Победивший платит

Здешний гимнастический зал ухожен и обставлен не менее богато, чем парадная столовая: хозяин явно проводит тут немало времени и оставляет так же немало сил. Тренажеры, стенка, зеркало во всю стену. И несколько рапир, аккуратно сложенных в стойку. Вся машинерия смазана и настроена, чтобы при нагрузках не издавать ни малейшего скрипа, лишь тихо ухает опускающийся наземь противовес. Полная тишина, давящая или успокаивающая — смотря по настроению. Наверняка здесь есть возможность включить фоном приятную музыку, но даже знай я, где выключатель, не стал бы. Тишина помогает собраться с мыслями. Кажется, у меня начинают вырабатываться новые привычки. Натоптанный маршрут, как у зверя по клетке или узника по камере. Комната — тренажерный зал — комната... Обнаружил я это полезное место еще вчера. В тот день спал я тяжело и долго, хоть беспокойно. Не худшее занятие при полном безделья существовании; нет никакого смысла подрываться рано утром, да и мои биологические часы пришли в полное расстройство после цепочки П-В перелетов, путая, где день, а где ночь. Зато, открыв глаза ближе к полудню, я, о радость, оказался лишен возможности вкушать пищу в драгоценном обществе хозяина дома. Столь же показательно вежливый, сколь и нелюбезный по сути домоправитель оставался меньшим злом. Слуга — он и есть слуга. Я офицер и фор, дома передо мной его собратья по профессии гнули спину с полной готовностью, почему бы и не здесь? Правильно, пусть обращается ко мне "господин" и "сэр" и выполняет мои прихоти. Довольно скромные, кстати: — ...поехать в город? Взять машину? Телохранителя? У тебя есть на этот счет распоряжения? Хозяин распоряжений, конечно же, не оставлял. Мое положение все отчетливее обретало черты неписанного домашнего ареста с необходимостью выходить на поверку к ужину. Неприятно. Впрочем, чего-то подобного я ждал, поэтому продолжил выяснение по списку, что есть в доме. Тир — уже знаю. Библиотека, сад, гимнастический зал и бассейн? Цветочки нюхать или романы читать я был не в настроении и вряд ли скоро буду, но вот два последние пункта... Правда, по результатам обсуждения отпал и бассейн, представляющий собой почему-то полынью с сильным течением и ледяной водой. Благодарю покорно, терпеть не могу холод; переношу не хуже прочих и не жалуюсь, но удовольствия в нем не нахожу. Помнится, я мечтал — когда еще имел глупость строить планы на окончание войны! — что после победы позволю себе уехать куда-нибудь на южное побережье и буду там пижонить в легких рубашках с распахнутым воротником и не в кавалерийских сапогах, а в ботинках из тонкой кожи, через подошвы которых чувствуется даже жар мостовой... Отброшено. Забыто. На здешнем солнышке я греть кости не намерен. И разгуливать здесь с открытым воротом, подставляя Цетаганде незащищенное горло, — тоже. Как и терять физическую форму, уже в молодые годы превращаясь в развалину, которая жалуется на свои болячки. Радуйся, что выжил, не парализован и руки-ноги целы. Бегать кроссы мне разумно не светит, но в остальном поблажки себе я давать не хочу. А на крайний случай, когда терпеть невмоготу, у меня есть заветный глоточек в сумке. Ох, с каким выражением на чопорной физиономии слуга мне ее принес!.. Услышал звяканье внутри или просто не постеснялся открыть? Держу пари, побежит докладывать хозяину. Цеты не употребляют спиртного, и комендант тоже презрительно морщился, наливая мне по вечерам от своих щедрот стакан спирта, но я был не настолько горд, чтобы отказаться... Лучшее средство анестезии, какое я знаю — боль не снимает, зато оглушает до того, что невыносимое если не делается терпимо, то происходит словно не со мной. Воспоминания, увы, остаются в полном объеме; точнее, я знаю, что меня вывернет раньше, чем я выпью достаточно для провалов в памяти... Стоп. Кривлюсь почище гем-полковника перед бутылкой и накидываюсь на тренажер, словно желаю наказать себя за слабость и вымотать до алых звездочек перед глазами. Заставить себя больше ни о чем не думать. Вчера-то я справился с этой задачей что надо. Настолько, что оглушенный болью не хуже спиртного, свалился и уснул прямо на гимнастическом мате. Хорошо еще не догадался до того поставить кондиционер на приятную прохладу: футболка у меня была мокрая, хоть отжимай, а кашлять и хлюпать носом было бы, во-первых, совершенно не презентабельно, а во-вторых, что важней, дало бы здешнему лорду еще один повод вручить меня врачам, для надежности перевязанного прочной розовой ленточкой. Дверь заперта накрепко, и я могу временно ослабить оборону и не искать выбора из двух равно неприемлемых вариантов ситуации. Малодушно оттянуть решение еще на несколько часов. На сегодняшнюю попытку слуги отговорить меня от — ах! — опасного занятия я от души рявкнул так, что стекла задрожали. И объяснил, что указания в этом доме я обязан выслушивать только от одного человека. Да и от того, признаться честно, не тянет. Что он там перечислил, как подотчетные области? Деньги в виде основного капитала, сделки, здоровье душевное и телесное, отношения с законом, светский этикет и женитьба? Последние пару пунктов пусть забирает с потрохами, я все равно не намерен брать в жены ни одну из здешних дамочек и водить приятельство ни с одним из здешних мужчин. Но всего прочего хватит, чтобы описать большую часть предстоящей мне жизни. Этикет, как же. Держу пари, что скоро они захотят размалевать мне лицо. И что мне тогда останется? Попытаться отравиться, съев содержимое коробочки с гримом? Здешний лорд показательно упрям. Под сладенький чаек и медовые речи он не оставляет попыток воспитывать меня на свой вкус, вплоть до убеждений, что мне есть и что пить. Конечно, слово... гм, не воробей и на голову не нагадит, если только его не желают столь же упрямо подкрепить делом. Этот — желает. В первую очередь — отправить меня под нож. С цетагандийской заботой я знаком с лагеря, близко и показательно, и в добрые намерения цетов верить у меня оснований нет. А вот каким я приду в себя после цетагандийского наркоза, и когда это случится — вопрос отдельный. Возможно, буду ходить, улыбаться, кланяться и с восторгом раскрашивать физиономию. А может, в подправленном и подкормленном виде сгожусь на то, чтобы согреть и его постель? Передергиваюсь. Нет уж. А задумался я всерьез. В какой-то момент, очнувшись, понимаю, что сижу уже на полу и что запас сил кончился раньше, чем решимость. Два дня тренировок подряд мне определенно не потянуть. Предательство собственного тела вызывает злость не меньшую, чем размалеванная цетская физиономия, но бороться сейчас так же нет сил. Плюнув, уползаю к себе в комнаты, огрызнувшись на ходу, чтобы обед подавали прямо туда. И засыпаю, не дождавшись. Просыпаюсь уже вечером, в сумерках. В доме как обычно тихо, звуки отдаленные: то ли прислуга фильмами балуется, то ли хозяин уже явился. Настроение никакое. Голова пустая и словно набита ватой. Остывшая еда на столике вызывает отвращение. И хочется чего-нибудь остренького... в прямом или переносном смысле. Вилка, до кончиков зубцов украшенная какой-то дурацкой гравировкой, не подойдет. Думаю рассеянно, не приказать ли принести мне несколько пустых тарелок, чтобы картинно их расколошматить о стену? Вызываю слугу. — Так. Это убери, принеси что-нибудь съедобное. — Вам угодно ужинать у себя? Времени без четверти семь, и в столовой уже накрывают стол, — информирует он меня. А ведь и правда. Терпеть не могу грязную посуду в своей спальне, а кроме того, гадкая мыслишка, один раз вынырнув на поверхность, не желает исчезать, и требует ее проверить... Осчастливить, что ли, гем-лорда своим визитом? Сообщаю это слуге и подтверждаю, что нет, переодеваться к ужину в парадное не желаю. Или это такой намек, что в доме объявились новые лица, а я послужу им хорошим развлечением к ужину? Нет? Тогда он может быть свободен вместе со своими советами. Глаза бы мои его не видели. Его и всех, кого на этой планете — как маковых зернышек в булке: гемов, их жен, детей, прислужников, врачей, охранников... — Вы недовольны моей работой, сэр? — вежливо интересуется дворецкий с нехорошим выражением на физиономии. И то, надо быть слепым, чтобы не видеть мою недоброжелательность. — Я недоволен твоей... национальностью, — почти шиплю я. — Понятно? Или требуются дополнительные разъяснения? — Простите, сэр, с этим я ничего поделать не могу, — язвительно отвечает слуга и наконец-то выходит. Я за ним. До столовой еще дойти надо, не поморщившись и не споткнувшись, а это задачка сама по себе. Второй этаж. Блестящие перила, парящие над ступенями безо всякой опоры, кажутся отвратительно ненадежными. Интересно, меня он поселил сюда специально, чтобы сильней ограничить свободу передвижений? Да, может, я и параноик. Но даже если ты параноик, это вовсе не значит, что за тобой не гонятся, особенно если так шумно дышат за спиной... Сижу напротив своего оппонента за столом, отщипывая от ужина понемногу и машинально рисуя вилкой узоры в подливе на тарелке. Он смотрит на меня без симпатии, ну и я не золотая монета, чтобы всем нравиться. Впрочем, он быстро озвучивает, что ему не так. На сей раз моя одежда. В футболке и штанах по его — его! — дому разгуливать, видите ли, правила вежливости не позволяют. Интересное дело. Вещи на мне поношенные, но по размеру, чистые и не рваные. Для визита в свет не сгодятся, но для дома... а как выясняется, и для утонченного цетского взора тоже не подходят. Морщусь, вслух отбриваю его фразой, что не в восторге от здешних мод, а мысленно — ставлю галочку в списке, который, я надеялся, мне не придется вести вовсе. Все это было бы смешно, когда бы не было так симптоматично. Запреты на алкоголь, на неподходящую одежду, на право делать с собственным телом то, что захочу... Настойчивое предложение переделать меня физически под привлекательный здесь образец. Вывод глумливо дразнится, маяча на краю сознания. Со скрипом, нехотя, словно знаю ответ заранее — какого черта, это трусость, что ли? — решаюсь на ключевую проверку. Делаю легкомысленную физиономию, усмехаюсь, советую сперва доесть, а то, не дай бог, подавится, и уточняю, пока что обиняком: — Что ты делаешь, когда тебе хочется развлечься? Ну, выпить где-нибудь, посидеть, посмотреть, как девочки танцуют... ты понимаешь? Сомнительно, что понимает. А скорее всего, издевается. Объяснение, что в этом случае достойный человек ведет своих жен в вечерний клуб — явно не ответ на мой вопрос. Приходится объяснить словами попроще: где можно купить девочку на ночь? В борделе? Прелестно. Я-то уж опасался, что это обычное заведение именуется тут каким-нибудь "домиком яшмовых радостей"... Ну хорошо, дальше. Адрес, номер комма?.. Цет хмурится. Вопрос ему явно не по вкусу, словно он сам — не обычный мужик, а благовоспитанная старая дева, предпочитающая целомудренно не знать некоторых вещей. И рассуждения, которыми он пытается подкрепить свою позицию, малоубедительны, хотя пространны: — Наши женщины слишком высоко себя ценят, чтобы опускаться до подобного уровня, да и никто, кроме грубых простолюдинов, не захочет получить такие... услуги. В домах радости девушки не столько спят за деньги, сколько ублажают чувства. Животные развлечения — это редкость не из разряда обыденных, вдобавок незаконная, и опасность вляпаться в неприятности слишком велика. В том из заведений, на которое у тебя хватит средств, ты обязательно подхватишь какую-нибудь дрянь. А телохранители побрезгуют туда идти. Так что, увы.... Это во всех смыслах недешевое развлечение. Дыры в этой логике не обманут и идиота. Высокодуховные радости, к которым поголовно склонно местное население? Бред; я слишком хорошо знаю, как развлекались поборники чистой расы на моей родной планете. Финансовый аргумент тем паче нелеп: неужели простолюдин может позволить себе то, что мне, якобы пользующемуся процентом с семейного богатства, не по карману? Откидываюсь на стуле, щерюсь в улыбке и напоминаю: — В своей изысканности ты забыл, что я ведь даже не простолюдин. Я, как это у вас, "грубый варвар". Таковым родился и таковым же помру. Вот незадача, а? Ухмыляясь, гем отпивает из бокала и держит намеренно долгую паузу прежде, чем ответить давно ожидаемое мною: — Незадача. А что, тебе так необходим секс? Удивительно. Ты же по ступенькам еле-еле спускаешься. Ну и что теперь? Ответить пошлой колкостью, что трахаться я предпочитаю лежа? Незачем. Отказ прозвучал, следовательно, разговор потерял смысл, точнее, выполнил ту функцию, ради которой и заводился. Подтверждено: сфера контроля замыкается полностью, ограничивая все мои, э-э, физические проявления. Включая те, которые его вовсе не касаются. И вчерашние надменные заявления гем-лорда Эйри, что он, дескать, не интересуется полутрупами (в ванной он на меня, видимо, пялился по аристократической рассеянности?), следует понимать с должной поправкой. Дикарь должен быть подлечен, отмыт и переодет, прежде чем доставлен в спальню, да? Сдерживаю невольную дрожь омерзения. Очень аккуратно, без стука положив приборы рядом с тарелкой, встаю из-за стола. Но эмоция прорывается если не в поступках, то в словах. Обозвав цета от души последней сволочью и превратив пожелание приятного аппетита в рекомендацию "чтоб ты подавился", покидаю столовую. Я сижу в свой комнате перед бутылкой, медитируя на нее, но не отпивая. После ужина во рту отвратительная горечь, но смывать ее спиртным я не могу. Понимаю, что надо принимать решение, и чем скорее, тем правильней, а у меня и так слишком тяжелая голова после прошлой дозы спиртного и дневного сна, и я боюсь ошибиться. А время поджимает. Завтра он обещал принудительно передать меня медикам, после этого я минимум месяц буду абсолютно беспомощен. Или решать надо просто... не думая? "Так всех нас в трусов превращает мысль"? Нет. Один раз я уже нацарапал свою подпись не думая, плавая в алкогольном тумане отчаяния, и этого хватило, чтобы послать к черту всю предыдущую жизнь. Разумеется, на расследовании я этим оправдываться не посмел: пьянство — лишь отягчающее обстоятельство для того, кто приносил императору офицерскую присягу. Я молча получил сполна по статье закона, предназначенной для мародеров, коллаборационистов и шлюх. И, очевидно, дураков вроде меня. Но даже быть осужденным за собственный идиотизм — это не значит растерять мозги на всю оставшуюся жизнь. Могу ли я обманываться внешней благожелательностью гем-лорда, хоть раньше видел цетов только в их более грубой разновидности? Нет. Так что я делаю здесь, тупо, как баран, — неужели, соблазнившись на мягкую кровать и вкусный ужин, ожидаю благодеяния от родного братца полковника? От того, чьи намерения несомненны и подкреплены силой? Бежать. Срочно. Если не с Цетаганды — через два десятка П-В туннелей, на попутках, почти бредовая идея, — то хотя бы из этого дома. Шансов, конечно, немного: по акценту во мне легко опознать чужака, да и полиция, а она во всех мирах одинакова, не откажется арестовать подозрительную личность до выяснения. А явиться в родное посольство — чересчур дорогостоящий и изощренный способ самоубийства. Но все же мало шансов — не значит ни одного. А если дела пойдут совсем скверно, всегда останется один, последний. Оружие. Припасы... э-э, деньги. Карта местности. И не мешкать. Я и так потерял три дня в попытках собрать несовместимое. С этого момента голову затапливает легкая ясность, а движения неожиданно обретают смысл. Не знаю, где именно я нахожусь? Не беда. Вызвать надутого дворецкого и, демонстративно прикладываясь к бутылке, капризным тоном поинтересоваться, могу ли я заказать товары на дом и достаточно ли в качестве места доставки указать просто "поместье Эйри"; разумеется, излучая всем своим видом презрение к дикарю, тот поправит меня точным адресом. Дикарь-то дикарь, но пользоваться цетской комм-сетью я успел научиться еще дома. Вооружиться? В тире, внизу. Достаточно провести там четверть часа и выбраться обратно с показательно позвякивающей стеклом сумкой, прячущей заряженный пистолет, чтобы у якобы случайно встреченного на лестнице гем-лорда не осталось никаких сомнений, зачем низшее существо туда пожаловало. Только создания, которые шарахаются от алкоголя, как от чумы, могли вообразить, что моя несчастная бутылка — не привез же я с собою в дорожном мешке два ящика бренди, в самом-то деле! — составляет смысл моего существования, основное занятие и непреложную опасность, от которой строгий хозяин обязан меня отучить. Деньги? Мне их привезли утром, прямо сюда, чтобы я не натрудился, выходя в город: пластиковая карточка с изящным узором и списком инструкций, понятных мне только теоретически. Предполагалось, что и от карточки, формально мне врученной, польза тоже окажется абстрактной, пока я заперт в четырех стенах? Только вам меня не удержать взаперти. И я не постеснялся подойти к декоративному фонтанчику внизу в фойе и выловить со дна, пугая разноцветных рыб, пригоршню самых натуральных монет. Надеюсь, что не ритуальных. Остальное — мое: вещмешок, плотная куртка, армейские ботинки, палка. Уже темнеет, когда я выхожу, уверенно направляясь к служебному въезду в поместье, вычисленному мною по тому, откуда и куда регулярно движутся плавающие платформы со всякими припасами. Мне удается удачно проскользнуть за ворота рядом с выезжающим грузовым фургоном. Вопреки всем опасениям, меня не останавливают. То ли не каждому грузчику, повару и лакею в доме отдан приказ за мной приглядывать, то ли это я сжигаю сейчас последние остатки везения. Грузовик, посвистывая воздушной струей, удаляется по дороге, и я, определившись с направлением, ухожу туда же, держась обочины и зорко посматривая вокруг на предмет подходящих кустов, в которых можно было бы залечь и укрыться в случае чего. Наступает ночь, но небо ясное, светят крупные звезды и по крайней мере одна из местных лун. Дорога гладкая, как дворцовый паркет. Условия для марш-броска — просто курортные, и если бы не ежеминутное ожидание погони и не моя спина, я бы наслаждался прогулкой. Но поскольку ни с первым, ни со вторым я радикально поделать ничего не в состоянии, то глотаю оставшиеся у меня пару таблеток и стараюсь выдержать быстрый шаг, как могу. Это — дело жизни, чего уж там. Я не могу — от слова "невозможно" — оставаться в полной власти человека, расценивающего меня как забавного раба либо как подлежащее укрощению дикое животное. И если в тягучем безумии лагеря оставалась мысль о том, что скоро это должно кончиться, то здесь приветливой вывеской над входом маячит слово "навсегда". Черта с два. Ради того, чтобы сохранить гордость, можно и поломать спину, это точно. В первый попавшийся мне на дороге торговый центр я вваливаюсь спустя полтора часа, судорожно вытирая лицо рукавом. На глазах слезы... от ветра, от чего же еще. Позвоночник, точно антенна, упрямо транслирует в мозг сигналы "SOS", и от импульсов боли голова гудит фоновым, непрерывным тоненьким шумом, как неисправная рация. Но я — дошел. Не свалился, не устроился выть в придорожных кустах или обнимая дерево покрепче. Одной рукой. Потому что не трехрукий мутант я, в самом-то деле, а разжать пальцы на палке кажется немыслимо, как будто они приварились к ручке... Дошел. Все нормально. Вот он стоит, жирно поблескивая эмалированными боками — банковский терминал. Весь как на картинке. Надеюсь, предназначенный для уродов с умственной неполноценностью, потому что разобраться мне с ним предстоит с нуля, быстро и уверенно. Снять деньги — если получится — и выкинуть эту карточку к чертовой матери. Пятьдесят на пятьдесят, что этот счет и так уже заблокирован, но чем черт не шутит, а отправляться в дорогу без гроша попросту немыслимо. Пешком я далеко не уйду, а подъехать на попутной, э-э, подводе точно вряд ли получится... Нет, нечистая сила на моей стороне. Счет активирован, на величину я и не смотрю, все равно с экрана подмигивает: двадцать тысяч небесных кредитов — предельная сумма, какую эта железка согласна отдать в одни руки... много? мало? не знаю, но выбора у меня нет. Быстро, только быстро. Выдергиваю из зажимов пачку денег с непривычными картинками, заталкиваю в карман, торопливо выхватываю из аппарата кредитку, роняю на выходе в мусорный ящик — все. Возле магазина, на стоянке, в очерченном на земле разноцветными лампочками пунктире, скучает пара одиноких машин с крупными светящимися надписями. Здешняя мода или вездесущая реклама? "Такси?" — рискую спросить у охранника в дверях магазина, махнув рукой в ту сторону; он безразлично кивает. Колпак машины услужливо открывается при моем приближении, и я падаю на сиденье рядом с водительским, стараясь всего лишь довольно крякнуть, а не застонать по-настоящему. — На вокзал, — распоряжаюсь максимально туманно, выдавливая распоряжение сквозь зубы. — Какой тут ночной тариф? — На вокзал монорельса? — уточняет он. Я киваю, мол, разумеется, куда же еще. Слышу названную цифру и с некоторым усилием понимаю, что мои двадцать тысяч — не самая маленькая сумма... тем лучше. Машина, покачнувшись, к моему удивлению, плавно поднимается в воздух. А я ожидал наземного транспорта — что ж, еще быстрее выйдет. Хотя, о боги существующие и несуществующие, я бы сам подталкивал это такси в корму, если бы это помогло ему лететь быстрее... Но пока я всего лишь в роли пассажира. Хорошо устроился, побег в мягком кресле и за кругленькую сумму из денег моего же тюремщика. Есть в этом какая-то ирония, причем, кажется, предметом смеха в данном случае являюсь я сам. Если бы я решился на побег в лагере — в худшем случае, как мне обещал комендант в случае отказа от его домогательств, "подыхал бы долго и показательно". Что ж, не я первый, но был ведь шанс и выбраться? Или, проще говоря, не впутываться? А я все покупаюсь на комфорт, потворствую собственному полудохлому состоянию... ищу пропажу под фонарем, где светлее? Машина клюет носом и меня выдергивает из оцепенелой полудремы усталости и бесконечных мыслей. — В чем дело? — хрипло каркаю пересохшим горлом. За окном — едва заметные тени, черные на черном, окаймленные точками огоньков. Давят, прижимают вниз. Динамик оживает незнакомым голосом: коротким и ясным требованием опуститься на землю подобру-поздорову. В противном случае будут сажать. Таксист косится на меня с откровенным испугом, явно прикидывая шанс оказаться впутанным в серьезные проблемы. Уже оказался. Вот они, летят рядом. Меня словно холодной водой окатывает, быстро, неотвратимо, болезненно, как иголки по позвоночнику. — Вы можете им не подчиниться? — выдавливаю, сам не слишком веря в такую возможность. И кто, к чертовой матери, эти "они"? Я догадываюсь, кто. Им, пропади все пропадом, каким-то образом известно, что я в машине. Наклоняюсь к микрофону на панели. Мой голос не должен дрожать. — На каком основании вы мешаете мне лететь по своим делам и кто вы вообще такие? — спрашиваю холодно. Ну может же случиться чудо, и это просто ошибка? Полиция, которая сажает машину за превышение скорости? — Я не разрешал тебе покидать дом, — раздается из динамика безошибочно знакомый, ненавистный голос, перебивая новое требование снизиться. — Приказ старшего клана. Садитесь. Черт. Не вышло чуда. Пусто в голове, пусто и холодно. Выбор прежний, и отсрочить его не удалось. Либо смириться с тем что меня не считают человеком, мужчиной и так далее, пока я не начну плясать на цетагандийский мотив. Либо... либо отказываться идти по этой дорожке дальше, и прямо сейчас. Не отвечаю ничего на надменную глупость про разрешение — под домашний арест меня формально никто не сажал, — медлю с минуту, засовываю руку за отворот куртки. — Нет, — говорю спокойно и щелкаю клавишей отключения микрофона. Теперь у водителя не будет возможности испуганно завизжать на всю округу "Террористы!", когда он увидит пистолет. Наугад стрелять в черную пустоту за окном машины бессмысленно, а вот мимо виска я не промахнусь.