Дальше

      От взрыва вышел из строя инжектор стимуляторов, но понял я это далеко не сразу. Вообще не понял — даже когда система принялась кидать на дисплей сообщения о повреждении.       Я их даже не замечал — только красную подсветку целей. И, кажется, слышал только шум собственной крови в ушах, который не пускал ко мне никаких других звуков — ни сплошного грохота выстрелов, ни взрывов. Шум крови бился в голове вспышками дикого звериного восторга. Сумасшедшее ликование обдирало пересохшую глотку рычанием, словно песком драло сухие воспалённо-горящие глаза. Поверхность — асфальт? бетон? земля? — невнятно вздрагивала, когда совсем близко от меня взлетали в воздух клубы горящей земли, вывороченной взрывом, пыль, обломки древних строений. Из-за прилива адреналина казалось, будто гатлинг ничего не весил, летал сам — стремительно, быстро.       «Цель: человек…»       Следуя за красной меткой, я прыгнул в сторону, из-под ног вылетели искры вперемешку с бетонной крошкой.       Они — те, что сыпались из вспышек мобильных точек телепорта, определённо были другими. Быстрее, умнее, опаснее тех, кого мы уложили несколько минут — часов? — назад. Время потерялось, как будто само испугалось сплошного ада, рухнувшего на землю. Огонь пожирал всё и вся, и пламя лазера доставало меня даже сквозь обшивку брони.       — Ad victoriam! — мой исступлённый вой вплетался в огненный ревущий вихрь, впитывался, становясь им.       Джетпак возносил меня сам, нёс туда, куда надо — и иной раз мне казалось, что я даже не трогал гашетку. Силовая броня будто сама знала, куда рвануть меня и в какой момент. Очереди гатлинга выкашивали чужие ряды, пучки лазерных лучей злобно метили в красные блики отражённого пламени на хроме чужой брони. Отсветы передвигались — скупыми, стремительными, почти смазанными движениями, вызывая у меня новый приступ яростного звериного счастья.       Выдергивая гатлинг из разломанного шлема чужака, я на один краткий миг встретился глазами с одним из своих бойцов, махнул стволами в сторону. Тот послушно откатился, давая простор красной лазерной смерти.       Чужаки не давали приблизиться к ним — несколько раз взрывной волной меня опрокидывало назад, отталкивало. Изворачиваясь, чтобы не потерять равновесие, я уже в который раз выровнялся, джетпак рывками вздёргивал меня вверх раз за разом, обрушивал вниз, заставляя восторженно стонать от приливов кровавого хмеля, когда от моих очередей в разные стороны разлетались разорванные куски металла и плоти, брызгали фонтанами из каменных и красных вязких крошек.       Очередной взрыв швырнул в меня волну куда мощнее прежних, ударил ею наотмашь — даже перед глазами потемнело, когда я, не удержавшись, отлетел назад, врезался спиной во что-то. От удара с грохотом, перекрывшим адскую какофонию лазерного огня, во все стороны брызнул бетонный фонтан. На миг даже сознание выключилось, а дыхание перехватило от резкой боли. В следующий миг джетпак дернул меня вверх, отчего-то тоже отдавшись острой болью в ребрах, на которую, впрочем, я не обратил внимания. Смутно запищал индикатор повреждений.       Едва отметив треск под ногами брони, я приземлился, обрушился на бетонные остатки чего-то, перехватил гатлинг, одновременно окинул быстрым взглядом сдыхающее в пламени поле боя, отыскивая своих ребят. Система наведения пиликнула, выделив несколько целей, деликатно обвела, обошла остальных. Целы не все, отметил я. Плохо.       Вышиб ядерный блок, загнал новый. Быстро — быстрее даже своих собственных мыслей. Да и мысли тоже попрятались в испуге, оставив царить один лишь звериный инстинкт. Азарт боя переполнял меня — и каждый взрыв отдавался новым приступом злобного яростного счастья.       Чужих было много — я уже перестал считать их, давно сбился со счета и убитых, и живых. Их движения изначально не были хаотичными, хромированные чужаки в силовой броне окружали нас, пытались взять в кольцо. Это не удивляло — моя голова была бы для многих весьма почётным трофеем.       — Сюда, м-мать вашу! — выкрикивал я, в тот момент не понимая, что меня не слышат. Это было неважно.       Меня видели. И — да, рвались ко мне так же, как и я к ним. Всплескивали руками, словно от радости, когда напарывались на лучи гатлинга. Им на смену рвались новые.       Гатлинг приветствовал всех желающих познакомиться поближе.       Силовая броня чужаков богато отражала хромированной поверхностью лазерный огонь, сверкала им — прекрасная была подсветка целей. Как подтверждение мигающему на дисплее «Цель: человек. Вооружен…»       — Да-а-а… — восторженно выдыхал я, едва не теряя сознание от боли и отчётливого запаха крови. Трупы, металл, плоть заваливали землю, бетон — всё. Весь мир. И это было… — Ещё, м-мать вашу… Ещё!!!       Меня в тот момент не интересовало, кто они.       Позже.       Всё позже.       — Ad victoriam, с-суки! — и металл врубался в металл, оглушая грохотом и ослепляя искрами.       «Цель: человек…»       Ближе, чёрт бы вас…! Ближе! Не я разворачивал гатлинг к очередной цели — он сам чуял её, как зверь, жаждущий крови не меньше меня.       Ближе!       «Охотитесь на меня?» — вспышкой лазера блеснула смеющаяся мысль. Блеснула, утонула, спаленная зарядом лазера. Пламя джетпака ударилось о землю, рвануло меня вверх.       «Это мы ещё посмотрим… — и всё тело восхитительно содрогнулось, когда я обрушил его инерцию на чью-то спину, —…кто на кого охотится!»       Придавил чужака ногой, разнёс очередью отсек для ядерного блока — красный лазерный пучок яростно прогрыз чужую броню, прокусил ядерный блок. Броня судорожно дернулась от взрыва внутри себя самой и затихла. Но не сразу, далеко не сразу…       Чего там сказала система наведения? «Человек?» Хм…       Бой затихал долго. Попутно нам пришлось уничтожать точки телепорта — и эта работа оказалась скорее нудной уборкой после общего веселья. Расстреливая очередную светящуюся голубыми огнями железку, я с извращенной иронией думал, сколько же еще таких разведопераций превратятся в полноценный бой.       — Старейшина, — едва услышал я сквозь тяжелое дыхание. Не сразу понял, что это мое собственное дыхание. А тот сплошной, дерущий уши шум — в моей собственной голове.       Чуть повернул голову. Кивнул — мол, говори, слышу тебя. Я не был уверен, что мне сейчас будет доступна человеческая речь.       — Трое раненых, — доложили мне, — Убитых нет, — добавили уже более неуверенно.       Я кивнул ещё раз.       — Винтокрыл, — глухо произнёс я, — Немедленно. Собрать всё. И это тоже, — я пнул разломанную деталь телепорта.       — Слушаюсь.       Шум в голове стихал еще дольше, чем сам бой, как будто я умудрился получить и по голове тоже.       Рука сама метнулась к рёбрам, но рука брони, металлически лязгнув о корпус, опустилась. Дышать было больно. При каждом вздохе острые иглы втыкались куда-то внутрь. Попадая в воздушные ямы, винтокрыл бросало то вверх, то вниз, и с каждым движением мои рёбра отдавало острой болью, от которой темнело перед глазами — я с внезапным раздражением подумал, что ни разу не замечал качки винтокрыла, пока у меня были целыми все кости. Кровавый хмель отступал — наступало похмелье, а вместе с ним и отвратительное ощущение усталости, сковывающей всё тело. И что раньше едва давало о себе знать, вдруг начинало болеть, как будто в сто раз сильнее. Это бесило.       Инжектор стимуляторов благополучно молчал, убитый взрывной волной. А у меня появлялся повод ненавидеть чужаков чуть больше, чем до этого.       Я коротко взглянул на троих из своих бойцов. Когда их подобрали, я приказал не доставать никого из брони — мы не знали, что там могло быть повреждено. С этим пусть разбираются медики. И я, стискивая зубы от дёргающей боли, направился к кабине пилота, проклиная непонятно откуда взявшуюся качку.       — Цитадель, это один-семь-ноль, — я сумел почти ровно проговорить это в микрофон передатчика.       — Цитадель на приёме, один-семь-ноль, — сразу же ответило радио.       — Возвращаемся…       Я не знал, кто они такие, эти хромированные чужаки. Знал почти наверняка, к кому (или чему?) они имеют отношение, но от этого мало что менялось. Это была засада, и этот факт вызывал у меня новую вспышку раздражения. Я почти понадеялся, что они могли защищать что-то ценное… Надежда не оправдалась. Они всего лишь охотились на меня.       Я выругался, шипя сквозь зубы, когда винтокрыл в очередной раз встряхнуло. Не знаю, кто они — пока. Скоро узнаю.       Но ещё больше хотелось ругаться от воспоминаний о недавней встрече. Вот уж кого я меньше всех ожидал увидеть… в том самом месте, где вовсю разворачивался этот неожиданный бой.       Хотелось потереть глаза. Или сунуть голову под холодную воду — как минувшим утром… может быть, не этим утром. Прошлым. Я взглянул на красную полоску зарева на горизонте, потом на таймер. Его показатель на дисплее брони застыл на отметке «00.00» — видимо, и его стряхнул тот взрыв.       А может, он стряхнул и ещё что-то в моей голове. Вместе с часами и инжектором стимуляторов. Иначе я никак не мог объяснить, почему сейчас, сквозь колючую боль в ребрах и качку, что отдавалась в них же, я думал ещё и об огромных глазах оленёнка, глядящие на меня с таким странным выражением, что я почти растерялся. Что угодно, но только не страх — к страху, даже к ужасу, я был бы готов. Но не то, что вдруг разглядел… Тоска? Ожидание? Взгляд одну секунду, одну невероятно глубокую пропасть вечности смотрел на меня и мешался с тенями недавно увиденного кошмарного сна, как будто пытался смешать с ним.       Её поиски уже давно не были для меня забавой — хотя изначально я считал этот побег всего лишь продолжением нашей бесконечно милой игры в охотника и жертву.       «Я буду думать об этом потом» — с усилием говорил я сам себе, но здравые мысли тонули в вязкой безвольной массе, где когда-то сгинула злость на мою принцессу из довоенной сказки.       Я больше не считал её жертвой. А кем считал… не знал.       Приземление винтокрыла встряхнуло, заставив усилием воли ловить поток ругательств, готовых вырваться от боли. После того, как горячка боя утекла в ту же неизвестность, откуда обычно бралась, её место радостно заняла усталость, и боль в повреждённых местах не менее радостно принялась грызть их.       Но для отдыха пока времени не было.       Потом. Может быть.       — Сбор в главном зале, — сказал я, как-то сумев преодолеть шум того раздражающего курятника, который засуетился вокруг меня. — Немедленно.       — Слушаюсь, старейшина.       Ну конечно, отметил я, заглянув в широко распахнутые глаза старшего скриптора, и едва ли не отчетливо разглядев в выражении почти детского лица свои же недавние мысли.       — Скриптор… — зачем-то сказал я, прилагая большую часть усилий, чтобы справится с болью, — Она. Жива.       — Спасибо, старейшина, — услышал я сквозь шипение стимулятора. И ещё одного. И ещё.       Стало немного лучше, даже в голове прояснилось. Хотя бы смог отдать все приказы, не упустив никаких деталей.       Я походя бросил ещё один взгляд на площадку ангара, прежде чем повернуть к лестнице в главный зал, заодно пытаясь прикинуть, не забыл ли чего. От усталости казалось, что голова соображает туго, не видит собственных мыслей. К тому же наваленные груды трупов и металлических деталей морочили, создавали впечатление, что бой произошёл прямо здесь. В целом, эта картина мне нравилась. Добавляла удовлетворения, как от хорошо проделанной работы.       Бой, значит. Хм. Усталость и боль в рёбрах, которая после тройной дозы стимулятора из острой и колющей превратилась в тупую и навязчивую, нисколько не мешали чувствовать что-то вроде азарта. Да, именно азарта. Серьёзность нашего положения добавляла остроты в эту гонку наперегонки даже не с Анклавом, а с самим временем. И — да, это было занятно.       В тишине главного зала монотонный голос Ротшильда звучал так гармонично, что им, наверное, могли бы говорить сами стены.       Подозреваю, что Лайонс не одобрил бы моего хода мыслей — примерно так же, как не одобрял этого Ротшильд, которого я слушал, стараясь быть терпеливым. Это было тяжело — не просто слушать скрытые упрёки в спешке и порывистости, по обыкновению отмахиваясь от них, а пытаться принять к сведению. Мне была бы скучна победа, если бы она сама упала в руки, а сопротивляющийся и подкидывающий загадки противник — это же была почти мечта. Но озвучивать это я не считал необходимым.       Действие стимуляторов стремительно заканчивалось. Боль дёргала рёбра, как струны, при каждом вдохе, а стягивающая повязка только причиняла дополнительное неудобство.       Ротшильд не видел разницы между спешкой и скоростью, а я не был намерен объяснять эту разницу. Достаточно было и того, что мастер-скриптор, вполне осознавая границы своей области, не собирался эти самые границы переступать. Когда, выполняя мой приказ, на совещании появилась старший скриптор, Ротшильду это не понравилось, и мне, вероятно, должно было быть его… хм… жаль? Ему ведь непросто было осознать когда-то, что возраст и способность выполнять свою работу мало соотносятся друг с другом.       Но опять же, с меня уже хватило объяснений: либо мастер-скриптор не пытается менять политику старейшины, либо старейшина меняет мастера-скриптора. Со всеми почестями провожая того на заслуженный покой. Я не любил повторять что-либо больше одного раза, но тут мне пришлось сделать исключение.       Впрочем, только ли тут… И как-то сам собой всплыл из памяти влажный блеск огромных испуганных глаз. Ещё месяц назад я бы мысленно улыбнулся, теперь же куда-то внутрь вдруг кольнуло что-то острое, холодное. Почти похожее на боль от сломанных рёбер. Думать о ней мне всегда нравилось, но в последнее время мысли стали… хм… болезненными. И сейчас — это же просто прекратилось действие стимуляторов?       Ротшильд первым предложил просить помощи у Лост-Хиллс. Это не удивляло. Удивило то, что Каден неожиданно поддержал эту идею. Вяло так поддержал… Но всё равно последнее слово оставалось за мной. В отличие от большинства паладинов Цитадели, я доверял Кадену, но не считал помощь Лост-Хиллс необходимой.       И… оставался ещё один вопрос. Я почти наверняка знал, кто его озвучит.       — Ещё один вопрос, старейшина, — со знакомым скрежетом произнёс мастер-скриптор. — Это касается «объекта зет».       Старший скриптор заметно побледнела, украдкой бросила на меня острый обеспокоенный взгляд — и на миг мне показалось, что вот они, те самые чувства, которых у меня самого никогда не было. Живут в этой девушке, прячутся за детским лицом, чтобы вот так, украдкой, упрекать меня в том, что им самим во мне места не было.       Вернее, ещё месяц назад я думал, что не было.       — Слушаю, — ровно сказал я. И соврал.       Я не слушал. Нечего уже было слушать — я знал, что будет сказано, зачем, с какой целью, и какие выводы последуют.       Рёбра дёргало пульсирующей болью, дышать было тяжело. И это было даже… уместно. У меня не было привычки отворачиваться от проблем, какими бы они ни были, но от некоторых хотелось закрыть глаза и уши. Не видеть, не слышать… Как в тот момент, когда за моей спиной прозвучал тонкий голос:       — Старейшина. Послушайте меня. Она… не может… Это неправда — всё, что говорил про неё мастер-скриптор.       — Я знаю.       Знал — и меня бесило, отчаянно бесило то, как вся Пустошь радостно принималась плясать под дудку этой девочки, едва она только вбивала себе в голову очередную самоубийственную мысль! Еще больше бесило, что я и сам уже почти начал делать это.       Усталость давила и сковывала, хотелось спать. Тело застывало в леденящем онемении, не имеющим ничего общего с обычной сонливостью, но оно нисколько не нарушало хода мыслей. Рёбра болели, и я старательно сосредотачивался на этих ощущениях. Прекрасно знал, зачем я это делаю — и в ответ мог только мысленно метаться от гнева. Эти слабости — чёрт возьми, ну что было такого в этой своевольной принцессе, что она умудрялась вытаскивать их на свет?! Я мог принять любое решение, каким бы тяжёлым оно ни было. Но принять какое-то чёткое решение в отношении неё — по сути приказ о казни — заставить себя не мог. Или хотя бы озвучить. Может, следовало признаться себе, что я действительно хотел видеть её живой? Зачем? Чтобы посмотреть в эти глаза испуганного оленёнка, увидеть в них некий шпионский расчёт, о котором вещал Ротшильд? Убедиться… в чём?       «Это неправда…» — сказала старший скриптор, и её почти детские лицо искажалось от очень знакомого мне глубинного ужаса. Этот нутряной страх перед чем-то огромным, всеобъемлющим — в какой-то степени это было страхом перед внутренней сутью Братства Стали. Очень редко кто шёл против этой сути — и у всех конец был примерно одинаков. Кроме одного человека, чью хорошенькую головку упорно обходил страх перед мощью Братства.       Я не хотел об этом думать. И всё равно думал.       После повторной тройной дозы стимуляторов я упал на кровать, не найдя в себе сил хотя бы разуться. Но даже сон, казалось, и не был сном. Был тем же холодным сковывающим оцепенением, в котором продолжали крутиться те же мысли. Впрочем, нет. Они не крутились. Они выстраивались чёткими стройными рядами — слишком чёткими, чтобы метаться и мучиться сомнениями.       Я сделаю то, что должен. Знал, что сделаю, потому что на кону стояло гораздо больше, чем жизнь одного человека. Или… Мысль оборвалась, когда даже во сне что-то болезненно поджалось внутри, не дало уничтожить себя привычным усилием воли. «Или даже двух человек, — упрямо закончила мысль. — Так, старейшина Мэксон? Или правильнее — последний Мэксон?»       Мерзкий шёпот царапал голову изнутри, словно его туда древним песком сыпали стены Цитадели.       Последний…       «Уничтожишь своими руками своё будущее? Своего сына? — переспрашивал скрипящим на зубах песком шёпот стен, — Сделаешь это?..»       — Старейшина.       Я машинально открыл глаза, кажется, так и не сумев проснуться, потому что даже не сразу понял, в которой из реальностей я слышал это.       — Старейшина!       — Я слушаю, — откликнулся я, не уверенный что так и есть, как и не уверенный, что вообще сказал это вслух, и кашлянул. От кашля ребра немедленно дернуло острой болью, красноречиво напомнив мне, в какой из реальностей я нахожусь. Хотелось пить. И еще больше хотелось спать. Зачем-то я посмотрел на часы — и тут же привычно и без особого труда подавил раздражение. Оно было совершенно лишним. Впрочем, как и благодарность за целых два часа сна.       Но, вроде бы, я действительно слушал. Поднялся, держась за ребра, шатаясь, добрел до раковины, и едва отметил пятно светло-коричневой формы послушника в полумраке комнаты. Сунул голову под воду, одновременно пытаясь нашарить на полке стимулятор.       — Старейшина Мэксон, — продолжил послушник, явно торопясь. — Аналитический отдел располагает важными данными. — он вдруг замялся. — Им нужно… ээ… нужно ваше присутствие.       — Прекрасно, — ответил я. Всё же нащупал заветный шприц, всадил его прямо через рукав формы. Глянул на послушника, слушая короткое шипение стимулятора. Потом в зеркало. Оценил свое отражение (на лице-то откуда ссадина?) и, в принципе, понял, что за внезапный приступ нерешительности случился у этого мальчика.       Ощущая, как проясняется в голове, я выпрямился, пригладил мокрые волосы, бросил пустой шприц в раковину. Забавное было выражение лица у этого мальчишки… Сочувствующее, что ли… «Не забыть потом посмеяться» — мрачно подумал я.       — Что в медблоке?       — Не могу знать подробностей, старейшина. Но там вас тоже хотели видеть.       Я кивнул. Это была плохая новость.       — Ты можешь идти, послушник.       — Слушаюсь, старейшина.       Я поднял молнию формы, окончательно приходя в себя. Необходимость в моем присутствии в медблоке могла означать только одно — нужно было мое решение об эвтаназии.       Не ошибся.       То, что мои догадки подтвердились, стало ясно спустя всего несколько минут, когда я слушал отчет медика о тяжести травм, о прогнозах и тому подобном, изобилующем неприятно-прямолинейными «не»: несовместимый, необратимый, неблагоприятный… И смотрел в лицо своего бойца. Он был без сознания, но это не мешало мне видеть особые предсмертные тени болезненной судороги, лежащие на его молодом лице. Глядя на него, я думал о том, что мне принадлежит сомнительная честь открыть счёт в новом этапе старой войны. Наверное, это должно было как-то, чёрт возьми, добавить мне значимости.       Медик закончила отчёт и замолчала. Смотрела на меня расширенными, лихорадочно блестящими глазами, безуспешно пытаясь придать лицу хладнокровное непроницаемое выражение. И этот горячечный блеск вдруг побудил меня задать ей вопрос:       — Вам приходилось делать эвтаназию раньше, старший скриптор Олин?       Ее брови дрогнули, на лице медика тенью проступило страдание — и я сполна получил ответ на свой вопрос. Взгляд Олин на миг метнулся куда-то в угол, словно пытался сбежать, спрятаться. Но она быстро взяла себя в руки.       — Никак нет, старейшина Мэксон. И он… мой брат, — она на секунду запнулась, смешалась. Замолчала.       — Если вам это будет тяжело…       — Прошу прощения, старейшина, — она взяла себя в руки, и произнесла ледяным затвердевшим голосом. — Нет, этот факт мне не помешает.       — Прекрасно, — ответил я, поворачиваясь к двери, — В таком случае делайте, что должны, старший скриптор.       — Слушаюсь, старейшина.       Быстрыми шагами я шёл в сторону аналитического отдела, точнее, в то крыло, где располагались его многочисленные лаборатории. Шёл так быстро, насколько это позволяла навязчивая боль, встряхивающая рёбра при каждом шаге.       «…мой брат. Но это… не помешает».       О да, скриптор. Не помешает — ибо наступило то самое время, которого мы подспудно ждали, хотя некоторые из нас вяло верили в то, что оно не наступит никогда. Но вот, наступило — и теперь нам ничего не должно помешать. Чем бы оно ни было.       Наверное, я должен был сочувствовать ей, мелькнула заблудшая мысль. А может, и сочувствовал — просто я не знал, как выглядит это чувство.       — Старейшина.       Красные, припухшие от недосыпа глаза на детском лице старшего скриптора Хэйлин смотрелись дико и неуместно. Как и фиолетовые тени под ними, откровенно давшие мне понять, что у старшего скриптора не было даже тех двух часов на сон, какие были у меня.       — Вам надо это видеть, — сказала она, и голос её, впрочем, звучал твёрдо. Даже более того — с удовлетворением я заметил в нём так радующие меня нотки азарта.       В прозекторской было холодно. Само собой вспомнилось, как я ещё несколько лет назад приказал сделать рокировку в назначении помещений. Ни к чему было располагать оружейный склад здесь, так глубоко под землей, в этом естественном холодильнике. А потому склад «переехал» наверх, подвинув кое-кого из скрипторского руководства с их теплых мест и вызвав всплеск недовольства со стороны «Мечей». Вспомнилось и неизменное, набившее мне тогда на слухе мозоль — «При Лайонсе такого не было». Тогда меня это злило. Теперь же, спустя четыре года — приводило в бешенство.       Здесь было принято решение разместить лаборатории — для работы с… хм… биологическим материалом, как «Перья» политкорректно называли трупы. Всяких существ, необязательно людей.       Впрочем, в тот момент, когда я, старательно перешагивая через стоящие друг на друге носилки с трупами, продвигался к ряду столов в центре зала, никаких других «всяких» существ не заметил.       Вспомнилось это не только мне. Прямо за спиной Хэйлин каменным изваянием стоял мастер-скриптор, и его тёмно-красная роба гармонировала с общей обстановкой, словно одобряла и соглашалась с ней, почти сливаясь с фоном из красных вывернутых внутренностей. Выражение лица Ротшильда было не менее каменным — он не слишком любил напоминания о своих неудачах. А уж лаборатории его же отдела были одним из самых ярких напоминаний.       — Была проведена аутопсия двенадцати объектов, — четко прозвенел тонкий детский голосок старшего скриптора. — Из числа наиболее сохранных, — она неопределенно махнула окровавленной латексной перчаткой в сторону ровного ряда секционных столов под бестеневыми лампами. Они все были заняты — и зрелище предназначалось явно не для слабонервных. Ну или тех, кто плотно пообедал… Да и запах над всем этим стоял вполне узнаваемый.       — И.?       Скриптор глубоко вздохнула — как если бы наслаждалась густым сыро-металлическим запахом вывернутых наизнанку тел. Указала на то, что лежало перед ней, одновременно взглядом прося меня подойти.       Я шагнул к секционному столу, оглядел «биологический материал» и с сарказмом подумал о том, что, видимо, старший скриптор приказ распотрошить эти тела восприняла буквально.       — Я, возможно, предвосхищаю ваш вопрос, старейшина, но… это не синты, — ледяным тоном сказал Ротшильд, не двигаясь со своего места, — Точнее, не все они — синты. В основном люди.       Старший скриптор согласно кивнула, устало вытерла лоб тыльной стороной руки, сдвинула защитные очки на него.       — Но.?       — Взгляните, старейшина.       В этом не было нужды. Вскрытую голову и мозг, разделанный как спелый фрукт, я видел. Не разбирался, что и как там должно было быть устроено, однако моих обрывочных знаний вполне хватало, чтобы знать — в человеческой голове не может быть такого количества металла. Даже в головах синтов такого не было.       Хэйлин кончиком секционного ножа тронула одну из деталей.       — О такой технологии я только смутно слышала однажды от… — она запнулась, смущенно посмотрела на меня и неловко замяла фразу. Ротшильд недовольно поджал губы, причём, я знал его достаточно хорошо, чтобы судить по такому знакомому изгибу старческого рта — недовольство адресовалось мне.       Я понял, от кого старший скриптор могла слышать об институтской технологии, но не стал заострять на этом внимание. Как-то исподволь меня все больше начинали злить намёки и таинственная многозначительность, которую я ловил в свой адрес.       — Ближе к делу, — резко сказал я. Слишком резко. По привычке сцепил руки за спиной, но тут же чертыхнулся, опустил их. — Ваши источники информации меня пока не интересуют.       — Так точно, старейшина, — она на секунду смешалась, но продолжила. — Мы не знаем, как правильно назвать вот это… это… соединение человеческого организма и механики. Хм, киборг? Эти детали еще предстоит изучить, но кое-что мы можем предположить уже сейчас. Человеческий мозг этого… мм… существа искусственно усилен. На него установлено нечто, что делает его… как бы это… более живучим.       Мелькнуло смутное воспоминание, смазанное кровавым безумием боя — как я выстрелил напрямую в ядерный блок чужой силовой брони. От направленного внутрь взрыва человека должно было разнести в клочья — тот же еще даже пытался сопротивляться. Тогда, в упоении собственным неистовством я почти не задумался об этом, добил его на чистом инстинкте. Хотя это и показалось какой-то дикостью.       — Поясните.       — Кое-что из этого, — кончиком ножа она указала внутрь разделанной черепной коробки, — нужно, чтобы подавлять болевые центры. А вот эти, — кончик ножа почти незаметно передвинулся, тронул что-то блестящее среди сероватой массы мозга, — чтобы усиливать и искусственно направлять импульсы от опорно-двигательной системы.       — Мы предполагаем, что это так, — поправил ее Ротшильд, и я без удивления отметил мелькнувшее в его голосе неодобрение. — Потому что некоторые зоны мозга отвечают именно за быстрые и точные движения. У человека большая часть импульсов неизменно теряется. Думаю, можно провести аналогии с радиопередатчиком… Чтобы усилить сигнал, нужно установить дополнительное оборудование. Правильнее было бы сказать, что усиление на самом деле ничего не усиливает. Оно заключается в том, чтобы просто собрать передаваемый сигнал и направить его на принимающее устройство в полном объеме. Без потерь.       — Институт однажды создал такое… хм… существо, — продолжила Хэйлин, — Человека с такими же механизмами. Оно было более быстрым, выносливым и живучим. По сути, почти идеальная боевая машина. Почти… Тот проект был свернут из-за того, что объект эксперимента вышел из-под контроля. Агрессия… неуправляемость… Я думаю, такой побочный эффект получался из-за принудительной калибровки мозга под новые параметры, — увлекаясь, добавила она, но после деликатного и недовольного покашливания Ротшильда оборвала сама себя, — В общем, да, проект свернули. Хотя, это, — нож снова вздрогнул, на миг нырнул кончиком внутрь разделанной массы, словно не мог оторваться от противоестественной гармонии живой ткани и металла, — явно гораздо дешевле и быстрее производства синтетического организма. Дешевле — в плане привлечения ресурсов. Для создания киборга не надо выращивать такое количество биологической массы, как для производства синта, отлаживать нейрогуморальную регуляцию, программировать, да и потом еще калибровка и синхронизация между передачей электронных импульсов и обменом нейропептидов с… Мда, — бросив быстрый взгляд на Ротшильда, она замолчала, потом, извиняясь, взглянула на меня, — Но даже эта простота и отсутствие необходимости в большом количестве ресурсов не оправдываются в конечном итоге. Киборг рано или поздно становится неуправляем. Синт неуправляемым не становится почти никогда. И даже если это происходит, то для этого есть свои способы… исправления. Для киборгов таких способов не существует.       — Зачем, по-вашему, это было нужно?       — Не могу знать, старейшина, — ответила старший скриптор и даже немного развела руками, как будто извиняясь.       — Мы предполагаем, — вставил мастер-скриптор, — что это просто «пушечное мясо». Учитывая их массовость, мне сложно помыслить, что на это наши враги могут делать серьезную ставку. Если киборги со временем выходят из-под контроля… я предполагаю, что их создатели просто были намерены им этого времени не давать.       Я медленно кивнул. Вопросов было намного больше, чем ответов. Да что там ответы — я и половины вопросов пока даже не сформулировал. И вопросы касались не только непонятных, но весьма любопытных экспериментов Института.       — Прекрасная работа. Ещё что-то? — спросил я, глядя прямо в лицо старшего скриптора.       Она метнула быстрый и, как мне показалось, несколько затравленный взгляд в сторону Ротшильда.       — Никак нет, старейшина. Пока никаких… ээ… других сведений я не получала, — отчеканила она, сделав особый упор на слове «я».       — С вашего позволения, старейшина Мэксон… — вклинился мастер-скриптор и сделал это не без своего весьма узнаваемого самодовольства. — Интересующими вас… хм… другими сведениями располагаю я.       — Слушаю, — мне было бы невозможно не заметить, как почти детское лицо старшего скриптора исказилось смесью неприязни и мольбы. Именно эта мольба вдруг плеснула в меня волну злости. Не раздражения, а едва ли не слепой ярости.       Мастер-скриптор повернулся ко мне, не сделав ни единого лишнего движения. Его фигура в темно-красной робе чем-то была похожа на шахматного ферзя. Прямой, несгибаемый… правильный.       — Не здесь, старейшина. Об «объекте зет» мне нужно поговорить с вами наедине.       Я медленно кивнул. Уже понял, что за сведения, о ком, о чем, и что делать дальше. И это «дальше» мне не нравилось. Вдохнул, медленно, глубоко, и на каблуках развернулся к выходу, ткнув пальцем в первую попавшуюся светло-коричневую форму послушника:       — Рокфаула ко мне. Живо. — Приказал я, уже выходя из прозекторской.       В голове пульсировало от целого букета чувств — и мне это не просто не нравилось. Я был в бешенстве, и сам не понимал, на кого была направлена моя ярость. Я направлялся в отдел радиолокации, шел быстрее, чем успевал за мной мастер-скриптор, но меня это мало заботило.       Даже боль в ребрах заткнулась, спряталась, словно тоже испугалась меня. Непонятная, незнакомая тоска наотмашь хлестала меня по щекам, заставляя беситься еще больше.       Я не хотел думать о ней. Но думал. И это заставляло свирепеть. Когда я был уверен, что она сбежала от меня ради Данса, это было забавно — и пусть тогда тоже злило. Но это была злость азарта. Охоты. Теперь же, когда потихоньку всплывало ее неизменное присутствие в каких-то операциях, проводимых Анклавом, злость была иного рода. Она уже не имела отношения к игре в преследование. Всё перестало быть игрой, когда дело коснулось измены целому Братству. Еще месяц назад я думал о тех опасностях, которые могли бы подстерегать мою принцессу на Пустоши. Теперь же, по извращенно-остроумной иронии судьбы, её настоящей опасностью стал я сам.       Глупая девочка сама подписывала себе смертный приговор, какие бы оправдания у неё реально ни были. Я бы послушал её доводы… Чёрт возьми, да я бы просто увидел её!       «Ну, допустим, увидишь», — ехидно говорило что-то изнутри и тут же спрашивало следом: «И что дальше, последний Мэксон?»       Проклятое «дальше»…       Кажется, за последние трое суток я даже умудрялся спать. Рёбра уже почти не болели — зато навязчиво саднили и чесались те места, куда постоянно всаживались стимуляторы. Я слушал отчет рыцаря-сержанта о миссии, вспоминал то, что слышал от мастера-скриптора ещё трое суток назад. Сравнивал.       Итог мне не нравился.       —…значит, аэропорт Ричмонда, — протянула Сумрак, но я, прослушав начало фразы, из окончания понял то, что она хотела сказать.       — Ричмонд — это только начало, — согласился Рокфаул. — Начало дорожки из хлебных крошек, — с усмешкой уточнил он, — Ведьму из пряничного домика нам ещё предстоит выкурить.       Он вернулся полчаса назад и даже не успел толком умыться, сидел на стуле как школьник, беспокойно ерзая — недавний адреналин еще вовсю гулял в его крови, не давал никак успокоиться. Большую часть его рапорта я мог бы и не слушать. Я понял, что произошло в аэропорту Ричмонда, когда сначала там исчез, утонул в «заглушке» импульсный поисковый сигнал, а следом, менее чем через час сработал индикатор, улавливающий сигнал в диапазоне телепорта — как раз там, где одно время фиксировалось излучение, так таинственно растворившееся в пространстве и оставившее плотную занавеску «заглушки».       Трое суток размышлений и борьбы с собой — и новую информацию я воспринял абсолютно спокойно. Это были трое суток постыдной борьбы с собой, которая и сейчас вызывала всё новые и новые вспышки раздражения. Злило — нет, приводило в почти неуправляемое буйство — то, что я сомневался. Чёрт возьми, что со мной сделали эти влажные глаза оленёнка, что я с изумлением ловил в себе нотки сомнения в правильности своего решения?!       Такая целенаправленность действий «объекта зет» не могла быть случайностью. Удивляло лишь то, что мне понадобилось так много времени, чтобы убедиться в этом.       — Я боюсь, что не всё так просто, — мягко заметил Колвин. — Идти по следу «объекта зет»…       — Я бы пошёл! — горячо перебил его Рокфаул. — Если бы не приказ отступать.       Колвин понимающе кивнул. Слишком понимающе — а потому я отчасти даже понял недовольство Рокфаула, который кинул угрюмый взгляд на паладина.       — Я запретил следовать по ним, — сказал я, повышая голос, и всё недовольное гудение замолкло, как будто его выключили. — Кидаться по незнакомым координатам, очертя голову, в данный момент нерационально.       — Старейшина Мэксон, — сказала Сумрак, чуть наклонившись вперед, — то, что уничтожена одна из критических точек, еще ни о чем не говорит. Мы можем судить об их количестве лишь примерно. Более того, там своевременно был отдан приказ об эвакуации. Они знали об атаке заранее?       — Если позволите, старейшина, — подал голос Рокфаул. Повернулся к Сумрак, — «Объект зет», паладин. По моему мнению, ее присутствие объясняет многое. Координаты, на которые был настроен телепорт, полностью совпали с координатами, по которым мы отслеживаем сигнал маячка.       Это тоже не удивило. Более того, я предполагал нечто подобное. Возможно, и Данс для нее был всего лишь предлогом. Опять же, как-то очень своевременно вспомнилось ее… хм… родство с крупной фигурой из Институтской верхушки. Приходило в голову раньше… А вот почему это игнорировал, я не знал. Не хотел знать.       Да, её роль в уничтожении Института в Содружестве была неоспоримой. Но не было ли это одним из пунктов далекоидущего плана?       — Вот как? — приподняла брови Сумрак. — Хм. Связующее звено.       — Не слишком ли это просто? — риторически спросил Колвин. — Рэйвен-Рок и бывшая база ВВС Адамс для двух разведотрядов один раз уже оказались почти фатальны. В случае с телепортацией это выглядело бы еще более глупо.       Это помнили все, но озвучивать не хотел никто, а потому это напоминание вызвало почти неловкое молчание. В первом случае была моя вина — разведотряд туда отправил я. Во втором — это была самонадеянность командира. В обоих случаях отряды наткнулись на вполне ожидаемую ловушку. Простота её оказалась в том, что и база ВВС Адамс, и Рэйвен-Рок были всего лишь заминированы, хотя, учитывая изобретательность Анклава, там могло оказаться что похуже.       Несколько пар глаз повернулись ко мне. Я слушал все мнения, не перебивал никого. И в который раз уже убеждался, что, сравнивая Анклав с гидрой, был абсолютно прав. Срубая одну голову, я ровным счётом ничего не добивался. Но на данный момент был бессилен предпринять что-то ещё. Пока мы могли заниматься только нудной работой по отслеживанию любой активности Анклава, чтобы головы этой гидры не задушили нас.       — Хорошая работа, Рокфаул, — наконец сказал я, — Исчерпывающе.       Я оглядел всех, перевел взгляд на лист с данными, лежащий передо мной. Координаты с телепорта и координаты, по которым регистрировался сигнал маячка, были обведены и подчеркнуты. Абсолютно идентичные.       — Итак, — медленно произнес я. — У нас нет времени играть в «горячо-холодно» с тем, что проросло из остатков Анклава. И нет возможностей. Но нам придется.       Наверное, я смотрел на обведенные координаты уже тысячный раз.