***
Все по-прежнему держалось на платоническом уровне, но это самое «но» становилось уже гораздо меньше. Наступил март, и вместе с ним в Нью-Йорк пришло тепло. Дни становились длиннее, воздух влажным и чистым, и казалось, что все будет очень неплохо. Прогулки с Буббой затягивались, они все дольше болтали, пили чай свободными вечерами, ходили в кино на выходных. Это были самые длинные и вместе с тем самые счастливые две недели в жизни Гарри. Впервые в жизни он влюбился. Он думал, что уже влюблён, но сейчас все было так правильно. Хотелось, конечно, перейти на новую ступень — ведь он уже знал, как это, —просыпаться с Луи после секса для того, чтобы снова им заняться. Но с другой стороны, такого трепета осенью он не испытывал. Тогда все было отчаяннее, неизвестность душила, и мысли были только о том, что же с ним будет, когда все закончится. Ну и о Дэне ещё, конечно. Но сейчас все не так. Томлинсон в ночь на понедельник улетает в Сан-Франциско, а у него останется работа, универ и собака, которую в его рабочие вечера согласилась выгуливать Мэг. Гарри был немного расстроен поездкой, но когда он знал, куда и зачем Луи летит, было проще. Он рассказывал в свою очередь про универ, про стычки с Сэмом, про Эндрю, Ронни, про тренера, который, бог знает почему, все ещё в него верит, и долбанного историка. И Томлинсон не возмутился ни тогда, когда Гарри ушёл в прошлую субботу на тренировку до вечера, ни когда они с Мэттом, Ронни и Эндрю ушли выгуливать Буббу и потом пили пиво до позднего возвращения Луи с работы. Вчера, когда он рассказал об этом феномене Мэг, она назвала его дураком, а феномен — доверием. И Гарри должен был признать, что «доверие» — это крайне приятная штука. Когда можно задать любой вопрос и получить на него ответ, вместо плода своей фантазии, это сильно упрощает жизнь. И сегодня, в субботу, он встал пораньше, чтобы пробраться к Луи и приготовить ему завтрак. Просто потому, что ему все так же нравилось видеть Томлинсона по утрам, просто потому, что хотелось делать для него приятные мелочи, да и Луи готовить, мягко говоря, не очень любил, а ему не сложно… и перед его отлетом закрепить успех сюрпризом тоже лишним не будет. Он рассчитал все верно, Луи был в душе, так что Бубба не выдал его своим счастливым порыкиванием. Гарри погладил пса, достал шейкер со смесью для блинов, которую приготовил заранее, голубику в контейнере, баночку мёда и включил конфорку под сковородкой. — Разбалуешь меня, Добби, — донеслось из-за спины, — придётся запереть тебя и… — Использовать в личных целях? — он не отрывал взгляда от сковородки, стараясь не проворонить момент, когда блинчики будут готовы. — Готовить завтрак, обед, ужин, все, как делают домовые эльфы. Ты же Добби, — Луи подошёл совсем близко, положил подбородок на плечо, — забыл? — Он свободный эльф, — Гарри выложил последние блинчики в аккуратную стопку и полил их мёдом. — А я… — сердце застучало так быстро, он повернулся и почти столкнулся с Луи носами. — А ты?.. — От него пахло зубной пастой, гелем для душа, шампунем. — А я, — Луи наклонился чуть ближе, и Гарри замер, словно кролик перед удавом. — А я… — Ладно, — он резко отошёл, словно ничего и не было, потёр шею и повернулся к кофеварке, — пока кофе сделаю. Господи, какой он придурок. Какой. Он. Придурок. Гарри сделал шаг, ещё один, развернул Луи и прижался к губам, от отчаяния, что он все испортил, всхлипнул в поцелуй. — Прости. Прости меня. Луи крепко прижал его к себе за бедра и поцеловал в ответ: — Я думал, этого уже и не произойдёт никогда. И поцеловал ещё раз.***
Попытка номер сто двадцать три должна была увенчаться успехом. Луи уже был без футболки, и Гарри активно ерзал, стараясь снять с себя штаны посредством трения о диван. Но когда он уже почти расслабился, думая, что победа за ним, Луи разорвал поцелуй и навис сверху. — О, Боже, нет. Луи, нет. Не снова, — Гарри умоляюще взглянул ему в глаза. — Давай, пожалуйста! — Нужно дождаться моих анализов. — Но мы же можем предохраняться? У меня есть презервативы, и мы все равно уже делали это без резинки на Новый год. Томлинсон обвёл большим пальцем по губам, и он с готовностью приоткрыл рот. — И ты правда думаешь, что заслужил, детка? Он дразнил. Только целовал и не давал доступ к телу. И сам ниже резинки трусов не лез. И каждый раз, останавливается за секунду, как он испачкает эти самые долбаные трусы. Похоже, у него цель: заставить Гарри кончить от одного поцелуя. Ещё немного, и взгляда будет достаточно! — Да ладно, Гарри, брось, — Луи улыбнулся в ответ на его молчаливый укор. — Я уверен, что ты никогда так много не целовался. Разве это так плохо? — Нет, не плохо. Но очень хочется. Ты знаешь сотни способов — мы могли бы дрочить друг другу, ты бы мог трахнуть меня одним из вибраторов, надеть презерватив, в конце концов! Ещё можно тереться через одежду… ох, да много чего! Ты меня не хочешь? Тебе не нравится, что у меня кто-то был? Мне тоже, но… — Да я никогда сам не был святым! Гарри, все не так. — А как? — Помнишь, ты просил меня рассказать что-то, чего ты обо мне не знаешь? Хочешь узнать? — Да! — Гарри сел и прижал к груди диванную подушку. — Говори уже! Что произошло? Снова сомнительные анализы? Его насиловали в детстве? Отчим бил? Господи, сколько можно надевать эту футболку?! — Когда мне было четырнадцать, — произнёс Луи, прикурив, и потянулся к чашке с остывшим чаем. — Я подрался с одним парнем. Он был постарше и играл в американский футбол, это как регби по-вашему, — Гарри закатил глаза, но выдохнул, — не все так страшно, перебивать не стал, хоть и не понимал, к чему он? Он заразился сифилисом во время драки или что?! — И драка вышла не в мою пользу, если честно. Упал неудачно. — И? — Гарри напрягся и слегка наклонился вперёд. — Что случилось с тобой?! — У меня был вывих нижней челюсти, — трагическим тоном закончил он. — И это большая проблема… Наверное, Луи болен? Может быть, смертельно. Кто знает что старые травмы могут значить. Мысли закрутились в голове одновременно и по спине потекли капли липкого панического пота. — … Для человека, который, вообще-то, спит с мужчинами. Ну знаешь, иногда болит, если долго рот держу открытым. А иногда прямо в процессе клинит, и приходится двигать ею туда-сюда, что помогает, но настрой сбивает напрочь. Поэтому я никогда не отсасывал, тебе, Гарри, — голос был все такой же: полон грусти и трагизма, но в глазах плясали чертики. — Ты придурок, — он с облегчением откинулся на спину. — Я тебя уже мысленно похоронил, думал, ты умираешь. Мало ли… — Кто из нас тут ещё придурок? — Луи неожиданно навалился сверху. — И я подумал, может быть, у моей нижней челюсти сегодня хороший день и я, — тёплые ладони нырнули под резинку штанов и трусов, и тут же его задница соприкоснулась с шершавой тканью дивана, — только не торопи меня. Он и не собирался. Гарри тут же вернул подушку себе на лицо, в надежде, что это хоть как-то поможет отсрочить и затянуть. Но от самой мысли, что Луи его касается там, губами, языком и так глубоко, было очень тяжело держать себя в руках хоть сколько-то. Томлинсон все же был мастером, даже если практиковал редко. Он крепко удерживал его бёдра, вылизывал, втягивал, трахал горлом, оставалось только стонать в подушку. Он терпел, держался, старался как-то оставаться в сознании, но когда Луи сжал яйца и насадился глубоко ртом, то все методы были бессильны. Он даже не успел предупредить, что кончает. — Что сладенький, легче стало? Луи отобрал многострадальную измочаленную подушку, и хочешь не хочешь, а пришлось посмотреть ему в глаза. Волосы торчком, слегка пьяный взгляд и понятно-от-чего-блестящие губы. Самый лучший мужчина в его жизни. А, может быть, даже во всем мире. Гарри притянул его к себе за шею и поцеловал. И потом ещё раз и ещё раз. Луи прав, всему всегда находится объяснение. Всему есть причина, даже самая дурацкая. — Ты что, правда боялся, что челюсть заклинит? — немного позже вечером спросил он. — Это уже бывало, и… Гарри, какой из меня тогда был бы «папочка», если это уже какой-то «дедуля». Что вряд ли тебя бы заставило кончить, а? Возможно, он прав, настрой бы точно сбило, да и, может быть, папочки и не должны отсасывать, в рамках игры? — Кстати, об этом… — он заправил прядь за ухо. — Ты больше не хочешь… Ну, играть? — Если только поиграть, то почему бы и нет, детка? — Луи откинулся на спинку кресла и похлопал себя по колену. — Результаты анализов пришли вчера утром, и все в порядке. Поэтому, если ты не против, малыш, ты можешь вернуться на своё место. Гарри быстро поднялся, не замечая недовольного бурчания Буббы, на которого упал свернутый в комок плед, ринулся по направлению к Луи. Вот уж сейчас он был очень хорошим мальчиком и своего не упустит ни за что!***
Луи почти уснул, когда Гарри наконец решился. Вопрос Мэг не давал ему покоя. Дурацкое её женское любопытство. И не важно, что скажет Луи, он ей не станет ничего объяснять. Но вот для себя… для себя хотелось бы знать. — Лу… можно я спрошу? — Ммм? — он сонно посмотрел на него и зевнул. Видимо, что-то прочёл во взгляде, что-то заметил, что не попросил перенести разговор, а потёр лицо и сел. — Валяй. — Ну, знаешь, — сказал Гарри лампе, которая стояла на тумбочке. — Я не жалуюсь, если что, но вдруг… в смысле, я, конечно, нет, но… Ты был хоть раз снизу? — вопрос прозвучал тихо и как-то жалобно. Но Мэг такая любопытная, что и его заразила! — Ты хочешь меня трахнуть? — Луи был совершенно спокоен, и, похоже, его развеселил этот вопрос. — Сам-то хочешь, или где-то вычитал, что надо? Если это твой дебил-капитан… — Нет, нет, когда я снова перестал лажать все хорошо с ним, ему не важно… это все Мэг, — нехорошо сдавать друзей, но врать он больше не станет. — Она спросила, всегда ли я… это не ее дело, но… — Обидно стало? — Не знаю… Гарри и правда не знал. Ему нравилось все. Как Луи его трахал, как держал под контролем, как от всего этого сносило крышу, как мелкие едва заметные синяки оставались на запястьях, и, честно говоря, меняться ролями он не особо хотел. Особенно после того, как на прошлой неделе, приковал Луи к кровати наручниками и, сев сверху, «фактически изнасиловал пьяного и уставшего офисного работника» — как выразился Томлинсон. А нечего было договор четыре дня подряд заключать! Это было необычно и более чем достаточно, чтобы ощутить все прелести ведущей роли. По крайней мере, на данный момент. — Детка, — Луи приподнял его за подбородок. — Если ты захочешь, ты сможешь это сделать. Если тебе важно знать — принципов по этому вопросу у меня нет. Но я не хочу, чтоб ты это делал, просто потому, что кто-то тебе сказал. Ничего плохого или не дай бог, позорного, в том, что тебе нравится, нет — это все, что ты должен знать. — Спасибо, — Луи ответил именно на тот самый, нужный вопрос. — Я не стесняюсь, мне все равно, кто что говорит. Просто… мне хотелось знать. Вдруг… вдруг… — Если вдруг, то просто скажи, а не страдай молча, ладно? — он улёгся, увлекая за собой, и крепко прижал к себе. Гарри подумал, что так сильно его любит, что это даже немного больно. И за что ему такое счастье? И ему снова стало стыдно за то, что он не сказал Луи самое главное. О том, что написал папа.***
Регистрация вот-вот закончится, а ему не хотелось уходить. Это было так неправильно — лететь в Лондон после всего этого. После того, как получил стипендию, как папа Мэг предложил ему работу на полную ставку на все время каникул. Луи держался лучше: улыбался, подгонял, обещал не курить при Буббе и не гулять допоздна, но глаза оставались грустными. Он тоже не хотел расставаться. — Мне так жаль, — в сотый раз завёл Гарри. Слезы душили и, не сдержавшись, он схватил Луи в охапку и разревелся как ребёнок. — Я сойду с ума без тебя. — Добби, — Луи уткнулся ему в шею. — Веди себя хорошо, без глупостей, как ты любишь, ладно? Иди. Иди уже. Опоздаешь, хуже будет. И дай мне хотя бы шанс не зареветь. — Я люблю тебя, — выдохнул он и, оттолкнув от себя, не дожидаясь ответа, убежал. Не важно, что Луи скажет или чего не скажет. Сейчас это уже не так и важно. Он сел у окна и уставился на взлетную полосу. Год назад. Всего лишь год назад, он прилетел сюда, в надежде на лучшую жизнь. А сейчас летит обратно. В страну, которая за триста шестьдесят пять дней стала чужой, и люди в ней тоже уже не те, которых он оставлял. Стюардесса попросила выключить телефоны, и Гарри, вздохнув, вытащил поцарапанный со всех сторон айфон и зажал верхнюю кнопку. Экран на секунду загорелся перед тем, как стать матово-чёрным, и он успел прочесть сообщение, застывшее на экране блокировки. «Я тоже тебя люблю, мой быстроногий Добби». Самолёт дернулся и сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее покатился по взлетной полосе, пока не оторвался от земли, и очень скоро сияющий огнями Нью-Йорк скрылся под облаками.