O TEMPORA O MORES

Помимо веры в то, что всё подвластно объединённым силам братьев Холмс, Джону любопытно встретиться с ещё одним человеком, которого он вроде как знает. Он начинает осознавать чудесность происходящего с ним. Маленький, интимный мир этих комнат и люди, странно близкие Джону через их двойников из будущего – это как будто смотреть на актёров, пробующихся на роль персонажей из любимого сериала Джона. И потом – там, снаружи - викторианский Лондон: торопливый, суетливый, такой знакомый, но в то же время чужой, ждущий, когда Джон окунётся в него и попытается приручить. А за самим Лондоном - целый мир девятнадцатого века. Джон пытается осознать это, но терпит полную неудачу. Миссис Хадсон позвала Холмса, чтобы осуществить приготовления для дальнейшего пребывания Джона, так что у него было несколько минут для размышлений над происходящим. Он знает, что миллионы людей отдали бы руку и ногу, чтобы оказаться на его месте. В характере Джона всегда была мечтательная сторона – ведение блога об их приключениях удивило только тех, кто плохо его знал. Ладно, удивило почти всех, потому что Джон всегда показывал людям разумную, практичную сторону своего характера. Мечтателя он держал глубоко внутри, но сейчас мечтатель дрожал от возбуждения перед этим удивительным приключением. Холмс возвращается в комнату и усаживается в кресло напротив Джона, весь состоящий из углов и текучей элегантности. Джон по-новому смотрит на Шерлока, иногда носящего костюмы дома – очевидно, что ни один Холмс не отличается небрежностью в своём внешнем виде. Джон уверен, что гигиенические привычки Холмса тоже на высоте. В конце концов, Джон может припомнить лишь пару раз, когда Шерлок пах иначе, чем отмытой до скрипа кожей и дорогим парфюмом. Чёрт бы его побрал. Да, за все годы, что он знал Шерлока, Джон пару раз пробормотал недовольные замечания. Он ничего не мог с этим поделать. Ему причиняет боль смотреть, как Шерлок тратит это всё впустую: приятный запах, тщательный уход за собой, безукоризненное чувство стиля. Пышная копна кудрей и стройные ноги. Экзотические глаза цвета проклятой лагуны, чёрт бы их побрал. И конечно, нелепые губы, которые любая девушка назовёт «созданными для поцелуев». С ними соперничают лишь дурацкие скулы Шерлока. Даже Ирэн Адлер прокомментировала их, а она много повидала. И ради чего всё это? Джон должен всю жизнь стараться изо всех сил, так же как и миллионы других мужчин, прилагающих постоянные усилия чтобы хорошо выглядеть, чтобы быть замеченными и, если посчастливится, – оказаться в чьей-то постели. Тогда как Шерлок обладает арсеналом Казановы, но является последним человеком, желающим им воспользоваться. Джон ловил себя раз или два на желании, чтобы Шерлок оказался геем, чтобы кто-нибудь действительно мог его оценить. Печально, но у Джона, как и у всех, были стереотипы – он просто не мог заставить себя поверить, что существуют геи, не обладающие превосходным вкусом. Нет, они заметили бы даже детали, пропущенные женщинами, типа покроя костюмов Шерлока или его гладкую сливочно-белую кожу на груди – мускулистой, но не перекачанной, или даже его ногти. Джон надеется, что хоть кто-нибудь ценит изысканность и утончённость мужчины, сидящего в кресле напротив… Эта мысль пробуждает его от задумчивой мечтательности. Он отводит взгляд от камина и смотрит на Холмса. Холмс наблюдает за ним с некоторой снисходительностью во взгляде. Он явно читает Джона как открытую книгу, и у Джона мрачные подозрения, что там, на страницах, есть скрытые от него примечания. Губы Холмса дёргаются в улыбке, как крылья ласточки. Джон ничего не может с собой поделать и улыбается в ответ. Это просто удивительно, как работает его доверие – ему действительно стоило продолжить сеансы с Эллой. - Что? – спрашивает он. - О, просто каприз, - говорит Холмс. – Я пытался определить, станет ли легче читать Ватсона, если у него не будет усов. С одной стороны, у вас, мой дорогой друг, мысли практически написаны на лице. С другой стороны, усы Ватсона обладают своеобразным способом выражать его чувства. Существует множество маленьких способов, которыми они показывают, что он зол, или доволен, или обеспокоен. Больше всего мне нравится негодование. - У него есть усы? - Конечно. Ну разумеется, они у него есть. Он же «мужественный и чертовски великолепный», не так ли? - Не думаю, что вам пойдут усы, - сказал Холмс. - Кроме того, только глупец подумает, что вы недостаточно мужественны. - Эмм, спасибо. Не могли бы вы не лезть ко мне в голову, если вам не трудно? - Мне придётся ослепнуть или вам придётся научиться быть менее читаемым… Джон. Странно слышать своё имя, произносимое Холмсом. Джон – не великий сыщик, но он может ощутить, что для Холмса называть Джона по имени странно и как-то… Джон прищурился. Холмс демонстративно выдерживает его взгляд. Интимно. Вот как это ощущается Холмсом, когда он называет Джона Джоном – слишком интимно. Часть Холмса наслаждается этим, но другая часть чувствует себя крайне неловко. Он продолжает называть другого Джона «Ватсон», а не «Джон». Они настолько скованны условностями в этой эпохе, что это стало легендарным – Джон бы умер, если бы ему пришлось слоняться по дому в чёртовом костюме-тройке. Наверху, в платяном шкафу, совершенно точно не было растянутых спортивных штанов. Ах, да, викторианские манеры и всё такое – должно быть Холмс зовёт другого мужчину «Джоном» очень, очень редко, возможно, в очень личной ситуа… Интимной. Джон заставляет свой взгляд оставаться спокойным и открытым. Холмс медленно разворачивается к огню. Его профиль напоминает собой мастерски вырезанный мраморный бюст. - Людям нет необходимости быть такими непроницаемыми там, откуда я пришёл, - мягко говорит Джон. – Всё и все намного свободнее, по сравнению с тем, эм, как это было раньше. - Каким образом? - Ну, для начала, женщины могут голосовать. Кроме того... я не знаю – развод не оставляет на вас клеймо до конца жизни. По большей части люди женятся, на ком хотят, - Джон скрещивает ноги, двигаясь как можно мягче. – Голубизна* тоже нормальна. Он внутренне отвешивает себе комплимент за дипломатичность, но глубокая складка между бровей Холмса с ним не согласна. - Был ли когда-нибудь исторический период, когда голубизна не была нормальна? – спрашивает Холмс. – Как необычно! Теперь настала очередь Джона нахмуриться. - Я думал – вроде как сейчас? Разве это не противозаконно? Я думал, людей преследовали за такие вещи. - Я могу заверить вас, что это вполне нормально. Вы можете увидеть на улице все оттенки голубого, и никто людей за это не преследует. Джон думает, что историки определённо что-то напутали. Он морщит лоб. - Правильно. Это… приятно знать. Это не то, что нам известно – моя сестра определённо много говорила о том, как счастлива она была иметь возможность жениться на Кларе и открыто… Холмс поднял палец, призывая Джона к молчанию, и впервые его лицо выражало настоящее изумление. - У вас есть сестра? Которая жената на женщине? - Была жената, - уточняет Джон. – У них ничего не получилось. Холмс подносит тот же палец к своим губам, что, по-видимому, является его привычкой. Джон может слышать тиканье часов. - Мне кажется, мы говорим о разных вещах, - говорит Холмс через пару ударов. - А мне кажется, что вы правы, потому что я понятия не имею, о чём нахрен мы вообще говорим, - Джон вздыхает. – Просто весь этот причудливый стиль речи и выражение мысли окольными путями... Это затягивает. Плюс, понимаете… я не хотел говорить ничего, что заставило бы нас умереть от неловкости. – Он замечает, что губы Холмса дёргаются, а правая бровь взлетает на середину лба. Джон сжимает переносицу. - Верно, послушайте. Нам нужно немного поработать над лексикой. - Я не думаю, что это необходимо. Я был неправ относительно вас. У вас практически Ватсоновская манера речи, но только ваша не ограничена необходимостью выражать это на бумаге. Вы пишете? Джон согласно мычит. Он не трудится спрашивать, как тот узнал – он должен прояснить всю эту тему с голубизной. Холмс успевает первым. - Когда вы сказали, что голубизна нормальна, - начал он, - я решил, что вы имели в виду цвет в одежде или просто цветовую окраску. Вы упомянули, что это больше не преступление. Что же, вы можете понять моё удивление по поводу предположения, что это было преступлением хоть когда-то в истории! Мы не самая живописная нация, но тюрьмы были бы переполнены... Джон смотрит на Холмса и разражается смехом. Через секунду к нему присоединяется сухой смешок. - А потом, - говорит Джон между вздохами, - вы сказали, что на улице можно увидеть все оттенки голубого, и я не могу с этим поспорить! Он продолжает смеяться, ободрённый лёгкой ухмылкой Холмса. После того, как веселье растворяется, следует несколько секунд тишины. Холмс выглядит чрезвычайно сосредоточенным, как будто проигрывает в голове их беседу. Их глаза встречаются. Холмс использует каминные щипцы, чтобы достать уголёк и зажечь сигарету. Он медленно выдыхает дым, который клубится перед его лицом. - Это больше не незаконно? – спрашивает он. - Нет. Это нормально. Для многих из нас, по крайней мере. Музыкальные пальцы снова поднимают сигарету. Продолжительное свечение на кончике сигареты свидетельствует о глубокой затяжке; ещё больше дыма заполняет пространство перед лицом Холмса, будто оставлено паровозом, отошедшим от вокзала. Джон ёрзает в кресле. - Я сожалею, - говорит он, – эм, что это когда-либо было. Не нормально. Он чувствует себя глупо, произнося это, но он бы чувствовал себя бесконечно хуже, если бы он этого не сделал. Холмс смотрит на него, прямо в самую суть, и Джон глядит в ответ со смертельной серьёзностью. Наконец Холмс говорит. - Я редко имею возможность сказать это, но я ценю ваше сочувствие. Джон осознаёт, что задерживал дыхание. Он выдыхает с понимающим кивком. Холмс стряхивает пепел в ящик для угля и машет рукой, внезапно расслабившись. - Это досадно, разумеется, и это беспокоит Ватсона довольно сильно, что в свою очередь становится проблемой для меня. Он постоянно беспокоится о неосмотрительности. Боюсь, он больше беспокоится о моей репутации и благополучии, чем о своих. Но когда вы эксцентричный оригинал без романтических привязанностей любого рода, а другая сторона - бывший военный хирург, украшенный военной выправкой и боевым ранением, подозрения вряд ли возникают вообще, не то что задерживаются. Джон знает, что беспрецедентное доверие перекинуло мостик через бурные воды, но ничего не может с собой поделать, когда ухмылка кривит его рот. - Ну, скажу вам так, - произносит он, - там, откуда я пришёл, всё как бы наоборот. Стоит только съехаться с другим парнем - и люди автоматически предполагают, что вы вместе и начинают предлагать вам номера со сдвоенными кроватями. - Это они делают и здесь; это довольно распространено. - Да, но никто не подразумевает, что вы нырнёте под одеяло и будете трахаться до потери пульса. Глаза Холмса блестят в свете огня. - Это, - произносит он после некоторых размышлений, - звучит наиболее привлекательно. Джон резко переводит на него взгляд, озадаченный, а не была ли двусмысленность фразы джентельменской местью в ответ на его вульгарный оборот речи. То, что он читает на лице Холмса, заставляет его почувствовать себя странно наказанным. - Да. Я уверен в этом, - говорит он. – Эм, уверен, такая толерантность… Мы иногда принимаем это как должное, но для Вас это должно казаться… - у Джона не хватает слов, чтобы закончить. Холмс смотрит ему прямо в лицо. - Это чрезвычайно трудно себе представить. - Это правда, хотя, - немедленно говорит Джон. – Есть ещё много невежественных людей, разумеется, и как ни печально, есть ещё идиоты, которые… Но нет. Это очень отличается тогда… от сейчас. - Понимаю. Сердце Джона сжимается от его тона, бесстрастного движения сигареты, осторожного поправления чёлки. Он чувствует, что его переполняет сострадание. Он так же очень зол и внезапно необъяснимо скучает по Шерлоку до такой степени, что ему приходится прокашляться, чтобы прочистить горло. Тишина снова спускается между ними, и оба мужчины смотрят в разные стороны. Голова Джона кружится от вихря вопросов, воспоминаний, осколков хрупких эмоций – и все они пронизаны Шерлоком, будто тонкой золотой лентой. - Зачем вы позвали Майкрофта? – спрашивает он, чтобы сменить тему. Спина Холмса выпрямляется; Джон представляет себе, как тот реагирует на новости об интересном деле. Голос полностью деловой. - Я провёл большую часть ночи, посвятив мои не такие уж незначительные интеллектуальные способности нашей проблеме, но без особого успеха. Я смог определить, что вы прибыли из мира, опережающий этот на сто – сто двадцать лет. Ещё один факт, который мы можем считать установленным, это то, что Ватсон сейчас с моим коллегой из будущего. Я должен признаться, что мои опасения о Ватсоне повлияли на несколько ограниченные данные, которые у меня были для анализа – ещё одно доказательство, что стоит держаться подальше от эмоций. Что же, по этому поводу ничего нельзя сделать, но, если честно, в случае с Ватсоном я и не хочу ничего с этим делать. По вашим реакциям было понятно, - продолжает Холмс, - что такие происшествия были совершенно неизвестны в ваше время. Таким образом, вы не могли обеспечить меня полезной информацией. У меня была идея прийти к вам в комнату, чтобы поближе изучить вашу одежду, но я был убежден, что решение конкретно этой головоломки не будет содержаться в молекулах кожи. Я всё ещё хочу пропустить все ваши вещи через мою скромную химическую лабораторию, так же как и образцы волос и эпидермиса, с вашего разрешения. Но осуществление этого вряд ли принесёт мне информацию о механике процесса, который так эффективно поменял вас и Ватсона местами. Нет, нет; мои способности расцветают в присутствии фактов, а их у нас некоторая нехватка. Мой брат Майкрофт, с другой стороны, может собирать картину воедино, начиная от самых маленьких, самых разрозненных частей. Он питает отвращение к физическим нагрузкам и научился смотреть на самые незначительные детали и приходить к выводам об их последствиях из комфорта своего кресла. Я уверен, что вместе мы сможем продвинуться в нахождении некоторых ответов. Пауза. - Вы можете говорить, Джон. Джон открывает рот, закрывает его снова. Кивает. Внезапно к нему в голову приходит одна мысль. - Просто чтобы Вы знали, Шерлок не… у него нет ваших манер, и он может быть несколько груб. Очень груб, на самом деле. Но он не делает это нарочно, что, полагаю, Ваш Ватсон уже понял к этому времени, и я думаю, что он в порядке. Плюс, миссис Хадсон настоящий алмаз; она о нём хорошо позаботится. Джон чувствует укол ревности при промелькнувшей мысли: «о них». Холмс тем не менее укоризненно качает головой. - Как типично! Естественно, вы умудрились бы услышать только ненужное отступление, которое я сделал, чтобы выразить свою озабоченность по поводу Ватсона, - его тон становится всё оживлённее. - Я благодарю вас за подбадривание – ибо знать, что Ватсон находится с мужчиной, которого вы описали, успокаивает. Тем не менее, я вряд ли могу винить вас в искреннем порыве. Я верю, что Ватсон стоически справляется с этой ситуацией. Холмс вскакивает на ноги, выплёскивая из себя энергию. - Но посмотрите на это! – восклицает он. – Вы заразили меня своей мягкостью. Не выйдет! Нам нужно сконцентрироваться и освободить наши разумы от всего нелогичного. Майкрофт, скорее всего, прибудет в знак протеста против изгнания из его комфортного гнезда. Я довольно-таки шокирован, что он вообще решил покинуть свои владения – до сих пор он был тут всего один раз. Но я сказал, что это срочное дело. Если мы покажем себя в состоянии эмоционального потрясения, то может стать чрезвычайно обременительно для него, и я могу вас уверить, в результате и для нас тоже. И хотя, как и ваш Шерлок, мой брат не стремится быть недобрым нарочно, он может быть удивительно…. Ах, а вот и он! Голова кружится, как никогда раньше, даже в те времена, когда он впервые встретил Шерлока. Джон встаёт на ноги и поворачивается к двери. Серия глухих, медленных шагов эхом разносится по всему зданию. В конце концов, они останавливаются за дверью. Она распахивается, и миссис Хадсон, практически невидимая, впускает высокого мужчину размером и формой напоминающего бочку. Несмотря на тяжело поднимающуюся грудь, его высокий лоб едва покрыт испариной. У него седеющие жёсткие волнистые волосы, и длинные лохматые бакенбарды, которым удаётся скрыть от глаз избыток плоти под подбородком. Его брови тонкие, но, тем не менее, волоски торчат в стороны; брови смыкаются воедино, когда взгляд ошеломляюще умных глаза падает на Джона. Мужчина закатывает глаза. - О, нет, - говорит Майкрофт Холмс, - только не снова!