In My Veins: just stay

Закутавшись в край простыни и подтянув колени к груди, я сидела рядом с ним и не шевелилась, пока Шеннон спал. Забывая вдохнуть, не сводила глаз с очертаний его профиля в мерцающем лунном свете. «Только бы не потерять себя, не раствориться в нем полностью» ― я молилась об этом богу, в которого толком не верила, уже несколько недель. Иначе когда он уйдет, я снова останусь ни с чем ― опустошенной и оцепеневшей. Я так устала восставать из мертвых, что на очередное воскрешение меня просто не хватит. Хочется верить, что он об этом знает. ― Не спишь? ― голос из темноты заставляет вздрогнуть. Шенн тянет меня за руку и сгребает в объятиях, зарываясь лицом в волосы. ― Мне приснился сон. ― Расскажешь? ― прошептала я и прижалась губами ко впадинке между ключицами, вдыхая аромат его кожи, смешавшийся с запахом сигарет и нижними нотками парфюма. Я прижималась к нему всем телом, цепляясь за широкие плечи, наверное, слишком крепко, будто тонула и он ― мой единственный шанс на спасение. ― Мне снилась наша дочь. Только совсем маленькая. Почему мы не говорим о ней? Очарование момента растаяло как утренний туман над водой, и я притихла, чувствуя, как нервный импульс пробегает по всему телу, заставляя меня окаменеть. ― Стыдно признаться, но я даже не думаю о ней сейчас. Не шевелясь, я пыталась считать реакцию Шеннона. Казалось, я приговорила себя этими словами, и было бы гораздо легче, если бы он что-нибудь ответил, или прижал к себе сильнее. Или наоборот, отстранился, что было бы логичнее. Но он молчал, будто и вовсе не услышал меня, и я продолжила: ― У меня есть еще три года до того дня, как я смогу увидеть её, но не уверена, что вообще решусь на это. И я правда хочу что-то чувствовать к ней сейчас, старательно копаясь в своей душе, но ничего не нахожу. Её там просто нет, ― я помолчала немного. ― Я плохой человек? ― Нет, Джейн, ― показалось, что я услышала легкую усмешку в его голосе, и от этого немного расслабилась. ― Ты живой человек, у которого слишком много проблем. Хочешь, чтобы я осудил тебя? Я не могу, потому что твое эмоциональное истощение ― прямое следствие всего, что ты пережила в последнее время. Тебя никто не стал бы в этом обвинять. Меня тронуло то, что говорил Шеннон. Где-то в глубине души ― очень тронуло. И в любой другой день я бы разрыдалась, но сейчас я просто застыла, смутно сознавая, что он всё понимает и не осуждает меня. Не живая и не мертвая ― безумно уставшая и напуганная до чертиков собственным безразличием ко всему происходящему. ― Вставай! Лето как ошпаренный вылетел из постели, на ходу хватая свое бельё и джинсы. Я даже не понимала, что могло прийти ему в голову. ― Шенн, ты чего? ― Я села на кровати и наблюдала за тем, как быстро он одевается в полутьме. ― Вставай, ― повторил он, но это снова не произвело на меня никакого впечатления. ― Быстро! ― Куда мы, собственно, собираемся в третьем часу ночи? ― На этот раз сомнений в том, что лучше всё-таки послушаться, не оставалось. Я сползла с кровати и попыталась на ощупь отыскать лифчик ― безуспешно. ― У тебя пять минут, ― Шеннон вылетел из комнаты, даже не включив свет. И как он так лихо ориентируется в ночи? У него в роду совершенно точно были кошки. ― Я жду в машине, ― прокричал он уже откуда-то с лестницы. Пока натягивала джинсы, ударилась коленом о тумбочку, а в поисках майки ― налетела лбом на дверной косяк. Про то, что пока обувалась, дважды подвернула ногу ― лучше вообще молчать. Не хватало только с лестницы навернуться для полноты картины, поэтому я вцепилась в перила и максимально сосредоточилась на преодолении ступеней. Откуда ни возьмись под ногами нарисовалась Банши, приветствуя меня радостным мяуканьем. Её глаза светились в темноте, и только это помогло не споткнуться о неё и не получить новое сотрясение мозга и парочку свежих переломов. Пообещав, что поиграю с ней как только вернусь и в очередной раз переступив через кошку, хватаю куртку и вылетаю на улицу, чуть не забыв запереть за собой дверь. Черный внедорожник освещал фарами подъездную дорожку, и я жмурилась с непривычки, пока шла к машине. Шеннон раздраженно барабанил пальцами по рулю, буравя меня черными глазами, пока мы не тронулись с места. Он молчал, ничего не объясняя вёл машину, а я не спрашивала, полностью доверившись ему. Шуршание гравия под колесами вернуло меня в сознание ― кажется, я задремала. Теперь, как это ни странно, я начала узнавать местность: по извилистой дороге мы поднялись на Холмы и оказались на вершине одного из них. Шеннон уже привозил меня сюда, правда, много лет назад, когда я была совсем девчонкой. Шенн припарковался, вышел из машины, и теперь помогал выйти мне. Я запахнула куртку и скрестила руки на груди, пытаясь адаптироваться к ночной прохладе после уютного салона автомобиля. Легкие будто сходили с ума от свежего прохладного воздуха ― не такого тягучего и тяжелого, как там, внизу, ― и я вдыхала чаще и глубже, и это прочищало голову лучше самого крепкого кофе. Вид отсюда открывался невероятный: расчерченный полосами огней мегаполис представлял из себя геометрический рисунок с множеством пересечений разноцветных линий; где-то вдалеке сиял Даун Таун, соседствующий с безликими спальными районами, черным пятном осевшими на идеальной симметрии города в противовес гламурным и пафосным Беверли Хиллз и Западному Голливуду. Даже будь у меня желание разговаривать, я всё равно не смола бы описать того, как сильно скучала по этим местам на самом деле. И поняла я это только сейчас, снова очутившись здесь с Шенноном спустя почти шестнадцать лет. ― Тебе здесь раньше нравилось, ― Шеннон стоял на шаг позади, и я краем глаза уловила ловкие, отточенные до автоматизма движения рук и пламя зажигалки, на секунду вспыхнувшее и тут же погасшее. ― Дай сюда. ― Шенн снова полез в карман за пачкой сигарет и зажигалкой, но я предпочла отобрать у него уже закуренную, и тогда ему молча пришлось достать себе новую. ― Мне и сейчас здесь нравится, просто … Я сделала затяжку. Легкие сжались до размера кулака, и на глазах выступили слезы. Потеряла навык. Долгие годы у меня не возникало и мысли о том, чтобы спрятаться в сигаретном дыму от проблем и навязчивых мыслей ― все болезни лечились работой. Хорошо, что диагноз можно выбирать, и сладкой парочке ― алкоголизму и никотиновой зависимости, ― я предпочла куда более веселую ― трудоголизм и неврастению. ― Знаешь, наверное, после аварии мне лучше было бы потерять память. Я бы не помнила ни тебя, ни Мегги, ни Сиенну. Каково это ― жить и не помнить ничего о вас, ничего не чувствовать? ― я это говорила для того, чтобы казаться нормальной, по инерции, или всерьез ― я запуталась. Но я говорила и говорила без остановки. Несла форменную ахинею, чтобы обмануть Шеннона, чтобы он подумал, что не такая уж я и отшибленная на голову, как ему показалось сегодня ночью. Но его не обмануть: он почти не слушал меня, стоял рядом, тупо уставившись на город у нас под ногами. Я знала, что он не верит ни единому моему слову. ― Наверное, странно было бы ощущать пустоту там, где раньше были только боль и сожаления. Наверное, мне было бы грустно. Я бы отчаянно пыталась вас вспомнить, как что-то важное и хорошее, и никогда не узнала, сколько боли мне принесли бы эти воспоминания. ― Тебе нужно впустить в себя жизнь, ― сказал Шеннон с по-детски наивным взглядом. Я удивилась, ведь еще минуту назад он безразлично кивал моим словам. ― Я не знаю как, ― вздохнула я, бросая окурок под ноги, в пыль. ― Зато я знаю. Пойдём. ― Он обнял меня за талию сзади. Потом подвел к самому обрыву и выпустив из объятий, сказал: ― раскинь руки и кричи. ― Что? ― я скривила недовольную мину. ― Где-то я уже это видела. Я презрительно фыркнула, даже не думая делать то, что он сказал. Тогда Шеннон взял меня за руки и развел их в стороны, снова приказав кричать. Я крикнула. Получилось ужасно. ― Фальшиво, ― заключил Шеннон. ― Кричи настолько, насколько тебе больно сейчас. Выори всё это дерьмо и забудь навсегда! Теперь это было похоже не на писк, а на рёв отчаяния. Я как раненная медведица рычала и рычала, набирая в легкие всё больше воздуха и мой звериный рёв эхом раскатывался по окрестностями. Мне казалось, что еще немного, и от пронзительного звука моего голоса где-нибудь заорет сигнализация или птицы станут погибать прямо в полете. Я кричала, и земля у меня под ногами дрожала, вибрировала, как от раскатов грома летней ночью. Когда я закончила, обнаружилось несколько вещей: во-первых, лицо было мокрым от слез; во-вторых, Шеннон крепко прижимал меня к себе и я поняла, почему остановилась ― он перекрыл доступ кислорода к моим легким, воздуха не осталось, и пришлось заткнуться; и, в-третьих, мне стало лучше. Сначала я прислушивалась к ощущениям, всё еще не принимая их до конца, как свершившийся факт. Я ждала, когда этот короткий момент, окутанный легкой дымкой эйфории пройдет, улетучится. Это всё от переизбытка свежего воздуха, которого там, внизу, мне так сильно не хватает. Я взглянула в глаза Шеннона и ужаснулась ― в них отражался испуг, тревога за меня, страх, что я не совсем нормальна, что я неуправляема в истерике. Да к тому же еще и лохмата, как чёрт, с мокрыми, слипшимися от слёз ресницами, и (я была в этом абсолютно уверена) с сопливыми подтёками под носом, какие бывают у маленьких детей, когда те ревут без остановки, пытаясь вить веревки из родителей. ― Ну как? ― неуверенно заговорил Шеннон. Он сжал моё лицо в ладонях, и его взгляд, прикованный к моим воспаленным глазам ― единственное, что было сейчас реально. Я не чувствовала ни порывов весеннего ветра, ни мурашек, забравшихся под куртку. Реальными были только его горячие руки на мокрых щеках и любимые большие глаза. ― Только бы копов никто не вызвал, ― я изо всех сил старалась быть серьезной, но губы предательски дрогнули в улыбке. Шеннон тихонько рассмеялся и прижал меня к себе, как старый друг, как отец обнял бы дочку, скажи ему та, что получила аттестат с отличием. Он обнял меня и я поняла, что всё в порядке, что всё будет хорошо. ― Тебе нужно вернуться к работе, ― коротко заметил он, всё еще прижимая меня к себе. ― Думаешь, пора? ― Уверен.

***

Встречать рассвет мы отправились на побережье. До восхода было не больше часа, и небо на горизонте начало сереть. Сумерки стирали границу между днём и ночью, тёмные краски растворялись в бледно-розовом свечении, звезды неспеша гасли. Было в этом ежедневном ритуале что-то магическое, завораживающее. А может, дело в том, что Шеннон сидел рядом и держал меня за руку, вслушиваясь в монотонный шум волн, набегающих на песчаный берег. Армия бегунов еще не думала просыпаться безмятежно посапывая в подушки, поэтому вокруг царили мир и покой. Из-за горизонта наконец медленно выплывало солнце, растекаясь по водной глади красными и золотыми мазками. Я уселась прямо на песок, и Шеннон последовал моему примеру. Мы взяли в ночном McDonald’s по стакану кофе, и Шенн в качестве бонуса заказал мне макфлури. Теперь я была вполне довольна жизнью. По крайней мере, это утро точно меня устраивало, а забегать вперед я не хотела. Молчание, которое я никак не решалась нарушить, повисло в воздухе, мешая наслаждаться моментом. Я видела, что Шеннон хотел говорить ― его губы едва подрагивали, будто он собирался начать разговор, но каждый раз будто язык себе прикусывал, и все повторялось снова через несколько минут. Я знала, о чём он хочет говорить ― этот вопрос отражается в его глазах, бессмысленно глядящих на розовеющий горизонт. Если его не отвлечь, он опять всё испортит. Не время сейчас спрашивать меня «что было бы, если …». ―Расскажи мне что-нибудь, чего я не знаю, Лето, ― попросила я, прижимаясь к его плечу. От толстовки пахло сигаретами и кожей ― она долго пролежала на заднем сиденье машины. ― Что бы ты хотела узнать? ― он ухмыльнулся моей просьбе. ― Не знаю, ― я пожала плечами, ― может, что-нибудь из детства? Он поджал губы, всерьез размышляя над тем, чего я могу не знать. Если подумать, то я действительно о нем ничего не знаю. Ни любимого цвета, ни любимой песни Deep Purple, ни марки его носков. Если меня спросить, что Шеннон обычно ест на завтрак ― я не отвечу, ведь встаю позже, заставая его чуть ли не в дверях, залпом глотающего остатки кофе. Странно, что мы живем под одной крышей, а я не знаю о нем таких простых вещей. ― Мне было лет одиннадцать, или около того, ― начал Шенн, всё так же не сводя глаз с горизонта. ― Я не помню ни города, ни школы ― вообще ничего. Со мной на школьном автобусе ездила девочка. Она садилась через остановку от нас с Джеем, и я каждое утро с замиранием сердца ждал, когда она войдёт и сядет впереди нас. У неё были светлые волосы и веснушки. Хотя, сейчас я уже не вспомню её лица, только отдельные детали, которые, может, дорисовало воображение. Я думал, это первая любовь, а сейчас даже имя не вспомнить, ― он криво улыбнулся своим воспоминаниям. ― Так вот эта девочка постоянно носила с собой кассетный плеер и слушала музыку по дороге в школу и обратно. Мне было до ужаса интересно, что она там слушает, кто ей поет? Она мне нравилась, очень. Однажды я поборол свой страх и подсел к ней в автобусе после школы. Это было в пятницу, чтобы если у меня ничего не выйдет, и она и я забыли об этом позорном эпизоде. Но она была только рада, и с того дня стала постоянно занимать мне место рядом с собой. И вот я подружился с ней, стал узнавать ее ближе за время коротких поездок в школу и обратно. А потом она дала мне свой плеер. Я даже не вспомню, что за кассета там была вставлена. Просто девочка мне уже больше не нравилась. Я раскрыл тайну. Интриги больше не было. Она перестала быть чем-то волшебным и таинственным. Стало неинтересно, понимаешь? Я только утвердительно кивнула. Так странно, я никогда не думала о том, что у Шеннона была первая любовь. Он ― мой первый и последний, а у него был кто-то еще, выходит? Под ребрами кольнула нелепая ревность к безымянной девочке со светлыми волосами и конопатым лицом. ― Интересно, со мной будет то же самое? ― с насмешкой поинтересовалась я. Шеннон вопросительно посмотрел на меня, оторвавшись наконец от созерцания морского пейзажа. ― Когда-нибудь тебе станет скучно со мной, и тогда ― всё. Я стану девочкой из автобуса. Ты сойдешь на следующей остановке, вернешься в свою интересную жизнь, а я поеду дальше в душном салоне старого автобуса с драными сиденьями и затхлым запахом грязи. ― Что такого есть у тебя в кофе, чего нет у меня? ― он попытался отобрать мой эспрессо, но я ловко увернулась, спрятав стаканчик за спиной. ― А если серьезно? ― я смотрела на него, серьезная и полная решимости докопаться до истины, не позволив Шеннону снова обратить всё в шутку. ― Если серьезно, Дженни ― с тобой в последнее время очень сложно заскучать. ― Ну да, ты сейчас всё равно что рядом с пороховой бочкой сидишь. ― Я с ней живу. ― Сдаётся мне, это не комплимент. Я посмотрела на Шеннона. Он снова не сводил взгляда с горизонта. Только теперь между бровей у него пролегла глубокая морщина, и мне все стало понятно: только такой отчаянный придурок как Лето мог взвалить на свои плечи такую неподъемную ношу, как Джейн Харди, с тем постоянным пиздецом, что творится в её жизни. ― Твоя очередь. ― Что? ― Твоя очередь рассказывать то, чего я не знаю. ― Ты всё обо мне знаешь, ― усмехнулась я. ― Я такая болтливая, что рассказала уже все свои секреты, которые любая другая женщина мудро хранила бы при себе. ― Только давай что-нибудь интересное. И тут я вспомнила троих девочек, сидящих на берегу океана. Не на этом пляже, конечно, а за несколько миль отсюда. За много-много лет до этого дня. Целую жизнь назад. ― Я познакомилась с Меган, когда перешла в новую школу, ― неуверенно начала я, всё еще не зная, хочу ли вспоминать это снова. ― До этого мы жили в Калвер Сити и мы с Гвен и Максом ходили в местную школу. Иногда мама брала меня за руку и сама отводила на учебу, и я была самой счастливой девочкой в мире, когда выдавалось такое утро. Наш дом был в конце переулка, поэтому нам с Фелицией ничего не мешало кататься на велосипедах или роликах после школы. Она отдавала мне все свое время, пока брат с сестрой были на занятиях. Она учила меня рисовать, читала мне вслух книги, рассказывала про разные виды животных и растений. До семи лет я была счастливой девочкой. А потом Джули сорвалась в эту чертов шахту лифта и всё закончилось. Эта идиотка хотела самоутвердиться за счет моей сестры, и утянула за собой мое детство и детство Гвен. Мне никогда в жизни не было так страшно, как в тот момент, когда я увидела Гвен на краю шахты. Она кричала не своим голосом и я боялась, что она тоже упадет. Мне кажется прошла целая вечность, прежде чем я смогла выйти из оцепенения и подойти к Гвен. Я схватила ее за руку и умоляла отойти от края, я кричала, что нам нужно выбираться и звать на помощь взрослых. Она послушалась не сразу. Она посмотрела на меня, и я увидела, как она изменилась: глубокий взгляд черных глаз, полных ужаса, сверлил мне лоб. Не знаю, кому из нас было страшнее, но Гвен взяла себя в руки и на трясущихся ногах повела меня к выходу. « Не смотри туда, Джейн. Обещай не смотреть», ― повторяла она, пока мы спускались. Я нарушила обещание. На первом этаже здания в луже крови лежала Джули и смотрела нам вслед, а Гвен тащила меня к выходу, повторяя «обещай, что не будешь смотреть …». Я относительно быстро пришла в себя, а вот Гвен нет. Ей приходилось заниматься с психологом около года, она кричала во сне, звала Джули и умоляла ее не прыгать. Мать тогда все время уделяла ей, меня оставив на Макса и отца. Она делала все, чтобы как-то помочь сестре быстрее выкарабкаться. И не заметила, как та стала пользоваться этим. Мама ее так опекала, что я была предоставлена самой себе, и никого не волновало, что я тоже это видела. Они думали, раз я смеюсь, значит, я в порядке. В какой-то момент мы с мамой стали очень далеки друг от друга, и она больше не понимала меня. Шеннон не перебивал, хоть мой рассказ и получился сумбурным. Он смотрел на меня во все глаза, и любые слова здесь были излишни. ― Этого ты точно не знал, да? ― Я горько улыбнулась и продолжила: ― нам пришлось переехать потому, что мама Джули, совсем обезумев от горя, приходила к нам и колотила в дверь, обвиняя Гвен в смерти ее дочери, приходила в класс во время занятий и кричала, что это Гвен убила Джули, и что она это обязательно докажет. Всё это было ужасно, и мама с папой решили, что нужно убираться оттуда. Так я перешла в новую школу и познакомилась с Мегги. У меня появился кто-то, кому я была важна, кто-то, кто любил меня так же сильно как и я в ответ. А теперь ее нет, и я чувствую себя самым одиноким человеком в мире. Лето долго молчал. Достав из кармана пачку сигарет, протянул её мне, а затем вытянул одну зубами для себя, и прикурил ее от металлической зажигалки. ― Знаю, тебе кажется, что я недолюбливал ее. Так это оттого, что она видела меня насквозь. ― Мне кажется, она всех нас видела насквозь и знала всё наперед, ― я почувствовала на щеке слезу, и попыталась незаметно стереть ее. ― Меня утешает лишь то, что последние несколько лет она была счастлива, как никогда. ― Она и тебе желала того же, — он притянул меня к себе и поцеловал в макушку, уткнувшись носом мне в волосы. Я сделала глубокую затяжку и прикусила язык, чтобы не рассказать Шеннону бредовую историю о том, как Мегги являлась ко мне наяву. Было это на самом деле или нет ― не так важно. Главное, что он сейчас со мной. И он меня любит. Мне стало так спокойно у него на плече, и теперь я была полностью уверена в том, что мое место именно здесь ― рядом с ним, ― кто бы что ни думал и ни говорил. ― Джейн? ― Что? ― Ты выйдешь за меня?