Бантики для дам

Предупреждение: Здесь секса нет! Наташка… Когда вспоминаю свое детство, неутомимо всплывает именно ее образ. Непонятной для меня, веселой, неунывающей, вечно трещащей соседки. Иногда она мне напоминала трясогузку, что до бесконечности могла скакать с места на место и весело болтать обо всем на свете и в то же время ни о чем. Я обычно ухватывал из ее бесконечной болтовни только отдельные слова, но Наташка не обижалась, ей хватало уже того, что ее никто не прерывал. — Какие красивые… — Натка круглыми глазищами впитывала окружающий мир. Изумительные ресницы, длинные, загнутые, черные… Когда она о чем-то задумывалась, смаргивала торопливо, часто, а еще морщила небольшой носик или теребила задорные каштановые хвостики. Мы обычно играли на заброшенном поле сразу за нашим поселком на берегу небольшого озерца. Когда-то тут рабочие выкопали котлован, и родники наполнили его быстро до краев. На влажную почву у озерца слетелись всевозможные бабочки, они походили на разноцветные бантики, иногда вычурные, а порой — простые до безобразия, с пыльными, подранными крыльями. Они вытягивали свои хоботки и жадно собирали влагу, особенно, когда не было дождей, и стояла опустошающая духота жары. — Бабочки, — замечаю я, и меня перебивают. — Нет, мотыльки, мне нравится это слово, они такие маленькие, но очень яркие, как праздничное конфетти, — звонко замечает Натка мне, — до бесконечности кружащееся над тобою. — И какой мотылек тебе больше нравится? — переспрашиваю. — Вот этот! — показывают мне на ярко-карминовый. — Он как мамина помада, которую я очень люблю. Сверху весело громыхнуло, и Натка, рассмеявшись, побежала своими босыми пятками, втаптывая уверенно влажную, пахнущую болотиной глину, крича и распугивая бабочек: — Гроза! Гроза! Улетайте-улетайте! Я тогда зачарованно смотрел, как тонкая девчушка в ситцевом пестром платье пританцовывает в облаке порхающих шелестящих мелких крылышек, словно на мгновения становясь таким же хрупким, неунывающе ярким мотыльком, который не сломит ни одна буря. Гроза налетела, сметая все на своем пути, бабочек разноцветным облаком одним жарким дуновением унесло куда-то за озерцо. А Наташка смеялась, выкрикивая в бушующее небо, задрав высоко острый подбородок: — Дождик, лей-лей-лей, никого не жалей! И ливень вдарил, как из ушата, сразу насквозь: — Жека, чего тормозишь, — меня за руку вытащили из-под дерева, — бабка говорила, под деревьями нельзя стоять в грозу. Айда танцевать! И мы танцевали, как будто в последний раз в своей жизни, как будто завтра не начнется никогда. Одежда, волосы… липли к телу от пропитавшейся воды, а мы, босые, извивались как черти, и не могли остановиться, не могли нарадоваться летнему теплому ливню. Домой пришли грязные по уши, мне тогда от матери здорово влетело, так как выглядел я промокшим поросенком, счастливо улыбающимся неизвестно чему. Натка уехала после первого класса, когда умерла ее бабушка, мать продала дом в нашем поселке и переехала в купленную скромную хрущевку в старой части большого мегаполиса, что разрастался у нас по соседству. Город постепенно отвоевывал поля нашего поселка и теперь красовался неприступной стеной новостроек на горизонте. Последнее, что запомнил, Наткины косы, она в первом классе носила одну или две, упруго заплетенные, с неизменными шелковыми бантиками. А еще плетеный браслетик, что подарила ей бабка-покойница, на нем висел небольшой шарик-колокольчик с порхающими мотыльками. Время пронеслось быстро, я и не заметил, как закончил школу, затем универ, на год после него ушел в армию и, вернувшись, устроился на работу в неплохую фирму. Зарплаты хватало и машину купить, подержанную иномарку, и дом деда привести в порядок после того, как родители забрали старика к себе. Поселок к тому времени входил в черту нашего города, и поговаривали, что часть ветхих избушек будут сносить, дабы отстроить однотипные многоэтажки. В общем, рутина повседневности: работа, после нее посиделки в баре с друганами, порой с девочками… и дом… И так по бесконечности, по неразмыкающемуся кругу. Временами возвращался к себе далеко за полночь, особенно когда в офисе был завал. Только сегодня отдал очередной отчет шефу и в невменяемом состоянии упал за руль. Черт, одиннадцатый час, ну хоть немного пожалели, отпустили пораньше… Смял свою опухшую от напряжения небритую рожу руками, разминая. Пиздец… Сейчас домой на пару часов, а утром обратно, так как перед новым годом всегда такая запарка. Спасибо машине, завелась с полпинка, хотя и морозец. Вырулил медленно, пытаясь сморгнуть пелену усталости с отекших от работы глаз, и покатил… пару улиц, и вот она окружная. По ней проще всего, правда, дольше по времени, но зато без светофоров, а перед праздниками даже ночью машин в центре — не протолкнуться. А так рули себе, смотри, как в огнях фар отражается поземка, и ни о чем не думай. Я вел машину неспешно, окружную у нас чистят, как им вздумается, не всегда можно разогнаться по зиме, а если гололед, то вообще труба. И проезжая местный отрезок дороги, прозванный мужиками «кварталом красных фонарей», даже тормознул, удивляясь. Проституток в морозец, да и ближе к полночи, на окружной дороге — днем с огнем… Дев к этому времени практически всех разбирают, да и когда температура плавно подваливает к тридцатнику, редко когда увидишь этих дорожных мотыльков. А тут стоит, словно приведение в инее, шубка на ней из неизвестного зверя с капюшоном — зад не прикрывает, мини-юбка джинсовая, колом топорщится, и чулочки тоненькие, у нас такие бабы на вечеринки надевают. Как не замерзла — одному Богу известно, тощая, словно девочка-подросток. Пригляделся к ней через стекло. Даже узнал, видел ее тут на участке и не раз, когда каждый день мотаешься туда-сюда, да порой не по разу, заучиваешь всех, иногда даже встречные машины. Дамы тут все не от шикарной жизни торчат, одеваются, видно, с чужого плеча, украшая себя дешевыми ожерельями, кольцами, серьгами. Да и боевой раскрас у них знатный — почище индейцев с их ирокезами — все цвета радуги можно встретить на одном экземпляре. Все понимаю, у нас все дальнобойщики по окружной пилят, и с голодухи на кого не бросишься, если прижмет. Но даже я порой удивляюсь, неужели мужики на это самое клюют? И что надо при этом вкурить, чтобы на это придорожное чудо вообще встало? Так вот, эта девушка отличалась разительно от постоянных промышляющих тут дам. Худая, испуганная, словно затерявшаяся в пространстве и времени. Да и от клиентов у нее отбоя не было, во всяком случае, несколько раз видел, как именно рядом с ней тормозила та или иная тачка. Появилась она с год назад, долго девы тут не задерживаются, кроме самых крепких и прожженных — мрут как мухи. Три года в среднем, и их, горемычных, находит своя судьба. Смотрю на нее, а она даже не реагирует, словно сквозь воду глядит, не фокусируя взгляд. Пришлось опустить стекло и крикнуть: — Эй, чего замерла?! Наверное, ее это только и выдернуло из ледяного оцепенения, и когда она подошла, покачиваясь на каблучках, чуть подтаскивая ноги в своих коротких ботинках, предложил: — Садись — подвезу до дома. Безропотно села, потянула капюшон с головы. Волосы реденькие, покрашенные неизвестно чем и на какой раз, на хрупком запястье сверкнул круглым колокольчиком браслет… «Неужели Наташка?» — вспыхнуло у меня в голове. Я включил печку сильнее, заодно приглядываясь к своей озябшей гостье. Худые коленки, на одном грязном чулке длинные затяжки до щиколотки и дырка. — У тебя курить можно? — глухой голос, хриплый, больше мужской, прокуренный. Соглашаюсь, хоть сам и не курю: — Можно. Ты чего так поздно и одна тут торчишь? — Да один мудак выбросил обратно на окружную, хотя просила ближе к городу. Обломанные ногти, облезший пластами лак, снова сверкнул браслет. Вроде не тот, другой, но все же… Попытался вспомнить цвет глаз у Наташки. Не смог, давно это было. Темные глаза были, а вот какого оттенка — никак. Да и по темноте у уставшей путаны не разобрать, какие они, ее глаза, повидавшие грязь этого мира. Мятую сигаретную пачку дева затолкала в свою сверкающую висюльками дамскую сумку, отвалилась с блаженством на спинку кресла. — Ясно, — ответил я коротко, и мы покатили. — Тебе куда? Она, смоля какую-то дешевку, счастливо щурилась, явно греясь и с этого ловя незабываемый кайф. Легкий запах цветочных духов сплетался с терпким, навязчивым табака. — В старый район за рекой, знаешь? — Ага, — и по хер, что это в центр города, и мне совершенно не по пути, но захотелось хоть раз в жизни подарить кому-то простое чудо. — Женат? — она взлохматила свои итак взъерошенные волосы, зажимая при этом сигарету в зубах, браслетик на ее запястье снова звякнул, так похоже и так непохоже одновременно. — Ну да, — соврал я, не краснея. — А что? — Да ничего, просто повезло твоей бабе, — сухо ответили мне, а после оскалили желтые от курева зубы. — Но ты если что, приходи, тебе дам со скидкой за то, что подобрал и не дал замерзнуть. Да и потом, смазливый ты, у меня редко такие бывают. Дальше ехали молча, я даже музон включил, чтобы тишина не угнетала. Да и говорить о чем? Поинтересоваться, почему вышла на дорогу, а не пошла искать работу в том же городе? Зачем ей это, не подросток, не малолетка — взрослая женщина, которую жизненный путь почему-то привел сюда. И вроде на наркоманку не похожа, да и на пьянчужку в целом. Или вообще удариться в воспоминания типа — «Слушай, а ты не та самая Наташка, с которой я играл у нашего озерца в поселке? И что так любила грозу и мотыльков? Морщила потешно свой носик, теребила хвостики…» Или… Девица скурила несколько сигарет подряд, а затем достала помаду из сумочки вызывающего карминового цвета. Я боковым зрением смотрел, как она обводит изгиб своих чуть полноватых губ, оставляя на них жирный вызывающий след, поглядывая в вытащенное следом из своей барахолки круглое зеркальце, а после поправляет длиннющие ресницы, покрашенные толстым слоем туши, свисающей чуть ли не комьями. О чем говорить с человеком, который живет в другом мире, никак не пересекающемся с твоим? И нужно ли ей все это. Я проехал мост и остановился у названного ей района. — Спасибо, красавчик, с наступающим тебя новым годом, — она поправила волосы, собрав их в пук, прежде чем натянуть на голову капюшон, и мне в глаза бросилась небольшая татушка на ее тонкой худой шее. Бантик? Нет, не бантик, маленькая карминовая бабочка — мотылек. — Как тебя зовут? — успел только спросить у выскользнувшей из моей машины придорожной путаны, а внутри замер — только не Наташа — только не она. Не хотелось портить то… что давно носил в своем сердце и вспоминал всю жизнь с нежностью и любовью. — Кристина! Бывай! Дева бодренько потрусила к стоявшей с краю обшарпанной четырехэтажке. «Не она…» — пронеслось у меня в голове с облегчением, но, правда, тут же волной накатило обратно, кто ж из проституток называет собственное настоящее имя. Но дева уже исчезла за углом. И все мои тревожные мысли ушли вслед за ней. Аврал накатил так, что не вылазили с работы до самых праздников, и даже в выходные пахали как проклятые. И снова окружная, стоят, прожженные жизнью, выветренные годами пустые оболочки дев, продающие себя женщины, покрашенные всеми цветами радуги, облитые дешевым парфюмом, пьяненько улыбаясь, показывая себя во всей красе вычурной бижутерии. Забытые всеми богами и по каким-то своим причинам вступившие на этот нелегкий путь. А той тонкой девушки нет. И сколько бы я после ни катался по этому маршруту, больше Кристину не видел. Если вообще это была Кристина, если вообще это была она… Конец.