Дальше

      На мониторе вполне отчетливо можно было разглядеть два темных силуэта, которые бежали вдоль стен, иногда пропадая во вспышках лазерного огня. «Тактика — никакая», — отрешённо подумал я в первый момент. Оба действовали сами по себе, одному из них ничего не оставалось, как идти на поводу у другого. Этот кто-то самоубийственно лез вперёд, иногда не давая другому никакого шанса даже сменить позицию — и ему просто приходилось прикрывать... как мне когда-то...       Тонкая фигурка влетела за отогнувшийся угол перекошенной от огня панели, замерла, прижавшись к ободранной стене, сдула с лица волосы. И когда я увидел этот жест, вдруг показалось, что меня с размаху ударили всем телом о стену.       — Убедительно?       В правом виске уже не пульсировало привычной болью. Давление, глухие толчки пульса разрывали изнутри всю голову. На секунду я вдруг подумал, что увиденное — не более чем плод моего воображения.       — Теперь веришь? — устало спросил учёный. Он стоял рядом со мной, скрестив на груди руки, смотрел туда же, куда и я. Белый халат почти сливался с белым светом, белыми панелями стен. Всем белым. Из рукавов халата высовывались тонкие, даже хрупкие запястья, что на белом фоне халата и стен выглядело жалко и болезненно.       Я не верил в то, что видел на мониторе. Даже не знал, хочу ли я верить, и одну долгую секунду даже думал, пытался сообразить — не лежу ли я всё ещё на столе, обколотый химией, пока моё сознание погружено в наркотический бред?       Монитор, передающий изображение с камер видеонаблюдения, был небольшим, и чёрно-белая картинка на нём — размытой и неясной. Возможно, он и нужен был лишь для того, чтобы просто фиксировать какое-то движение во внешнем кольце, но показывать подробности было необязательно — разве кому-то здесь могло придти в голову, что в лабораторном комплексе появятся чужие?       И всё же... Монитор не передавал звук, но мигающие, пульсирующие тускловатыми вспышками огоньки вдоль стен выразительно показывали, что там сработала сигнализация.       Я указал на монитор, резко ткнул в него пальцем, одновременно поворачиваясь к экспериментатору. Открыл рот, чтобы сказать, но тут же с досадой сжал губы, когда вместо слов получился лишь шипящий выдох. Старик меня понял.       — Приказать не стрелять? — медленно, словно лениво, спросил он и остро, совершенно не старчески, взглянул на меня. — Я могу отдать такой приказ... Но не буду. Кстати, ты боишься, — заметил он и усмехнулся-кашлянул. — Просто ты... хм... побледнел.       Шаркая ногами, он отошёл от монитора, подошёл к терминалу и некоторое время задумчиво смотрел на него.       — Ты должен понимать, такие абсурдные приказы от меня исходить не могут, — медленно и обстоятельно проговорил он, словно объяснял что-то нерадивому ученику. — Ты же охотник... то есть... я хотел сказать, ты же солдат. Ты понимаешь. Но...       Он замолчал, театрально замер. «Позерствует» — подумал я с растущей неприязнью и беспокойством, даже непроизвольно сжал пальцы в кулак. Пока он тут мне читал лекцию, Нора могла пострадать. Я не мог прервать его тираду словами, но не ударить мне же его было. И... что значит «ты же солдат»? Что я слышу? Отвернувшись от монитора, я уставился на учёного.       Он склонился над клавиатурой, пошлёпал по ней. Снова подумал и, бросив на меня острый взгляд, подчёркнуто демонстративно нажал клавишу ввода. Судорожное мигание огоньков вдоль коридора прекратилось.       — Но, — повторил он после этой пафосной паузы. — Есть выход, — тщедушное старческое тельце, скрипя суставами, повернулось ко мне, вздрогнуло в судороге усмешки, оборвав мои мысли. — И отсюда, и из ситуации. Вот.       Он снял со своего запястья простой браслет, взял меня за левую руку и застегнул на запястье узкую полоску полупрозрачного пластика.       — Это ключ, — пояснил он. — Вот это, — старик указал на маленькое мигающее пятнышко с тыльной стороны ладони, — специальный чип, который... А, впрочем, ладно. Это для тебя лишнее, — перебил он сам себя, словно устав от объяснений. — Просто поднесёшь его к замку и всё.       Внезапно он цепко схватил меня за руку, сжал тонкие пальцы — и меня, в принципе, не удивило, какими сильными иной раз могли быть эти ручки, больше похожие на хрупкие паучьи лапки. Выцветшие глаза заглянули мне в лицо.       — Будь осторожен, малыш, — сказал он, и мне вдруг отчетливо захотелось отнять у него свою руку. В голосе промелькнули слишком знакомые мне интонации. Было в этом ласковом тоне что-то садистское и неприятное — я понимал, что знаю этот тон слишком хорошо.       Но, может, мне это всего лишь показалось. По крайней мере, хотелось так думать.       — Приведи её сюда, — добавил он. — И того... другого... тоже. Здесь нет видеонаблюдения. Только датчик присутствия.       Двери послушно разъехались в стороны с тихим шорохом, когда я просто поднёс браслет к мигающему возле них датчику, и как-то туманно отметил, что конструкция хоть и занятна, но ненадежна. Не было у меня доверия чему-то, до такой степени напичканному электроникой.       Поначалу меня даже не восприняли всерьез — что ж, это было неплохое преимущество, хоть и недолгое. Когда от моих выстрелов рухнуло несколько синтов-бойцов, остальные поначалу не поняли, откуда исходит угроза. Да и когда поняли, то это ничего не изменило. Их протоколы не позволяли открывать огонь по своим, а уж я — охотник — был для них более чем своим. Даже когда выкашивал их ряды. Запах озона щедро, обильно захлестнул мое обоняние, едва не лишив сознания от полузабытого восторга. Все возможные «почему?» и «как?», которые еще возились где-то на дне сознания, испарились в ту же секунду.       Непривычный приклад институтского карабина был мне уже знаком — довелось познакомиться с ним возле развалин технологического института. Неудобный, не имеющий ремней, он был сделан разве что для вот этих кукол, через трупы которых мне приходилось перепрыгивать, пока я бежал по коридору. Но в тот момент я бы рад ему, как родному.       Из разговоров, которые слышал обрывками, я знал, что здешние переходы некоторым казались лабиринтами. И напрасно. На самом деле принцип был предельно прост, и чтобы это понять, достаточно было всего лишь внимательнее прочитать карту. Мне же даже не надо было её видеть — перед глазами и без того отчетливо светились все местные ходы.       Так, здесь налево.       Я повернул за угол и, машинально затормозив, откатился обратно, когда глаза выделили серую форму на фоне белой стены — такую же, как и на мне самом. И даже стало смешно — чего мне прятаться? «Своему»? Я вышел, абсолютно не скрываясь, прицелился в идеально стриженый затылок охотника.       «Кукла», — с ненавистью подумал я, когда голубой луч медленно и красиво, как нож в масло, воткнулся в синтетическую голову.       Голова лопнула, разбрызгивая содержимое — ошмётки шлёпнули на белую стену, расплескались красными неровными плюхами. Обезглавленное тело кульком осело на пол, раскидало руки и ноги — я зачем-то приостановился, наблюдая за этим. Как будто любовался. Нет, это действительно было красиво — содержимое синта, изобразившее на белой стене что-то абстрактное, бьющее в глаза своим багряно-красным контрастом... На долю секунды даже вспомнилось одно из знакомств Норы, которое мне тогда особенно не понравилось. Некий художник, имеющий своим хобби рисование картин кровью. Пикман, кажется? Тогда он показался мне психически нездоровым. А теперь я подумал, что отчасти его понимаю — в картине, нарисованной на белой институтской стене внутренностями синта, определенно было что-то... привлекательное.       И снова — переходы, развилки, мелькающие одинаковыми квадратными панелями, одинаковыми источниками света, расположенными на одинаковом расстоянии... Я бежал, и чем ближе я был к тому месту, где камера видеонаблюдения зафиксировала чужое присутствие, тем больше меня охватывало беспокойство. И я даже не мог понять, какого рода беспокойство. Отчетливое, ясное, оно было далеко от страха. Я не боялся. Или... я не знал. Что-то странное, почти животное — где-то в горле билось сердце, быстро, опережая само себя. Рваное дыхание сбилось, зажатое тем же непонятным чувством.       «Этого быть не может, не может, не может!..» — вспыхивало в голове почти в такт с быстрым биением сердца. Боль ударялась в правый висок — она единственная верила происходящему и пыталась показать мне, не верящему, что всё реально. Что я больше не лежу на столе, ослеплённый и парализованный, в плену наркотического сна.       Сердце стучало все быстрее, от бега даже стало колоть в боку, хотя я уже не помнил, когда в последний раз доводилось испытывать такое.       Я не верил. Боялся верить.       Расстреливая белые фигуры синтов-бойцов, перемахивая одним прыжком через груды одинаковой полимерно-латексной массы их трупов, хотел вытрясти из своей головы лишние мысли. Впрочем, они как-то исчезали сами, со скоростью ядерного взрыва разлетаясь по всем закоулкам сознания, оставляя только гулкую звенящую быстрым рваным сердцебиением пустоту.       Я успею.       Я должен.       — Стоять, — услышал я.       — Не стреляй! Я сдаюсь!       От звука этого голоса в первый момент я едва не потерял сознание, как чувствительная барышня, во второй — с тошнотворным беспокойством узнал те самые преувеличенно-жалобные интонации. Отвлекала кого-то. На себя.       Черт!.. «Когда же ты поумнеешь?!» — с какой-то душераздирающей нежностью подумал я, почти задохнувшись то ли от этого чувства, то ли от подпрыгнувшего сердца, которое окончательно сошло с ума.       Я перехватил карабин одной рукой — оказалось, что это даже удобно, хотя, на первый взгляд, это оружие и казалось нелепой пластмассовой игрушкой. Притормозил, ведя рукой по стене, как можно тише приблизился к краю.       И почти сразу же наткнулся взглядом на того, кого я меньше всего ожидал здесь увидеть. Доли секунды мне хватило, чтобы понять, что здесь происходит — пока я разглядывал бывшего Стрелка, потом перевёл глаза чуть правее, и от представшей моим глазам картины на несколько долгих мгновений помутнело в голове.       Тонкая фигурка с разметавшимися волосами стояла спиной ко мне; на сгибе её правой руки висел до боли знакомый карабин. Охотник, расслабленно держа карабин в одной руке, стоял напротив неё. Далеко — но в его случае расстояние не играло никакой роли. Это был охотник — и этим все сказано.       Наёмник увидел меня. Взгляд заметался между мной и другим охотником — я понял, что он не узнал меня. Он замешкался, не вскинул винтовку сразу, и этого было вполне достаточно, чтобы и мне не стрелять в него. Не хотелось его калечить — а то, что придется по крайней мере прострелить ему ноги, я не сомневался. Стрелок растерялся, стоя между двух огней: для него я был точно таким же охотником.       Но порадоваться своему преимуществу я не успел.       Горячий воздух разметал волосы Норы, когда она на мгновение обернулась ко мне.       Время рухнуло, взорвалось само в себе, когда расширенные глаза выхватили меня. Захватили в плен, утопили в небытии.       — Данс... — она качнулась ко мне.       И у меня внутри как будто что-то разбилось. Но не упало осколками в бездну времени — зависло в ней.       Ничего не осталось на несколько бесконечно малых отрезков вечности — только этот голос, что звал меня, выдыхая моё имя. Как звал все это время — с тоской и надеждой, умолял не сдаваться, вёл, не давал утонуть во тьме. Сейчас на меня смотрело само моё спасение, обнимало глубиной и вечностью, протягивало ко мне свои нежные руки.       — Данс!       Моя вселенная. Моя любовь, моя жизнь — в облике отчаянной девочки в подпаленной рубашке и перемазанных грязью джинсах.       Знала ли она сама, что делала именно в этот момент? Она жертвовала собой — ради меня, ради того, чтобы вернуть мне имя, меня самого, всю мою жизнь, какой бы она ни была. Вернуть смысл. Вернуть мне то самое потерянное «дальше».       — Куда?! — вклинился в стремительный бег моих мыслей резкий голос Стрелка, резанул по слуху своей чужеродностью, бесцеремонно возвратил времени его обычный ход. — Курица ты глупая! Это охотник! Откуда ты знаешь, что у него на уме?       Наемник схватил Нору за ворот рубашки, встряхнул. Нора рванулась, выдираясь из его хватки.       «Я сломаю ему руку», — спокойно подумал я, глядя на то, как пальцы Стрелка цепко удерживали ее.       — С ума сошел? Это же Данс! Конечно я знаю, что у него на уме!       Тихо треснула ткань, Нора вырвалась. Силуэт в серой форме на другом конце коридора ожил — одновременно со звуком рвущейся ткани. Наемник заметил это — яснее ясного я увидел на его лице затравленное истеричное выражение, с которым его глаза метнулись к охотнику. Он цапнул еще раз рукой в попытке поймать Нору, но она увернулась гибким грациозным движением, похожим на па медленного танца. Опасность, угрожающая ей в эту самую секунду — смерть, облечённая в серую форму с круглой нашивкой на плече — её не интересовала.       Последние слова Норы долетели до меня очень смутно — со скоростью пожара пространство вдруг потекло мутными разводами, растворилось, оставляя только непонятно-белое ничто, в котором мне отчетливо был виден лишь силуэт в серой форме. Рука охотника с карабином поднималась медлительным растянутым движением, очертания карабина размазывались, словно за них хваталась, растворяла в себе мутно-белая жижа, в которую превратилось пространство.       Из нас двоих кто-то должен быть быстрее.       Кто-то определённо был — ослепительной вспышкой ударил по глазам выстрел, я не понял, чей. Звука я так и не услышал — только глухой хлопок, с которым в единый миг белая густая жижа пространства собралась, превратилась обратно в покореженные белые панели.       В следующий миг Нора с воем влетела в меня, прильнула всем телом, повисла на шее. Её волосы огладили меня по лицу. Сложно сказать, кто из нас вцепился крепче — я или она. Я сжал руки на ее узкой спине, прижал к себе, разом ослепнув и оглохнув от сумасшествия и нереальности происходящего. Я мог только чувствовать, как вдавливалось в меня мягкое тело, что било крупной дрожью. Запах её волос лишал всех связных мыслей.       «Нора... не может быть... Нора, любимая... — раз за разом взрывалась в голове одна-единственная мысль, пока я исступленно прижимал её к себе, сходя с ума от невероятности, немыслимости происходящего. — Нора...»       — Никогда больше... — срывающимся от рыданий голосом бормотала она, зарываясь мокрым от слез лицом мне в грудь. — Слышишь меня?       Я слышал. Вряд ли понимал смысл, да и не был он нужен. Тепло ее тела, которое я ощущал под ладонями, мягкие формы, вдавливающиеся в меня, запах её волос — то, что я считал потерянным навсегда, сейчас было со мной, и я не верил, что это реальность. Наверное, это было всё, что я мог воспринимать. Весь остальной мир мог катиться ко всем чертям, прямиком в бездну. Мне было все равно.       — Данс... — звучало в надрывном плаче, прерывалось, я едва мог разобрать её слова, — Слышишь? — она отстранилась и неожиданно ударила меня куда-то в живот. Или попыталась — я не понял. — Я же тебя сама на куски порежу, сукин ты... — голос сорвался, утонул в новом приступе рыданий.       «Конечно, — соглашался я, закрывая глаза, и жадно впитывал, вбирал в себя лишающее разума ощущение ее тела. — Всё, что захочешь... Господи, как же я люблю тебя!»       Я гладил её по спине, волосам, и мне отчаянно хотелось, чтобы время катилось туда же, куда уже рухнул весь мир — в адову бездну, к чертям собачьим. Чтобы я мог делать это вечно — держать ее, не отпускать никогда, вдыхать ее запах, дышать с ней одним воздухом.       «Нора... любимая»       Глаза щипало, и это было так непривычно, так странно — я даже не понял, что с ними вдруг случилось. Больше не подчиняясь голосу разума, я поднял ее лицо за подбородок, нашел губами ее губы. И Нора моментально обмякла, расслабилась, словно ждала только этого.       Привкус сладкой тоски и ожидания на ее губах сводил с ума, пробирал до спинного мозга. Горько-сладкое полузабытое счастье растекалось внутри, топило в себе — и меня, и те никчемные недели, что я провел здесь, как и всё время, что мы были так далеко друг от друга.       «Мы». Я целовал Нору, и мне хотелось так думать о нас — думать, что мы вместе. Я знал, что это иллюзия, но в тот момент, когда я жадно и настойчиво ласкал губами её губы, проникал в тёплую и желанную глубину ее рта, я позволял иллюзии владеть мной. Пусть это будут лишь несколько мгновений — но они будут принадлежать мне, как и Нора. Та, кого я любил больше жизни.       — Ты обещал всегда быть со мной, Данс, — прошептала она, когда мы наконец смогли чуть отстраниться друг от друга и отдышаться. — Ты сказал, что никогда не бросишь меня. Данс...       Я провел пальцами по её щеке, стирая слёзы, и наклонил голову так, что мы с Норой соприкоснулись лбами. Другую руку положил на её затылок, поглаживал его, наслаждаясь ощущением пушистой мягкости её волос.       «Наши судьбы переплелись, и это не изменится никогда», — прозвучало у меня в голове. Читалось в дрожащем от недавних слез взгляде Норы.       «Прости, сердце моё», — мысленно произносил я, и мне казалось, что она все равно слышит. Я прикоснулся к ее губам легким поцелуем. И снова. Пока наши губы не слились, отчаянно желая одного и того же.       — Почему ты молчишь? — спросила Нора, чуть отодвинувшись от меня.       Я покачал головой, неопределенно указав на свое горло.       — Ты не можешь говорить?       Я кивнул, отмахнулся как от безделицы.       — Что с тобой сделали эти... Впрочем... Потом. Пошли отсюда.       Вместо ответа я задержал ее, опустил руку, положил на ее живот, вопросительно заглянул в глаза. Нора поняла мой вопрос.       — С ним всё хорошо.       Нора положила ладошку поверх моей руки. Улыбнулась, так медленно и светло, такой невероятно мягкой и женственной улыбкой, что у меня внутри что-то перевернулось. Я даже замер от неожиданности. Так она еще не улыбалась, да и я... никогда не видел ее такой. На один краткий миг на ее лице проступило нечто доселе мне незнакомое, нереальное — я словно прикоснулся к тайному свету тихого и ровного пламени, что горело внутри нее. И это вызвало у меня такой невероятный отклик, что я, кажется, даже перестал дышать. Я не знал этому названия.       — О, ну наконец-то, — подал голос наемник, безжалостно разрушая это неожиданное и невероятное волшебство.       Я с неудовольствием взглянул на него. Тот поднялся с пола, отряхнулся. Нагло глядя на меня, вытащил из кармана сигарету, прикурил ее от горящей панели.       — Умные мысли все же посещают эту куриную головёнку. Это хорошо, — сообщил он мне. Держа сигарету во рту, Стрелок дернул рюкзак вниз, попрыгал, — не знаю, как ты с ней справлялся. Но, видать, ей в башку по правильному месту на этот раз прилетело.       Я сожалением отстранил от себя Нору, взял ее за руку, потянул, указав пальцем направление.       — Выход не там, — с угрозой заявил наёмник. Перехватил винтовку, весьма красноречиво сжимая ее приклад.       Я посмотрел на него, потом на Нору, мысленно прося ее понять меня.       — Идем, — согласилась она, сжимая мою руку и придвигаясь ко мне ближе. Я перевел взгляд на Маккриди.       — А с чего это мне доверять тебе? — спросил он, хотя не было произнесено ни слова. — Ты ж вроде жестянка из местных. А что ты вот этого завалил, — он кивнул на труп охотника, — так и я мог.       «Придурок» — я закатил глаза.       — Придурок, — озвучила Нора.       — Зато живой, — парировал Маккриди, но сдался. — Ладно, веди... — винтовку он так и не убрал, даже на предохранитель не поставил. Демонстративно махнул дулом, предлагая мне идти вперед. — А чё молчишь? — спросил он мне в спину. — Ты вообще говорить не можешь? Или у тебя теперь такая... как её... выключалка? Слышь, цыпа. Тебе такую же надо. В голову. Чтобы дурацкие идеи выключать.       Я коротко взглянул на Нору.       «Я его сейчас убью».       Она улыбнулась — легко и открыто. Но как-то... неумело. Словно разучилась делать это. Тонкие пальчики погладили меня по руке.       Когда перед нами разъехались двери лаборатории, я чуть сжал руку Норы. Как-то смутно, на интуитивном уровне я знал, что для неё это будет непросто, и пытался ободрить её хотя бы так.       — Шон... — прошептала Нора, и её пальцы вдруг впились в мою ладонь, как будто она намеревалась проткнуть её насквозь.       Учёный обернулся к нам, медленно, как-то неловко согнувшись... Словно на него вдруг навалились все прожитые годы, вся усталость мира. Он посмотрел на Нору, точнее, воровато метнул свой выцветший взгляд откуда-то с самого пола, но так и не посмел заглянуть ей в глаза.       «Шон» — повторил я про себя. Удивительно, я до сих пор ведь так и не знал его имени. Впрочем, он не знал и моего имени тоже. Я даже не был уверен, что ему так уж было нужно моё имя. Я хотя бы перестал слышать в свой адрес название «М7-97»... И за то был даже немного благодарен.       — Вот и вы, — совершенно без удивления проговорил старик и утомлённо вздохнул.       Внезапно совсем рядом со мной сухо щёлкнул курок револьвера. В первый момент сверкнула шальная мысль: «Как же я соскучился по этому звуку». Во второй — я медленно повернулся в ту сторону.       — Что тебе нужно? — понизив голос, глухо спросила Нора. Её пальцы, судорожно сжатые на рукояти револьвера, даже побелели. Я не спеша поднял руку, плавно взмахнул ею у Норы перед лицом. Показал вниз, прося опустить оружие.       В молчание капнуло несколько мгновений. Нора не обратила на меня никакого внимания. Маленькие частички времени канули в никуда, но своим почти искрящим напряжением, казалось, отняли у нас всех по десять лет жизни.       — Цыпа... Ты это... лучше не пали тут, а? — негромко и совершенно спокойно произнёс Маккриди, и от его голоса все ощутимо вздрогнули. — И так уже от твоей стрельбы в башке как будто кастрюля с гайками прыгает. Чего за старикан? — нагло осведомился он, кивнув на учёного. — Ты его завалить, что ли, собираешься? Так чего в него палить — ты его... это... стукни вон чем-нибудь. Он и так навроде гуля, сам развалится.       Нора моргнула, выдохнула. И я, наверное, впервые оценил болтовню этого бывшего Стрелка. Даже, к собственному удивлению, мысленно поблагодарил его, когда осторожно забирал револьвер из расслабившихся пальцев. При этом как-то мимоходом отметил, что сам Стрелок, несмотря на его нагловатую глумливую речь, держался настороженно, винтовка в его руках удобно и даже как-то по-родственному прижималась к нему прикладом, палец по-прежнему лежал на спусковом крючке.       — Мы все ждали этого, не так ли? — с бесконечно усталой усмешкой спросил тот, кого Нора называла Шоном. — Этой встречи. Я думаю, тебе... — он запнулся, как будто какое-то обращение застряло у него на языке, так и не выпущенное. — Тебе стоит меня выслушать. Хотя я пойму, если ты не захочешь этого сделать.       Нора наклонила голову, и подпаленная прядь волос упала ей на глаза. Глубоко вздохнув, словно собираясь с духом, Нора зажмурилась и сжала мою руку ещё сильнее — даже пальцы онемели. Но лишь на мгновение, потому что потом она бросила на меня короткий взгляд. Это вдруг напомнило мне тот момент, когда она впервые прыгала в силовой броне с небоскрёба. Пришлось. Тогда секунды промедления могли стоить нам обоим жизни, и её колебания меня взбесили. «Соберись, солдат!» — крикнул я ей, даже не пытаясь сдержать злость. И едва сам не толкнул ее в спину.       «Соберись, солдат!» — казалось, что это прозвучало у нас обоих в голове, прилетело из глубины памяти. Но сейчас я не злился. Со времён того прыжка прошла целая вечность, несколько жизней, каждая из которых длилась бесконечно долго.       — Хорош нюнить, цыпа, — подал раздражённый голос Стрелок. — Либо этого папашу валим и дёру отсюда. Мне тут не нравится. Либо уже пусть скажет, чего у него там накипело... Чего? — спросил он, когда я чуть повернул к нему голову. — Ась? — он картинно приложил ладонь к уху. — Не слышу! Молчишь, а? — хохотнул он, но на всякий случай отступил подальше. — Правильно, жестянки не разговаривают.       — Заткнись, Маккриди, — сказала Нора. — Или я тебе сама рот заклею.       — Угу. Уже полные штаны от страха, — ответил он, неубедительно изображая тот самый страх. Но замолчал — и я поймал себя на надежде, что это молчание будет длиться дольше одной минуты.       Я посмотрел на Нору, пытаясь взглядом спросить, как она терпела эту болтовню так долго — Стрелок же практически никогда не затыкался. Она вздохнула и едва заметно развела руками, отвечая на все мои вопросы.       — Я знал, что ты справишься, малыш, — тем временем сказал мне Шон. — Был уверен почти на... хм... процентов на девяносто был уверен. О, ну не делай такое лицо, — он взмахнул рукой в вялом раздосадованном жесте. — Конечно, я мог бы избавить тебя от участия в этом спектакле. Но мне надо было посмотреть, как ты справишься. Один.       — Эксперимент, — проговорила Нора, глухим, не своим голосом. Озвучила мои мысли, — Опять эксперимент.       Шон тяжело откачнулся от стола, прошаркал к стулу и тяжело опустился на него.       — Ах, ну что за сантименты, в самом деле, — он достал платок и принялся им обмахиваться. — Да, это была моя прихоть... Мне надо было убедиться, что ты способен держать оружие. В конце концов, тебя собирали не для того, чтобы украшать тобой интерьер. Синты такого типа... — обратился он к Норе и зачем-то уточнил: — Синты-охотники... проходят своего рода тест, примерно такой же. Имитация боевых условий. Мне хотелось посмотреть на результаты именно его теста. Отключение чипа от регуляции моторных функций означало лишить охотника той скорости, которую обеспечивали импульсы чипа. Но была надежда на моторную память тела. К счастью, она оправдалась, — учёный помолчал, и мне, возможно, месяц назад не понравилось бы то откровенное оценивание, с которым он разглядывал меня. Сейчас это было безразлично. — Да, в его случае получилась не имитация... Но я почти наверняка знал, что прорваться сквозь кольцо охраны ему будет вполне по зубам.       «Учёный», — подумал я, и неприязнь вдруг оставила горьковатый привкус во рту. Он говорил, что Нора дорога ему, что он хотел бы хоть как-то извиниться перед ней, а вместо этого решил посмотреть, сможем ли мы выбраться живыми из той передряги? Или смогу ли я вытащить её? Или это и было извинение — в духе институтского червя? Засунуть в банку, как лабораторную крысу, и хорошенько потрясти, чтобы посмотреть, что из этого получится?       — Что ж... — тем временем продолжил Шон, уже ни к кому конкретно не обращаясь. — Можно считать, что все идёт по плану. И пока что время у нас есть. Я не знаю, сколько.       — Ох, мудрёно-то как... — протянул Маккриди. Он бесшумно выплыл из-за спины Норы, ненавязчиво и расслабленно остановился по другую сторону от неё, — Подозрительно даже.       Шон посмотрел ей прямо в лицо.       — Ты тоже так думаешь? Что я хочу причинить тебе зло? — медленно проговорил он, обращаясь к Норе. — Вам обоим? Или... — он как-то странно посмотрел на Маккриди, который в свою очередь алчно разглядывал приборы на столе, — вам всем. Ты прошла долгий путь, и я понимаю, почему ты не доверяешь мне. Но я этого и не прошу, — ровно говорил Шон, и в спокойном голосе не отражалось никаких чувств. — Если ты захочешь после всего выстрелить мне в голову, то... — он устало перевёл дыхание, — ты сделаешь мне одолжение.       Пальцы, сжимающие мою ладонь, немного расслабились.       — Что за план, о котором ты говоришь? Чего ты хочешь? — спросила Нора.       — Пожалуй, — после некоторого молчания ответил учёный, — второе уже не столь важно. Я в своей жизни хотел много... И, к моему сожалению, почти всего из этого добился. Почему так? — спросил он, вяло вскидывая на Нору выцветшие глаза. — Потому что... ну... потому что цена оказалась очень высока. Я это понимаю сейчас, и, представляешь, всё ещё сомневаюсь. Стоило ли то, что я делаю... мы делаем... стоило ли это тех жертв?       Нора слушала молча, мою руку не выпускала, а я не отнимал. Просто поглядывал на её непроницаемое лицо, и даже если бы мог говорить, то всё равно сейчас вряд ли что-то сказал бы.       — Я думал... да, у меня было много времени, чтобы подумать. Время — это такая штука... Его начинаешь ценить, только когда понимаешь, что у тебя его уже не осталось.       Он замолчал, утомленным слабым жестом указал нам на стулья.       — Присядьте. Здесь безопасно... пока. О вашем присутствии, несомненно, знают. Но искать здесь вряд ли будут.       Нора метнула быстрый взгляд на свой револьвер, который покоился в моей руке. Я качнул головой и указал ей на стул. Она послушалась, присела на самый краешек, напряжённая, готовая сорваться, и от меня не укрылся до боли знакомый жест, которым она огладила перевязь, убедилась, что патроны близко под левой рукой.       — Что ж... — сказал учёный. — Хотя бы всё ещё доверяешь ему. В этой войне будет очень не хватать именно этого — доверия, — он откинулся на спинку, тяжело вдохнул. — У нас с тобой не было времени, чтобы... стать семьей. Это была моя вина. Но... поздно сожалеть. Послушай меня. Сейчас я отвечу на любые твои вопросы, потому такой возможности больше может не быть. Но взамен ты пообещаешь мне... только одно. Что эта война не будет твоей.       — Что это значит? — спросила Нора.       — Я помогу вам уйти отсюда. Из этой проклятой Пустоши. Туда, куда ещё не...       — ...не добрался Анклав? — закончила она. — Такое место есть? — в глухом голосе пробились ироничные нотки.       — Есть.       Шон не принял иронию, ответил серьёзно. Потёр виски, опустив голову, словно эта речь бесконечно его утомила.       — Сейчас Анклаву мешает только Братство Стали. Но эта война направлена не на то, чтобы уничтожить его. Всё сложнее.       Нора молчала. Сидела, не сводя с учёного немигающих глаз. Это жёсткое выражение на её лице, лёд в затвердевшем взгляде — вдруг отчётливо показали то, что было одной из её сторон, пусть даже о ней все забыли, в том числе и она сама.       Паладин Братства Стали.       — Мы занимаемся научной работой и делаем это не ради абсолютно власти. Ты возразишь? Я понимаю. Научная работа никогда не принималась....хм... несведущими людьми. Потери, провалы... Это всё неизменно вызывало вспышки негодования среди масс. Так было всегда. Ещё с тех времён, когда средневековые медики учились видеть физиологические закономерности в том, что другим казалось колдовством и мистикой. Они, я полагаю, тоже находили мало понимания среди других... Тогда, я уверен, было своё Братство Стали, которое точно так же препятствовало прогрессу... — он замолчал, некоторое время сидел, держа пальцы на висках. — Наука... прогресс... Это стоит любых жертв. То, что сейчас кажется тебе жертвой, завтра обернётся спасением для всего человечества.       — «Любые жертвы» — это горы биологического мусора? Эпидемии от бесконтрольного распространения вируса?       — Ты утрируешь. Провалы... Поражения. Это случалось всегда.       — О да, — протянула Нора, и я с немалым удивлением услышал в этом выражении знакомые жёсткие интонации.       Звякнувший сталью тон Мэксона, прозвучавший в её мягком голосе, неожиданно и даже слегка неприятно резанул по слуху.       — Теперь вам помешали те, кто пытается остановить это?       — Не «те». Скорее «тот». Полагаю, не надо уточнять, кто именно. Столичное Братство Стали уже давно мешает... впрочем, это даже не то слово. Безответственно разрушает то, что другие пытаются строить. Созидать. Упорно препятствует тому, чтобы создать будущее... Для всех — для человечества, для этой измученной земли... Но... — он сделал паузу, словно отдыхая, — Я не могу его винить... Мэксон — всего лишь мальчик, которого приучили думать в узких рамках... — Шон перевёл дыхание, не убирая рук от головы. — Можно было бы существовать мирно. Возможно, никто никому не мешал бы. Но... — он снова ненадолго замолчал, и на этот раз пауза выглядела даже театрально. — ...Но это уже невозможно. Всё зашло слишком далеко. Этот мальчишка... я сожалею, но с его неспособностью взглянуть на всю ситуацию в целом ему просто не будет места в будущем.       — Светлом будущем, которое рисует для нас всех Анклав?       — Именно так.       Нора сцепила пальцы в замок, поджала губы. Промолчала.       — Пояснять что-либо ни к чему, — продолжал Шон. Ответа он и не ждал. — Послушай меня... Я не стал бы делать всё это: пытаться убедить, терять время... но я пытаюсь. У меня тоже нет будущего — как у всей этой проклятой Пустоши. И я... просто надеюсь, что будущее будет у тебя...       Она молчала. Сидела, вперившись каменным взглядом в экспериментатора. Я тоже молчал — и не потому, что не мог говорить. Всё это я уже слышал — и не знал, почему не прерывал его. Что он предлагал, по сути? Было так много правильных и красивых слов, сплетающих очень ладную картину, в которой будущее словно бы уже вырастало цветущими садами из благодатной почвы Анклава. Всё это предлагалось щедро, безвозмездно. Просто за то, чтобы «выбрать сторону в этой войне»? И можно было бы сказать много, но всё сказанное означало бы одно — предательство.       Одну часть меня возмущали речи институтского червя, другая же часть, неведомая мне, подталкивала, настойчиво дёргала согласиться с Шоном. Увести Нору отсюда, защитить — ценой не просто собственной жизни. Ценой принадлежности к Братству Стали. Уже не удивляло, что я думал об этом, хотя раньше я и мысли не допустил бы, чтобы поставить что-то или кого-то выше идеалов Братства.       Мог ли я признаться себе, что до сих пор отчётливо чувствовал под ладонью ласковое тепло ровного тайного пламени, и перед глазами светилась та женственная мягкая улыбка, коснувшаяся лица Норы на один лишь миг? Наверное, мог. Наверное, даже почти не считал это слабостью и помешательством. Война, смерть, потери — не для Норы.       Я не удивлялся своим мыслям. Видимо, меня лишили удивления те несколько недель, проведённых на столе — моём воплощённом кошмаре, полном боли и близкого безумия, пришедшем прямиком из наркотического сна ослеплённого и парализованного синта. Стол до сих пор стоял посреди зала и бросался мне в глаза белым пятном, а ремни свисали по обе стороны, как будто раскрывали объятия.       — Сейчас мне нет смысла врать. Я хочу сделать что-то... правильное. Потому просто прошу тебя выслушать меня... — Шон внезапно остановился, и молчал так долго, что казалось, будто он уже забыл о разговоре. — Ты помнишь того, кто убил моего... — он запнулся. — Твоего мужа? — неловко исправился он.       Нора медленно кивнула, я не мог не заметить, как тень легла на её лицо.       — Келлог. Ты считаешь, я смогла бы забыть?       — Нет-нет. Просто я... — учёный смешался, замолчал. — Ну... — он снова принялся потирать виски пальцами, словно размышляя, как повернуть разговор в другое русло. — Неважно. Это был эксперимент. Признаться, у меня были на него большие планы, но из-за слишком большого процента побочных эффектов я его отложил. Не стал сворачивать совсем, потому что киборгизация — это неизбежная промежуточная ступень в наших изысканиях. Сейчас... в это самое время проект получил... второе дыхание. Мы запустили массовое производство.       Нора провела рукой по глазам, потёрла их, словно пытаясь избавиться от каких-то неприятных и даже болезненных воспоминаний, захвативших её. Имя Келлога я знал. Оно мельком звучало в наших разговорах, но когда я интересовался подробностями, Нора неизменно заминала тему, замыкалась. И я просто перестал спрашивать о том, что же произошло в Форте Хаген.       Тем временем Нора глубоко вздохнула. И вдруг нахмурилась, оглянулась и взяла свой рюкзак у меня из рук.       — Шон, — она повозилась с застежками рюкзака и вытряхнула на стол стопку изрядно помятых папок. — Ты сможешь сказать, что это такое. — Она не спрашивала.       Он взглянул на них, сухие пальцы поворошили бумаги, тронули аккуратно срезанные печати. Впервые за это время на его посеревшем измученном лице проступила тень интереса.       — Откуда это у тебя?       — Что это, Шон? — Нора проигнорировала вопрос, ткнула пальцем в пожелтевшие бумаги с непонятными чертежами и ровными столбцами формул.       — Один из проектов, над которым работали научные отделы Анклава. Насколько я могу судить, — он взял ближайший лист, просмотрел, близоруко прищуриваясь, — над этим проектом работали как раз лет... хм... лет десять назад. Не успели закончить, потому что... — он откинулся на спинку стула, принялся обмахиваться чертежом. — Надо ли говорить, что помешало Братство Стали?       Нора наклонилась вперёд, придвинула к нему бумаги.       — То есть это просто бесполезные бумажки десятилетней давности? — спросила она.       — Ни в коем случае, — ответил ученый. — Ты сильно облегчаешь мне задачу, надо сказать. Я хотел бы показать тебе, что в этой войне выбор стороны может оказаться чем-то большим, чем просто дело принципа. Ты же теперь видишь сама... Это, — он взмахнул листом, — начало, продолжение и смысл нашего сотрудничества с Анклавом.       Она положила руки на стол, со знакомой мне жадностью обвела глазами разложенные листы бумаги.       — Это как-то касается синтов?       — Да. Ты знаешь, что для каждого синта существует особый код, чтобы сбросить его настройки. Или наоборот — привести их к определённым параметрам. Работать с каждым синтом в отдельности — расточительно в плане времени. Если же внедрить в программу синта особый код, то можно этот процесс сильно ускорить. Подвести их под один знаменатель, если можно так выразиться.       — Подземка в Бостоне... занималась этим? — спросила Нора.       — И весьма успешно, — кивнул он. Перестал обмахиваться. Глаза блеснули, словно его захватили какие-то приятные воспоминания. — Внедрять довольно простой код в основную программу синта предложили именно светлые головы из Подземки. Частично они взяли на себя эту работу... Уже тогда у нас были наработки по модернизации этого процесса, — продолжил он, даже прикрыл глаза, явно увлекаясь. — Мы занимались этим ещё в Содружестве, но на тот момент экспериментальная сыворотка была чрезвычайно нестабильна, процент осложнений поднимался до весьма высоких показателей. Но конечный результат оправдал бы все наши усилия, вложенные в её разработку.       — Что за сыворотка?       Шон взглянул на меня. Как будто оценивал, не осталось ли на мне того «процента осложнений». Против воли меня передёрнуло — и от воспоминаний, и от злости. Я прекрасно знал, что это такое — введённая прямо в голову экспериментальная дрянь и её последствия.       «Институтский червь», — подумал я, облившись изнутри гадкой смесью неприязни и стыда. Мне было бы куда легче расстаться с жизнью, чем быть обязанным ею этой крысе, прикормленной Анклавом, но сожалеть об этом сейчас уже было поздно.       — Наноботы, — ответил учёный, всё ещё разглядывая меня, как ценную игрушку. — В идеале они и должны были вносить некоторые микроизменения в работу функциональных блоков чипа изнутри, не трогая, естественно, кодов программного обеспечения. — Шон задумчиво почесал подбородок. — Но осложнения... хм... осложнения... — он бросил на меня взгляд, на мгновение сверкнувший фанатизмом и жадностью исследователя. — Сыворотка несомненно гораздо мягче вмешивается в перестройку ассоциативных связей синта, чем форматирование, которое просто разрушает их. Однако последствия введения сыворотки напрямую в интерстиций продолговатого мозга оказались непредсказуемы. Самым частым осложнением было выключение одного или нескольких функциональных блоков процессора, которое никогда не удавалось сделать обратимым. Почти никогда, — подчеркнул он, глядя на меня и слабо улыбаясь. Но даже в этой утомлённой улыбке отчётливо читалось что-то хищное. — Сыворотка стала бы прорывом... Но пока работа над ней не была завершена, мы получили возможность заняться исследованием киборгизации.       — Тебе мало было одного Келлога?       Он заметно поморщился, словно ее слова причинили ему боль.       — Я умею учитывать свои ошибки. К тому же... Пожалуйста, послушай меня! Ты несомненно осудишь, но такова наша работа! — Шон помолчал, как будто ожидал ответа, но Нора молчала, а потому он продолжал, — Синты первых поколений не были чем-то выдающимся. Это было суждено лишь третьему поколению синтов, на которых мы в последствие и сделали ставку, — он взмахнул рукой в моем направлении, — Они олицетворяли все лучшее, что могло дать соединение белковой формы жизни и кибернетики. Но ведь это не предел! — сухие пальцы сжались в кулачки, глаза сверкнули пугающим фанатизмом, — Наука никогда не останавливается на достигнутом, и... вот тут нам на помощь приходит киборгизация. Представляешь, если вживление кибернетических имплантов в организм обычного человека проходит с терпимым процентом потерь, то что же говорить о синтах?! Это открывает перед нами намного более широкие горизонты — тем более, что мы можем напрямую контролировать их набор иммуноглобулинов, в отличие от человеческого. А значит, процент отторжения имплантов мы могли бы свести к минимуму, чего с людьми не всегда удавалось.       — Я щас сблюю, — вполголоса сообщил Маккриди.       — Вы пытаетесь создать дьявола, — одновременно с ним сказала Нора.       — Ты говоришь о нестабильности киборгов? Что ж... — проговорил Шон. Этот фанатичный всплеск, казалось, выпил из него все силы, он как-то сгорбился, и как будто даже уменьшился в размерах. Опустил голову и некоторое время молчал, глядя на свои руки, лежащие на коленях. — Эту проблему также должна была решить сыворотка, — наконец слабо произнес Шон. — Но нам не дали довести до конца работу над ней. И за это я должен снова поблагодарить наглеца Мэксона.       Шон перевёл взгляд на Нору. Та же, наоборот, повернулась ко мне, оглядела с головы до ног. Её брови дрогнули, словно Нора только заметила что-то, на что раньше не обратила внимания.       — Так Данс... так он поэтому не может говорить? — догадалась она. — Вы из него тут сделали лабораторную крысу?       Учёный на секунду посмотрел на меня, и я, поймав его взгляд, отрицательно качнул головой. Он меня понял. Невозможность говорить — это самое меньшее из «процента осложнений», выпавшего на мою долю. Но ей ни к чему было знать подробности, как и мне — напоминать о том, о чём я и так не забуду никогда.       — Что ж... — после недолгого молчания медленно произнёс Шон, неловко заминая прежнюю тему, — ты спрашивала об этих документах.       Нора поджала губы, снова обернулась ко мне, внимательно заглянула в лицо.       — Ну и... что же дальше?       — Дальше... — протянул Шон. Протянул руку, поворошил бумаги на столе, взял какой-то чертёж. — Всё возможное «дальше» заключается вот здесь, — он указал на кипу листов из другой папки. — Фактически эти документы — схема расположения сети ретрансляторов.       Нора нахмурилась, опустила голову, словно от тяжести пришедшей ей в голову догадки.       — Подожди. То есть в один прекрасный момент через ретрансляторы будет отдан один приказ, и все перепрошитые синты... которых Подземка упорно отправляла сюда...       — Всё верно. Анклаву не надо будет собирать армию. Она у него уже есть.       Он умолк. Нора неподвижно сидела, опустив голову. В гробовой тишине не было слышно никаких звуков, даже дыхания, как будто перестали дышать все. Даже Стрелок, который, присев на край стола, занимался своей винтовкой, молчал, с его затвердевшего лица уже давно исчезло хамовато-насмешливое выражение.       — Шон, — наконец сказала Нора, неожиданно понизив голос, протянула к нему руку, но уронила её обратно на колени — не посмела или не смогла коснуться собственного сына. — Что ты делаешь? — голос опустился до шёпота.       — Разрушаю, — тут же ответил он, словно ждал именно этого вопроса. — Но теперь уже пути назад нет. Всё зашло слишком далеко, и от моих желаний или решений ничего не зависит.       — Шон...       Он ничего не ответил, но поднял руку, прерывая любые возможные слова.       — Ты не представляешь, какие механизмы пришли в движение, — устало сказал он. — И потому я очень прошу тебя... уйти. Просто уйти. Не вставать на пути тех, против кого у Столичного Братства Стали не будет никаких шансов. Мэксон достаточно перешёл им дорогу, чтобы его поставили первым в очереди на уничтожение.       Плечи Норы напряглись.       — Так он жив?       — Я не вникаю в тонкости военных операций. Но знаю, что последний бой с Братством был... кровопролитным, и их старейшина принимал в нём участие. Так что, вполне возможно, что Мэксона уже нет в живых. Против него были брошены немалые силы.       Шон потёр глаза, грустно и утомлённо улыбнулся, затем отложил чертёж и сжал руками голову.       — Я обещал тебе ответить на все вопросы. Я это сделал. Но... — он вздохнул, с трудом проталкивая в себя воздух, — эта информация вряд ли поможет Братству. Их старейшины скорее всего нет в живых. Остальные не знают и скорее всего не успеют узнать, с чем им предстоит столкнуться... Я... сказал тебе всё. Теперь ты знаешь, что эти силы огромны. Не... — он с хрипящим свистом вдохнул, — Не пытайся противостоять им. Пожалуйста...       Он выдохнул, согнулся на стуле, словно ему стало безмерно тяжело. Сделав над собой непомерное усилие, он посмотрел ей прямо в глаза.       — Пожалуйста... мама. Дай мне шанс исправить... хоть что-то, — медленно и тихо прошептал он.       Нора порывисто вскочила, опрокинув стул — я ждал чего-то подобного, потому среагировал в ту же секунду и схватил её за плечи. Вопреки ожиданиям, она не потянулась за оружием, и я позволил ей вывернуться. По-моему, Нора даже не заметила попытки задержать её. Она как-то неловко шагнула к учёному и внезапно обняла, прижала его голову к своей груди. Шон сцепил сухие пальцы на её запястьях — он не пытался убрать от себя ее руки, но как будто боялся, что она вдруг сама оттолкнет его. Он судорожно зажмурился, уткнувшись лицом в опаленную рубашку. И я, в первый момент застыв от неожиданности, сделал крошечный шаг назад. За моей спиной коротко и тихо присвистнул Стрелок.       — Отойди, башка стальная, — негромко сказал он. Однако за глумливыми словами отчётливо прозвучало что-то мрачное, слишком серьёзное, чтобы обращать внимание на форму. — Без тебя разберутся.       Присев на край стола, Маккриди держал винтовку одной рукой, в другой вертел что-то блестящее хромом, по-видимому, намереваясь забрать это себе. Я покачал головой и отвернулся. «Как этот гражданский умудрился попасть к Стрелкам?» — мелькнула заблудшая мысль. Стрелки, кем бы они ни были, имели неплохое представление о дисциплине. Этот же, по-моему, о ней знал ещё меньше, чем Нора. Вся дисциплина у него сводилась к поиску собственной выгоды — увидеть его здесь с Норой было настолько дико, что в голову едва не закралась мысль о том, что за выгода ему была от этого...       — Мама. Ты должна знать... — тихо сказал Шон, не отнимая головы от груди Норы. — Не говори ничего. Нам всем придет конец, это просто вопрос времени. Так почему бы... — он чуть отодвинулся. Встал, тяжело опираясь о спинку стула, взял Нору под руку. — Ты должна знать... — повторил он и потянул её, повел куда-то. Я с беспокойством проследил за ними. В глубине зала они остановились возле одного из терминалов, о чём-то говорили, я уже не слышал.       — Стой на месте, — жёстко сказал Маккриди, — не мешай.       Я скрестил на груди руки, вдохнул, усилием воли успокаивая неровный бег сердца. Подумать было о чём — мысли беспорядочно сталкивались друг с другом, хаотично метались, а в результате в голове было совершенно пусто. Я присел на край стола рядом со Стрелком. Наверное, мне удавалось казаться спокойным, потому что он, тихо усмехнувшись, заметил:       — Ничем тебя не прошибёшь. Ты, поди, можешь гайки жрать и гадить силовой бронёй... Чего? — спросил он, когда я перевёл взгляд на него. — Ты на себя посмотри: железка и есть. Хоть бы спасибо ей сказал. Эта дурочка ради тебя едва не всю Пустошь на пузе проползла... Ты же не думаешь, что она на это просила позволения? А? Типа: «а можно мне, дорогой мой старейшина, пойти спасать одного придурка, которого институтские в какую-то задницу засунули? Не-не-не, я пока не знаю, в какую именно, но я во все задницы залезу и посмотрю. Я ж и так по жизни в...»       Наверное, у меня на лице что-то отразилось, потому что Стрелок, тихо рассмеявшись, хлопнул меня по колену.       — А ты думал? Я же вижу, сейчас эта дурища цапнет в охапку все бумажки и полетит в Братство. И ты тоже. Разведка, мать вашу... — он внезапно посерьёзнел, придвинулся ко мне ближе. Заговорил, понизив голос, и его речь разительным образом изменилась, словно малограмотный ковбой разом испарился. — Слушай, Данс. Она — вне закона. У неё на хвосте, почитай, всё Братство. Всё, что только можно, она испортила, сожгла все мыслимые мосты, — он помолчал, вперился в меня взглядом, словно ждал ответа. Не дождался. Сплюнул прямо на пол и снова преобразился. — Думаешь, Мэксон ей в башку не пальнёт? Из-за того, что пару раз ей сиськи пожамкал? Или даже из-за того, что заделал ей дитё? — с досадой спросил он.       Я отвернулся, не ответил. Как-то само подумалось, что невозможность говорить иногда бывает удобной. Не надо отвечать на вопросы, на которые не можешь ответить. Или не хочешь. А ещё не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять: всё именно так, как говорил мне Стрелок. Я знал Нору достаточно, а потому знал — эта очередная авантюра началась в обход решения Мэксона. И, может, замешан в этом оказался не только Мэксон. Если учесть ещё всю обстановку с Анклавом, то — и я был почти уверен в этом — положение Норы оказывалось ещё более шатким.       У дальней стены зала Шон что-то говорил; Нора слушала, кивала. Она стояла ко мне спиной, но воображение рисовало мне ее лицо до мельчайших деталей: и нахмуренные брови, и небольшую морщинку между ними, и даже опаленную прядь волос, которая падала ей на глаза.       — Здесь всё скоро укатится к чертям собачьим, — сказал тем временем Маккриди, поглядывая в том же направлении, что и я. — Опять Пустошь трясет... Как десять лет назад. По мне это даже неплохо — такая анархия означает, что из чьих-то карманов посыпятся крышки. А уж лишние стволы тем более никому не помешают. Но ей... — он кинул задумчивый взгляд вглубь лабораторного зала. — Это время не для неё. Я чего сказать-то хочу... Забери её отсюда, Данс. Слышь? Валите в Вегас. Там своя власть, туда ни Анклав, ни Братство не сунутся. Здесь оставаться нельзя: ни ей, ни тебе.       «Вегас?»       Я повернулся к нему, пытаясь соображать. Получалось плохо.       — Вегас, — подтвердил Стрелок. Снова повертел в пальцах свой хромированный трофей и засунул его в карман плаща. — Там можно в собственных штанах заблудиться так, что не найдут, — он огляделся вокруг, его взгляд задержался на нескольких запертых контейнерах прямо под ногами. — Да чего уж... И искать-то не будут.       «Рационально, — подумал я. — Если бы не одно «но»...»       — ...только телепорт? Ричмонд... не самое тихое место, — услышали мы и оба повернулись туда как по команде.       Нора и Шон медленно возвращались. Я внимательно смотрел на её лицо, пытаясь найти в нём ответы на те вопросы, которых не задал бы, даже если бы имел такую возможность. И находил, скорее, новые вопросы, опять же зная, что не задам их. Но покрасневшие глаза, блестящие дорожки, пробороздившие пятна гари на её щеках — сказали о многом.       — Необязательно, — сказал учёный. — Здесь телепорт имеет более тонкие настройки. А потому...       — Ривет-Сити! — заорал Стрелок из-под стола, хлопнув крышкой контейнера, что в гробовой тишине лабораторного зала прозвучало, как взрыв. Нора вздрогнула, Шон сделал такой жест, словно хотел схватиться за сердце.       Я, наверное, был единственным, кто ожидал от этого наёмника нечто подобное. Но этот громкий звук как будто заставил что-то в моей голове перемкнуть в правильную сторону. Столпотворение из мыслей прекратилось, и решение вдруг оформилось само, вспыхнуло среди всех обрывков, что в избытке роились в моей голове. Я не знал, насколько оно будет правильным, но пока это решение было единственно возможным. Я взмахнул рукой, привлекая внимание, показал на Стрелка и изобразил жест, что полностью поддерживаю его идею.       — Ривет-Сити? Ты уверен? — спросила Нора с сомнением. — А если...       — Ой, хорош, цыпа! — перебил её Маккриди, затем поднялся и фамильярно обнял меня за плечи. — Месяц без девок — и видишь, даже жестянке захочется немного продажной любви.       Я воззрился на него, почти всерьёз прикидывая, какую руку ему ломать первой.