Бантики для дам

Предупреждение: ГЕТ и ФЕМСЛЭШ, плюс ТРИО! Посвящается: боевому тандему соавторов: Фафнир и Albafika. В общем, даже из такого странного варианта можно раскатать все, что душе вашей угодно. Спасибо за подброшенные мне смачные дамские образы))) От горизонта до горизонта натянутые разогретые рельсы, гудит полотно, если к нему приложить чуткое ухо, не боясь обжечься, пахнет терпко пряными травами, замешанными на прогорклость пропитанных шпал. Полыхает Иван-чай двумя полосами, словно волнами зажал старое полотно, вздымаясь вплотную к серому щебню, колышется Плакун-трава*, рябью ведущей под редким слабым ветром. Жара. Кузнечики да кобылки* надрываются, будто брошенные в воду, кругами разносятся по всей окрестности их бесконечные трели, то накладываются кучно всем скопом, то сольно выделяются, будто передразнивая друг у друга или разговаривая. Ползет по этой забытой ветхой ветке небольшой состав, всего с несколькими вагонами, обшарпанный локомотив сорокалетней давности толкает перед собой небольшой железнодорожный кран, давно просящийся на покой по выработке лет. Так разве ж дадут новую, несиженную мухами технику в такую глухомань, да еще и на неосновную перегонную боковую ветку, которую вдруг начальство решило с каких-то собственных щедрот обновить. — Везде железобетон давно толкают на основных путях, только мы все по старинке, хотя мне люб запах сосновых шпал, хорошо сшибает креозотом, вряд ли бетон так благоухает в летний полдень, — дядя Федя цедит лениво цигаркой, иногда обтирая тряпицей бритый морщинистый затылок от бесконечного пота. Что ж, вот он снова прокатил небольшой пройденный путь на сегодня и притормозил перед следующим, там, где надо заменить прогнившие за тридцать лет беспрерывной службы, растресканные тяжелой жизнью, изуродованные шпалы. — Девкам-то дай отдохнуть, упахались же, а, Геннадий? Генка бригадир, мужик мелкий, прогонистый, с короткими кривыми ногами, покрытыми буйной порослью жестких волос, пока еще не сильно побитый сединой в чернявой шевелюре, чешет пуп на только начинающем образовываться пузе, задрав пропотевшую насквозь майку-алкоголичку, а после, поправив полинялый кепарик, свистит, зычно крича за этим: — Перерыв! — и уже поворачиваясь к машинисту недовольным небритым рылом: — Ты мне, Федор, не порти дисциплину в женском батальоне, они и так лишь бы балду попинать, вот мне все обещают пару молодецких рук подбросить со следующего месяца. И что? Да видно, он, этот месяц, как и завтра, никогда не наступит. И так известно, запарка у всех сейчас, сезон есть сезон, но кормить обещаниями начальство гораздо. — Хых, мужиков-то как от сочных бабенок отваживать будешь? А то привык петухом в своем курином царстве, еще и на меня бочку постоянно катишь. А то я не знаю, как Маньку охаживаешь, смотри, твоя Ирина прознает, проплешину в гриве проредит знатную, — пропыхтели едко в ответ, с чувством затягиваясь кривой самокруткой. — Уж постыдился, старый, а кто Елизавету за коленку щупал, думаешь, я не видел? Она ж тебе во внучки годится! — Щупать — не трахать. Ты мне пни от зубов гнилые не заговаривай. Что, решил с неучтенным будущим приплодом эту компанию закончить? — ехидно так в кислую рожу. — А то ты не знаешь, от моего семени ни толку, ни проку, — отмахиваясь лениво от старого друга. Девахи весело высыпали из последнего вагона. Кто в косынках подвязанных, кто без них, волосы распустили. И то верно, полдень, солнце в маковку бьет прицельно, к шпалам и рельсам не прикоснешься, яичницу поджарить можно. Были бы яйца, да вот только из оных у них две пары престарелого дяди Феди да Генки-бригадира. М-да, выбор невелик. И те ворчат друг на друга, не замечая полураздетых женщин, устроив очередную между собой перебранку. — Может, до деревеньки смотаться? Сметанки у местных прикупить, творогу или огурцов свежих, наверняка уже завязались. Ишь как парит, к грозе! А то уже лапша, каша да консервы совсем осточертели, — глаголет одна грудастая, невысокого роста, вытирая снятым платком бисеринки пота на тонкой шее. Те, не впитываясь в просаленный платок, собираются вместе, большой каплей скатываясь в мягкую ложбину между холмов титек: — Или к речке, вроде вот блестит теперь недалече? — прикладывают к глазам ладонь козырьком, а потом кричат зазывно на всю округу: — Слышь, Геннадий, сколько километров до Синюшков?! — Сколько, Федор? — перестает рычать на машиниста бригадир, слыша краем уха брошенный ему вопрос. Тот сверяется с картой маршрута заброшенной ветки и кричит в ответ зычно: — Двадцать пять по шпалам с гаком, полями ближе!!! Девы смотрят лениво в налитое пшеницей и рожью расплескавшееся у них перед глазами пространство, что словно волнами моря иногда медленно перекатывается под слабым дуновением ветра. Он не приносит прохладу, только стену марева пеклом откидывает на людские лица. После утренней изматывающей смены тащиться по жаре тяжко, но и сметанки хочется, а кому и парного молочка. — А что, я схожу! — отзывается высокая и чернявая, снимает косынку, волосы темными кольцами рассыпаются чуть по ушам, едва касаясь плеч, обросла, а ведь еще месяца два назад была короткая стрижка. — Да брось, Галка, еще пару деньков — и сами на локомотиве доедем с музыкой и с блеском. Ща, только и сил к реке да в прохладе немного понежиться, если наш узурпатор даст, — бросает Манька на Генку жадные призывные взгляды. — А там, может, кого поймаем по пути из местных, глядишь, и подбросят до своей деревни?! Манька, мягкая, добрая, платком лезет между зажатых налитых титек, пытаясь оттуда хоть немного убрать накопившуюся влагу. — Да пусть чешет, — перебивает ее другая, мощная, дородная, с крепким костяком, рыжие волосы собраны в мелкую косицу, руки все в россыпи конопушек, словно маковые булочки, загорелые под безжалостным небом. — Галка у нас свой мужик в доску, жаль, что без яйков: длинноногая, молодая, быстро сбегает и возвернется обратно. Галь, деньги возьми, не забудь, прикупи там, не жалей, потом все разделим между собой. Айда, девоньки, скупнемся, а как жара спадет, снова приступим! Рыжую звать Зинаида, за глаза девчонки ее кличут генерал в юбке. Девицы хохочут, шутки откалывают, подъебывают Федьку и Генку по полной, как могут. Мол, два тычка на всю округу и те не лучше козлиных. — Ген, с нами пойдешь? — спрашивает Маня, заливаясь постыдной краской по округлым щекам, рдея милым личиком-сердечком. — Приду, а то как же, только с Федором все тут устаканим и на вас полюбоваться приползем, — отвечает ей бригадир, украдкой подмигивая. — Ой, дуреха ты, Манька, — шепчет ей рядом рыжая Зинка, — евонова* Ирка узнает, сживет со свету. Не лезь к женатому, быть беде. Та только вздыхает, но, видно, сердцу не прикажешь. То, как Манька бросает томный взгляд на кривоногого Генку, читают все женщины, что, прихватив полотенца, мыло да нехитрые шампуни, направляются чирикающей стайкой к излучине, проглядывающей среди полей, далекой реки. Гладь ее, словно чешуя змея на солнце, извивается, манит, зачаровывает, не дает отвести взгляд в знойный день. — Мне уже скоро сорок, ребеночка хочу… — отвечает та тихо подруге, а Зинка же, обнимая ее за шею, тянет ко всем остальным. — Так найди себе кого-нибудь из деревни, что, мужики, что ли, на Руси перевелись? Да переспи. Говорят, тут местные Купалов день хорошо отмечают, через костер прыгают, хороводы водят, чем не повод, может, кого и найдешь посмазливее да помоложе, — и крича мощно отставшей молоденькой Елизавете: — Лизка, не тормози, а то смотри, дядя Федя снова лапать за коленку будет! Девицы захохотали, слыша, как им вдогонку матюкается машинист, поджидая раскрасневшуюся русоволосую девчушку, самую из них молодую да притягательную, только расцветшую своей первою весною. Вот они сбежали с насыпи и по колее проселочной дороги попылили между полями заколосившегося хлеба. Колосья уже оформились, цветут вовсю, глаз радуя. Пока Галка за деньгами бегала, девы уже далеко в поля ушли, только и видно, у кого еще головы пестрыми косынками повязаны. — Галюнь, ты мне посмотри махры или табаку что подешевле, — протягивает ей деньги Федор, свешиваясь из кабины сверху рыже-красного обшарпанного отдыхающего локомотива. — Если сельпо местное будет открыто, а тебе, бригадир? — заверяет одновременно двух мужиков кудрявая девица. Генка стоит у самого крана, щурит на нее карие въедливые глаза, сверля из-под кепки. Галка оператор хороший, к ней никогда претензий в работе нет. Хоть ей еще двадцать четыре недавно брякнуло, все говорили, после ПТУ — иди в инженера, не прогадаешь. Да вот только вечно пьяный отец, забитая мать, да две мелкие сестрички — не могла она еще пять лет положить на высшее образования, сразу работать кинулась. Да так там и застряла. Да, работа тяжелая, особенно если по старинке и вот в таких захолустьях, но платят нормально, и это того стоит. Она и сама не знала, что попадет в такую женскую бригаду, привыкла с мужиками больше работать. А тут у Маньки сменщик повредил руку, вот ее экстренно и перебросили этим летом. — Беломор или Приму, мне все равно, что смолить. Рядом с высотой Галки Геннадий чувствует себя карликом, разве что за коленку обнять да помацать, и то точно в пуп уткнется, как сверху его подъебывает дядя Федя: — Стремяночку дать, у меня тут завалялась одна, я и пыль смахну, не побрезгуй. А то ведь с твоими короткими кривульками ты своим хером до ее пизды точно не дотянешься. Галка смеется задорно обоим, даже не обижается и, обещая к вечеру вернуться, сбегая с насыпи, забирает резко влево от реки, так как Синюшки именно там. Хорошо, что она поменяла свои рабочие ботинки на простые легкие тенниски, бежать в них после тяжелых со специальной защитой крагах одно удовольствие, слушать, как стрекочут кузнечики, да под легким ветром шелестят колосья, топорща щекочущими короткими усами. Она проводит по ним рукой, на ладони остается желтая пыльца, хорошо-то как. Но прежде, чем бежать в деревню, Галка решает домчаться до реки, хоть немного ополоснуться. Нет, только не к товаркам, там если зацепится языками — час точно потеряет. Но и к людям в поту и грязи нестись не хочется, какая ни есть цивилизация, пусть и в такой забытой всеми Богами жопинке. И она по проселочной дороге, пересекая покачивающее колосьями поле, сворачивает к плакучим старым коряжистым ивам. Тут тихо, даже женские голоса не доносятся по воде, хотя, пока Галка скакала между яровой пшеницей, слышала отдаленно девичий хохот. Раздевалась она быстро, по-спартански, сдергивая с себя абсолютно все, только и остался, что крестик нательный на простецкой тонкой цепочке, и, уже обнаженная, местами загорелая, особенно руками и шеей, шагнула в прохладную воду. Сильные ноги, плоский живот, крепкие руки… Ей часто говорили, что надо было с ее ростом родиться парнем. Да кто ж пол себе выбирает? Да и грудь твердая, красивой округлой формы с небольшими коричневыми сосками. Как же она заглядывалась на мягкую Манькину, особенно когда застала ее с Генкой в соседнем бору. Бригадир загнул невысокую даму рядом с поваленной сосной и мощно трахал, работая тощими бедрами, шлепая о мягкие, практически не загорелые Манькины телеса. Тут Галка и залипла, да только вот не на плоский щуплый мужской зад, что она там не видела, и не на крепкий хер, который периодически Генка доставал с похабным чпоком, чтобы, по-хозяйски огладив, задвинуть обратно затравленно охающей Маньке по полной. Нет. Если бы. Галка вляпалась в те выпавшие из майки и лифчика буфера, что колыхались в такт незамысловатых движение занятой собой пары, а еще на то, как ахала, зажимая себе раскрытые губы Манька, оттого что ее имеют, пристроившись сзади, стискивая до синяков полноватые белоснежные бедра. Любила Галка девочек, что уж тут таить, особенно таких мягких, домашних. Чего, видать, не хватало ей самой, к тому и тянулась. Да и, видно, пьющий отец, гоняющий и бьющий безостановочно ее мать, наложил свой отпечаток на шатком девичьем мировоззрении. Правда и с пацанами дева мутила, но выбирала под рост себе. Как-то к плюгавеньким карликам, вроде Генки или плешивого с обрюзгшим брюшком дяди Федора, совсем кувыркаться не тянуло. В ПТУ она с одной девахой мутила, та согласилась ради эксперимента, а потом просто выставила её перед всеми грязной лесби на очередной попойке, жестоко высмеяв перед гогочущими парнями. Было желание тогда у Галки бросить все и вернуться в свою деревню, но та стерпела, назло закрутила с одним из местных красавчиков и донжуанов. Да так, что через пару недель все уже ржали над ее предательницей подругой, называя ее вруньей и завистницей. Что ж, Галка с собой не спорила, ей нравилось и с теми, и с другими. Просто мужикам хотелось отдаваться, но только тем, кто ее сильнее, а вот таких, как Манечка, уцеловывать, защищать и дарить сладкое нежное счастье. Речка тут была небольшой, с красивыми заводями, медленным течением, украшенная белоснежными лилиями, на которые то и дело присаживались крупные зелено-синие стрекозы, шелестя прозрачными крыльями. Галка распугала их, не утерпела, сорвала одну из лилий, хоть и знала, закроется та быстро, сплавала на тот берег, вернулась. Натянула без лифчика майку да трусишки, и, решив чуть отдохнуть, глянула на раскинутое между низко склонившимися к ней ветвями ив лазурное небо. Водяная лилия пахла терпко, и она, вдыхая ее запах, следила лениво за проплывающими медленно облаками… На каком ее месте сморило, Галка не уловила. И так понятно, работали с рассвета по слабой прохладе, а потом как чертовки в жаровне начинающегося обволакивающей преисподней раннего зноя, и тут такое счастье прилечь возле убаюкивающе журчащей водички на шелковой травке. Вскинулась оттого, что почувствовала на себе изучающий внимательный взгляд, а когда распахнула глазищи, то встретилась с незнакомым молодым улыбающимся парнем. — Ну надо же, живая, а я уж подумал — русалка-утопленница, да и лилия тебе идет… кхм… в общем, к волосам. Галке улыбались задорно на щербатом, открытом, с правильными чертами лице серые лучистые глаза, под взлохмаченной белобрысой челкой. Не красавец, но чертовски симпатичен, особенно когда так растягивает чуть полноватые потресканные губы, обрамляющие немного хищные выраженные крепкие клыки. — Ты ж с бригады, да, крановщица? А я тебя видел и не раз. — А я тебя нет, — Галка не стеснялась, что она тут перед ним только в облегающей майке и плавках, перевернулась от парня на живот, ткань задралась, съезжая наверх, открывая ее упругие ягодицы и полоску белоснежной кожи над простецкими плавками. Видно, этому товарищу вид понравился, уж больно парень тяжело вздохнул и громко сглотнул, упираясь голодным взором в налитое молодостью девичье тело. Стальные глаза скользили по мягкой линии бедра, поднимаясь вверх, очерчивая жадно крепкие икры ног, и далее к задранным, вяло мотыляющим розовым пяткам. Галка дотянулась до первой травинки и, выдернув ее, зажала между зубами… М-м-м-м… сладко. — У вас сельпо до скольких открыто? — протянули с ленцой, игноря погляделки незнакомого парня. — До четырех, — ответили радостно. — Эх, жаль, не успею, — Галка отжалась от травы, сверкнув в прорези майки сжавшимися сосками, и, не обращая на пожирающие ее серые глаза, стала натягивать широкие штаны на свою круглую задницу. А после сунула подсохшие стопы ног в тенниски, перед этим смахнув с них корочку песчаной пыли о траву. — Так я подброшу на тракторе, — указали пальцем между ив, где чуть поодаль и был припаркован деревенский кабриолет. «Знатно рубануло, даже не услышала мотора», — подумала вяло про себя Галка и, собравши лифчик с рубашкой вместе с лилией в руку, скомандовала: — Вези, заодно покажешь, у кого можно прикупить молоко или сметаны. — Вот и славненько, тебя как звать-то, русалка? — Галка. — Хм-м-м-м, а тебе подходит, чернявая. А я Васька! «И правда, на игривого котяру походит», — рассеяно подумала Галина, бойко усаживаясь под бок подвернувшемуся деревенскому молодому трактористу. Трактор, газанув, побежал между колышущимися хлебами резво, даже ветерок небольшой появился, отчего Галка чуть глаза прикрыла, наслаждаясь поездкой, так куда легче и приятнее, чем шпарить пехом. — Вообще я комбайнер, у нас тут новый русский колхоз разваленный скупил задарма, припер техники, круче некуда, говорят, чуть ли не из самой Германии. В общем, машины — во! — выпуская на несколько секунд руль и размахивая во всю ширь кабины, а затем снова ловя баранку, застревая на колышущейся груди без лифчика весьма заинтересованным взглядом. — Кхм, те… которые, в общем, по Джипиесам пашут, и все на немецком написано. Взяли-таки себя в руки и, впериваясь силком в нить петляющей дороги, конечно, на тракторе не пропадут, но все же не дело по наливающимся хлебам колесами кренделя выписывать, продолжая трепать ни о чем и обо всем сразу: — У нас пацан есть, он на нем читать умеет, так что переводит нам периодически, что и по чем. А то трактора как заголосят нам человеческим голосом на немецком, а мы что, ни бельмеса, акромя «Нихт ферштейн и Гитлер капут!». Только вот что я тебе скажу, Галка, их Джипиес у нас в глуши ни черта не пашет, только орет и слезно просит, чтобы его в Европу из глухомани вернули, заблудились они по их разумению. А нам с этого что делать? Вот мы им мозги глушим и работаем на глаз, и знаешь, еще как катит! То, что катит, Галка не сомневалась, долетели до деревни буквально на крыльях шуток, прибауток и прочего. Правда Васька в саму деревню не покатил, остановился у крайнего добротного дома с небольшим забором, указывая на него: — Чеши туда, хозяйка — моя родственница, скажи, от меня, она сразу все поймет. Тебе в сельпо что прикупить? — Махорку, табак и Беломору, мужики заказали, смолить нечего, можно также Приму — не полысеют, — Галка протянула деньги, что держала в глубоком кармане штанов, но Васька заверил. — Потом вернешь, а то, может, уже и закрылись, — и, газанув, рванул с места в карьер. — А лихо он на своем драндулете разъезжает, — Галка отвернулась от поднятой клубами пыли, а как глаза протерла, с интересом огляделась. Калитка вела не с главной дороги-улицы, как поняла Галка, а со стороны, тропа от нее разветвлялась во все стороны веером, уводя одним извилистым рукавом в подступающий к деревеньке глухой лес. — Вот же ж, как в сказке какой, — Галина поежила обнаженными плечами, отворила скрипнувшую дверку и прошла в небольшой сад, весь заросший не то травами, не то сорняками, хотя и грядки тут все же местами проступали: там красовалась, наливаясь алыми боками, клубника; тут вообще были посажены кусты жимолости; малина стояла колючими неприступными рядами, в которых просматривались воткнутые черемуха и рябина; а где вообще калина и ирга; а еще вишня, щедро усыпанная пока неспелой ягодой. — Словно к бабке к какой зашла столетней, может, и правда, сунул к своей старушке, чтобы через нее подзаработать? — выдала Галка тихо вслух, задумчиво рассматривая густые поросли полыни да белены рядом с собой. На заднем крыльце сидел дымчатый кот, упитанный, серый, неприступный, он открыл зелено-водянистые глаза на непрошеную посетительницу и, когда та протянула ладонь, зашипел, предупреждая. — Фу, Дима, это гость, — в проеме двери, которая, Галина могла поклясться, еще минуту назад была закрыта, стояла мощная красивая дева. Галка как в нее глаза вперила, так обо всем забыла. — Проходи, кот у меня оголтелый, Димкой кличут, лучше руками без надобности не трогать, — провели опешившую Галю в светлый уютный дом. Половицы, устланные домоткаными дорожками, обычная деревенская утварь, лавки, крепкий стол, русская печка… — все такое знакомое, как у бабушки Веры в Галкином далеком детстве. — Ну, и кто приболел? — по-деловому спросила хозяйка, отходя к кухонному, непривычно торчащему тут, городскому гарнитуру, на котором стояла куча всевозможных коробочек, баночек, пузырьков, пакетиков и прочего. Да и по стенам везде висели пучки трав вниз цветенем, терпко пахнущие, дразнящие на почесать чуткий нос. — А вы… знахарка? Дева обернулась на странный вопрос, и Галка залюбовалась: крепко сбитая крутыми бедрами, узкая талия и груди не меньше Манькиных, только не мягкие, разплюханные, а твердые, словно в панцирь закованные. Росту в этой колдунье деревенской не меньше, чем в Галке. Одно «но», Галина по сравнению с ней, и правда, неотесанная, грубая, угловатая пацанка. Хозяйка поправила густую русую косу, Галка как сыч на нее уставилась, всю жизнь свою мечтала подобную отрастить, но так и не довелось. Эта тяжесть упругих мощных волос, если расплетёт такую красу ведунья, космы задницу точно закроют, покрывая свою прелестницу искристым в солнечных лучах живым плащом. Даже сюда пробившиеся поздние лучики из окон засверкали на выпущенных прядках знахарки жидким золотом. — Я больше травница, так что случилось? Ко мне за просто так люди не ходят. Тем более у вас есть дева, которой нужна моя помощь. Кот Дима оказался у этой колдуньи под боком, молчащим истуканом застыл, готовясь напасть на замешкавшую Галину. — Я, вообще-то, за сметаной, творогом там… огурцами… можно молоком, — пролепетала та, как маленькая девочка, что застукали за каким-то детским непотребством, и, засмущавшись, зарделась. — Меня ваш Васька, родственник, на тракторе сюда подбросил. — М-м-м-м, — травница отмерла, вновь бросив коту, — Дима, фу, сказала же, нельзя! Отошла в сторону ближе к сенцам и, нагнувшись к половицам, за вбитую круглую ручку-кольцо открыла подпол. — Ох уж этот мой неугомонный племянничек, хотя какой он мне родственник. Дите от первого брака второй жены моего брата. Спиваться стал, город на него плохо влияет, вот брат и попросил сюда определить после армии, да и от пристрастия к алкоголю отучить. Отучила на свою голову, теперь проходу не дает, оголтелый, — дева, спустившись по крепкой лестнице вниз на несколько ступеней, пошарила руками и, ввинтив лампочку в цоколь, осветила широкое пространство под ногами. — Тут у меня творог и топленое молоко, а вот сметана и утреннее свежее молоко в сенцах. Только учти, я коз держу, а не корову. И не все козье молоко любят. — После бесконечных месяцев дошираков и консерв, поверьте, все! — рассмеялась громко Галина, она приняла несколько поданных ей крынок с творогом, а после пошла завороженно следом за поднявшейся из погреба и отправившейся в сенцы хозяйкой. Та налила щедро свежего молока в трехлитровую банку, все установила в выпуклую корзину, сыпанула туда, видно, недавно сорванные с огорода огурцы и мелкие красные помидоры. Кот терся при этом о крепкие икры ведуньи, ныряя периодически под задирающуюся юбку, усилено мурлыча, привлекая к себе внимание. А напоследок и об Галю потерся, будто и ее признал за свою местную, отвлекая внимание девушки на себя от колдующей над узким столом задумчивой хозяйки. — Держи, — протянули накрытую сверху вышитым рушником пузатую корзину. — Там в бутылочке травяная настойка, не волнуйся, та, которой она приглянется на запах — та и выпьет. Тару потом занесешь, вы тут по старой ветке долго ползти будете мимо нас… Стрелок здесь много, полотно петляет, то раздваивается, то снова сходится, раньше у нас тут парк свой был и даже небольшое депо, на ремонт технику загоняли. Да и почва у нас болотистая, отсыпать много придется, так что еще свидимся. — Ага, — радостно заверила Галя, она и не поняла, как снова оказалась в огороде, более того, уже на подступах к калитке. — Галина, приходи на праздник Ивана Купалы, я ждать тебя буду, — послышалось сзади нее зазывное и вкрадчивое. — Что? — удивленно обернулась та, откуда… ведь она имя хозяйке дома вовсе не говорила. — Запомни мое имя — Василина… — послышалось словно тихое эхо из сада. Галку так и подмывало вернуться, но за забором притормозил лихо свой трактор запыхавшийся Васька, отвлекая замершую деву на себя. — Держи, еле успел. Галка было хотела сунуть ему снова денег, но парень наотрез отказался, утаскивая корзину в кабину и помогая к себе залезть заинтересованную его покупками деву. — Так не мне же, а мужикам, я и не курю вовсе, — заверили Ваську, что он прикупил всего, что она назвала, определенно зря, можно было и не с таким шиком. — Купи тогда на эти деньги все, что сама пожелаешь для себя, шоколадку или конфет, — обиделся на нее взмыленный тракторист, отчего напомнил странного кота Димку. — А чего у вас кота так смешно кличут? — рассмеялась она на надутые Васькины щеки и губы. — Если это вообще кот, — усмехнулся тот, подпрыгивая бойко на кочках. — Как это? — округлила та светло-карие и без того большие очи. — А так, был тут у нас один, все к моей тетке клеился. Она ему пару раз говорила, не лезь ко мне, в кота обращу. Он не послушался, а позже словно сквозь землю провалился, до сих пор этот Дмитрий в розыске числится по всей стране, а у тетки на следующий день появился этот чертов упитанный кот. — Может, совпадение? — заметили весьма весело на столь откровенный бред. — А глаза? Ты у него их видела? Разве у котов такие бывают? У того тоже были зеленые, водянистые и наглые, да и волосы не пойми какие, серые, как пакля. Да вся деревня про это судачит. Вообще Василину никто тут не любит из местных, вернее, можно сказать, все ее терпят. Как кого прижмет, к ней скачут, просят, умоляют — помоги, а за спиной такое судачат, не приведи Господи, — Васька с ожесточением крутанул баранку, и они вылетели на простор полей, вдалеке показалась насыпь и там на ней разномастными бусами их притулившийся, словно жирная гусеница, к бесконечной нити рельс состав. — Но ты же ее любишь? — улыбнулась Галка, отслеживая жаркий взгляд парня на подпрыгивающие от кочек ее груди без лифчика, черт, а ведь она так и бродила с ним и рубашкой в руке, а еще… где-то посеяла свою сорванную зачем-то лилию. — Да, она мне новую жизнь дала, женился бы, только Василина мне уже не раз отказала. Мол, родной старший брат, что отчим мне, мне же мои яйца и открутит или голову снесёт, да и стара она для меня. — Стара, да ей тридцати нет, — охнула Галка, подпрыгивая с Васькой на следующей кочке, трактор вылетел из глубокой лужи, расплескивая ее во все стороны веерами, при такой жаре грозы налетали с определенной частотой, так что в глубокой колее, промятой тяжелой техникой, влага все же оставалась. — Василине скоро сорок будет, она ж ведьма, вот и выглядит молодо. К ней тут мужики как-то по пьяни сунулись, снасильничать хотели. Ну, влезли к ней в дом, как потом сдуру да под мухой трепались, а она ничего… встретила их. Как Колян потом говорил… стоим, как придурки, перед ее внимательными глазами и тут понимаем, что голые снизу по пояс, а по хате у нее вода нам по грудь разлита, словно озеро, и в ней будто рыбины плавают, одна жирнее другой. А она им — хватайте, но чтобы по одной за раз только, а то, ой, худо будет. Колька сома и ухватил…* — И что? — Галке вдруг стало несказанно весело слушать синюшкинские байки. — Что-что, все десятеро очнулись, словно от наваждения, на другом конце деревни в полях, стоят кругом с голыми жопами, штанов и ботинок как не бывало, за хуи свои надрюченные держатся и не в одном глазу. Теперь Василину десятой дорогой все оббегают и за спиной ее крестятся. Даже попа приглашали, а тот что… Пришел, чаю с Василиной попил, перекрестился на святые образа, которые у нас в красном углу стоят, да еще мужикам ухи накрутил, чтоб на набожного человека попусту не брехали. Мужики говорят, что она ему что-то подсыпала в тот чай от мужского бессилия, уж больно сильно потом поп мою Василину через месяц благодарил. Галина захохотала, запрокидывая голову назад, открывая под серые глаза Васьки загорелое крепкое горло. — Смешно тебе, эх… — подвозя деву к составу с особым шиком и отдав резво спрыгнувшей в высокую траву Галке увесистую корзину, напомнил: — Конфет купи. На это представление девчата из вагончика так и повысыпали, а когда газанувшая карета-трактор укатила гордо в поля, клубя за собой пылью, окружили смеющуюся до сих пор Галку. — Ничего ты затарилась, — Зинка аж крякнула, принимая у Галки поклажу, а приподняв вышитый красными колесами-солнцами рушник, охнула. — Господи, настоящий хлеб, шаньги и ватрушки, и тут… Обозревая свежие наваленные с горкой овощи и звенкающие крынки с молочными продуктами: — Сколько же ты заплатила? — открывая странную крынку, поморщилась, выпалив: — Гадость какая, — и передала, не задумываясь, другим заинтересованным женщинам. Галина сначала и не поняла вопроса, а потом впала совсем в ступор… Ведь она ни рубля не отдала той красавице-ведунье, при этом мельком отмечая, как, морщась, принюхиваются к странному запаху выданной настойки бойкие товарки и как Маня тихонько прячет крынку, когда доходит и ее очередь. Но подруги не видят этого, делят жадно ватрушки и шаньги, вскрикивая восторженно: — С творогом, а эти с картошкой! Только затравленный взгляд Мани наталкивается на внимательный задумчивый Галкин. *** Полдень, марево стоит над раскаленными рельсами, запах шпал словно въелся под кожу. Еще не прошли до конца надлежащий участок, бабий коллектив измотан, но если успеют к часу, их отпустят на речку. Встряли они рядом с этими чертовыми Синюшками и не на одну неделю. Галке кажется, что рядом пролегает другой железнодорожный путь федерального значения, словно мимо проносится, стуча зазывно колесами вагонов, на большой скорости новомодный современный локомотив, там внутри, в тянущемся за ним бесконечным составом: прохладно, отдельные купе, подают терпкий чай в стаканах с подстаканниками и рафинад, упакованный в обертку с изображением старого паровоза… Так приятно, когда ложка чуть бренчит в стакане на перегонах, белоснежное белье, пахнущее привычно немного хлоркой… Можно вытянуться во всю длину и поспать… Ни о чем не думая под размеренный ход состава. Галка смотрит, как шатает рядом с ней Маньку, та что-то сильно осунулась за последнее время, даже похудела лицом. Взгляд падает на бисеринки пота, что собираются на загорелой шее и струйками ныряют по ложбине туда, в кружевной лиф. Если Манька захотела бы с ней переспать, согласилась бы на это Галка? Но, к сожалению, даже этот чертов кривоногий Генка и тот был больше полезен для Маньки, так как ребенка дать Галина свой подруге не могла. Да и потом, встреча с этой странной Василиной так и не выходила из чернявой кудлатой головы, куда там незамысловатой Маньке до этой привораживающей красоты и мощи. Галка и сама не поняла, когда перестала заглядываться на мягкие грушевидные перси подруги. Как отрезало и больше уже не тянуло. — Мань, чет ты сегодня красная, может, нездоровится? — спрашивает Галка. — Тошнит, — проскрипела та еле в ответ, как подоспевшая Зинка увела несчастную в тень вагонов. — Беременна, — зашептали девицы то тут, то там, и судя по тому, как гневно на них зыркал Генка, это была сущая правда. — Вот ведь, Ирка никак не могла от него обрюхатиться, а эта быстро залетела, всего и трахались где-то с месяца два… словно кто наколдовал или наворожил. Вот однозначно нечисто дело. «А ведь точно, она тут как раз все это время с женской бригадой», — подумалось вскользь Галине. Когда она попала сюда, ей казалось, что она ухнула в прошлый век: старое обшарпанное оборудование, больше ручная работа ломами и лопатами, напрягая до усрачки ноющие спины, нежели управление краном. Бесконечные рельсы и местами поржавевшие, гнилые, порой совсем расколотые и рассыпающиеся в крошево, шпалы. И бабий коллектив всех мастей, каких только пожелаешь, словно послевоенное время, когда на одного мужика приходилось по двадцать, если не по тридцать заинтересованных девиц. Может, это временная петля, думает иногда Галина. Может, это все ей только видится, но бригадир дает отмашку, и они уходят в прохладу к реке, уводя за собой шатающуюся совсем зеленую Маньку, там ей точно становится лучше, и Зинка умело уговаривает подругу побыть здесь до заката солнца. Ночь на Ивана Купала Генка, сам изрядно подпивший и злющий, всех своих баб погнал в деревню, девки и так поняли, не дуры, хочет мужик остаться с Манькой наедине и перетереть. Поэтому, прихватив пыхтящего от внимания горделивым петухом, раздувшегося от важности дядю Федю, отправились на гуляние. Тем более, как ранее им уже доложили, все готово к их приходу: и для костра, и для хороводов, и на выпить всласть, да и закусить от всей души. — Парней уж что-то много молодых для такого захолустья, — Галка рассматривала весело гудящую толпу около вспыхнувшего до небес, языками рвущегося пламени высокого костра, чем-то отдаленно напоминавшего пионерский. — Так тут реально заработать можно денег, вот со всего нашего закутка мужики, что еще не спились, и валят. А из баб только ведьма, прости Господи, да три с половиной не загнувшихся старухи, даже жена Севки, нашего нового хозяина, носика своего рафинированного сюда не кажет. Все стервь по Московским бутикам прыгает, — бабулька, что, шамкая беззубым ртом, у нее под боком притулившись на лавочке, попивала охлажденную водочку из запотевшего стакана. — Ваша-то женская бригада тут как глоток свежего воздуха. Эк, хлопцы разгуляются, думаешь, для кого так расстарались с закуской да выпивкой в этом году. Всех до единой молодух завалят в эту ночь и как пить дать обрюхатят! — выдали каркающим голосом вердикт. И то верно, Галина обвела шоколадными глазищами, что в отблесках костра отливали ярко-красными всполохами, ровно как спелые вишни, пьяное гулянье. То один подмигивающий взор словила на себе, то другой незнакомого улыбающегося парня. Хотя больше проходу наивной Лизке мужики не давали, то один тащил танцевать под громкую музыку, то другой. Тут кто-то из ее дев попросил вырубить попсу и народную хороводную поставить, просьбу исполнили. Все ее товарки ровно так, словно ни единожды, хоровод вокруг костра закрутили, видно, корни все же взяли свое дело. Парни, намахнув по дополнительной стопке, с гиками пошли его разбивать поближе к тем, что приглянулись, встраиваясь и перехватывая дамские ручки, задали собственный ритм и скорость. Галина все высматривала Ваську или Василину, но на глаза они так и не показались, она чистосердечно упустила тот момент, когда магнитофонная музыка вообще исчезла, но пляс не прекратился, в него будто новое дыхание влили, девы пели высокими звучными голосами, вторили им своими ухающими мощными парни, подпирали, точно бы поддерживали. Пляс только убыстрился, и хоровод закрутился вокруг костра с новой силою. Словно Галка выпала из хода времени и оказалась в древней Докиевской Руси, сходство было еще в том, что все оказались босыми, поскидывали с ног всю обувку, как будто знали откуда-то из глубины народной памяти, что так необходимо. Девы волосы распустили, кто венки понаплел на скорую руку, пока от железнодорожного полотна до деревни топали, водрузили себе теперь эти кривобокие гнезда на головы. И издалека в своих свободных светлых кофточках да майках в отблесках полыхающего кострища были подобны не то пушкинским русалкам, не то некрасовским крестьянкам. — Эх, и мы тряхнем, — бабулька поднялась, еле дошаркала до водящих, но когда ухватилась за молодые руки, точно тридцать годков сбросила, затянула так крепким голосом, что мужики кругом уважительно заохали: «Во дает Матвеевна, знатно спивает!». Галку же отшатнуло совсем почему-то в другу сторону, костер чуть прогорел, опал, и все, разбившись на пары, начали с гиканьем через него сигать. — Пойдем, — тянет ее незнакомый парень за руку, — прыгнем! «Тот, что улыбался мне», — запоздало опознает его Галя, как слышит недалеко напряжённый разговор дяди Феди и Зинки. — Что ж ты мне, оглоед, ничего не сказал, что Генка дитев не может иметь! — Тык, ты и не спрашивала, — выдавал пьяненько тот, обнимая Зинку за безразмерную талию. — Он блажил как-то под градусом, что в детстве какой-то заразой переболел, ну вот потом лечился от бесплодия и никак. В общем, процент очень низок, чтобы Манька от него залетела. А она шалава еще та, да и тут парней много, куда ни плюнь, — глядя брезгливо, как один молодчик мимо пронесся к костру с заливающейся от хохота Лизкой, — может, кто кроме Генки и постарался. — Да я ж тебя, пьянь, ты ври да не завирайся, Манька не гулящая, идиотина, а ну пошли! — таща плешивого старика в сторону железной дороги цепкой могучей не по-бабьи рукой. — Прости, мне с ними надо, — отбрехалась от навязчивой улыбки на молодецком незнакомом лице Галя, парень ее руку выпускать не хотел. Если бы не странные мысли про Василину и Ваську, может, бы Галина и согласилась… И ростом пацан хорош, с нее примерно, не ниже, да и силен, держит ее играючи — хрен руку выдерешь. Но она извернулась, чмокнула в гладко выбритую щеку и, пока тот от обалдевания таращился на Галину, побежала вслед удаляющейся от нее ругающейся паре. Только бы крепкие руки не пригребли ее к себе и не утянули к жару кострища, через который перепрыгивали визжащие девы, и не поймали Галку, как непослушную русалку, в свои крепкие сети. Это был только повод и не более того, судьба Маньки Галю больше не интересовала. Молодой мужчина смотрел с тоской, как уходила Галина, но у той в голове было совсем другое, шум гуляющей толпы угасал с каждым ее пройденным шагом, вот и окраина Синюшков. Зинка с Федькой растворились в темноте где-то впереди. Знакомый дом, где не горит свет. Тихо, даже зловредного кота Димки не видно. Галка обошла забор и, подойдя к калитке, остановилась. Луна выплыла из облаков и высветила сеть тропок-паутинок. Но ее привлекла не та, что вела к железке, нет, а тот рукав, что заворачивал резко в лес, уж больно на нем заиграли бледным светом зацветшие ночные цветы, испуская странный манящий аромат. Дева никак не могла вспомнить их название, по ним она и двинула, уже ни о чем не думая, не жалея и не сомневаясь. Даже под темнотой крон деревьев было уютно, лучи ночного светила проникали и сюда серебристыми струнами, расчерчивая весь лес полосами и пятнами. Галя шла, словно завороженная, вслед им и, когда расслышала тихую песнь, зовущую чарующим женским голосом, радостно заулыбалась, ускорив свой шаг. Поляна была круглой, словно блюдце, окружённая шатрами разросшегося дикого хмеля, что тянулся по кругу, оплетая близстоящие деревья и кусты. Хмельные шишки вовсю цвели, вызывая легкое пьянящее головокружение. Галя развела руками это полог и застыла, увидев, как посреди поляны, обнаженной, с распущенными волосами, бродит поющая ее прекрасная ведьма. Та собирала травы и вплетала их в замысловатый венок, другой уже готовый был на ней, отбрасывая густую тень на лицо, скрывая его практически полностью, и только губы были видны, что выводили сказочные рулады. И как только Галя громко вздохнула, поняв, что задержала дыхание, на нее тут же обратили должное внимание. Василина ее ждала, она переместила доплетенный второй венок к первому, надетому на голову, и не прекращая петь на старорусском чудную нескончаемую песнь, дошла до своей замершей гостьи и, очертив лицо улыбающейся Галины, легкими прикосновениями пальцев заскользила вниз, раздевая. Ладони оглаживали плавно, осторожно подцепляя одежду, как бы спрашивая, можно или нет, но Галка, не сопротивляясь, даже помогать стала. И когда осталась совсем без ничего, немного оробела. Но Василина сняла с себя нательный крест и поменялась с Галиной на ее, что блестел во впадинке между грудей на тонкой цепочке, а после водрузила на кудрявую голову один из сплетённых ею венков. — Я тебя ждала, — сказала ведьма, закончив песнопение, и, притянув свою прелестницу, жадно поцеловала… а после, с сожалением отпав от губ, настойчиво потянула к центру поляны, — лунная роса выпала, пойдем покатаемся, сразу лет десять сбросим. — Мне тогда четырнадцать будет, — рассмеялась Галина, вышагивая за новой подругой. — Тогда я сброшу за нас обеих, — улыбнулась хитро та, укладывая в прохладу травы за собой возбужденную происходящим Галку. И правда, вся трава была в капельках воды, прохладной и ледяной, хотя до утра было еще далече, но почему-то от этой колдовской росы не было холодно, а наоборот, немыслимо тепло и даже жарко. Ведьма рассмеялась звонко, запрокинув голову, вглядываясь в призрачный лик луны, и после властно подмяла вторящую ей хохотом Галку под себя. Та приняла игру, подхватила, и в очередной раз утапливая уже Василину в напитанную живительной влагой, блестящую в свете луны траву. Их цветочные венки соскользнули с волос, сползая сначала с одной, потом с другой возбужденной девы. Они катались по всей поляне, путаясь руками и ногами, легонько стукаясь иногда лбами и губами, пока не замерли опять в ее центре. Василина оседлала Галку сверху, а затем, наклонившись над ней, утянула во всепоглощающий поцелуй. Руки заскользили жаркими дланями, собирая с их упругих тел нескончаемую влагу. Та словно того и ждала, сбегала струйками, скатывалась в ложбину пышной груди Василины, и, утопая там, капала на живот распластанной под ней Галки. Младшая дева собирала этот природный нектар мягкими губами, приподнявшись на одном локте, втягивая то один крупный сосок так манившей ее перси подруги, то выпуская с сожалением, припадая к другому. От этого Василина призывно охала, выгибала шею назад, оглаживая влажный затылок под россыпью темных кудряшек своей чаровницы. А когда Галка, потеревшись носом в ямке между ее грудями, заскользила к полураскрытым для нее губам, опрокинула молодую любовницу в помятое разнотравье. Поцелуи становились жарче, руки настырнее, Галка раскидала во всю ширь свои бедра, призывно подставляясь под откровенные ласки, шепча в бреду: — Вася, Вася, Василинка… Ведьма, выцеловывая ее ключицы, скользит по дрожащему от нетерпения распластанному перед ней телу. Ласкает сжавшиеся соски грудей, ямку пупка, затем низ впалого живота, и куда позже еще дальше, еще ниже… приникает жадным ртом между раскрытыми, скользкими от росы подрагивающими бедрами, проникая языком внутрь к жару пышущего между налитыми, словно почерневшими в свете луны срамными губами. Галку выгибает, она хватает руками распущенные волосы умелой любовницы… стискивает их между цепкими пальцами, тянет обратно за них к своему лицу, ей хочется целоваться. — Тихо, моя ненаглядная, сладкая, нежная, — шепчет ей та ответно, чуть шипя на небольшую тянущую боль в своей густой гриве, отлипает от промежности и, подчиняясь рукам Галки, тянется к ее лицу, накрывая раскрытые в беззвучном крике сладкие губы, наваливается на Галку, трясь о ее груди своими, при этом проникая вглубь лона двумя настырными пальцами, усиленно там нажимая и массируя одуряющими кругами. Галку гнет, она охает в распахнутые для нее жаркие губы, ловит обжигающее дыхание и, когда ее прошивает от навалившегося оргазма, выплескивается, орошая струйной жидкостью ласкающую ее ладонь. Василина облизывает мокрые пальцы, пьяными глазами, в которых всполохами отсвечивает луна, смотрит на любимую Галю, жадно целует, и, когда та ответно касается ее полыхающей промежности, только шире на ней разводит свои бедра, позволяя… Галку ведет знатно, она сама пьяна от всего вокруг, запах хмеля, обжигающей кожи ведьмы, от Василины пахнет травами и каким-то древним запредельем, рука работает быстро, ласкает набрякший бусиной клитор, проскальзывая то внутрь, дальше по хлюпающему лону, то снова возвращаясь к небольшой налитой бусине. Василину ответно гнет на Галке и та напряглась луком, запрокидывая голову, кричит в небо прямо на луну, словно воет, кончает, чуть зажимая проскользнувшие в глубину тонкие ласкающие ее пальцы. Между припухшими срамными губами выступает накопившийся сок, нет, конечно, ведьма не изливается, как Галка, струйным оргазмом, но у них до утра еще куча времени, и запыхавшиеся счастливые девы, обнимая друг друга, валятся заново в высвеченное луной, тянущее дурманом ночных цветов, пышное разнотравье. — Что ж вы, девоньки, меня и не подождали? Над ними нависает совершенно голый, улыбающийся своим пьяным мыслям, хитрый Васька. — Тебя вот точно не ждали, — зловредно хмыкает Василина, — она мне цветок одолень-травы* принесла, не тебе. И только теперь Галка замечает, как в венке Василины, что лежат от них недалече, вплетены эти водные цветы, и тот, что сильнее всех раскрыт, именно ее, она запомнила его по одному из лепестков с необычной кривоватой выемкой, и теперь, спустя недели две, видеть этот цветок живым и распустившимся во всю благоухающую красоту было неожиданно, но приятно. Мужик пялится на еще неостывших после горячего секса девок, сам же ненавязчиво поддрачивает то, что давно налито, торчит вперед палкой и просится на подвиги. — Не будь жадной, Василина, и потом, чем не повод? В ночь на Ивана Купала все можно. Все грани стерты, все запреты сняты… Я же вижу, вы меня хотите, и я вам обеим нравлюсь. Ведьма ловит взглядом, как Галка одуряюще смотрит на текущий стояк в руке неспешно ласкающего себя молодого засранца, и невольно облизывается. — А черт с тобой, дятел, все равно ж не отступишься — или так, или по-иному задолбаешь. Галочка, иди ко мне, — тянет на себя свою красавицу-любовницу ведьма и, когда та устраивается сверху, заставляет встать над собой вульгарно, прогнувшись на четвереньках. Галка все понимает и до одури хочет, эта волшебная ночь, и правда, сорвала все ее предохранители. Она подставляется ласкающим ее четырем заботливым рукам, выгибается призывно перед взором потемневших в ночи, совсем невменяемых от страстного желания глаз. Васька загибает ее так, как ему более удобно, и, перехватывая за бедра, входит во влажное лоно одним проникающим ударом, плавно и емко натягивая раскрытую для него деву до упора. Та охает в подставленные для нее жаркие губы Василины, закатывает глаза, ей не хватало этого с ведьмой, и это дает ей другой, не менее жадный и охочий до жаркого всепоглощающего секса и ее еще не до конца расцветшего по-женски девичьего тела. — Вася, Вася, Васенька, — шепчет она в бреду от прошивающих ее мощных толчков, охая от того, как Василина ласкает ее рот, а затем и соски набухших, колышущихся в такт ударов бедер о бедра, вниз свешивающихся грудок. — Еще хочу, да, так, еще, еще… Васька слышит ее вскрики, сыто облизывается, наклоняясь к вспотевшей шее девы, собирает ее чуть соленую влагу проворным языком, кусает и на самом пике кончает, орошая всю ее изнутри и вытаскивая дергающийся член, допрыскивая на раскрытые срамные губы, сжавшийся между мягкими половинками ягодиц сморщенный небольшой темнеющий анус. Пьяно сталкивает деву чуть в сторону и за бедра тянет на себя распластанную под ней хохочущую Василину. — Ты ж только кончил, — смеется колдунья, хотя и не отталкивает, пригребая к себе на тяжело вздымающуюся грудь обратно еле дышащую, полыхающую огнем Галку. — Я у тебя там пузырек намахнул, видел, как ты одному нашему трактористу давала отпить из него, чтобы стояло, — Васька трется чуть повядшим членом, задирая залупу, размазывая остатки семени по нежной коже, внутренней стороне бедра ведьмы. — Дурной, надо было только ложку чайную, утром, смотри, отходняк зверский будет. — Насрать, главное, на вас двоих укатать до рассвета хватит, а там… — начинает мужик, как его перебивает колдунья. — А там, если меня и Галку с сыновьями своими, сегодня зачатыми, бросишь, я тебе такое тут устрою, ад масленицей покажется, у меня не заржавеет. — Да откуда ты знаешь, что вообще залетите? — начал было пыхтеть Васька… подтаскивая Василису к себе ближе за раскрытые бедра, задирая за задницу вверх и проникая уже в нее, лихо засаживая сразу по самые гудящие яйца. — Ты хоть соображаешь, с кем разговариваешь, малахольный, — заржала снова та, охая от мощного в ней задвига. — Не дурак, соображаю, только я для храбрости выпил, не, не водки, наливки чуток у тебя разбавленной, мне теперь водки совсем не пить после твоих чертовых наговоров. Сразу выворачивает как от отравы и за глотку словно кто душит, а потом еще и про пузырек вспомнил, не хотелось перед вами двумя опростоволоситься, — причитал тот урывками между мощными выпадами и откровенными стонами сквозь порой стиснутые крепкие зубы. — Вот дурной, дорвался, — вторила на его охи своими Василина, — вот же ж молодой, раннеспелый да ретивый… А когда словила общую волну оргазма, впиваясь в губы чуть очухавшейся Галки, притянула с другого бока молодое, крепкое, полыхающее жаром мужское тело. Но понежиться девам в желанных объятьях не дали. У Васьки снова стояло железно и зудяще, яйца, каменно подобранные вверх к основанию налитого ствола, не давали так необходимого покоя и отката. Он не стал разрушать объятья нежно ласкающих друг друга дев, просто пристроился сзади Галины и, когда та чуть подала назад свои бедра на него, разрешая, уже по накатанной проник в ее лоснящееся от его же спермы, подтекающее, пошло хлюпающее лоно. И так до раннего утра, то натягивая одну, то беря другую, не давая ни себе продыху, ни укатанным на полную девам. *** Очнулись девы ближе к полудню, жарой припекать стало их сплетенные между собой, разморенные сном тела, ночные венки, что так и валялись с ними рядом, пожухли и потеряли всю свою сказочную привлекательность. Ушла ночь на Ивана Купала, как не было ничего. Под боком с малиновым и до сих пор налитым мощным стояком подхрапывал по-молодецки довольный Васька. — Вот ведь, дурной он еще, поэтому к себе и не подпускала, — Василина помогла Галке подняться, ноги у обеих подкашивало и по внутренней стороне бедер подтекала вязкая Васькина сперма. — Бычок-осеменитель хренов, ничего, проспится, сам приползет в хату. Но что ни говори, хер у него хорош, знатно нас утрахал, давно со мной такого не было. — А со мной и подавно такое впервые. Хотя, что говорить, мужики и водились, не девственница, если коротко. Что, так и оставим тут? — смотря, как на мощное подсыхающее спермой бедро парня рядом с подтянутыми морщинистыми яйцами деловито присело несколько голодных комаров и, перебирая лапами, своими иглами-хоботками сноровисто зашарили, пока не присосались к удобному по их уразумению месту, ближе к горячему паху, где кожа тоньше. — Искусают же. — Насмерть не сгрызут, ничего с ним не будет. Не искать же, где он эти свои портки да рубаху по дороге кинул, так что проспится — сам придет, да и тащить нам его до дома будет слишком муторно и проблематично. Ишь как откормился на деревенских харчах, мышцу нарастил, а то был забитым непросыхающим с алкоголя заморышем с впалой грудью. Пойдем, тут заводь красивая, венки в воду пустим — пусть плывут, да и сами искупаемся, не на грязное же одеваться. Подругу, как была голяком, так за своей обнаженной красой и утянули. — Васька сказал, что тебе сорок скоро. — Тридцать пять вообще-то, ты его сильно не слушай, он тебя моложе года на два. И больше своими ядреными яйцами думает, чем головой. Заводь, и правда, была красивой, белела лилиями между желтыми каплями кубышек, девы побросали принесенную с собой одежду, зашли в прохладную воду, пустили по вялому течению повядшие венки. Василина нарвала широких листьев, смяла их до зеленой пены, руками заскользила по телу млеющей Гали. — Это получше импортного мыла будет, совсем народ забыл про дары земли, держи еще… Отдали в руки пенящиеся пузырями остатки и, вернувшись на берег, смяли в умелых пальцах новые. — А про кота Димку? — и верно, мылилось знатно, вдобавок кожа становилась после этого просто бархатной, решили ненавязчиво выспросить и дальше. — А что с ним? Нашла сбитого на проселочной дороге, выходила, вот и прижилась зверюга, — вернулась в воду обратно Василина, умело себя натирая зеленой пенкой. — Васька говорит, что ты навязчивого мужика в него обратила, — заметила Галина. — И ты в это веришь? Пропал пропойца, может, река забрала, или где сам себе шею свернул, шастая по нашему бурелому и топям. А может, лишку по пьяни на мотоцикле гонял да животин невинных давил, как знать. Людям проще на меня свалить, а не настоящую причину искать. — А про будущих сыновей… — огладили задумчиво свой низ живота. — А вот про них правда, родятся здоровыми и упитанными и рожать будем в один день — это точно. Так что, как только в декрет пойдешь, жду, а еще с Васькой чуток попозжа бутылочку передам твоему отцу с наговором. Галя, замерла удивленно, вспоминая другую не то крынку, не то склянку, прикарманенную тихо и незаметно Маней. Может, та из-за этого забеременела? А вдруг? И потом, можно подумать, они больше не увидятся, бригада как приклеенная на несколько недель застряла рядом с Синюшками, ни туда, ни обратно, то насыпь просела, то рельсы старые прогнулись, пришлось металл резать в нескольких местах, да цельными кусками заменять. — К вам на днях мужиков пришлют в помощь, а с новым составом дальше пойдете налегке. А ты, как к матери приедешь, отца напои тем, что я дам, больше к водке он губами не приложится. Ну и если мужик сильный и в нем все еще душа теплится, все у вас в семье образуется. Не смотри ты так на меня, та дева, что ребеночка вымаливала, слабой оказалась, да еще и с проблемами по женской части. А ее мужик — трусом и откровенным подонком, прикрылся болезнью, что и вовсе не существует. Он и законной жене мозги пудрит лживым бесплодием. Да, не спорю, есть и у него проблема — но она не такая, как он ее бабам своим рисует. А та дура, нет чтоб проверить, на аборты бегает, дитев своих убивает, боится, как бы в измене ее не подловили. Василина притянула к себе Галочку и в поцелуе опрокинула их в воду, макая по самую маковку… Когда они наплавались и выпали на берег, смеясь, полуденное солнце жарило нежалеючи. Их плетеные венки уже унесло далеко медленно вялым течением за поворот лесной речки. — Назови мое имя, — попросила колдунья перед расставанием. — Василина, — прошептали, целуя напоследок. — Галина, помни, я жду тебя вместе с Василием, приезжай, как только все свое обустроишь. *** Так они и расстались тем ярким полднем под шатром пронизанных летним жаром плакучих ив. Как и предсказывала ведьма, все дивным образом сбылось. И Маньке не дали утопиться от безысходности, так как Генка посчитал, что она дите от деревенского пригуляла, да и мужиков подбросили целую бригаду через пару дней им в помощь. Галка и не заметила, как они отмахали нужные километры по железному полотну, забыв на время и сумасшедшую ночь на Ивана Купала, и мудрую Василину, и неуемного Василия. Только уже ближе к райцентру ее поджидал на своем тракторе-карете этот неугомонный щербатый племянник чаровницы-колдуньи. — Держи, Василина тебе передала, — протянули странную бутылочку прямо удивленной деве в руки, — а это от меня конфеты, ты ж себе так сладостей и не купила. Сунули следом целый увесистый бумажный пакет. Она улыбаясь смотрела на мнущегося перед ней молодого комбайнера, мужики зазывно свистели с полотна, Галка нравилась многим. — Как ты? — спросила Галина у покрасневшего под заливным хохотом и свистом смущенного Ваську. — Да пока еще при яйцах, но, если честно, не знаю, как мне вообще храбрости хватило. Если бы не ты, меня бы Василина к себе и не подпустила, это точно. А как сама? — намекая и жадно смотря на низ спрятанного в рабочий комбинезон живота. — Да пока как и раньше, видно будет, если что, только позже, но знаешь, мне с тобой очень понравилось… и с ней, — рука скользнула по его заулыбавшимся чуть потресканным губам, и она, притянув за шею к себе Ваську, смачно поцеловала. — Ночь была просто волшебной, как только вернусь, повторим и обязательно втроем. — А то, — уже не слушая, как им орут с насыпи, сыпля щедро похабными шутками. — Приезжай как можно скорее, я ж Василину без тебя уебу до смерти. Если честно, я не тот пузырек, что для храбрости намахнул, как потом выяснилось, что это… того… этого… в общем, общеукрепляющее для иммунитета, ладно хоть от запора не жахнул, вот тогда бы я вам устроил шикарное представление. В общем, перепутал к херам все… так что… — Замялись, залипая на губах сыто облизывающейся Галины. — Приеду, как только, так сразу приеду… — пообещала та щедро, так как локомотив дал предупреждающий гудок, пора было менять дислокацию, впереди ее ждали бесконечные шпалы и разогретые жарой этого неугомонного лета гудящие рельсы. *** Беременность Галке поставили быстро, протекала она легко и без особых осложнений. Манька, к сожалению, скинула своего долгожданного ребеночка и быстро уволилась из их пополневшей новыми людьми бригады. После того как округлившаяся немного Галка навестила мать и подлила отвар болезненно валяющемуся между запоями отцу, у бати тягу к алкоголю словно отрезало буквально через неделю. Он и сам не заметил, что перестал болеть и на новую порцию спиртного отца уже более не тянуло. Папка Галюни сразу вспомнил про заброшенное хозяйство, дом, а через какое-то время даже работу нашел, мать, не нарадуясь, стала осторожно из-под полы выспрашивать у старшей дочери, кто отец ее будущего ребенка. Галка рассказала о Ваське, не вдаваясь в подробности о своей запретной любви к Василине. Погостила с месяц у родителей в обновленном доме, понянчилась немного с сестрами. А позже, вернувшись в город, завершила все свои текущие дела, насобирала все оставшиеся и неотгулянные отпускные перед декретом и, собравшись с мыслями, покатила туда, где ее уже давно ждали. Подбросили к Сенюшкам свои же мужики по отремонтированному, до боли знакомому пути, припоминая ей всю дорогу, как она сосалась с гарным хлопцем. Завидовали в открытую, правда не со злобы, да еще и поддевали, мол, чего этот прохиндей не встречает, когда такая краля с налитым будущим приплодом тут у него нарисовалась, да и кругом уже снежком знатно припорошило. Галка же, оглаживая свой чуть выкативший живот, отмахивалась, что все нормально. Локомотив притормозил на полустанке, Галина, ловко спрыгнув с небольшой сумкой, под бравые мужские подъебки: «Осторожней! Не растряси, мужика ж ведь будущего везешь!», — рукой своим помахала: — Езжайте-езжайте, я же сама, недалече тут. И когда поезд, дудукнув, медленно покатил от нее, повернулась к заснеженному краю. Дойти по широко протоптанной тропинке до затерянного дома на краю притихшего леса было несложно. Дверь оказалась незакрытой, внутри было жарко натоплено, по-уютному на лавке мурчал сытый кот Димка, он даже глаз не открыл на пришедшую гостью, так, ухом одним стриганул и затарахтел сильнее. — Василина, я приехала! — Галка выдала громко вслух, опустив на домотканые половицы свою незамысловатую сумку. — Вижу, — обняли со спины, похожими округлостями живота, упираясь в прогнувшуюся поясницу. Галина повернулась к любимой, припала настырными поцелуями к ее полураскрытым улыбающимся губам, оглаживая спелым налитое, что зрело в животе ее подруги. — А где наш ретивый папашка? — Фых, в райцентре на заработках, сейчас в деревне только после нового года нормальная работа в мастерской появится. Правда, грозятся снова открыть старое наше депо на железке. А так… как к посевной технику начнут проверять да готовить, Ваську отсюда калачом будет не выманить, но не переживай, к вечеру будет. Поверь, тебя он точно учует своим неуемным членом! Уж как я тебе рада, как рада, заебал он меня после той ночи знатно. Мне ж не семнадцать, чтобы под стать ему резвой козочкой скакать по постели, да еще с таким выкатившимся пузом, — пожалились в неживших ее ладонях, кладя доверчиво русую голову на плечо Галины и нежно целуя ее в стык шеи. — Не прибедняйся, молодая еще в старухи себя записывать, сама ж сказала, омолодишься в ту ночь за нас обеих. Ну, и как тебе пятнадцатилетней девочкой? И потом, теперь я уже с вами, и запретов на секс в таком положении не имею, да и против Васькиного крепкого хера и мощи тоже… Соскучилась по вам обоим: и тебе, и ему. Ведьма же заливисто рассмеялась и заткнула свою ворчащую девочку нежным поцелуем, а позже, притянув к себе, тихо зашептала, перебирая отросшие ниже плеч тугие темные кудри ловкими пальцами: — Вот ты и вернулась, моя ненаглядная… И та просто ответила: — Да, я дома… Конец.