Дальше

      Еще двое суток назад я досадовала на то, что вынуждена тратить время на такие бесполезные вещи как сон и еда. Впрочем, я досадовала и сейчас.       Если будешь поздно ложиться, то у тебя появятся морщины, как сказала бы мама.       Я собиралась лечь спать, как меня выдернули буквально из-под одеяла, поволокли обратно в отдел радиолокации, едва дав одеться и безостановочно вереща о чем-то важном. О чем — я разобралась очень быстро. Какое бы ни было оборудование, но свою работу оно делало исправно — и на этот раз тоже, показав нечто...       Нечто выдающееся.       Зеленые кружочки, стабильно мигающие на мониторах радаров. Что-то летающее? Мою раздраженную сонливость как рукой сняло.       — Сводки по задействованным винтокрылам, быстро, — сказала я в пустоту, протягивая руку, и пустота моментально зашевелилась, зашуршала, зашелестела бумагой, которая тут же сама упала мне в эту руку.       Было достаточно одного взгляда, что понять — не наши.       Это. Не. Наши.       Я перевела глаза на отдельный монитор, где не менее стабильно мигала точка, от которой кругами расходился поисковый сигнал. Точка двигалась... туда же?       Этого хватило, чтобы в ту же секунду рявкнуть приказ:       — Старейшину сюда. Живо.       — Ээ... — послушник, дернувшийся было выполнять приказ, услышал слово «старейшина» и нерешительно замялся, указав на часы.       — Быстро, послушник, — раздельно сказала я, — Не обсуждать. Во всем ссылаться на меня, ясно?       — Слушаюсь, — обреченно сказал он.       Ну поднимет Мэксона с постели, ну не убьет же тот его... Впрочем, в последнем я не была уверена. После прибытия в Цитадель он был злее обычного, часто срывался — может, как раз потому, что уже слишком долго спал один.       Я невесело усмехнулась. Зная про его... хм... личное предпочтение, про Нору, я могла его понять. Не просто так мне был отдан приказ о пристальном отслеживании перемещений разыскиваемого «объекта зет», который и искать-то не надо было. «Объект зет» своим поисковым импульсом разве что мертвых не поднимал в радиоэфире. Я не знала, зачем она так делает — знает же прекрасно, что передвижение с этим сигналом равносильно тому, чтобы идти по Пустоши увешанной колокольчиками. Смотрите, мол, я иду!       Специально, что ли, пыталась привлечь внимание Мэксона? И привлекала ведь... Мои первоначальные соображения, когда я предположила, что Мэксон хочет использовать ее как ищейку или как приманку — неважно — укрепились, и очень основательно. И пусть даже Нора удалялась от того места, откуда исходил сигнал маячка, вживленного в тело Данса. Почему она так делала и куда, собственно, направлялась, я не знала. Зато остальные, кто имел отношение к этой миссии, включая аналитиков, насторожились — и мне это не нравилось.       Нора, «объект зет», всегда делала так, как хотела — и подчас это было настолько нелогично, что понять ее было невозможно. Но как бы я объяснила это аналитическому отделу? Или его главе — тем более?       Лезть не в свое дело некрасиво, Хэйлин, сказала бы мама. С какой бы целью ты это не делала.       Мэксон был мрачнее тучи. Он не отправлял по ее следу мобильный отряд — иначе Нора была бы в Цитадели уже через полчаса. Просто наблюдал. И злился — до такой степени, что вокруг него последние дни все ходили на цыпочках и дышали через раз. Именно поэтому я даже не пыталась связаться с ней — радиоэфир был на виду, в отличие от намерений Мэксона. Хотя и думала об этом. Нора была близка к непоправимому — и пусть даже в нашем последнем разговоре она отмахнулась от статуса «вне закона», который должен был бы приклеиться к ней навеки.       Лезу не в свое дело... Да, мама. Старший скриптор, как правило, только тем и занимается, что лезет не в свое дело.       Пусть она и пыталась спасти того, кто был ей дорог. Но кто-то же должен был спасти её саму — и меня даже тошнило от бессилия, потому что я сама не могла это сделать.       После вылета отряда, в котором был и сам Мэксон, в тот злополучный квадрат, я вообще не могла сидеть на месте и не знала, почему. Он сорвался сразу же после нашего разговора.       Сорвался. Да, это именно то слово.       Я мерила шагами радиорубку. Нервничала. Корила себя за это.       И все равно нервничала.       — Цитадель. Это три-пять-девять, — ожило радио, и я вздрогнула. Но тут же разочаровано выдохнула. Не те.       Опять не те!       — Цитадель на приёме, три-пять-девять, — ответил связной, дождавшись пиликающего сигнала переключения.       Усилием воли я вынудила мысли катиться по знакомой колее. Так они хотя бы не метались хаотично, как ошалелые. Я думала про тот злополучный маячок — я видела стабильный сигнал, и чем дольше я смотрела на него, тем хуже мне становилось. Я смирилась бы со смертью Данса, со временем смирилась бы. Но видеть вот это и понимать то, что понимала я... Возможно, только те, кто имел хоть какое-то отношение к научной и экспериментальной деятельности, мог предположить, что там делают с Дансом. Маячок, источником энергии которого была не только крошечная ядерная батарея, но и тепло тела, работал — стабильно и без перебоев. Значит, Данс был по-прежнему жив.       — Ваше время, три-пять-девять, — донеслось до меня. И я даже сжала пальцы в кулаки от досады.       — Двадцать минут. Ждите.       — Принято, три-пять-девять. Конец связи.       Я, когда-то проходившая службу в медблоке и имевшая доступ ко многим научным наработкам Анклава и Института, могла сопоставить свои медицинские знания с тем, о чем велись научные хроники ученых. И с тем, какими путями можно было те или иные знания получить.       — Цитадель, это пять-два-один...       Мне было нехорошо. Братство рано или поздно лишает щепетильной чувствительности всех, и служба в медблоке заставила меня насмотреться всякого — и оторванные конечности были самым безобидным. Но мысли о том, чему мог подвергнуться Данс, вызывали у меня дурноту.       Так нельзя.       — Ваше время, пять-два-один...       Даже Мэксон, которого обвиняли в жестокости, никогда не поступал так. Никого не обрекал на медленное сумасшествие и беспомощное угасание не жизни вовсе, а ее жалкого подобия. Даже своих врагов, кем бы они ни были, он считал достойными быстрой смерти.       Впрочем, Данса именно старейшина счел достойным такого полусуществования. От осознания этого мне было еще хуже. Интересно, а самому Мэксону? Ему — было хуже?       Мысли крутились в голове — возможно, не те мысли. И по прошествии двух суток — тоже. Поспать было бы неплохо... Наверное. Но спать уже не хотелось.       — Цитадель, это один-семь-ноль, — скрипнув помехами, проговорило ожившее радио.       Я едва не подпрыгнула, метнулась к передатчику. Не глядя, толкнула связного, отчего он едва не вылетел с кресла.       — Цитадель на приёме, один-семь-ноль.       — Возвращаемся, — после бесконечного ожидания пиликающего сигнала переключения сообщил усталый голос, в котором я едва смогла узнать голос Мэксона.       — Потери?       — Нет... — он кашлянул и почему-то болезненно зашипел, — Пока нет, — добавил Мэксон и радио пиликнуло, переключаясь с приема.       — Ваше время, один-семь-ноль, — произнесла я, стараясь говорить твердо.       — Тридцать минут. Конец связи.       Пока нет. Значит, есть тяжелораненые. И, возможно, тяжелоранеными им быть недолго. Один из этих тяжелораненых — связной, моментально решила я, потому что иначе нельзя было бы объяснить, что старейшина вышел на связь сам. Позади меня как-то сама собой в мгновение ока собралась толпа и теперь напряженно слушала. Все слышали Мэксона и всем это не понравилось. А мне не понравилось то самое напряжение, которое вдруг стало витать в воздухе. Вот только паники нам и не хватало, мелькнула мысль. Я нарочито неторопливо повернулась к людям.       Указала на первого попавшегося послушника.       — Передать дежурному по медблоку, — стараясь, чтобы это звучало уверенно и спокойно, сказала я. — Готовить операционную, срочно, — я сцепила руки, чтобы унять нервную дрожь. Старшему по званию не пристало дрожать — и в этом я усмотрела первый недостаток своего положения. — У нас небольшие осложнения.       Я отметила, как он бросился выполнять приказ, и пошла в ангар, стараясь не бежать, сохранять спокойствие и невозмутимость, и при этом всерьёз думая, что у меня лопнет голова от этой глухой пульсации в висках. Снова вспомнила Данса. Неужели ему было так же трудно сохранять каменную невозмутимость?       Да нет. Бред какой-то.       Это же Данс.       И вот последние полчаса я занималась тем, что нервно ходила туда-сюда по ангару, протаптывая дорожку, и почти безотрывно глядя то на взлетную площадку, то на горизонт. Иногда мне в руки совали кружку с кофе (у звания старшего скриптора были свои преимущества!), и я пила его, не чувствуя ни вкуса, ни температуры. Да и кофе ли это был?       Точка с расходящимися волнами поискового импульса, в которую превратилась для меня Нора, застыла на месте — на том самом месте, где я видела нездоровую активность. И более того — я понимала, что это не разное отребье. Понимал это и Мэксон, иначе не отправился бы сам на обычную зачистку.       «Отправился». Не то слово.       Рванул. Дёрнул.       И... Нора. Там же. Я сцепила руки, едва не выламывая самой себе пальцы. Поступала ли она глупо и необдуманно? Несомненно. Но не мне было судить. Она — одна-единственная, кому было не всё равно.       «Братство превыше всего» — и я не могла не отметить того, что Нора едва ли не первой усомнилась в этом, и пусть даже это шло вразрез со здравым смыслом. Она ценила одну-единственную жизнь, и у меня иногда всё внутри переворачивалось от какой-то щемящей признательности ей за это. Как будто среди тьмы проступал светлый луч. Когда тебя ценят как человека, как личность, как нечто уникальное — именно тебя, а не ту ячейку Братства, который ты являешься — это не могло не найти отклика. Я и сейчас была уверена, что спасти Данса было бы под силу только ей. Больше никто не смог бы открыть ему глаза на свою ценность, когда ты являешься отдельной единицей, а не винтиком в огромном механизме Братства.       Винтокрылы взлетали и приземлялись едва ли не каждые несколько минут. От механиков с сигнальными флажками уже рябило в глаза, и от раздражения хотелось пристрелить их всех.       Когда наконец я увидела, как из очередного винтокрыла выпрыгнула черная силовая броня, тяжело грохнула подошвами о металлическое покрытие взлётной площадки, то едва не потеряла сознание от какого-то странного предчувствия. И даже целого сонмища предчувствий. В ангаре все встрепенулись, засуетились, забегали — в отличие от меня, наоборот прекратившей бесцельно носиться.       Шлем повернулся к стайке темно-зеленых форм, которая моментально закружилась над ранеными. И только потом черная броня с вывороченными кусками обшивки, покрытая вмятинами, пробоинами, медленно и тяжело дотопала до станка, что стояли вдоль стен в ангаре, и Мэксон буквально вывалился из неё. Одновременно стащил капюшон, отбросил его в сторону. И пошатнулся, едва не потерял равновесие. В последний момент цапнул перчаткой металлическую перекладину станка и сумел выровняться.       Вокруг него немедленно засуетились послушники, замелькали темно-зеленые формы медиков. Старейшина мелко и неглубоко дышал, иногда кривился от боли, но от внимания медиков раздраженно и привычно отмахивался. Медики так же привычно не отставали. Сломаны ребра, машинально отметила я.       Чьи-то руки живо расстегнули его форму, зашипел стимулятор.       Вокруг винтокрыла суета нарастала как снежный ком — там, где темно-зеленые формы склонялись над кем-то. Я не видела, что там происходит, но мне и не надо было видеть. Рычаг пострадавшей брони заклинило, и ее пришлось открывать вручную. С треском разламывался каркас, иногда заглушая сдавленные болезненные стоны, под ноги медикам густо закапали багровые капли. Немного поодаль с грохотом сваливались в кучу блоки силовой брони — и я даже остановилась посмотреть. Броня никогда меня не интересовала, равно как и оружие, но кое-что полагалось знать обязательно, независимо от того, имеешь ты отношение к «Щитам» или нет. И я видела, что эти куски брони не имеют отношения к нашей.       Ладно, с этим разберусь позже.       Я направилась прямиком к Мэксону, лихорадочно всматриваясь в его лицо и прикидывая, как задать ему вопрос о Норе. Сейчас это будет более чем неуместно — и я прекрасно это видела... Но беспокойство было сильнее. По пути прихватила упаковку с чистой водой — и эту воду Мэксон почти вырвал их моих рук, выпил, жадно глотая. Остатки плеснул себе в лицо, вытер рукавом.       — Сбор в главном зале, — с трудом вдохнув, сказал он, и его рука невольно метнулась к ребрам, прижалась. — Немедленно.       — Слушаюсь, старейшина, — я осталась на месте, ожидая, не будет ли еще каких-то приказов. Вопрос уже вертелся на языке, и он же, наверное, порождал тот уже почти ощутимый привкус дисциплинарного взыскания. Но старейшина опередил меня.       — Скриптор... — сказал он и кашлянул. Моментально побледнев, сдавленно застонал от боли, — Она. Жива. — он замолчал, на этот раз не отмахиваясь от еще одного стимулятора. Чьи-то руки сдвинули распахнутый ворот формы в сторону, и Мэксон проследил, как игла воткнулась в плечо, как стрелка манометра дернулась и с шипением сползла на ноль. На секунду прикрыл глаза.       — Спасибо, старейшина, — прошептала я, прекрасно понимая, о ком он говорит.       С Норой все хорошо — и облегчение снова погладило меня словно мягкой варежкой. Ну относительно хорошо... Вопросов было намного больше, чем один. Я пыталась разглядеть на лице Мэксона ответы на них, на много, много вопросов — которые я опять-таки не могла ему задать! Что там произошло? Где Нора? Почему не здесь? Он снова ее отпустил (или упустил)? Зачем? Приманка? Для кого?       Но по его лицу и раньше-то было сложно что-либо понять. Теперь же это было еще сложнее — когда оно кривилось от боли.       Мэксон не обратил внимания на мои слова. Он осторожно вздохнул, открыл глаза — его взгляд немного прояснился, возможно, потому что начали действовать стимуляторы. Мотнул головой, указывая на что-то позади меня.       — Это — оружейникам, — уже увереннее и тверже сказал он, — Вон тех — распотрошить. Выяснить все, что сможете. Сейчас же.       Я оглянулась. Первое относилось к кускам чужой брони. Второе же... Рядом с наваленными кусками силовой брони методично наваливался небольшой холм из окровавленных тел.       Я поморщилась. Не от вида трупов, среди которых были и ополовиненные.       От любимого слова старейшины. «Немедленно». «Сейчас». Это где я столько людей найду, чтобы определить на аутопсию всего этого богатства?       Возможно, мне следовало напомнить старейшине, что к медблоку я уже не имею отношения. А возможно, в тот момент, когда я прикидывала, как мне распределить весьма ограниченное количество людей между тысячей дел, об этом следовало напомнить и мне тоже — потому что мне даже не пришло в голову ссылаться на то, что в медблоке, между прочим, имеется свой старший скриптор.       Значит, у нас еще трое тяжелых. Я отметила краем глаза, что одного из них уже бегом поволокли в медблок — благо, о готовой операционной я позаботилась заранее. И для вскрытия такого количества тел — не с операции же снимать людей?       — Результаты мне на стол, — резко сказал он, бросил через плечо уже на ходу, направляясь в главный зал. Где я возьму людей, его не интересовало.       «...немедленно», — про себя добавила я.       — Немедленно, — озвучил старейшина. И я только вздохнула:       — Слушаюсь.       И напоминание о том, что в медблоке есть, кому заняться этим вопросом, как-то само собой повисло в воздухе. Мэксон, скорее всего, даже не стал бы меня слушать, да и старшему скриптору медблока будет, чем заняться.       Я задумчиво проследила глазами кровавую дорожку, что тянулась от трапа винтокрыла и словно отмечала путь до операционной. Да, старшему скриптору медблока определенно будет, чем заняться в ближайшие сутки.       Я перевела глаза на холм из тел разной степени сохранности. Мне не надо было уточнять, зачем ему понадобилось тащить эти трупы с поля боя. И чего искать скрипторам, копаясь в начинке этих тел.       Он хочет знать, не синты ли это. А если не синты, то не придумал ли Институт или Анклав (или их альянс?) что-то поинтереснее синтов.       Институт на них этикетки бы вешал, что ли, раздраженно подумала я. Проводила глазами Мэксона, который поднимался по лестнице непривычно осторожно и плавно, одной рукой придерживая ребра, а не перешагивал по своему обыкновению через две ступеньки, за ним, недовольно ворча, следовали медики. И отвернулась, пошла помочь разгребать это добро. Мы, не зная никаких кодов, могли определить некоторые вещи, только увидев череп синта изнутри. Напрямую. Остальное тело было не нужно...       Господи, Хэйлин, ты же вандал, как наяву услышала я пораженный голос мамы.       Ах, мама... Ты не знаешь и половины того, в чем заключается «научная» работа скриптора Братства Стали.       И я на миг задумалась над тем, как спокойно удивляюсь этому — что Мэксон не стал отделять головы от тел.       Вздернула рукава, взялась за ткань незнакомого комбинезона на плечах (рук у тела не было), и мы вдвоем с младшим скриптором закинули труп на носилки. Я смотрела на лица — обычные человеческие лица, обычные пробитые черепа, сломанные и оторванные конечности... Ничего странного.       Я наклонилась над следующим. Потом буду думать об этом. Теперь, когда главный источник беспокойства отпустил меня, в голову забрели старые проблемы. Столько работы с данными с радиолокационных станций, размышляла я, и надо еще что-то решать с заменой радаров. Проблема была не в радарах...       Мы кинули на носилки еще одно тело, и я повернулась к очередному трупу.       Радары я заменю. Но это займет время. И вот это время не должно оставаться черным пятном на мониторах. Значит, надо временно перенаправить сигнал с других радаров на пустые участки.       И — вот этот подарочек... Я выпрямилась, кидая тело на носилки, вытерла ладони, перемазанные чужой кровью, о комбинезон трупа. С неприязнью посмотрела на то, сколько их осталось. А осталось много. Так много, что я уже ясно понимала, что к столу в прозекторской предстоит встать и мне самой. Мне, ответственной за удаленное координирование поисков высокочастотных излучений. Командующей радиолокационным подразделением. Копаться в головах вот этого, чтобы найти что-то такое, чего мы еще не видели.       А радары сами себя не заменят...       — Старший скриптор!       Я даже не пыталась подавить раздражение — потому что почти поняла, почему вдруг раздался такой взволнованный оклик со стороны главного зала. С лестницы свешивался кто-то из послушников, высматривая меня.       — Ну вот этого еще и не хватало, — сквозь зубы процедила я, встряхивая перемазанными руками.       — Старейшина Мэксон приказал...       — Я сказала, иду! — не сдержалась и рявкнула я. И так яростно, что в ангаре все внезапно замерли и опасливо на меня обернулись. — Иду, — повторила я, тише, но не менее злобно.       За несколько секунд, наверное, нельзя сделать столько, сколько сделала я. Вымыть руки, не переставая ругаться такими словами, что даже механики, возившиеся у винтокрылов, начали коситься на меня с некоторым уважением. Пнуть кусок брони (своей или чужой, я не поняла), ушибить об нее ногу и изругаться еще раз.       — Начинайте без меня, — резко сказала я, взмахом руки указывая на тела. — Не трогай! Руки убери и даже не вздумай! — бросила я уже на бегу, и это относилось к одному из механиков, который неторопливо направился к броне Мэксона. — Увидит — накажет!       Пока я бегом поднималась в главный зал, успела немного успокоиться. И мне даже стало стыдно.       Немного.       Я никогда себя так не вела. Всему виной, наверное, недостаток сна и избыток кофе. Работы невпроворот. А теперь еще Мэксон решил, что мне надо тратить свое время на то, чтобы слушать, как будут умничать его вояки — зачем? И механик... Ну недавно он там. Ну не знает пока, что своей бронёй старейшина занимается всегда сам... Ну чего орать-то было?       Тем более броня и правда пострадала. Гораздо больше, чем её нынешний хозяин — и учитывая его упрямство, он таки будет ремонтировать её сам, несмотря на сломанные ребра.       Дверь в главный зал была чуть приоткрыта, оттуда пробивалась полоска света — и невыносимое ощущение чего-то тяжелого, давящего. Что-то фатальное и непоправимое текло оттуда, заставляя морщиться как от раскаленного воздуха доменной печи.       — ...нерационально, — услышала я ледяной голос мастера-скриптора Ротшильда. До меня долетел всего лишь обрывок его фразы, но мне и не надо было слышать ее целиком.       Одёргивает Мэксона. Привык так делать за двадцать лет и занимается сейчас тем же самым — и мне это казалось какой-то стариковской мелочной местью. За многое. И больше всего за ту легкость, с которой Мэксон перечеркнул всё, к чему стремился Лайонс.       — Сопляк, — изрек он, источая холод, — Мальчишка. Да ты вообще хоть на секунду задумался, что ты вообще делаешь? То, что создавалось долгие годы — ты хочешь это разрушить? Ты смеешь делать это?       И Мэксон слушал. Молчал, не перебивал Ротшильда, пока тот, застыв каменным изваянием, отчитывал его, давил менторским тоном — так, словно тот сбежал с уроков.       Этот разговор не предназначался для моих ушей. Да он вообще не предназначался для чьих бы то ни было ушей, кроме ушей самого Мэксона. Но то, что в медблок плавно и торжественно вплыл Ротшильд, когда медики в очередной раз занимались плохо заживающими шрамами старейшины, и начал свою тираду, не считаясь с присутствием других людей, само по себе говорило об отношении Ротшильда.       — Эти... — он скривился так, словно в рот ему попала какая-то гадость, — Эти... — повторил, почти выплюнул он, — значит, они требуют, чтобы мы отозвали наши отряды от защиты поселений? И ты пошел у них на поводу?       Мэксон не ответил. Только открыл глаза, до этого судорожно сжатые, перевел их на Ротшильда, впился ими в него. Пальцы, стискивающие подлокотник кресла, напряглись еще больше, даже побелели.       Ротшильд горестно поджал губы, ему, казалось, ответа и не требовалось. Он уже на все свои вопросы ответил сам. Я, поглядывая на него, только удивлялась.       — Это Каден тебе напел? — спросил он. — А чтобы было убедительнее, подарил тебе свою игрушку?       Мэксон оттолкнул от себя врача, и каким-то неуловимым стелющимся движением приблизился к Ротшильду.       — Нет, мастер-скриптор. Не Каден, — понизив голос, произнес он в гробовой тишине. И Ротшильд машинально отшатнулся. На лице, до того олицетворявшем ледяное хладнокровие, отчетливо проступило удивление — мастер-скриптор только что отметил, что «сопляк» выше него ростом и явно шире в плечах. — Но, как и Каден, я всё ещё помню, в чем состоят суть, смысл и главная задача Братства Стали. И защита тех людей в эту задачу не входит. Советую и вам тоже вспомнить об этом.       Он не повышал голос, но словно громовой раскат сопроводил эти слова. Все замерли, даже перестали дышать.       Побледневший мастер-скриптор тяжело сглотнул. Ничего не ответил. Возможно потому, что именно в этот самый момент слова «старейшина» и «Мэксон» в его голове перестали быть чем-то разрозненным, связались в единое целое, чтобы навсегда прирасти к нему — тогда еще шестнадцатилетнему мальчику. Возможно потому, что по всем, кто там присутствовал, жестко хлестнул прихлынувший из ниоткуда тяжкий дух стали. А возможно потому, что от удивления мастер-скриптор просто не смог раскрыть рта.       — Я больше не допущу никаких расколов внутри Братства, — безапелляционно заявил Мэксон, нависая над Ротшильдом, и стальной блеск в его заледеневших глазах заставил того качнуться назад. — И если пресечение подобных мыслей потребует, чтобы полетели головы, то они полетят. Я ясно выражаюсь, мастер-скриптор?       — Т-так точно... старейшина, — проговорил тот, и мне показалось, что он и сам не понял, как это вдруг получилось, что он назвал «мальчишку» и «сопляка» старейшиной.       Мэксон отвернулся, направился обратно к креслу, но внезапно остановился.       — И... что касается моей «игрушки», — он обернулся, посмотрел на мастера-скриптора долгим тяжелым взглядом. — Прикажите своим «Щитам» не трогать мою силовую броню. Я хочу, чтобы она оставалась такой, какой была у Кадена.       Я вошла, прикрыла за собой дверь. Все сидящие вокруг стола дружно воззрились на меня — в том числе и Ротшильд, который открыл было рот, чтобы сказать что-то еще, но тут же закрыл его. Уставился на меня, и его глаза сползли, вперились в мои нашивки.       «Выскочка» — ясно читалось на его невозмутимом лице.       Когда Мэксон как бы между прочим посоветовал мне подать рапорт о присвоении звания старшего скриптора, я слегка удивилась, но рапорт подала — старейшина не имел привычки раздавать пустопорожние советы. И получила утвердительный ответ едва ли не в следующие полчаса. На меня у старейшины были свои планы — это мне было ясно сразу, еще после того не особенно приятного разговора в Кембриджском полицейском участке. Я не знала, какие. Догадывалась. А спрашивать...       Мэксон кивком указал мне на единственное свободное место за столом — оно как будто дожидалось именно меня.       Мастер-скриптор проводил меня строгим взглядом. И я, едва ли не физически ощущая на себе этот взгляд, вспоминала тот короткий разговор с Мэксоном. «Рапорт? — переспросила я старейшину, на секунду решив, что ослышалась, — Ээ... — промямлила я, не зная, как реагировать на то, что формально приказом не являлось. — Слу... Хорошо. Но мне кажется, что мастер-скриптор не одобрит...». Мэксон перебил меня на полуслове, отмахнулся: «Тебе кажется. Делай, что я сказал».       Я сделала. И вместе со званием старшего скриптора я получила обращение на «вы» от старейшины и вот этот красноречивый взгляд Ротшильда, который в это самое мгновение буквально выжигал на мне своё мнение.       Я не могла похвалиться тем, что выглядела солидно и внушительно. Может, если бы это было не так, мне не пришлось бы сражаться едва ли не насмерть с командующими самых разных подразделений за людей и ресурсы. А уж рассчитывать на помощь мастера-скриптора и вовсе не приходилось — этот снисходительный прищур словно заранее говорил: «Меня восхищает вера старейшины в человеческие возможности, но, по моему скромному мнению, эта девочка...» Но честно говоря, в тот момент я была полностью с ним согласна — ибо старейшина меня повысил не до такой степени, чтобы присутствовать на этом совещании. Я не знала, зачем я здесь. И, судя по взглядам в мою сторону, никто не знал. Но с Мэксоном, как обычно, никто не стал спорить.       Он сидел неестественно прямо, сложив руки на краю стола, отчего напоминал примерного школьника — и под распахнутой до самого пояса формой белела стягивающая повязка. Значит, по пути в главный зал его всё же умудрились как-то затащить в медблок. «Ребра — это ерунда, — машинально подумала я, — На стимуляторах уже через неделю всё будет в порядке». Морщина между бровями старейшины углубилась, под глазами залегли тени, прибавляя ему возраста, а лицу — хмурой нетерпимости. Пальцы нетерпеливо постукивали по столу.       — Это всё? — спросил он, глядя на Ротшильда.       — Не совсем, — оторвался от меня мастер-скриптор, — От вас, старейшина, от вашей личности зависит очень многое, — туманно сказал он. Но, видимо, туманно только для меня, потому что Мэксон при этом нахмурился еще больше, словно признавая правоту Ротшильда. — А наше положение таково, что мы сможем продержать очень недолго.       — Как вы пришли к такому выводу? Не покидая стен Цитадели?       Я повернулась к тому, кто подал голос.       К той.       — Паладин Морган, — заметил он, и менторский тон пополам со снисходительностью поплыл на другую сторону стола. — Чтобы составить мнение о чем-либо, не всегда есть необходимость бродить по всей округе.       — Необходимость есть, — отрезала Морган. На ее лице навсегда застыло непримиримое выражение, возможно, еще с тех времен, когда она называла себя Изгоем. — Но... — она запнулась, бросила на Мэксона странный взгляд, который я бы назвала извиняющимся, если бы не знала ее, — Мои отряды постоянно прочёсывают Пустошь, но вот такого, — она махнула рукой на что-то лежащее в центре стола, — нам еще не попадалось.       Я пригляделась — это было что-то изломанное, металлическое, с торчащими пучками проводов и остатками того, что когда-то к ним подводилось. Впрочем, не «что-то». Я прекрасно знала, что это такое.       — Это впервые? — спросил Мэксон.       — Абсолютно, старейшина.       Получившей звание паладина Морган были вверены в командование разведывательные отряды около пяти лет назад. И то, что на ее силовой броне снова появился крылатый меч, мало что меняло — мне иногда казалось, что где-то у себя внутри она так и осталась Изгоем. Она была предана не идеям Братства, а самому Мэксону.       — Элемент мобильного телепорта, — сказал Ротшильд, и даже в его ровном тоне сквозило явное превосходство, — Точнее, именно вот это — генератор квантовой среды для односторонней передачи. У скрипторов было время и возможность изучить это еще в Содружестве.       Морган демонстративно закатила глаза. И в этом я с ней была согласна — мне тоже хотелось сделать это, закатить глаза. Не нам ли, простым скрипторам, пришлось выкапывать вот эти железки из-под того, во что превратился аэропорт после атаки на Либерти Прайма? Я прекрасно помнила перемешанные в кашу куски асфальта, силовой брони и человеческой плоти — и среди них вот это. Блестящие хромом и искрящими проводами приборы, с которыми и была связана та атака.       Старейшина кивнул.       — Нас выманивали, это ясно. Выманивали и раньше, но теперь... — он кашлянул, прижал руку к ребрам. Через секунду осторожно вдохнул, — Такие мелкие удары, как этот, скорее всего призваны оттянуть силы Братства с основных фронтов. Разобщить по сути.       Один из присутствующих немного подался вперед, словно ненавязчиво привлекая к себе внимание. Я перевела взгляд на него.       — Разведка боем? — мягко спросил он. — В принципе, это понятно. Наши силы ослаблены, так как мы вынуждены контролировать слишком большие площади. И наш противник это знает. Содружество — одна из самых больших территорий, которые когда-либо подвергались экспансии Братства.       — Не соглашусь, паладин Колвин, — порывисто возразил другой, даже слегка хлопнул по столу от нетерпения. — Мы вполне в состоянии проводить широкомасштабные операции, так как в настоящее время располагаем самым подготовленным резервом, — и одобрительный взгляд паладина Морган словно погладил его по голове.       Я знала его не очень хорошо — но все же не до такой степени плохо, чтобы не знать вообще. Сложно было бы не знать человека со странным именем Тегеран Рокфаул. Насколько я знала, у них вся семейка не отличалась стандартными именами — собственно, и этого так назвал отец.       До того, как он погиб, они с Морган были друзьями — и это еще с тех времен, как оба назывались Изгоями. После объединения Изгоев с Братством Морган — к этому времени уже паладин Морган — стала наставником мальчика, и, вероятно, это до сих пор радовало обоих. Пусть даже в настоящее время наставник рыцарю-сержанту Рокфаулу уже не требовался.       — Сейчас основной вопрос заключается в том, что делать в ближайшее время. Предпринимать упреждающий удар прямо сейчас в уже известные нам критические точки было бы опасно, — так же мягко парировал паладин Колвин. Он сложил руки перед собой, олицетворяя кротость и смирение. Лично мне было бы сложно, если не невозможно, разглядеть в нем умелого и опытного бойца.       — Но вы же понимаете, что именно это способствовало бы успеху всей миссии! — повысил голос Рокфаул, оперся обеими руками о столешницу, подался вперед.       — Согласна с Колвином, — подала голос Сумрак. — На случай ускоренной атаки нам понадобиться десант не менее чем в несколько десятков человек. А немалая часть сил Братства, к слову, всё ещё дислоцируются в Содружестве.       Мэксон не перебивал никого. Слушал молча, только тяжелый взгляд переползал с одного на другого.       — Паладин Колвин. Паладин Сумрак, — негромко произнес он, — Ваше предложение заключается в отзыве наших сил из Содружества?       — Так точно, старейшина, — отчеканила Сумрак. — Другая причина состоит в том, что есть еще один момент, требующий нашего внимания — это наше полное господство в воздухе, которое уже под большим вопросом.       — Придвен? — с тенью удивления переспросила Морган. — Мы не до такой степени прочно закрепились в Содружестве, чтобы убирать оттуда Придвен! Не могу спорить с тобой, Сумрак, но, пожалуй, ты недооцениваешь столичные силы Братства.       Я метнула быстрый взгляд на Мэксона. Я понимала, что он пытается быть бесстрастным и одинаково выслушивать все мнения, но, судя по тому, как он едва заметно кивал, соглашаясь со словами Морган, ему всё же была ближе линия, которую гнули бывшие Изгои.       — Отзыв наших сил из Содружества сильно задержит нас, — медленно, как будто неохотно подтвердил Каден, впервые подавший голос. И все разом замолчали, все глаза дружно повернулись к нему, — Плюс переброска не пройдет незамеченной, что скорее всего спровоцирует атаку. Мы не можем позволить себе нести такие потери. Но потери будут несравнимо больше, чем если мы не будем заниматься такой масштабной передислокацией.       На лице старейшины промелькнула тень — всего на секунду. Я бы решила, что мне показалось, но Мэксон переспросил, словно уточнил:       — Паладин Каден, вы не согласны?       — Не совсем так, старейшина, — ответил тот. — Переброска Придвена и Либерти Прайма в Столичную Пустошь потребуют специальных средств. Это станет отдельной операцией, и она будет нуждаться в детальной проработке, учитывая текущее положение. При самом лучшем раскладе это потребует от нескольких недель до нескольких месяцев, которых у нас скорее всего нет. Спешить нельзя, потому что любая неудача превратится для нас в катастрофу.       Мэксон побарабанил пальцами по столу, нахмурился — мне показалось, что он уже догадался, о чем пойдет речь дальше и ему заранее это не нравилось.       — Поясните, паладин.       — Наше положение таково, — ответил Каден, — что полномасштабные боевые действия могут развернуться в любой момент. Мы должны быть готовы действовать оперативно. А это означает, что привлечение наших сил из Содружества должно будет идти своим ходом.       — В то время как..?       — В то время как, — невозмутимо закончил Каден, — нам придется думать о помощи извне.       И все замолчали.       Помощь извне, значит...       Ну вообще эта мысль изначально висела в воздухе, но озвучить ее решился только Каден. Возможно и молчал до сих пор, потому что не хотел делать это сам. Никому из них такое не понравилось, но все понимали, что это неизбежно. Даже я понимала. И если не идти на переговоры, то хотя бы рассмотреть такую возможность.       Я посмотрела на Рокфаула — он нахмурился, рука, лежащая на краю стола, сжалась в кулак. Но он ничего не возразил, как и Морган.       — Ваши предложения, паладин, — Мэксон старался говорить ровно, но даже в его деланно спокойном тоне проскользнули угрюмые нотки.       — Пока ничего конкретного, старейшина, — ответил он. — Исходя из того информационного вакуума, в котором мы вынуждены находится, каждый наш шаг будет продвижением вслепую. Действие только наудачу. Но что касается переговоров... Возможно, это будет с нашей стороны поспешным шагом, но можно попытаться связаться с Лост-Хиллс.       И снова ему не возразил никто.       Мэксон приблизил к себе Кадена еще в то время, когда сам даже не назывался старейшиной. В принципе, те, кто был верен линии Лайонса, наверное, могли бы возмутиться подобному шагу — тем более, что такое откровенное благоволение Изгоям явно шло вразрез с прежней политикой. Но никто не возмутился, не оспорил.       И по-моему, за те пять лет, что старейшина занимал место главы Братства, его решения не оспаривались ни разу.       Каден больше не занимался полевыми операциями, но к его советам и решениям неизменно прислушивались — и возможно, даже больше, чем хотелось бы тому же Ротшильду.       — Вы можете как-то прояснить тактические вопросы, мастер-скриптор? — Мэксон потер глаза.       — Сложно сказать, старейшина, — осторожно ответил Ротшильд и аккуратно разгладил несуществующие складки на своей рясе, — У аналитического отдела пока не было возможности в полной мере оценить полученные данные, — и он метнул на меня острый взгляд, как будто я была фокусником и достала бы ему недостающие данные из кармана. — Мне сложно судить о дальнейших шагах, имея в распоряжении лишь результаты недавних боевых действий.       — Старший скриптор, — тяжелый стальной взгляд неожиданно переместился на меня. Впрочем, как и все остальные — без удивления, но с ожиданием. — Вы тоже считаете, что нас окружает вакуум?       Я сочла бы этот вопрос насмешкой, если бы не видела, что этот самый взгляд, устремленный на меня, был абсолютно серьезен. И я почему-то ожидала, что от меня потребуют комментариев — не просто же так Мэксон приказал позвать меня сюда.       — Нет, старейшина. Не считаю, — и я мысленно похвалила себя за спокойный и уверенный тон. — Активность, зафиксированная в районе Балтимора и позже в окрестностях Ричмонда, подтвердилась данными наших разведотрядов.       Морган согласно кивнула.       — Особенно в аэропорту какая-то ересь творится, — пробормотала она и сказала уже громче, — «Слепое» пятно в районе аэропорта Ричмонда — точно следствие заглушки. Судя по отчетам моих ребят, над тем местом приборы с ума сходят. Навигация, передатчики... Все.       — Расскажите о той закономерности, которую вы нашли, старший скриптор. О которой вы докладывали мне, — Мэксон взмахом руки указал на присутствующих.       — Так точно, старейшина. Я сопоставляла площадь, охваченную нашими радарами, с тем, что мы имеем в реальности.       И я принялась излагать то, что мне удалось выяснить за то время, которое под моим командованием находился целый отдел. Я специально не готовилась к этой речи, и, возможно, объясняла путано и говорила слишком быстро. Но меня слушали внимательно, не перебивая.       Карта была не нужна. Я и так знала ее настолько хорошо, что она отчетливо возникала перед моими прикрытыми глазами — судя по тому, что остальные не задали пока ни единого вопроса, им эта карта была известна не хуже меня.       Ротшильд был прав — времени на полный и детальный анализ мы просто не имели. И вряд ли теперь будем иметь. Фактически им, анализом, мы сейчас и занимались — было это уместно или нет — когда я рассказывала о нашей «слепоте», а мне коротко и по существу отвечали, соглашаясь с теми или иными выводами.       — И получается, — закончила я, — что мы будем вынуждены ориентироваться... хм... шиворот-навыворот. Не на высокочастотный сигнал, а наоборот, на его отсутствие. И, чтобы сузить круг — на отсутствие вообще всех сигналов. Хотя... может, с нашей стороны это будет самонадеянно.       — Может. Но это уже что-то, — с кривой усмешкой ответил Мэксон.       — Дорожка к пряничному домику, — пробормотал Рокфаул. — из хлебных крошек.       — Итак, — подытожил старейшина. Оперся руками о край стола, порывисто поднялся, словно показывая, что совещание закончено, но тут же замер, когда по его лицу моментально разлилась бледность. Времени прошло довольно много, и стимуляторы перестали действовать, — Что мы имеем в итоге, — с трудом вдохнув, проговорил он. — Паладин Морган, ваша задача прочесывать север Пустоши как можно тщательнее, если понадобиться, отзывайте людей с внутренней службы. Рыцарь, — он коротко взглянул на Рокфаула, — в вашем ведомстве — юг. Точнее, особое внимание — окрестностям Ричмонда. Аэропорту. Если понадобится, сравняйте его с землей, взорвите... На ваше усмотрение. Любые анклавские игрушки — сюда, но только по согласованию с мастером-скриптором. — он сделал паузу, перевел взгляд на ту половину стола, которую я про себя назвала «Братством», в отличие от другой, которая явно должна была называться «Изгоями». — Колвин, Сумрак. Свяжитесь с Келсом. Пусть... — старейшина осторожно вдохнул, — Пусть готовит Придвен и Либерти Прайма к переброске, но особо не торопится. Информации у нас действительно мало. И... Лост-Хиллс... — стальной взгляд обвел присутствующих, остановился на каждом, — Пока не будем спешить.       Все завозились, волной разлилось согласное бормотание. Но оно тут же замолчало, когда заговорил Ротшильд.       — Еще один вопрос, старейшина, — вклинился он. — Это касается «объекта зет».       Я даже перестала дышать.       «Объект зет», как в документации с недавних пор именовалась Нора, был зафиксирован в зоне боевых действий — в окрестностях того самого злополучного Ричмонда. И уж я-то это прекрасно знала, и именно потому что мы выяснили — я, я выяснила! — что диапазон поискового импульса составляют высокие частоты. И не просто высокие частоты — нестандартные частоты, на которых работало все, что имело отношение к Институту.       Даже тот чип, который она отслеживала с таким неуместным и глупым упорством.       И я даже мысленно поморщилась. Вероятно, со временем и для меня самой Данс стал превращаться в какую-то институтскую технологию — как для любого из нас. Кроме Норы — что бы там ни было у нее с Мэксоном, но Данс никогда не переставал быть для нее человеком. Впрочем, и назвать Нору одной из нас уже было сложно. Даже ее имя было почти уже раздавлено и уничтожено точно так же, как и имя Данса. И случилось это в тот момент, когда ее, по сути, обвинили в шпионаже и пособничестве врагу, и пусть даже официально это обвинение еще не прозвучало — вместо имени у нее появилось название. «Объект зет». И это уже говорило о многом.       — Слушаю.       Я невольно внимательнее вгляделась в лицо Мэксона. Обычное замкнутое и непроницаемое выражение старейшины ничуть не изменилось, словно речь шла о ничего не значащем штатном вопросе.       — Траектория перемещения такова, что объект приблизился к недостроенной ветке метро — той самой, которая должна была соединять центральный район Ричмонда и аэропорт. Предполагаю, что строительство было начато незадолго до Великой войны, после чего по вполне понятной причине стройка не была завершена. Своды не были укреплены и обвалились, и мы довольно долго предполагали, что эта ветка, так сказать, самоуничтожилась. Однако, — Ротшильд сделал театральную паузу, — за обвалом имеется каверна. Рукотворная каверна, — уточнил он.       — Рыцарь-сержант Рокфаул, паладин Морган, у вас есть, что добавить по этой ветке? — ледяным тоном спросил Мэксон.       — Нет, старейшина, — ответил за обоих Рокфаул, — Особых указаний на этот счет мы не получали.       — Иных разумных форм жизни там нет, — подтвердила Морган. — Были дикие, но немного... Больше нет.       Мэксон кивнул, принимая ответ.       — На протяжение некоторого времени мы улавливали исходящее оттуда высокочастотное излучение, — продолжил Ротшильд, — но в последующем оно пропало бесследно, образовав уже знакомое нам «слепое» пятно. Я думаю, что именно на него нам следует обратить особое внимание.       — Несмотря на то, что таких «слепых» пятен у нас более, чем достаточно? — вклинилась я, и выпалила это прежде, чем подумала.       — «Объект зет», старший скриптор, — цепко взглянул на меня мастер-скриптор, его глаза как будто запустили в меня когти, — Его перемещения изначально не были хаотичны, а подчинялись определенной закономерности.       «Какой закономерности?» — хотелось выкрикнуть мне, но я промолчала. Досада и злость прихлынули изнутри желчной волной, оставив во рту едкую горечь. На Нору, в основном — ибо я категорически не могла понять того, что она делает. Скорее всего, она не могла понять тоже, но от этого мало что менялось.       И как результат — сияющим венцом над ней уже висел статус «вне закона» и, конечно же, немедленная казнь, потому что в Братстве с изменниками по-другому не поступали.       Но что бы я ни чувствовала, Ротшильд снова был прав — закономерность явно прослеживалась. Да, она удалялась от цели своих поисков. Да, она упорно оказывалась там, где Братство фиксировало нездоровую активность. И — да, она снова приближалась к тому, что мы сами называли «критической точкой» и за чем наблюдали с тех самых пор, как сработал один из радаров, уловивший след высокочастотного импульса.       Я не верила в то, что она могла как-то оказаться среди агентурной сети Анклава. Этого просто не могло быть! Политика? Что-то глобальное? И рядом со всем этим Нора? О, да это же смешно!       Но глядя в серьезное лицо мастера-скриптора, я понимала, что тот вовсе не забавляется, причисляя ее к изменникам. И я не смогла бы ему объяснить своих мыслей, потому что... Потому что они были нелогичны.       Ему была известна ее связь с Институтом — как с самим Институтом, так и с их негласной агентурной сетью на поверхности. И то, что она была вхожа в обе эти структуры — а с какой целью и как она этого добилась, никто подробно не интересовался. Я подозревала, не интересовался именно потому, что в Содружестве не было его, Ротшильда. Уж он бы ей всю душу вынул... Это не Мэксон, которого всегда интересовали результаты, а не пути их получения. И тем более не Данс, которого не интересовало вообще ничего, что выбивалось за рамки поставленной задачи.       А уж тот случай с телепортацией к развалинам технологического института, когда по вине Норы едва не погиб сам старейшина... Об этом все знали, но эту тему не было принято обсуждать в открытую, равно как и то, почему нынешнему «объекту зет» тогда это сошло с рук.       Личные предпочтения... Чего еще тут можно было добавить?       Опровергнуть слова мастера-скриптора, пошатнуть укрепившуюся уверенность всех присутствующих я бы не смогла. Нелогично. Я смотрела на них, на одинаковые непроницаемые лица, и меня изнутри давило что-то знакомое, бессильное... Такое, какое так же уничтожало меня, когда я узнала о приговоре Данса. Спасти его под силу было только той, для кого логика, разумность и здравый смысл являлись абсолютно чужими понятиями.       Не мне, в общем.       Теперь же надо было спасать её саму... И получалось, что спасать её некому.       — Мастер-скриптор, сводки по Ричмонду и местным шевелениям, — после долгой паузы озвучил решение Мэксон. — Рокфаул. Отбой разведоперации. Готовьте штурмовой отряд, — резко сказал он. — Вопросы?       — Есть, — подал голос рыцарь-сержант. — Что делать с «объектом зет»?       Я уставилась на старейшину, впилась глазами в его лицо, а пальцами — в край стола. По сути, необходимости в «объекте зет» уже не было. Если ей отводилась роль проводника, то эту роль она выполнила. Неужели...       На лице Мэксона не дрогнул ни один мускул. Хмурое и непроницаемое выражение, застывшее на нем маской, не пропустило наружу ни одного чувства старейшины — если они вообще были. А я не верила, что их не было.       Впрочем, я не верила в это почти никогда, и чаще всего ошибалась.       — Брать живой, — раздельно и жестко ответил он. — Еще вопросы?       Больше вопросов не последовало. Зато последовала целая серия многозначительных взглядов в его сторону, но старейшина их как будто не заметил.       Судя по тому, что бледность вернулась на его лицо, и на лбу выступил холодный пот, стимуляторы оставили его окончательно, и его мало интересовали взгляды, какими бы многозначительными они ни были.       «Брать живой».       Это мало что меняло. Даже за намек на то, в чем обвиняли Нору, приговор был однозначным. Чего уж говорить о почти открытом обвинении...       — Старейшина Мэксон, — глубоко вздохнув, сказала я, когда мы получили разрешение разойтись, и все направились к двери, негромко переговариваясь.       — Слушаю, — ответил он. И сделал это совершенно без удивления, словно ждал.       Я помолчала, ожидая, когда все покинут зал. Мэксон отвернулся к окну, стоя так же прямо. Даже одну руку держал вдоль тела, а другую прижимал к ребрам, и не сцеплял по привычке за спиной.       — Старейшина. Послушайте меня. Она... не может... — запинаясь, проговорила я. Слышала саму себя и понимала, что это бесполезно. — Это неправда — всё, что говорил про неё мастер-скриптор.       — Я знаю, — ровно ответил он, не поворачиваясь, словно разглядывание тренировочной площадки было несравнимо интереснее.       — Но... тогда...       — Скриптор, — старейшина повернулся ко мне, и все мои невысказанные доводы разлетелись на миллион осколков, не успев даже толком оформиться, разбились о холодный стальной монолит. — На кону сейчас стоит слишком многое, чтобы принимать во внимание собственные чувства, — и меня ощутимо продрал мороз, даже передернуло от повеявшего вдруг ледяного нечеловеческого дыхания стали. — Мы делаем то, что должны. И что мы при этом чувствуем, не имеет значения.       Я не задала ему вопроса, а он всё же ответил на него.       — Так точно, старейшина.       Не. Имеет. Значения.       Мне было жаль старейшину. Человека, у которого тяжкий дух стали не только когда-то забрал прошлое. Теперь он ревниво требовал принести ему в жертву ещё и своё будущее.