал на притихшего гнома.       — Очень приятно с вами познакомиться, почтенный Гун, — произнес Финн и отвесил поясной поклон. Гном окинул его оценивающим взглядом, но тоже поклонился; зажимы на косах тихонько звякнули, сталкиваясь.       — И на чем же вы играете, юноша, раз смогли так очаровать нашего принца? — с тщательно скрываемой ехидцей поинтересовался мастер Гун, сложив руки на объемном животе и слегка отклонившись назад.       — На скрипке, — в тон ему ответил Финн, прищурившись. Мастер Гун ему не особо понравился — было что-то отталкивающее в этом добродушном на вид гноме, однако Финн не мог сказать, что именно. Может, глаза, оглядывающие с изрядной долей иронии; может, морщинистое, изъеденное оспой лицо — но смотреть на Гуна было неприятно.       — Так вот, почтенный Гун, — продолжал Кили, словно не замечая повисшего напряжения и побежавших со стороны оркестра шепотков. — Я хотел бы, чтобы Финн выступил первым и сыграл ту мелодию, которая мне понравилась. Ты же согласен? — спросил он, заглядывая Финну в лицо.       Поймавшему взгляд принца гному оставалось только склонить голову и ответить:       — Конечно, Ваше Высочество.       — Ну вот и отлично! — воскликнул Кили, не обратив внимания на опешившего Гуна. — Сыграй нам, пожалуйста, Финн, чтобы мы могли оценить! Пожалуйста!       Финн вздохнул. Играть перед зрителями — тем более, другими музыкантами — не хотелось. Но делать нечего. За это он получит неплохие деньги. Он снял со спины скрипку, завернутую в полотняный чехол, и бережно развернул. Взял в руки смычок и на пробу коснулся струн. Те отозвались пронзительным звуком, тут же заполнившим все помещение от пола до потолка. Финн, разминая пальцы, почувствовал, как распрямляются плечи, уходят все страхи, а дышать становится легче.       Музыка — это его стихия. Она никогда не подведет.       .       .       .       Торин сидел у камина и задумчиво покуривал трубку. Она была сделана из красного дерева и служила своему хозяину верой и правдой вот уже пятнадцать лет. Её Торину подарила еще мать, и он хранил ее как редчайшую драгоценность. Мать, кажется, сказала тогда: «Закуришь — будешь вспоминать меня». Дубощит и вправду вспоминал мягкие черты матери каждый раз, когда брал в руки трубку.       В дверь постучали. Ручка повернулась, и в комнату неслышно скользнула Дис.       — Торин, — она присела в кресло напротив Торина и взяла его за руку. Дубощит нахмурился и затушил трубку, отложив её на ближнюю к нему полку камина. Торин знал, что если Дис приходит к нему в таком состоянии, сдержанная и грустная, это не к добру. — Торин, — повторила она. — Это правда?       — Что правда, дорогая? — как можно спокойнее спросил Торин, однако сердце его подпрыгнуло. Он определенно знал, о чем хотела поговорить гномка.       — Только не говори, что ты не знаешь, о чем я! — Дис сверкнула карими глазами и откинулась на спинку кресла; крылья ее тонкого носа рассерженно трепетали. — Я говорила с Двалином!       — Это не твое дело, Дис. — жестко отрубил Торин, сжав руки в кулаки. — Я принял решение, и оно не подлежит обсуждению.       — Я согласна с тобой, брат, но… — замялась Дис, подбирая подходящие слова. — Как бы сказать… Еще рано. Гномы не готовы к таким масштабным переменам.       Торин не ответил и в молчании взял с полки трубку, поджигая табак снова. Ему определенно это было необходимо. Дис затронула слишком болезненную тему. Слишком. Вместе с Двалином он обсуждал сегодня только одно: поход на Эребор. Торин лелеял эту мечту уже — сколько? — около пяти лет. Трепетно разрабатывал план, не упуская ни единой мелочи, а по ночам его посещали приятные сны: он сидит на троне Эребора, над его головой сверкает Аркенстон, а рядом стоят Дис и его племянник — Кили.       — Я знаю, Дис, — ответил Торин, прервав долгое молчание. — Я знаю.       Да, он знал, что их поход обязательно обернется страданиями и болью. Даже отборная гномья армия не сможет победить огнедышащего дракона. Торин знал это, но все равно продолжал надеяться. Надеяться на то, что когда-нибудь народ кхазад вернется в свои законные чертоги.       — Ах, Торин, ты совсем не изменился, — покачала головой Дис.       Торину нечего было ответить. Поэтому он потянулся за трубкой и вновь принялся раскуривать ее — ощутить внутри себя душистый дым хотелось нестерпимо. Дис, однако, не спешила уходить. Она откинулась на спинку кресла, но Дубощит видел, как сильно напряжены ее плечи. Дис застыла, словно изваянная из камня статуя; ее пальцы крепко сжали резные подлокотники кресла, костяшки побелели от усилия.       Торин хмуро прикусил мундштук своей трубки и пыхнул дымом.       — На самом деле ты ведь пришла не за этим, — заметил он и вдохнул дым, имеющий привкус разных трав. — Я же вижу, на душе у тебя не спокойно. Ты можешь рассказать мне всё.       Дис взглянула на него широко распахнутыми глазами — совсем, как в детстве — и глубоко вздохнула, явно собираясь с мыслями. Торин знал: ее что-то беспокоило. Закушенная почти до крови губа, складка между бровей, болезненный излом крыльев носа.       — Понимаешь, — неуверенно начала она. — Думаю, ты знаешь, что Кили приехал не один. Он привез с собой парня, играющего на скрипке. Сказал, что хочет услышать его игру на своем празднике. Я не против, пусть развлекается — в конце концов, у него совершенно нет друзей, а в его возрасте гномы остро нуждаются в знакомых. Просто… Нет, ну сущая нелепица! — внезапно воскликнула она и словно осунулась, вжавшись в спинку кресла.       — Я просто сама себя накрутила… Совсем плохая стала… Слабая… — тихо, едва слышно прошептала Дис.       Торин рассердился. Как смеет наговаривать она на себя! Это она-то слабая! Если Дис — женщина, потерявшая мужа, потерявшая ребенка, — слабачка, то Торин никогда в жизни не встречал сильных гномов!       Он порывисто поднялся с места, отбросив в сторону плохо раскуренную, а оттого так быстро потухшую трубку, и подошел к Дис, положив ладони ей на плечи.       — Не смей говорить, что ты слаба, — четко, выделяя каждое слово произнес Торин и сжал ее округлые плечи. Дис подняла на него мягкие, блестящие от слез глаза и робко, едва заметно улыбнулась. — Ты не слаба, Дис, — еще раз произнес Дубощит и отошел, отворачиваясь.       Когда он повернулся, Дис снова являла собой бесстрастную, собранную сестру короля.       — Благодарю тебя, брат, что уделил мне время, — ровно проговорила она и слегка кивнула. — Подумай о том, что я тебе сказала. Гномы не готовы к таким переменам.       Она, подобрав юбки, вышла, а Торин сжал ладонь в кулак, чувствуя, как впиваются ногти в кожу.       .       .       .       Поговорив с Торином, Дис действительно почувствовала себя лучше, однако странное чувство, не посещавшее ее уже несколько десятилетий, скребло грудь. Этот мальчик, которого привел с собой Кили…       Дис не хотелось признавать, но он напомнил ей Фили. Конечно, он не был копией того златовласого малыша, которого она потеряла: иногда дети, вырастая, изменяются до неузнаваемости. Но эти глаза… Еще у маленького Фили глаза были глубокие, светло-голубые, почти серые; и благодаря такому серьезному выражению глаз казалось, что маленький гном понимает всё, что происходит.       У пришедшего с ее сыном — Финн, припомнила Дис, его зовут Финн — были такие же глаза: умные, всё понимающие. Когда она его увидела, у нее перехватило дыхание. Финн — это ведь почти Фили. Казалось, сама судьба насмехается над ней! Дис едва залечила раны, полученные после смерти мужа и потери сына.       Она сжала руку в кулак, отросшие ногти впились в нежную кожу, но Дис почти не почувствовала боли. Ей нужно успокоиться и понять: этот мальчик — не Фили и никогда им не будет.       Войдя в свои покои и тут же опустившись на ближайшую скамейку, Дис провела рукой по лицу, словно смахивая оцепенение и тревогу. Ей нужно поговорить с этим мальчиком, Финном. Только так она сможет успокоить свое истосковавшееся по старшему сыну сердце.