***
Свадьбу назначили на конец мая. Вернее, Джаред назначил: просто впихнул ее в свое расписание за пару дней до тура по Америке. Я была этому даже рада, ведь времени закатить пир на весь мир теперь совсем не оставалось. Но и медового месяца в обозримой перспективе не предвиделось, если только мы не хотим провести его, колеся по стране под чутким присмотром Джареда. Нет, мы не хотели. Поэтому смирились с положением вещей и решили, что обязательно проведём время наедине где-нибудь в Европе, только позже. Было и то, что теперь особенно волновало Шеннона, раз уж я дала свое на то согласие: только четыре недели, чтобы сделать мне ребёнка и благополучно свалить, путая следы по всему миру — и с этим не хотела мириться я. Я предлагала перенести это на более позднее время, когда мы не будем никуда спешить, и сможем посвятить этому достаточно времени и уделить должное внимание. Но Шенн и слушать не хотел. Он проделал отверстие в моей черепной коробке и теперь пил оттуда мозг через соломинку. Буквально за руку привёл меня к Лилит, чтобы та подтвердила, что со мной все в порядке и я вполне способна сдать своё тело в аренду маленькому спиногрызу на девять месяцев. Я очень удивилась, когда она выдала положительное заключение: я здорова, как племенная кобыла, и нам было предписано спариваться как можно чаще. Шенноном и предписано, кстати. Шеннон постоянно говорил о ребёнке. Отчего-то ему казалось, что спустя три дня его усердных стараний я уже обязательно должна быть беременна, и непременно мальчиком, которого мы назовём … черт, я даже не слушала. На вопрос, в курсе ли он, что вероятность зачать девочку 50×50, сделал удивленные глаза, и ответил что-то типа «снаряд в одну воронку дважды не падает». Жаль, что я не самка богомола … Когда мы сказали Констанс о том, что женимся, она растрогалась и прослезилась, пожелав нам счастья, и обняла меня так крепко, что я против своей воли тоже пустила скупую слезу. А Шеннону — не профукать все в очередной раз (я сделала вид, что не слышала). Когда я сказала своей семье (на семейный ужин в доме отца Шеннона просто не пригласили), я выслушала много интересного и о своём будущем муже, и о себе. Мачехе было запрещено радоваться за меня и поздравлять, а детей отправили в свои комнаты. Обстановка была и без того напряжённой, и стала совсем гнетущей, когда мы с папой остались один на один. — Я не могу смотреть, как ты губишь свою жизнь, — сказал он наконец, стоя ко мне спиной, заложив руки в карманы. «А ты не смотри. Закрой глаза», — чуть не вырвалось у меня. Но я вовремя прикусила язык. — Пап, я его люблю, — ответила я. — А он любит меня. И если на то пошло, без него у меня все получается гораздо хуже. — Я не хочу видеть его в своём доме, — продолжал отец таким же отстраненным тоном. — Никогда. Имени его тоже в моем присутствии не произноси. И, как ты уже наверное догадалась, на свадьбу никто из нас не придёт. — Можно хотя бы Жизель и Лин… — Я сказал «нет». Хочешь жить с ним — живи, но так, чтобы я больше никогда не вспоминал о его существовании. — Пап, что он сделал тебе? Не рви мне сердце, пожалуйста, — вздохнула я. — Потому что от тебя это очень больно слышать. — Ты — главная победа в моей жизни. А он… — Я не самая успешная твоя дочь. — Ты не понимаешь, Джейн! — он повысил голос, и я задрожала от неожиданности — так редко этот тон звучал в мой адрес. — Ты собственноручно смешиваешь свою жизнь с грязью, и на этот раз я никак не могу этому помешать. — Что ты имеешь в виду, говоря про «этот раз»? — переспросила я, не имея ни малейшего представления о том, что он имеет в виду. — Иди домой, Джейн, — отрезал он. — Пап? — Я сказал «иди домой», — он развернулся, и даже не взглянув на меня, вышел из комнаты. Я ожидала чего-то подобного в итоге, но всё равно пребывала в легком шоке, не понимая, за что надо мной так издеваются. Его решение относительно отказа идти на свадьбу останется неизменным, но я твердо решила, что мачеха с моими младшими братом и сестрой просто обязаны явиться. На присутствие старших особенно рассчитывать не приходилось: связь с Максом работала только в одностороннем режиме, но приглашение ему Гвен отправила. Сестру с мужем я тоже пригласила, но Шеннону говорить об этом откровенно побаивалась: он Гвен на дух не переносил и слышать о ней ничего не желал. Нам только предстояло это обсудить, потому что перспектива жить в кругу людей, питающих взаимную ненависть друг к другу, мне совсем не нравилась. Я не смогу всю оставшуюся жизнь делать вид перед отцом, что у меня нет мужа, а перед Шенноном — что у меня нет сестры. Хотя сама я упорно делаю вид, что у меня нет матери… Гвен просила не принимать близко к сердцу все сказанное отцом, а ещё предложила помощь в организации свадьбы. Меня это предложение насторожило, но говорила она искренне, и к тому же мне пригодилась бы любая поддержка, даже моральная. Вилла, фуршет, торт, цветы, платье подружки невесты размера «8-10 лет» — все это было моими заботами, и Гвен героически вызвалась их со мной разделить. За священника и фотографа отвечал Джей, пообещав привезти самых молчаливых из них. Шеннону же досталось самое легкое: один звонок, чтобы его заказ на алкоголь доставили по адресу. Ну и прийти, конечно, и желательно в чистой одежде без потертостей, дыр или заплаток. Большего от него мы не требовали. За пять дней до свадьбы мы с Шенноном договорились, что не прикоснемся друг к другу до момента бракосочетания. Вроде как это должно было сделать брачную ночь более ценной. Я не задумываясь согласилась, потому что мне и моим стёртым коленкам нужна была передышка. Но уже вечером мы оба пожалели о своём решении, потому что и спать приходилось в разных комнатах. Сном это можно было назвать с натяжкой, потому что спустя час после отбоя я настрочила Шеннону слезливое сообщение о том, как мне холодно, одиноко и страшно без него. Из соседней комнаты в меня прилетел грустный смайлик. Было ужасно — пытаться заснуть без него, когда так привыкла к его постоянному присутствию, привыкла к крепким объятиям, привыкла засыпать у него на плече. Привыкла к тому, как рукой он проводит по непослушным волосам, к его горячим ладоням на моей груди, тому, как почти невесомо касается моих бедер… И я с ужасом представляла, что будет, когда группа уедет в тур. В конце концов, утром Шеннон обнаружил меня в своей кровати, свернувшуюся клубочком у него в ногах. Эксперимент был признан неудавшимся. Поменяли правила. Спать решили вместе, но поцелуи и секс все ещё под запретом. Наиглупейшие правила. И зачем я только на это подписалась? Я так и не набралась смелости, чтобы самостоятельно забрать из салона платье, купленное Меган несколько месяцев назад. Я даже не знала, впору ли оно мне теперь. В случае чего, у меня не будет шансов подогнать его по фигуре, только купить новое. Но я решила не смотря ни на что выйти за Шеннона в платье, которое меня заставила купить Мегги. Каково же было мое облегчение, когда я поделилась этой проблемой с Лилит: мы выбрались выпить по чашке кофе, и она предложила сделать это за меня. Я подвезла ее к салону, вручила чек об оплате и стала ждать. Так и не смогла пересилить себя и войти внутрь — перед глазами сразу встала бы картина, как Меган кружится там в своем блестящем платье посреди зала… Мы с Лил теперь вроде подруг. Никто и никогда не заменит Мегги, но иногда просто необходимо общество человека одного пола и возраста с тобой. Итак, в день перед свадьбой у меня наконец появилось платье. — Покажешь? — просит Шеннон, когда я возвращаюсь домой под вечер, чувствуя себя как выжатый лимон. — Нет, примета плохая, или что-то вроде того, — устало бросила я и поспешила в спальню. Когда убедилась, что Шенн и не думал идти за мной, закрылась в ванной вместе с платьем. Вынув его из чехла, провела пальцами по невероятно красивому французскому кружеву цвета айвори. Как завороженная я разглядывала его, такое идеальное в этой нежности, пока наконец не отважилась примерить. И … расплакалась. Оно сидело идеальнее, чем в тот первый и единственный раз, что я примеряла его. Платье соблазнительно указывало на все изгибы моего тела, каждый из которых теперь казался мне идеальным в обрамлении тонкого кружева шантильи. «Ну и сучка же ты, Купер», — вырвалось у меня сквозь слезы, и я заулыбалась. — «Ты всё знала с самого начала».***
Мне не спалось в эту ночь — так сильно я была напряжена, и от бессилия просто разревелась. Было ощущение, что на моих нервах, как на долбанной скрипке играли весь месяц без остановки какую-то какофонию, и, в конце концов, лопнули даже не струны, а гриф разлетелся в щепки. Как не пыталась я подушкой заглушить свои всхлипы, Шеннона все же разбудила. — В чем дело на этот раз? — сонно спросил он, потирая глаза, и уже готовый спасать меня от чего угодно, будь то кошмар, москит или странные тени за окном. — Не знаю, — простонала я и разрыдалась ещё сильнее, ведь причина моих слез была настолько глупой, что рассказать о ней Шеннону просто язык не поворачивался. — Эй, — он рывком сел на кровати, отчего я притихла и больше не издавала ни звука. — Ненавижу, когда ты плачешь, — выдохнул Шеннон, проведя пальцами по моему позвоночнику между лопаток. — В эти моменты я чувствую себя самым никчемным и беспомощным человеком в мире. — У тебя нет чувства, что ты удочеряешь меня, а не женишься? — чуть бодрее спросила я, прекрасно понимая, сколько проблем уже принесла, и сколько еще принесу в его жизнь. — Вообще-то, да, — он улыбался. Я просто знала это по едва уловимому изменению в голосе, почувствовала кожей, так же, как и он чувствовал малейшие колебания в моем настроении просто по изменившейся частоте дыхания. — А что насчёт тебя? Нет ощущения, что тебя приговаривают к пожизненному без права на условно-досрочное? — Нет, — я усмехнулась, стирая слезы с ресниц. — Больше нет, — молчу, потом взрываюсь: — блин, прости меня за все это. Этот месяц был просто бешеным, прости-прости-прости. И когда все это подошло к концу, у меня просто сдали нервы … — Кое-что приведёт твои нервы в порядок, — говорит, потянув за край футболки. — Снимай. — Шеннон… — процедила я сквозь зубы, но послушалась, зашвырнув майку куда подальше. — Это против правил. — Плевать я хотел на правила, когда моя женщина плачет, — сказав это, он устроился сзади, а я уткнулась лицом в подушку и напряглась в предвкушении момента, когда же наконец мои трусы последуют за футболкой в угол комнаты. Его сильные руки коснулись плеч, затем пересчитали на месте ли все двенадцать пар ребер, дальше — ниже, по линии талии, сжимая ее чуть сильнее, чем сам того ожидал. Эти прикосновения выдали его желания с головой, и я молчу, боясь пошевелиться и все испортить. Нежный поцелуй в шею. Он с удовольствием бы сейчас занялся со мной сексом. Но он этого не сделает — у нас уговор. Шумный выдох в никуда. Его горячие сильные руки массировали мои ноющие кости, доставляя неземное блаженство, уделяя внимание каждому сантиметру моей кожи, покрытой мурашками от удовольствия. Это определенно успокаивало мои нервы, но кто теперь успокоит его? — В следующий раз, когда у тебя возникнет необходимость обезвредить меня — просто сделай так, — простонала я. И почему он не делал этого раньше? Половины моих истерик просто не случилось бы. Шенн довольно ухмыльнулся и продолжил, а я… я уснула, как ребёнок, не дождавшись конца. Утром мы были неотразимы: на мне — джинсовый жакет поверх короткого белого платьица на бретелях в комплекте с кедами, а на Шенноне — не менее торжественные драные джинсы и чёрное худи. Синхронно нацепив на лица солнцезащитные очки, мы в последний раз вышли из дома свободными людьми. Меня пробивало на дрожь всякий раз, как я начинала думать о том, все ли готово и ничего ли не забыто. На месте ли платье? «На заднем сиденье», — отзывается Лето на мои судорожные метания. — «Кольца у Джареда, паспорта у меня. Ты ничего не забыла, всё хорошо». Он ободряюще сжимает мою руку, а сам спокоен, как удав, чем невероятно раздражает. До здания суда в Карсоне нам нужно было протащиться через весь город, получить разрешение на брак, и так же медленно, через весь город по пробкам ползти в Беверли Хиллз, а мне так хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Но я зря волновалась: всего через час мы стали обладателями конфиденциального (чтобы ни один желающий журналюга не смог запросто сделать себе копию) разрешения на брак, а еще через пару часов — мы добрались до особняка, в котором нам и предстояло пожениться. На вилле нас ждали Джей и Гвен. Причем первый поедал закуски и мешался под ногами, а вторая, лихо приняв на себя роль свадебного распорядителя, уже носилась по дому и террасе как заведённая. Шеннон же при виде моей сестры, направляющейся к нам, состроил недовольную гримасу, а я за это двинула ему в ребра. Откуда-то из кустов выполз Терри. Мне не интересно, что он там делал, но сам факт его наличия на свадьбе привел в дикий восторг Шеннона и в полное негодование меня. Ричардсон оказался «подарком» Джареда, и по совместительству нашим свадебным фотографом. Тут я сразу твердо решила, что сентиментальных фоток из комнаты невесты в нижнем белье не будет. На шее у Терри болтался старенький Polaroid (мысленно обрадовалась, что не «мыльница»), и я не сразу признала в нем подарок Шеннону на Новый год «1997», — тут, надо признать, я немного оттаяла. С Ричардсоном никогда не знаешь, какой результат получишь: в любом случае это сочтут, максимум — гениальным, а если никому не понравится — интересным, нестандартным подходом фотографа к обыденным вещам. Я бегло оценила обстановку: дом в современном стиле из белого камня с большими панорамными окнами, открывавшими вид на Лос-Анджелес, выбранный по настоянию Джареда, мне нравился. Пожалуй, даже слишком сильно, чтобы на следующий день расстаться с ним без сожалений. Лужайка была идеально выстрижена (очевидно, каким-то садовником-маньяком-мексиканцем), а из дома тянулась каменная дорожка к площадке, на которой уже была установлена арка, увитая плющом, ивовыми ветками, рускусом с развевающимися шифоновыми лентами, повторяющими мотивы моего нежного букета. С ним же перекликались и цветы в арке: белые ранункулюсы, пионы, кремовые кустовые розы. — Нравится? — деловито спросила Гвен, наблюдая за моей реакцией. Я утвердительно закивала. — Я сама её сделала. Слышишь колокольчики? Я добавила несколько между лентами для создания атмосферы. — Не верится, что ты так заморочилась из-за меня, — я уставилась на сестру потрясенно и с благодарностью. — Ты еще шатер не видела, — хмыкнула Гвен и увлекла меня за собой в противоположный конец двора, оказавшегося куда больше, чем я себе представляла. Под белым куполом вперемешку с зелеными ветками рускуса вились электрические гирлянды, ожидающие своего часа на пару с китайскими бумажными фонариками (я подозревала, что с наступлением темноты и они засияют). Круглые столы с белыми скатертями украшали нежные цветочные композиции в декоративных птичьих клетках, а на месте каждого гостя уже лежали небольшие презенты: свертки из крафтовой бумаги, украшенные веточкой лаванды. Чуть поодаль расположился кенди-бар (Мэрилин очень настаивала) в пудровых тонах: я успела рассмотреть капкейки с розовыми шапочками и мятные макарунс. Я лихорадочно вспоминала, когда успела заказать столько декора, сочетающегося между собой. А потом до меня дошло, что это не я. Это Гвен листала за меня каталоги и, выбрав что-то в соответствии со своим утонченным вкусом, показывала мне, а я просто соглашалась. Я хотела показать все это Шеннону, но его уже и след простыл, а сестра с подругой увлекли меня в дом, наверх, где меня уже ждали, чтобы вернуть человеческий облик. Когда стилисты закончили свою часть работы, а Гвен и Лилит явились, чтобы помочь мне одеться (руководила ими, естественно, Мэрилин), я уже была на грани того, чтобы расплакаться и убежать прочь, перепачкав в потекшей туши все лицо и платье. «Это нормально», — говорила Гвен, — «со мной было так же». Что это за сакральный ритуал такой, который должна пройти каждая женщина, как только она оказывается в трёх шагах от алтаря и мужчины своей мечты? Героиня Робертс в известном фильме не была мне близка: она не любила своих несостоявшихся мужей. А вот я Шеннона очень любила. И замуж за него тоже хотела. Расстроило меня совсем другое: при живых родителях я чувствовала себя круглой сиротой. Путь к алтарю мне предстояло пройти в гордом одиночестве, при этом улыбаясь, подмигивая немногочисленным гостям горящими от счастья глазами. В какой-то момент пришла мысль попросить Джареда отвести меня, но как назло он не попадался мне на глаза. Отсутствие отца не скрасит даже прекрасная Жизель в своем романтично розовом шифоне от Dior, она не заменит мне и мать. При всем ее желании это сделать, вот уже на протяжении многих лет я воспринимала её сугубо как старшую подругу, которая, кстати, не всегда давала мудрые советы. Констанс … моя милая, дорогая Констанс, которую даже этим сухим словом «свекровь» у меня язык не поворачивался назвать. Среди всех её замечательных качеств было то, что я особенно любила: женская мудрость, тактичность, легкость. Она не изучала меня под микроскопом, а принимала такой, какая я есть, прекрасно понимая, что женщина за тридцать вряд ли уже изменится, сколько бы поучений она не выслушала. В последние месяцы мне часто вспоминалась мать Тони, моя несостоявшаяся свекровь. Мадам Лурье имела обыкновение являться с инспекцией без предупреждения, обычно в воскресенье раньше девяти. Она открывала дверь своим ключом, запускала в квартиру хрюкающего французского бульдога Мицци с мерзким лаем, и мелкая крыса будила нас, покрывая слюнями лица и постельное белье. Мне тогда было чуть за двадцать, и я не особо понимала суть претензий: она считала, что общаться со мной в её родной стране на английском — ниже её достоинства, а французский, на котором разговаривало светское общество, был для меня еще недосягаем. Думаю, главным моим недостатком было то, что я американка. Если я набиралась смелости обратиться к мадам напрямую, без посредников, лицо её становилось похожим на очень старую курагу, будто сама английская речь оскорбляла её. Итак, после того, как собака и её мадам самым наглым образом вторгались в нашу квартиру с утра пораньше, мне предстояло готовить завтрак под тяжелым взглядом будущей maman. Пока я возилась с блинчиками, она сканировала кухню на предмет пыли, грязи и немытой посуды. Сделав на этом этапе инспекции пару колких замечаний, мы перемещались в гостиную, где мне уже устраивали разнос по полной, но понимала я местами и через слово. Можно было бы подумать, что она гермофоб, если бы не ее слюнявая собака, которой она давала облизать свои руки. Иногда псине демонстративно скармливали приготовленный завтрак, просто опустив тарелку на пол. Тони практически всегда молчал и глупо улыбался. Думаю, в один из таких моментов я и потеряла к нему уважение. Но было у нас его матерью и кое-что общее: непонимание причин, по которым выбор Тони пал на меня. Констанс же, придя в гости и обнаружив меня сонной и в пижаме в третьем часу дня во вторник, не видела в этом никакой трагедии, в то время как я судорожно ждала осуждений. Но она только жалела меня, сетуя на ненормированный рабочий график и то, что я, бедняжка, не высыпаюсь как следует. Все мои косяки она или не замечала, или обращала в шутку. «Я тоже не вижу смысла тратить на это время в единственный выходной, когда можно заняться чем-то более приятным», — как-то сказала Констанс, и я поняла, что мне не нужно стараться её впечатлить, прыгая выше собственной головы. Да я бы, собственно, и не прыгнула, будучи неряхой от природы. Наверное, присутствия Констанс мне должно быть достаточно, но и это почему-то не радует. Спустя еще немного времени свою одинокую прогулку к арке с цветами я начала воспринимать философски: вроде как этот путь от дверей до Шеннона символически будет означать последний раз, когда мне предстоит пройти через что-то в одиночку, без него. Очнулась я, как сегодня это случалось уже не раз, от того, что Лил щелкала пальцами прямо перед моим лицом, а я при этом бездумно смотрела в зеркало и жевала нижнюю губу. — Эй, так только лишних морщин прибавится, — сказала Лил, когда я наконец обратила на нее внимание. В комнате мы были одни, как долго — не знаю. — Где Гвен? — спросила я, заправляя выбившийся из общей композиции локон обратно в длинную, почти черную косу, украшенную лентами и живыми цветами. Меня убеждали, что их совсем немного, но все же я чувствовала себя букетом на ножках. — Проверяет боевую готовность? — Ей позвонили, и она выскользнула за дверь, как змея. Неудивительно, что ты не заметила, — хмыкнула Лилит. Затем она посмотрела на наручные часы: — день идёт к закату. У тебя минут сорок до выхода, не больше. Я нервно сглотнула и попыталась улыбнуться подруге, при этом неопределенно хихикнув. И кого я обманываю? — Джейн, — в комнату осторожно, на цыпочках вернулась Гвен. Вид у нее был загадочно счастливый, как у ребенка в рождественское утро. Но до Рождества еще далеко, а сестра моя уже не девочка, и раскрывать секрет своего немого ликования она почему-то не торопилась. Так мы и смотрели друг на друга: я — сидя на стуле вполоборота, а она — стоя посреди комнаты и собираясь с мыслями. — Было непросто это сделать, — начала она как-то издалека, интригуя, поджигая к себе интерес, наблюдая за моей реакцией: этот приемчик был у неё излюбленным с детства. — Очень непросто, но теперь все хорошо, все получилось! Гвен пищала и подпрыгивала на месте, а мы с Лил пялились на нее, как на ненормальную, пока за ее спиной не отворилась дверь. И наконец стала ясна причина ее странного поведения: на пороге комнаты стоял мой старший брат. Я не сразу нашлась, что сказать. Так и сидела на стуле, пока Макс наконец не улыбнулся: не вымученно, не натянуто, как я ожидала, а искренне и добродушно, как раньше, до … — Чёрт возьми, какая же ты красотка! — пробасил брат, продолжая улыбаться и протягивая ко мне руки для объятий. Я не задумываясь кинулась к нему, и он сжал меня так крепко, что перехватило дух. Это было похоже на возвращение домой. Я плакала, а он гладил меня по спине и смеялся, уговаривая прекратить. Мне столько нужно было ему сказать, но я могла только громко всхлипывать и причитать о том, как сильно его не хватало все эти долгие месяцы. Я больше не могла на него злиться. Гвен и Лил испарились, кажется, еще в самом начале семейной сцены. — Переживаешь? — спросил Макс, когда мне уже удалось успокоиться, и я снова уселась перед зеркалом, проверяя, не поплыла ли тушь (не поплыла). Он имел в виду не предстоящую церемонию, это было ясно. — Только о том, что Шеннон временами обращается в безумную овуляшку, — ответила я, приглаживая волосы. Макс издал короткий смешок. — Теперь ты здесь и отведешь меня к алтарю, а больше мне не о чем переживать. — Что ж, мисс Харди, — брат сверился с часами, а после подал мне руку, — пора вручить Вас мистеру Лето. Тут уже мне стало совсем хорошо, и я больше ни о чем не думала. Только коленки предательски тряслись от предвкушения, когда мы спускались по лестнице. Макс чуть приоткрыл дверь, давая понять, что мы готовы. До нас донеслись звуки музыки, и мы с братом удивленно переглянулись. «Виолончель?» — спросила я. «Кажется, две», — ответил Макс, и распахнул двери. Я видела впереди только Шеннона в идеально сидящем черном костюме, будто свет погасили, и больше никто и ничто не имело для меня значения — только Шеннон в конце этого пути. Виолончели играли знакомую еще со школы музыку, и я точно знала, кто выбрал эту песню и почему. Я сильнее вцепилась в руку Макса, то ли от страха запутаться в ковре, то ли для того, чтобы осознать реальность происходящего — больше всего сейчас не хотелось бы проснуться. Шеннон улыбался, и мне захотелось идти как можно быстрее, но Макс сдерживал эти порывы. Двадцать шагов, что мы прошли, показались мне двадцатью милями против ветра, когда брат оставил меня напротив Лето под зеленой аркой с белыми цветами. Теперь я наконец-то могла рассмотреть гостей: Эль с детьми, Констанс с мокрыми глазами и Томо с Вики, Гвен с мужем, Лилит, мой старший брат, Терри, щелкающий затвором фотоаппарата, Эмма с телефоном в руке, и еще несколько человек, давних друзей Лето, с которыми я была знакома заочно. Само существование Бога я ставила под сомнение (хоть и не открыто, не доказывая с пеной у рта свою правоту каждому встречному), и, следовательно, было абсолютно все равно, представитель какой религиозной группы вызвался соединить нас узами брака. Но так как поиски священника (на его присутствии настаивали в основном Констанс и Жизель) взял на себя Джаред, мы с Шенноном были одинаково готовы ко всему: и к ряженому Элвису, доставленному прямиком из Лас-Вегаса специально для нас, и к служителю пастафарианской церкви со священным дуршлагом на голове, — лишь бы лицензия была. Впрочем, ни того, ни другого не оказалось. Ожидание затянулось, и я взглядом спросила у Шеннона, в чем дело, но он только пожал печами. Секунду спустя из ниоткуда явился Джаред и занял место, отведенное регистратору. Вид у него при этом был очень деловитый и торжественный. — Джей, а где священник? — вполголоса спросил Шенн. — Его не будет, — спокойно ответил младший. — Что? — Не волнуйся, вас поженю я, — мы с Шенноном ошарашено уставились на него, не зная, что делать: оставить всё как есть или сбросить мелкого с холма. Такой себе бородатый поп в голубом костюмчике, от которого не знаешь чего ждать. Совсем. — Что смотрите? Я получил сертификат на право регистрировать браки на сайте «рукоположение за пятнадцать минут»! — он выудил из штанов смартфон (кстати, я не уверена, что это были штаны), на экране которого красовался «сертификат», подтверждающий право Джареда Джозефа Лето регистрировать браки на территории штата Калифорния. У меня не было сил злиться на него. Зато когда я перевела обреченный взгляд на Констанс, заметила, как она сверлила взглядом младшенького. Отлично, — подумала я, — возмездие не заставит себя долго ждать. Шенн прорычал сквозь зубы что-то понятное только им с Джаредом, и мелкий начал: — На правах младшего брата жениха, друга невесты, а также непосредственного участника событий, способствовавших наступлению этого дня, благодарю гостей за присутствие. Мамы, братья, сёстры, близкие друзья — здесь нет посторонних для Шеннона и Джейн, все знают их историю в той или иной степени. Поэтому я могу сказать … У меня перехватило дыхание, а Шеннон протянул мне руку и ободряюще сжал пальцы, сочувственно глядя в глаза, и мы со всем своим мужеством приготовились встречать ураган «Джаред». — Шестнадцать лет назад Шеннон познакомил нас с Джейн, и тогда я даже представить себе не мог, что в один прекрасный день они поженятся. Честно говоря, я никогда не думал, что мой брат вообще женится. Если бы тогда меня попросили охарактеризовать эту парочку тремя словами, это были бы «наивность, импульсивность, страсть». Время шло, они росли: когда над собой, а иногда и друг над другом. Разбегались, сходились, потом снова разбегались — по разным причинам, — но никогда не отпускали друг друга. Шеннон говорил про Джейн, Джейн — про Шеннона, а между ними стоял я, и не понимал, почему они так бездарно тратят время. Потом понял: им необходимо было осознать, насколько они несчастливы друг без друга, чтобы узнать точную цену своего счастья. Сегодня, выбирая главные слова о Джейн и Шенноне, я бы сказал «безусловная любовь». Их не нужно спрашивать, готовы ли они любить и уважать друг друга в болезни и в здравии, в горе и в радости — они уже прошли через всё это, и, уверен, у них нет сомнений, что так будет и впредь. Мы не станем просить их произнести друг другу клятвы в любви и верности: они доказывали это каждый день. Джейн, — Джей внимательно посмотрел на меня, и мне стало не по себе, — ты изменила моего брата, и я надеюсь, что однажды кто-то сможет так же изменить меня. Я не знала что ответить, и нужно ли вообще. Все молчали, только колокольчики подрагивали на ветру, а виолончели продолжали нашептывать мелодию «With or without you». Слова Джареда выбили меня из колеи, и, судя по тому, как сильно Шеннон продолжал сжимать мои онемевшие пальцы, стало понятно, что шокирована не только я. — А сейчас я должен спросить. — Джаред не стал перегибать с драматизмом, и уже улыбался во все зубы, хитро сверкая глазами: — берешь ли ты, Шеннон Кристофер Лето, в жены эту далеко не юную и давно не невинную женщину? — Да, — твердо ответил тот, и я вздрогнула, так как не была уверена, что смогу ответить так же четко и уверенно, а не сорваться на писк. — А ты, Джейн Элизабет Харди, готова ли взять в мужья этого старого, плешивого, нерешительного барабанщика, которому понадобилось шестнадцать лет, чтобы прийти к этому дню? — Да, — ответила я на выдохе и удивилась, насколько это было просто. — Обменяйтесь кольцами. Рядом с нами материализовалась Лин с бархатной подушечкой в руках, и мы с Шенноном ловко надели друг другу кольца из белого золота на безымянные пальцы. — Властью, данной мне Гуглом и штатом Калифорния, объявляю вас мужем и женой. Можете заклеймить друг друга собственническими поцелуями, — закончил Джаред. Шеннон притянул меня к себе и поцеловал. А я так крепко обвила его шею руками, и не спешила отпускать. Теперь он — это всё, что у меня есть. — Ах да, забыл, — снова подал голос Джей. — Если кто-то знает причины, по которым этот брак не может состояться — забейте, никому неинтересно. Кто-то свистел, а кто-то хлюпал носом так громко, что даже аплодисменты двадцати пар рук не смогли этого заглушить. Мы получили всё, чего хотели, в один день. Разве так бывает? Почти всё ...