Победивший платит

Свидание с Родиной, оказывается, рождает не только ностальгию, но и паранойю. Следующие несколько дней я хожу по коридорам с оглядкой и избегаю центральной туристической зоны. Сектор, где расположены посольства, я специально отыскал на плане станции и стараюсь обходить окольной дорогой. А в кармане постоянно держу парализатор, хотя толку от него в прошлый раз и не оказалось. Поэтому когда в один прекрасный вечер мне на комм приходит звонок с неизвестного номера, я настораживаюсь. Пусть комм-пульт не кусается, но осторожность не помешает: Я включаю только линию аудиосвязи и настороженно переспрашиваю: — Слушаю? — Эрик! — слышится из динамика довольно радостное, но тоже не до конца уверенное, словно неизвестный мне собеседник колеблется, туда ли он попал.. — Да? — отзываюсь. Смешная ситуация. Где-то я слышал этот, несомненно знакомый, голос. Кто-то из адаптационной группы ,что ли? — Великолепно, я вас нашел, — к радости мягком баритоне примешивается открытое облегчение. — Это Хенн Рау. Вселенная делает кульбит, напоминая, что кроме незабвенного Барраяра в ней успешно существует и Цетаганда. Я с недоверием включаю видеоканал, и физиономия в праздничных оттенках пурпурного и желтого появляется над пластиной комм-пульта. Свят-свят-свят, и вправду Рау. Этот-то откуда? — Вы, должно быть, усиленно меня искали, майор, — прячу я недоумение за вежливостью. Майор, улыбаясь, качает головой. — Я здесь проездом, и лишь надежда на удачу да желание встретить вас послужили мне поводом запросить информслужбу. М-да... чудо из чудес. Полосатая раскраска на физиономии смотрится почти как родная. Возможно, по контрасту с недавним теплым приемом со стороны соотечественников. Совсем я... мимикрировал. — Вам повезло, что вы меня застали. — Несомненно, — излучает живейшую радость Рау. — Но окажется ли моя удача настолько велика, чтобы вы приняли мое приглашение поужинать где-нибудь в приличном месте? На этот раз, если вы не против, ресторан выберу я. Гем-майор не злопамятен, но и проявлять чрезмерную снисходительность, забыв о той истории с парализатором, явно не намерен. Можно, конечно, сказать "нет", но... Черт меня дернул тогда дать слово. Так что раз уж этот тип меня разыскал, он не отвяжется, а обзаводиться еще одним преследователем мне не хочется категорически. — Вы все еще опасаетесь эксцессов с моей стороны, Рау? — уточняю я суховато. — Или так и не простили мне обман? — Эрик, — покаянно, но с явным оттенком незлого лукавства отвечает гем, — кто старое помянет... Оставьте подозрения. Я и вправду рад вас видеть. Смешно сказать, но и я его, в каком-то смысле — тоже. Хотя черта с два в этом признаюсь. Неожиданная ностальгия, надоевшее одиночество и естественное любопытство подталкивают меня принять приглашение. Может, он упомянет, как дела у Иллуми? — Польщен. Ладно, я помню, что обещал вам. — Сегодня? — обрадованно уточняет Рау. — Где вы сейчас? Нет уж, приглашать его зайти за мною было бы излишним. Небезопасно, нереспектабельно и... слишком интимно. — Я вас сам найду, Рау. Я живу в спальном секторе, а вам с непривычки на станции слишком легко заблудиться. Договорившись в восемь по станционному времени на холл с поющими фонтанами у остановки шарокаров "Центр", я прощаюсь, озадаченный собственным поведением и заинтригованный будущей встречей. Рау, прощаясь, чуть ли не воркует. Честно признаться, центр станции мне нравится. Не так вычурно, как на Цетаганде, но красиво, уютно и... анонимно. Там можно просто бродить по вечерам, пялясь на прохожих, и никому до тебя не будет дела. Трудно сказать, впечатлили ли гем-майора здешние скромные чудеса декорума, но когда он видит меня, его физиономия сияет, как самая яркая вывеска. — Добрый вечер! Я понял, что был слишком официален, лишь повесив трубку. А ты совершенно такой же, как и на Цете, удивительно — я думал, места меняют людей. — Месяца не прошло, — я пожимаю плечами. — Уж если меняется мир вокруг меня, да еще так быстро, было бы излишеством меняться самому. Различие одно: здешние места я уже изучил, в отличие от вашей планеты. — Здесь просто гораздо меньше достопримечательностей, — смеется Рау. — Хорошо, будешь моим гидом. — Ты на Комарре один или с компанией? — уточняю я, рискнув поддержать легкомысленное "ты", когда мы сворачиваем в один из широких коридоров. — М-м. — В его голосе легкая запинка. — Со знакомыми. Яхта слишком велика, чтобы путешествовать на ней в одиночку. Они пошли сегодня в казино, а у меня что-то нет настроения для веселья в шумной компании. Вон тот ресторан тебя устроит? — Предпочитаю что-нибудь попроще, — говорю честно. Я в злачных местах центра станции не большой знаток, но подозреваю, что один здешний обед съест моих ползарплаты. — А, — легко улыбается Рау, — цены? К счастью, сегодня мы разоряем не мой карман. Окита — помнишь такого? — проиграл мне пари, и залогом был хороший ужин. Предлагаю отыграться на нем вместе, Эрик. Поднимаю бровь. Рау прямодушен до хитрости. — А не дуришь ли ты меня, майор, прости за прямоту? Я и сам в состоянии заплатить за ужин, будь уверен. В благотворительности не нуждаюсь. Рау, не обидевшись, пожимает плечами и стучит пальцем по комму. — Не веришь, спроси у него сам. Ход беспроигрышный. Общаться с приятелями Рау, памятными по тому злосчастному приему, я не стремлюсь. Незачем им знать, где сейчас бежавший, пусть и прощенный, убийца. Ладно, поверю гем-майору на слово и возьму контрибуцию с Цетаганды хоть в таком виде. Заведение вправду не из дешевых, и внутри оно впечатляет: серебристая отделка, окна-иллюминаторы с видом на отражатель, гигантским цветком плывущий в черноте и согревающий станцию. Семь светящихся зеркальных дисков, плод инженерного гения и просто восхитительное зрелище, на которое Рау поглядывает с любопытством, ожидая официанта с меню. Отдельный кабинет, расстояние и обстановка как раз для доверительной беседы. Я верчу в пальцах десертную ложечку, поглядывая на майора. Либо он меня разыскивал специально и зачем-то врет напропалую... либо везуч сверх меры, нечаянно вспомнил, протянул руку — а вот он я. — Как дела дома? — интересуюсь вежливо. — У тебя не было, э-э, сложностей? — Нет, — качает Рау головой, явно отметив это "дома". — Но это неинтересно. А ты как устроился, Эрик? Пока приносят ужин — вино неплохо, горячее превосходно, хотя лучшим соусом к блюду для меня стали бы новости Рау об одной известной обоим персоне — я честно излагаю свои обстоятельства в самых обтекаемых выражениях, вроде "пользуюсь возможностями местного образования и рассчитываю в будущем на быструю карьеру". Подробности быта грузчиков Рау не касаются. — Если будет оказия, — добавляю сухо, — сообщи Старшему Эйри, что со мной все в порядке. Намек прозрачный, но Рау, к моему удивлению, беседу об Иллуми поддерживать не хочет. Догадывается? Ревнует? Обижен? — Не стану, — отказывается он сразу. — Если ему интересно, как ты устроился, то он сам найдет тебя и узнает. Я же нашел. Меня неприятно царапает логический вывод из сказанного, но гем-майор прав. Рау видит, что я помрачнел, и поднимает бокал. — Пусть несчастья пройдут стороной, — негромко советует он. Вполне стандартный тост, но не звучит фальшью. — Пусть — соглашаюсь. Пусть случится чудо, и все станет по-прежнему... только как именно? Вернуть мирную жизнь с Иллуми или полную опасностей и гордости участь боевого офицера? Страшно подумать: пожелал возвращения войны. Нет, прошлое надо забывать и оставлять за спиной, если оно не высказывает желания с тобою пообщаться. А вот Рау общаться очень даже хочет. — Значит, на ближайшее время ты устроился здесь? — уточняет он, лениво любуясь плывущим зеркальным цветком. — Очень обнадеживающая новость. — И чем же? — поднимаю бровь. Ах, какие знакомые словесные кружева, сходящиеся по спирали ко вполне определенной цели... Но пусть сам скажет. — Тем, что наша встреча может быть не последней. Всегда приятно видеть знакомое лицо в чужом месте... — А может, мы успеем друг другу наскучить уже к концу этого вечера, — подсказываю я альтернативу. — Или как? Спрашивать про твои планы на сегодня бесполезно? — Ну почему же! — Рау смеется, демонстрируя белоснежные зубы. В сочетании с гем-гримом смотрится по-прежнему жутковато. — Отвечу. Вопрос хороший, в нем таится второе дно, верно? Не стану ограничиваться общей фразой о приятном вечере на двоих, но и ты открой карты. — Подозреваю, что ты по-прежнему питаешь надежды на красивый роман с букетами. А для меня ухаживания — штука настолько непривычная, что я не узнаю их, даже столкнувшись нос к носу. Учти. — Уже столкнулся. Сожалею, если мое галантное внимание тебе неуютно. Мне неожиданно хочется высказаться начистоту. — Знаешь, Хенн, во мне борются сейчас два искушения: одно — послать тебя к черту с этой сомнительной идеей, другое — самому вручить тебе букет попышней, чтобы ты не тратил время на подобные глупости. — Гм? — с интересом осведомляется гем, и даже глаза у него загораются. — Не удивишься, если я скажу, что предпочитаю второй вариант? И я, если честно, — тоже. * * * Мы обходимся по простому, без ботаники и оперы, — то есть без цветов и серенад. Майор настаивает на том, чтобы пойти ко мне, и я соглашаюсь, рассудив, что безопасней показать Рау мою бедную квартирку, чем самому в роскошной гостинице рискнуть попасться на глаза остальным из его компании. Конечно, в недорогом спальном секторе, где я снимаю жилье, цет в раскраске — нечастый гость, но время уже позднее, и я надеюсь, что любопытных глаз вокруг не слишком много. В крошечной неромантичной прихожей в пару квадратных метров — встроенный шкаф, уходящая в пазы дверь санитарного отсека и проход в комнату, с кухонным уголком за низкой стойкой — Рау меня целует, потянув на себя и прижавшись лопатками к входной двери. Целоваться он умеет мастерски, почти артистично, и куда как лучше Иллуми, если подобное сравнение еще способно посетить мою голову. Симпатичный, совершенно посторонний мне тип, вкусно пахнущий хорошей выпивкой и давно ко мне подкатывавшийся. А почему бы нет? Мир не опрокинулся. А я не давал обета уйти в монастырь. Я один уже скоро месяц. Долгий перерыв после счастливой телесной сытости. Месяц ожидания, надежды, разочарования, вынужденного целомудрия и непрошеных эротических снов, приносящих горечь вместе с возбуждением. А тут мужчина, гладкий, искусный и безусловно меня желающий, да еще как раз тот, которому я обязан спасением собственной шкуры. Мы, грузчики, люди простые. А они, цетские лорды — соблазнительные и совершенно без комплексов. Надувная кровать чуть пружинит, принимая двойной вес. И даже не надо объяснять холеному, сладко пахнущему, красивому парню, что ему делать. Прикусив губу, Хенн всем телом подается вверх, прогибая спину, едва ли не пришпоривая меня скрещенными за поясницей ногами. — Ощущаешь мои достоинства... сероглазый? — Еще бы, — я с наслаждением вколачиваюсь в податливое и горячее, — замечательно даешь. Наглядно. Словно тебя специально для этого сделали, а потом долго учили... всем полком. — Преувеличиваешь, милый, — оскаливаясь в улыбке, сообщает он. — Всего-то ротой. Стискиваю его бедра так, что на бледной коже должны потом оставаться следы моих пальцев, и доказываю дьявольски соблазнительному созданию, врагу, военному разведчику, цету проклятому, что я — его мужчина и это замечательно. Рау вьется и вскрикивает, закусывает собственные пальцы, словно чувствуя приближающийся миг потери всяческого контроля и не желая выглядеть неизящно. Есть ли что-то более возбуждающее, чем эта точно отмеренная доза мужской беспомощности? Он выгибается — гибкий, похожий больше на животное странной получеловечьей породы, чем на обычного мужчину, пусть даже со всеми цетагандийскими эстетическими изысками. И ногти, впивающиеся в плечо, впечатление лишь усиливают, как и низкое долгое мурлыканье, доносящееся до меня сквозь гул крови. И вправду он создан для подобного времяпровождения, сам это понимает и такой судьбе рад. — Давай, барраярец, — шепчет он, кусая губы. — Не медли. Я не медлю — напротив, не могу затормозить, подлетая на полной скорости к финишу. Вспышка, и я получаю свое, в эту секунду искренне не понимая, какого черта я устроил себе период воздержания. — Хорош, — признаюсь я, тяжело дыша и буквально растекаясь после впечатляющего финала по кровати и по распластанному подо мною телу. Пальцы, стиснувшие мое плечо, медленно разжимаются, и мокрый как мышь Рау прерывисто вздыхает и закрывает глаза. — Рад, — соглашается он расслабленно. — Комплименты сразу после того, как — дорогого стоят. Но тратить поздний вечер на сон Рау все же отказывается, со смешком требуя у меня положенной нежности, заботы и чашку кофе — хотя бы растворимой дряни. Крепкий напиток действительно бодрит, а еще придает ощущение некоей нереальности. День или ночь, неясно, — на станции разница условна, — незнакомое место, не тот мужчина в постели рядом со мной, а старые привычки так и норовят всплыть на поверхность, окончательно меня запутывая. Рау садится на постели с кружкой, скрестив ноги. — Тебе стимулятор добавить? — интересуется он, дотягиваясь до сброшенной на пол накидки и выуживая оттуда упаковку ампул. — Что, так и носишь это добро с собою, чтобы время на сон не тратить? — невольно любопытствую я. — Именно так, — Рау кивает, допивает кофе залпом, потом вытягивается рядом со мной и без лишнего стеснения закидывает руку на грудь. — Я собираюсь с толком провести оставшиеся нам часы за исследованием, хм, межкультурных различий. — В каком это смысле? — спрашиваю, оторопев. Рау улыбается, явно довольный, что сумел меня озадачить. — Ты ведешь себя с энтузиазмом юноши. У нас нравы посвободней, следовательно, годам к сорока уже пройдено все и вся, можно не особо рваться попробовать новое. А ты сдержан — но то, что прорывается сквозь эту сдержанность, просто восхитительно. Гем вдруг облизывает палец и проводит по моему животу; мышцы непроизвольно сокращаются, и Рау довольно улыбается. — Видишь, какой ты чувствительный? — Он потягивается, трется о меня гладкой щекой. — Барраярцы — это увлекательно. — Во множественном числе? — суховато уточняю. — Конечно, — он кивает; темно-красные, слишком яркие для зеленоватых глаз и бледной кожи, волосы щекочут Рау плечи, и он собирает их ладонью, отбрасывая назад. — Я разве не рассказывал? Один молодой, упрямый и подозрительный капитан, совсем как ты, а имени я, представь, так и не узнал. У меня с тех пор слабость к сероглазым... только не вздумай себя считать заменой на этом основании, окажи милость. И, как и тебя, уговаривать его мне пришлось весьма долго. Ты хотя бы знаешь о том, что между мужчинами это возможно, и опытом не обделен. — "Хотя бы"? Опыт, да. Половина того опыта заставляет вздрагивать от отвращения, забыть бы, а не получается; вторая половина — восторг пополам с болезненным напоминанием, что сказка кончилась. Видимо, надо привыкать обходиться чем-то умеренным, вроде как сейчас: хорошим умелым любовником, от которого можно держаться на эмоциональном расстоянии. Рау подается вперед и прижимается ко мне теснее. — Я отдохнул и желаю продолжения. Вряд ли ты был бы сейчас счастлив оказаться закоренелым девственником, а? Когда наши обоюдные желания и любопытство Рау, наконец, оказываются удовлетворены, а мы оба — окончательно выматываемся, цифры настенных хроно показывают далеко за полночь. Выставить гостя сейчас — совершенно бессмысленная и даже обидная идея; он — не девица легкого поведения, снятая даже не на ночь — на полночи, и мы как-нибудь уместимся на моей кровати вдвоем. Майор устраивается у стенки, успев предупредить сквозь дрему, что толкается во сне, но на шутку насчет цетагандийского нападения посреди ночи уже не отвечает. Оно и к лучшему, наверное. Несмешные шутки — признак смущения. Я разлепляю глаза рано, по привычке и неосознанному чувству неправильности происходящего. Рубиновые цифры на стене мягко светятся. Еще и восьми нету. Рау разметался, скомкав простыню. А посмотреть на него эстетически приятно. Ни отметины, как и не воевал, особенно, если со мною сравнить. А вдруг и вправду не воевал? Точнее, служил при штабе, а теперь просто придумывает от богатой фантазии? Сибарит. И к семейству ранних пташек он определенно не относится, спит себе, ровно дыша: сытый, ублаготворенный. Стоит, пожалуй, последовать его примеру. Сегодня у меня выходной. Поспать допоздна, выпить утром большую чашку кофе с чем-нибудь сладким — под неспешный завтрак и неловкость сгладится... Второй раз я просыпаюсь гораздо позже от отчаянного трезвона и не сразу понимаю, что это не верещит будильник и не орет аварийная сирена, а протестующими звонками разразился комм Рау. Майор дергается, путается в простыне, и не сразу понимает, где это он и почему на неудобной узкой койке лежит не в одиночестве. Ну хоть вопроса "Ты кто?" не задал, и на том спасибо. Морщась, он прижимает к уху комм — и последовавший разговор заставляет раскрашенную физиономию вытянуться. Судя по отдельным фразам, заночевав на стороне, Рау катастрофически проспал. Суть дела он мне объясняет уже из ванной. Они с приятелями договорились сегодня лететь на планету... где взять полотенце?.. так вот, билеты в катер на руках, отлет через полчаса... а освежитель?.. и хорошо, что предусмотрительный Окита взялся ему позвонить, а отказаться было бы просто неудобно... Какие именно дела или развлечения обещает гемам Комарра, мне не слишком любопытно. Спешные сборы Рау мне на руку — они не грозят выразительным слезным прощанием после "восхитительной ночи". Уже в дверях он клятвенно обещает мне позвонить — "немедля, вот только вернется, завтра, и новое свидание будет не в спешке, он приглашает меня к себе, и в багаже у него припасен флакончик "Пламенеющей розы"..." . Я только подсмеиваюсь, выходя вместе с не знающим здешних мест гем-майором, чтобы проводить того до ближайшей остановки шарокара. Когда волна суеты спадает, и я остаюсь стоять возле зева трубы, куда укатил вагончик, то только трясу головой, собираясь с мыслями. Неправильность ситуации не дает покоя, зудит как тревожный зуммер или как назойливый комар над ухом, но чтобы ее окончательно осознать, мне нужна спокойная минутка и побольше глюкозы в крови. Комм-система обслуживания посетителей в местном кафетерии дружественна вплоть до подозрения, что она считает меня идиотом. Заказываю кофе, горячие вафли, круассаны, мед. Сладко до невообразимого. Неправильно. Не под настроение. Не буду лукавить, ночка вышла приятная. И посыпать сейчас голову пеплом в раскаянии "я не хотел!" было бы нечестно. Хотел. В этом вся и проблема. Вторая, рангом поменьше — что для удовлетворения своего желания я выбрал не женщину, а мужчину... но это, в сущности, никого не касается. А вот стоило ли ломать Иллуми жизнь декларацией высоких чувств, чтобы потом незатейливо утешиться в постели со случайным знакомым? Пожалуй, он был прав, ревнуя меня. Чужая ревность — протез собственной нравственности. Стоило ему меня отпустить, и вот, пожалуйста. И — нечто среднее между утешением, самооправданием, декларацией справедливости и солью на рану — не поступает ли он сам сейчас точно так же? Почему я принял предложение Рау? Всего сразу и не перечислишь. Потому что он симпатичный парень, а секс — это удовольствие и самоценность для мужчины. Потому что вокруг меня сейчас слишком мало людей, которые меня знают и которым я лично интересен. Потому что я ему обязан спасением. Потому что, поговорив с довольным и благополучным цетом, еще раз понял, что Иллуми не прилетит сюда и что я — отрезанный ломоть. А раз так — последний день гуляем? Гуляем. В прямом и переносном смысле. Станция щедра на развлечения, и не все они рассчитаны на туристов. Некоторые и мне по карману. Если не хочется сидеть одному в своей клетушке, можно пойти в спорт-бар, где крутят прямой трансляцией смешной матч по гандболу в невесомости, поставить по маленькой на одну из команд и болеть до результата, поддерживая тонус кружкой пива. Или провести час-другой в книжном магазине: бесчисленные стойки с дисками, мягкие кресла, аппараты для просмотра и полосатые крошечные карамельки как бонус для потенциальных покупателей. Можно выбрать себе голофильм — есть из чего, хоть художественный, хоть документальный про красоты иных планет, объемный, со звуком и запахом. А если преодолеть лень, можно выжать норму на тренажерах, форму-то надо поддерживать. Но если надо выгнать злость и раздражение, лучше Лабиринта еще ничего не придумали. В первый раз, услышав про игрушечные стрельбы, я недоверчиво рассмеялся. Однако вот он, лазерный лабиринт — на нижнем ярусе под одноименным рестораном. В нем устраивают перестрелку из игрушечных лазерных пистолетов; командная паравоенная игра на вылет, с трехмерной путаницей коридоров, перепадами гравитации и живыми мишенями, в роли которых выступают представители чужих команд. Задача проста, запретов мало — по своим не стрелять, удержания запрещены, для поражения нужно сфокусировать луч на мишени на полсекунды, дополнительные очки получаешь за "захват флага" противника: конечно, нужно не сорвать развевающееся полотнище, а лишь хлопнуть ладонью по настенной панели вражеских цветов. Вот и все. Просто игра. Не вызывающая в памяти войну, не чреватая злостью и опасностью, зато заставляющая мышцы вспомнить то, что они умеют. Прекрасно. Оплачиваю час развлечения, получаю запечатанный пакет с ярко-васильковым комбинезоном из похрустывающей ткани и нижнее трико. Наши противники — красные. Носиться по лабиринту с пистолетом любят все, без различия пола и возраста, однако на часовой "большой круг" решаются только взрослые в хорошей спортивной форме. Входим внутрь по сигналу. Зеленые с коричневым стены, на полминуты в воздухе вспыхивает схема лабиринта и гаснет. Дальше остается лишь радость безумного и бездумного движения в чередованиях пятен света и тени, невесомости и тяжести, топота ног и звуков-обманок. Подстегиваемый адреналином, ношусь, прыгаю, строю в уме комбинации, поливаю огнем ярко-алые фигурки — восхитительно. В меня тоже попадают то и дело: при поражении комбинезон на минуту делается негнущимся, как жесть, а пистолетик отказывается стрелять, но караулить у мертвого тела вроде как считается неспортивным. Хм. Никогда бы не подумал, что к перестрелке можно применить слово "спортивно", но факт. Впрочем, без вынужденных передышек в роли трупа мало кому удалось бы выдержать целый час такой яростной физической нагрузки. Веселье завершается со звуком гонга — и двойным возгласом, радостным и разочарованным одновременно. Пистолеты опускаются, игроки подтягиваются к выходу, переговариваясь — сегодня удача была на стороне моей команды, хотя десяток человек, объединенных лишь цветом одежды и целью на час, вряд ли может считаться таковой. Выходя в коридор, я чувствую себя приятно размявшимся. Досада и раздражение покинули меня, словно смылись под ионным душем вместе с потом; заданная телу физическая нагрузка, казалось, оправдала и сделала безоговорочно приятными воспоминания о том, чем это тело было занято прошедшей ночью. Правду говорят, что зарядка — лекарство от депрессии. Рау — а что Рау? Цетагандийцы мне больше не враги, как ни вопят об обратном многолетние рефлексы, зато рефлексы совсем недавние подсказывают, что в постели парень может доставить не меньше удовольствия, чем женщина. Значит, два предубеждения — долой, загнать поглубже и на белый свет не вытаскивать! А верным можно быть тогда, когда твоя верность кому-то нужна. Это суждение равно истинно по отношению и к стране, и к человеку... За этими размышлениями ноги сами выносят меня знакомым маршрутом к шарокару. Вагончик как раз удачно стоит с открытой дверью, и в эту дверь как раз ныряет фигура в цетской накидке знакомых пронзительных цветов: лиловый и желтый, каждый раз, как вижу, так невольно вздрагиваю. Похоже, соня Рау так и не улетел со станции, опоздав на свой рейс. Я не окликаю его, однако прибавляю шаг и успеваю впрыгнуть в вагончик за полминуты до того, как из пазов выезжает дверь и шарокар трогается. Хм, а правильно я сделал, что не окликнул. Мечты о прекрасном гем-майоре сыграли со мной дурную шутку — сидящий напротив цет мне совершенно не знаком, грим в неизвестных мне тонах, да и волосы — уж это можно было издалека разглядеть! — иссиня-черные, а не того невообразимого цвета граната, что так забавно смотрится на белой подушке. Перегон длинный, вагончик шарокара небольшой. На меня попутчик не пялится, ну и я вежливо смотрю в сторону, изучая разве что отражение раскрашенной физиономии в стекле двери. Вон тот завиток на щеке, кажется, обозначает сатрапию, которой он подчинен... или род войск? Напоминает стилизованную греческую букву, верно, но знак сатрапии рисуют между бровей, а не на скуле, если мне память не изменяет. Ну и ладно. Цетам лучше знать, как физиономию раскрашивать. А духи у этого парня цветочные, чересчур сладкие, почти женские — знакомый запах, но не разберу, какой именно. И он ими слишком обильно пользуется. Безвкусно. То ли дело Рау... красавчик Рау, любопытный, пылкий, неутомимый, я бы еще разок не отказался, хоть бы прямо сейчас, жаль, что он уехал... Двери вагончика с шипением распахиваются, я очумело трясу головой и вылетаю на перрон. К собственному смущению, я не просто замечтался в людном месте о недавнем сексе, но и изрядно этими мечтами возбудился. Настолько, что глупо и неловко. Неужели я за месяц столь оголодал, что любая раскрашенная физиономия вызывает у меня условный рефлекс? Или майор был так офигенно хорош, что у меня должно теперь стоять при одной мысли о нем? Я несколько раз глубоко вдыхаю, заставляю себя успокоиться и, нацепив на горящую физиономию самую надменное выражение, отправляюсь вместо холодного душа немного проветриться. Станция живет своей жизнью, посмотреть есть на что, я отвлекаюсь, и после сеанса какой-то глупой комедии пленительный образ Рау окончательно перестает будоражить мое пошлое воображение. Добравшись до своей комнатки, я заваливаюсь в постель исключительно с мыслью поспать после бурной ночи и энергичного дня. Вечер я провожу за коммом, мирно и лениво, запах чужих духов на моем полотенце вызывает только смешок, и эротические сны после, слава богу, тоже не мучают. Отпустило. Назавтра мой любвеобильный кавалер тоже не спешит объявиться, что меня, как ни странно, устраивает. Хенн Рау — милый парень, но это не Иллуми, с которым я ценил каждую секунду вместе и без которого тосковал, расставаясь на пару часов. Звонок раздается уже после полудня, когда я мирно валяюсь с книжкой... и на этот раз в голосе Рау нет ни веселья, ни предвкушения встречи, сплошные раздражение и тревога. — Эрик, — говорит он, едва мы успеваем обменяться приветствиями, — я не знал, что эта станция — такое жаркое место. И, к сожалению, вынужден улететь сегодня же. Новость меня удивляет, но, прислушавшись к себе, — расстроюсь, нет? — я ощущаю только спокойное сожаление от упущенного развлечения, как если бы пропадал билет в кино. Даже если Рау выдумал этот срочный отъезд, вынужденный по тем или иным причинам быстро прекратить наш станционный роман, я благодарен ему за тактичную изобретательность и до правды докапываться не намерен. И все же — что значит "жаркое"? Красавец гем впутался в сексуальный скандал? Или, упаси бог, дело серьезнее: например, его попыталась взять в оборот наша родная барраярская разведка, вдохновленная фактом тайной встречи со здешним резидентом, то бишь со мною? Если так, пора бить тревогу, потому что не поздоровится и мне. — Что-то случилось? Серьезное? — запоздало беспокоюсь я. — Меня ограбили, — с почти детским возмущением объясняет Рау, — и меня же таскали в местную полицию, а у вас на станции завелись террористы. Ты уже видел новости? — Н-нет. Надо же. Я думал, Комарра — мирное место, — ошалело комментирую я. "Комаррские террористы" — звучит само по себе нелепо, к тому же я предполагал, что как раз Рау, с его везучестью, умеет проскользнуть по краешку любой неприятности, не намочив накидки. И если вспомнить, то... — Ты же был вчера на планете, нет? Откуда ты узнал? — В участке рассказали, — разводит он ладони. — Я вернулся ночью, и на тебе. И у меня сложилось впечатление, что, не имей я дипломатического иммунитета — не отделался бы тремя часами дурацких вопросов о том, что было в моем багаже. — И что там было? — переспрашиваю автоматически. — Секретные документы или большая косметичка? Рау морщится, и видно, что он испуган, зол и разочарован необходимостью уезжать одновременно. — Смеешься... Оружие. Хороший игольник, зарегистрированный, как положено. И личные вещи, мелочи всякие. Из того, что мне сказали в полиции, и что попало в новости... словом, было нападение на барраярское консульство, и Цетаганда к этому якобы причастна — можешь себе вообразить подобный бред? "Закрой рот — ворона влетит", говорила в таких случаях моя язвительная матушка. Я изумлен, ошарашен, насторожен — все сразу. Бред — или действительно какой-нибудь сверх меры горячий — или, наоборот, чересчур хитроумный — гем-лорд попытался свести счеты с варварами-победителями? Или кто-то из нас пал жертвой "испорченного комма", когда сообщение передается из уст в уста, с каждой мелкой ошибкой все больше превращаясь в бессмыслицу? — Это все есть в новостях? — наконец, удается мне выдавить. — Про барраярское консульство говорили. Не афишируя происхождения нападавшего, — подтверждает, кривясь. — Но в записях он мелькнул — и на нем была моя, черт побери, накидка! Я опознал ее по тому краю, что не был залит кровью... правда, — добавляет, подумав, — труп показывали не слишком долго. Не удивлюсь, если этот безумец заказал себе похожую, чтобы запутать след. Или может быть, чтобы у моего Дома были проблемы...? — Труп? — вылавливаю я, ошалев, ключевое слово. — Ну да, — кивает Рау. — Не знаю, чей именно, но репортеры засняли, как его выносили из посольства. Труп. И накидка. Цета в приметных цветах Рау я сегодня днем видел отчетливо, нос к носу, живым... хотя, конечно, это могло быть просто дурацким совпадением — или, например, модой нынешнего сезона на шафранный с пурпурным. Нет уж, трупов и убийств с меня хватит, я с Ро Кита еле ноги унес, не могут же меня арестовать единственно на том основании, что я проехал вместе с будущим покойником, если это был он, в одном вагончике шарокара? У Рау, по его словам, украли вещи. Возможно, и пурпурную накидку среди них. Вчера он был у меня в гостях в чем-то синем с белым, по его меркам почти скромно, маскировался, должно быть. Но слова майора значат... только то, что это — слова. С равной вероятностью накидка могла быть украдена или Рау мог сам одолжить ее кому-то и быть с этим кем-то в сговоре. Нельзя верить каждому его слову — да, он милый обаятельный мальчик, но отнюдь не белый и пушистый, и он майор разведки. Стоит задуматься, случайно ли сегодня днем попался этот цет на глаза именно мне? А если да — то зачем? Что-то в этой ситуации было неправильное... но никак не могу припомнить, что. Что-то мне в ту секунду показалось удивительным, но оказалось не настолько важным и улетучилось из памяти. — Но тебя ведь не задерживают? — переспрашиваю я. — Не могут, и это, вероятно, величайшее разочарование местных властей за последние лет двадцать, — ехидствует Рау. — Но, пока они не переменили свое мнение, мне стоит как можно скорей покинуть опасную территорию. Я не могу себе позволить риск здесь оставаться, и мои друзья — тоже. Прости, Эрик. — Я думаю, даже приятное общество не стоит риска, — отвечаю я дипломатично, параллельно пытаясь обдумать ситуацию. Влюбленный цет, неправильный цет, все сразу... — Черт, сочувствую в твоих неприятностях, Хенн. Жаль, что тебе приходится улетать, но это самый разумный выход. Неприятности, вот-вот, самое точное слово. Все мои неприятности тем или иным боком были связаны с Цетагандой, и я полагал, что хоть на этой станции смогу остаться неприметным мирным гражданином. Ладно, Рау прямо сейчас улетает, и мою скромную персону совсем не обязательно должны с ним связать, даже если мы и поужинали вместе. Если цеты впутались в дипломатический скандал, я тут не при чем. — Я напишу тебе, — обещает Рау, и добавляет огорченно: — Черт, даже подарка обещанного я тебе не сделал, "Розу"-то у меня украли. Пожалуйста, не считай меня последним негодяем и невежей. И прости, мне уже пора. Сам будь осторожен, ладно? — Буду. А тебе счастливого пути, — машу я рукой, оставив без язвительных комментариев, кто кому должен делать подарок после ночи любви. Рау, похоже, сказал эту глупость от чистого сердца и по-настоящему расстроен. А я по-настоящему встревожен. Комм послушно разворачивает передо мной новостные страницы, и в ворохе сообщений об открытии новой транспортной компании, росте цен на рудные акции, громком судебном иске какого-то из местных олигархов, животрепещущем обсуждении демографии под куполами и ближайшем показе мод нахожу искомое. Инцидент в барраярском консульстве... требования не разглашаются... заложники... здоровье супруги консула не пострадало... преступник в руках полиции... Тут же — комментарий какого-то местного писаки и ссылки на фотографии. Безвольное тело с запрокинутой головой несут четверо в форме, еще один полицейский безуспешно пытается закрыть объектив, но из-за его ладони хорошо виден пурпурный с желтыми разводами рукав накидки и разрисованная щека со стилизованной греческой "эта". И частая дорожка из темных капель на полу. Знакомая накидка. Понимаю, одежда — это не доказательство, не отпечатки пальцев. Хуже. Цетская накидка, плюс к гриму, на нападавшем — это яркая мулета, на которую с налитыми кровью глазами готовы броситься быки из барраярского СБ, если я правильно представляю себе их умонастроение по недавней встрече. И не сказать, чтобы я их за это осуждал. На Цетаганде барраярец, то есть я, был первым кандидатом на роль убийцы, несмотря на все уверения и алиби. Барраярская безопасность с той же охотой поверит в виновность цетов и цетских прихвостней, под каковым грифом числюсь у них снова я. Не начинает ли металлический пол станции гореть у меня под ногами и не стоит ли, плюнув на рассчитанные заранее планы и рабочую визу, сматываться как можно быстрее, пока я снова не впутался в смертельную неразбериху, как месяц назад? Только теперь — без поддержки Иллуми за спиной. Я вгрызаюсь в новостную ленту, пытаясь вытащить из нее хоть какие-то подробности. Слухи противоречивы — каждый из журналистов твердит свое, но в сухом остатке я получаю следующие. Цетагандийский гем-лорд явился в барраярское консульство, объявил об исполнении клятвы мести, убил одного из офицеров и взял в заложницы жену консула вместе с ее служанкой, с которыми и попытался скрыться на станции. Будучи настигнутым полицией, сдаваться живым не пожелал, но, к счастью, женщины не пострадали. Крупным планом снимок рыдающей супруги консула — "госпожи Форпински", точнее, наверняка, леди Форпински, но что возьмешь с плебеев. После секундной заминки, словно мне ощутимо не хочется набирать имя своей родины, ищу среди новостей последних трех дней все по слову "Барраяр". Для галактики мы, конечно, захолустье, провинция, но все же Барраярская Империя — один из шести соседей Комарры, а знать, что творится у твоего соседа на заднем дворе — всегда нелишне. Так. "Тарифы страхования грузов на маршрутах Комарра-Барраяр...". Не то. "...изделия барраярских народных промыслов". Снова не то. Язык-то какой суконный у этих газетчиков. "Инцидент в барраярском консульстве... отказались давать комментарии... готовят дипломатическую ноту" — ну, это я уже видел, а Форбарр-Султана среагировать на случившееся вчера на здешней станции еще не успела. "... встретятся в куполе Солстис для подписания соглашения о прохождении П-В туннелей — Барраяр, Пол, Цетаганда... " — да уж, посадить барраярского и цетагандийского дипломата вместе в одном помещении, не случилось бы аннигиляции... Нет, не знаю. Я не политик, я солдат, и понять высокие причины этого локального сумасшествия, если они и есть, мне не под силу. Гораздо больше меня интересуют выводы из него в приложении к собственной судьбе. Бежать? Но стреляют в первую очередь по бегущим. Если у полиции есть ко мне претензии, поспешный отлет их удвоит. И если барраярская СБ заподозрила во мне шпиона, то после панического бегства сразу вслед за нападением эти подозрения возрастут стократ, и мне придется туго, куда бы я ни улетел. Я сдергиваю с вешалки куртку и выгребаю из карманов сегодняшние мятые бумажки: квиток из Лабиринта, ресторанные чеки, пробитый талончик шарокара, билет на фильм; складываю все в конверт. Я пробыл на людях почти целый день, и, по крайней мере, полиции этого должно хватить как алиби. "Не суетись. Замри. Жди". Я сижу за коммом, но мысли мои сейчас далеко от картинки в воздухе над пластиной. Попал я в эту передрягу по чьему-то умыслу или меня зацепило рикошетом? Устроить всю эту петрушку только ради того, чтобы доставить мне неприятности, — это пальба по мухам из плазмотрона. Да, но кто мог подумать, что ради той же цели кто-то рискнет враждой с цетагандийским кланом? Может, на сей раз Рау в сговоре с моими врагами, и все это организовал он? Не летал ни на какую Комарру, а помогал террористу брать в заложники фор-леди, чтобы потом свалить происходящее на меня? Подсмеиваюсь над собою: да, у меня есть все основания обзавестись манией величия; скоро, чтобы испортить мне сон и аппетит, неведомые злодеи не иначе как взорвут станцию. Смешно. И страшновато. "Если у тебя паранойя, это не гарантия, что тебя не преследуют". Кто меня преследует, тот незнакомый цет? Я, наконец, припоминаю, что меня смутило в его гриме: знак сатрапии. Но не такой я доскональный эксперт по гем-гриму, чтобы советовать цетагандийцам, как им физиономии раскрашивать. Мне бы цвета поярче, чтобы сквозь окуляр легко разобрать, да воинские знаки различия желательно четко на лбу выписать... Я хмыкаю собственной браваде. Кончилось мое время рассматривать раскрашенные лица и в свой оптический прицел, и на собственной подушке. Хотя позавчерашний визит был более чем неожиданным сюрпризом. И, пожалуй, приятным, если бы не то, что случилось потом. Рау очень эффектен и к тому же имеет хорошую привычку относиться к сексу вдумчиво. Упакованный в багаж флакон "Пламенеющей розы" тому свидетельство; штука это редкая и дорогая. Помнится, Иллуми как-то показывал мне эти духи, и я еще удивился контрасту легкого, почти ненавязчивого сладкого запаха и того эффекта, который он производит... Стоп. Незнакомый цет в вагончике. Сладкие знакомые духи, слишком обильно использованные. А меня скрутило возбуждением за одну остановку, пока мы ехали вместе. Черт! Все так очевидно , что я раздраженно хлопаю себя по лбу. У меня не тренированный эстетский нюх прирожденного гем-лорда, однако этот аромат я уловил метров с трех. Полфлакона он на себя вылил, что ли? Аромат духов с афродизиаком считается ужасно интимным, несмотря на отсутствие у цетов предрассудков по поводу секса: скорее его рассматривают как несанкционированное оружие. Иллуми говорил, что после "Розы", выходя на люди, непременно надо пользоваться сорбентом: выносить этот запах за пределы спальни на Цете — жуткая бестактность, точно так же, как у нас было бы неприлично женщине появиться на людях с обнаженной грудью. Грим, завязанная на все узлы накидка плюс щедрая доза "Розы" несуразны вместе не менее, чем парадный китель и эротическое белье при полном отсутствии штанов. Надо быть ненормальным, чтобы так одеться. Значит, на барраярское консульство напал цетский псих?! Я вспоминаю спокойный равнодушный взгляд, отраженный в стекле, и гипотеза о сумасшествии дает изрядный крен. Не сумасшедший. Просто дикий. Дикарь, желающий сойти за высшую расу, как сказали бы, морща носы, мои раскрашенные знакомые. Знающий, что цеты красятся, душатся и одеваются в нечто яркое и развевающееся. Не цет это был, вот что. Я не прозакладываю за такой вариант свою голову, но... почти. Все совпадает. Провокация и обманка, труп уносит полиция, мои соотечественники в ярости: накидка Рау подтверждает причастность гема к нападению, а заявление, что она украдена, будет отметено как ложь, ведь все проклятые цеты заодно... Учтено все. Кроме меня — случайного свидетеля и нечаянного знатока, готового поставить личность человека в накидке под сомнение лишь потому, что обнюхал его в вагоне шарокара. Да, я рад бы раскрыть глаза родной службе безопасности на подставу, которую им кто-то устроил. Только как? Анонимное сообщение или даже звонок по комму и слушать не станут. Явиться к ретивому лейтенанту Форсуассону лично? Так и представляю, с каким радушием и какой охотой он выслушает рассуждения изгнанного за пределы Барраярской империи предателя. Ирония судьбы. Любой из молодых офицеров был бы рад совершить подобное деяние, блестяще разрушив с помощью своей проницательности хитрый вражеский заговор. Меня же посчитают в лучшем случае трусом, желающим обелить подлых цетов в барраярских глазах. Как странно: ценность информации девальвируется в зависимости от ее носителя. Но и выбросить ее, словно стертую монету, я не имею права. Что же мне делать?