Дальше

      Испуг был позорным. Я ожидала, что всё так и обернется. Мы ожидали. Но всё равно, после слов Мэксона испуг окатил меня липкой холодной волной, а схлынув на секунду, оставил после себя четкое и противное чувство стыда.       — Всё так, как ты хотел... Я сделаю, что должна. Теперь ты доволен?       Данс не ответил. И дело было даже не в том, что он не произнес ни слова. Он не ответил ничем, даже взглядом — его карие глаза на этом раз были холодными и чужими. Он чуть шевельнул головой, отстраняясь от моей руки, словно мое прикосновение было ему неприятно.       И вот тогда испуг превратился почти в панику. Данс покидал меня, уходил — пусть даже пока еще я могла дотронуться до него. Я всё равно видела, что он уже далеко. И вдруг поняла — пока меня не захлестнул этот липкий страх, я еще на что-то надеялась.       Паника плескалась на самой поверхности моего сознания, ослепляла и оглушала. Лишала дара речи — утопая в постыдном страхе, я не знала, понятия не имела, что сказать или сделать. Это было невыносимо — видеть эти карие глаза жесткими, как будто... хм... стальными. С паникой мешалась злость на себя, на него. На Мэксона.       — Трогательно, — услышала я позади себя.       Мне не надо было поворачиваться, чтобы почувствовать присутствие этого человека. Тяжелый стальной шлейф, невыносимое удушающее веяние силы и власти тянулось за ним, окружало его, окутывало непроницаемым коконом. Мэксон всегда казался мне чем-то сродни самой судьбе, ее карающей длани. Но в тот момент, когда он стоял напротив меня — так близко, что я могла бы дотянуться до него — это впечатление усилилось многократно.       Я не могла сбежать от него, уйти и забыть — какой бы ни была причина. Когда я невольно прижалась к нему в попытке защитить Данса от быстрого и необузданного гнева старейшины, заглянула в стальные глаза — полыхнувшее в них адово пламя вдруг опалило меня, обожгло. Память, растревоженная его близостью, замелькала образами из недавнего прошлого. Жар его тела, запах мускуса и смазки силовой брони смешивались в один одуряющий аромат, присущий только Мэксону — слишком знакомый мне, слишком близкий... Я отшатнулась — напуганная не тем, что внезапно ощутила его возбуждение, а скорее тем, с какой готовностью моё тело поймало это горячее напряжение и было согласно ответить ему. Мэксон быстро отпустил мою руку, но взгляд, которым он окинул меня, и на секунду проступившая хищная ухмылка яснее ясного показала, что он это понял.       Повернувшись к Мэксону, я глубоко вздохнула и сказала, лихорадочно отыскивая остатки самообладания:       — Ст... — я запнулась и выдохнула, — Артур... Пожалуйста. Дай ему уйти. Я обещаю, что... — я смешалась и замолчала.       — ...что больше никогда меня ни о чем не попросишь? — с тенью насмешки произнес он, припоминая моё уже много раз нарушенное обещание, данное у развалин технологического института.       Моё запястье, побывавшее в захвате жестких, словно стальных, пальцев, горело, и тонкая вибрация, расплывшаяся по коже от прикосновений Мэксона, как будто смеялась надо мной.       — Нет, — быстро сказала я. В голосе внезапно зазвенели слезы, и я невольно перешла на шепот, — Что больше не попытаюсь сбежать. Или... вообще сделаю какую-либо глупость.       Мэксон помолчал. Он неподвижно стоял, сцепив руки за спиной, не сводил с меня цепкого стального взгляда — и этот взгляд сдавливал меня, опутывал цепями, душил. Топил в глубоком омуте, и я с отчаянием понимала, что не смогу сопротивляться долго всепоглощающей воле Мэксона. Что просто сойду с ума, пытаясь противостоять ему.       — Данс, — наконец сказал он, не меняя своего ровного жесткого тона. И сделал паузу. Его глаза не спеша отпустили меня, взгляд переместился на Данса. — Ты можешь идти.       Мэксон, не глядя в мою сторону, протянул руку, и мне ничего не оставалось, как вложить в его горячую ладонь свои ледяные пальцы. Его слова, обращенные к Дансу, звучали как команда «вольно», но в тот момент мне было достаточно и этого. Никакого иного смысла я искать не пыталась — по крайней мере, прилагала к этому все усилия.       — Но... Если что, я знаю, где тебя искать, Данс, — вдруг непонятно добавил Мэксон, подтягивая меня к себе. И я окинула быстрым взглядом обоих, едва обратив внимание на то, что Мэксон прижал меня к себе, обнял одной рукой — не обнял даже, а словно взял в стальное неразрывное кольцо. Но я этого почти не заметила в первый момент — отчего-то вдруг показалось, что в словах Мэксона кроется гораздо больший смысл, чем я думаю. Данс коротко кивнул, хотя я почти ожидала от него привычного жеста — вскинутой в приветствии Братства руки.       Даже не взглянув на меня, он развернулся и пошел в ту сторону, откуда мы пришли. Пришли — вместе.       Мне вдруг стало тяжело дышать. Стальная цепь душила меня, сковывала моё дыхание, мою волю, мои чувства. Я смотрела в спину Данса, сухие глаза щипало и драло, и мне казалось, что это он — именно он! — уносит с собой мои слёзы, мои чувства, моё дыхание... Всё. Может, он жертвовал и их тоже на благо только одного, что существовало для него и было достойно любой жертвы. Братство. Мой рыцарь в сверкающих доспехах... С чертовым благородством и чувством долга перед Братством.       Мы пришли вместе, а уходил он один. Я смотрела ему вслед, зачем-то надеясь, что он обернется. Хоть бы раз.       «За что? Я же спасла тебя...» — устало и бесполезно думалось где-то в глубине сознания. Мысли ворочались вяло и словно бы сами умирали по мере того, как в пыльной завесе Пустоши исчезал силуэт Данса.       Он не обернулся.       Завеса пыли, застилавшая Пустошь, застилала и мои мысли тоже. Они не были мутными или неясными, но я плохо видела их — может, потому что сама этого не хотела.       Я прикрыла глаза, и как-то само собой получилось уткнуться лбом в грудь Мэксона, прижаться щекой к меху воротника его пальто. Я медленно вдохнула — вместе с мускусом меня овеял почти забытый запах чего-то всесильного, монолитного... Запах власти. Не над целым Братством — надо мной лично.       «Соберись, солдат. Не время для истерик», — раздраженно сказало что-то внутри ворчливым скрипучим голосом. Может, это и был здравый смысл?       Мэксон по-прежнему ненавязчиво обнимал меня, рука легко и словно бы небрежно скользила вдоль моего позвоночника, но ощущение стальных тисков, удушающего объятия цепей было очень отчетливым.       «Соберись, солдат. Соберись! Так надо».       Туманные блики отразились от стального взора, когда я подняла голову, заглянула в глаза Мэксона и каким-то невероятным, чуждым мне усилием воли взяла себя в руки, добровольно сдаваясь во власть тяжкого духа стали.       — Я была уверена, что... — сказала я, просто чтобы нарушить молчание, и перевела внезапно сбившееся дыхание, — что ты убьешь меня.       — Я тоже, — серьезно ответил он.       — Что же тебя остановило?       Уголки его губ дрогнули в кривой усмешке.       — Ничего, — жесткие пальцы взяли меня за подбородок и удерживали секунду. — Советую тебе подумать об этом.       Тяжелая аура сдавила меня, словно Мэксон бессознательно уничтожал любое движение моей собственной воли.       «Значит, вот этого ты хотел, Данс? Этого? — яркой вспышкой бессильной злости мелькнула мысль. — Что ж. Да будь по-твоему, чертов ты синт!»       Но Мэксон удерживал меня всего лишь несколько мгновений. Я не успела даже испугаться, как он отпустил меня, отступил на шаг. Впрочем, и бояться-то было уже поздно — время для любого страха уже миновало.       Позже, глядя с высоты на пятиугольное пятно, я с мрачной иронией думала о том, что вот такого мне в голову никогда не могло бы прийти — побывать внутри чего-то, что олицетворялось с военным всемогуществом Штатов. Да еще и двести лет спустя того, как закончится время непререкаемой, но иллюзорной мощи. Пентагон, который мне доводилось видеть только на открытках, расстилался внизу, являя собой очень яркий памятник нашему позорному прошлому. Причем, вблизи он оказался намного более внушительным — Пентагон не выглядел потрепанным временем или полуразрушенным, как всё, что оставалось с довоенных времен.       Впрочем нет, поправила я себя. Не Пентагон. Последние двести лет это пятиугольное сооружение называлось иначе.       — Значит, это и есть Цитадель, — негромко пробормотала я, держась за поручень винтокрыла и свешиваясь вниз, чтобы разглядеть древнее строение.       Мэксон не ответил — возможно, потому, что не слышал меня за шумом двигателей. Возможно, потому, что редко отвечал на вопросы, ответ на которые был очевиден. «Как Данс», — невольно сравнила я, покосившись на старейшину. Он стоял рядом со мной, небрежно держась за поручень и упираясь ногой в свернутый трап, и даже не смотрел в мою сторону. Взгляд, устремленный вниз, был спокойным и невозмутимым, даже отрешенным, как будто Мэксон вдруг утратил любой интерес ко мне. И словно ему уже наскучило такое занятие, как возвращать в Братство беглых заключенных, имеющих ценные сведения.       Приземляющийся винтокрыл встряхнуло — его шасси гулко стукнули в обшивку посадочной площадки. Я мимолетно огляделась, взялась за поручень и вдруг нерешительно заколебалась.       Было, с чего впасть в нерешительность. Когда винтокрыл приземлился, на площадке, казалось, даже ветер стих. Воцарилась такая тишина, какой здесь, видимо, отродясь не было, несколько десятков пар глаз вперили в меня взгляды. Мэксон не торопил меня, просто ждал — возможно, чтобы предоставить шанс всем присутствующим воочию увидеть то, что несомненно обсуждалось уже целый месяц. И переносить его тяжелый взгляд было ничуть не легче, чем все остальные.       Я как-то справилась с собой, за что мне следовало себя похвалить — до этого момента мне казалось, что моих сил уже не хватит ни на что подобное. Что ж, мрачно подумала я, скоро мне понадобится очень много сил — наверное, даже больше, чем я могла бы вообразить сейчас.       Явственно ощущая на себе пересечение взглядов всех присутствующих, я осторожно спустилась с трапа винтокрыла. О «личном предпочтении» старейшины, похоже, здесь знали ничуть не хуже, чем на Придвене — и общее любопытство кололо меня словно тысячей иголок. Было не по себе — и даже больше, чем я могла предположить.       — Ты... не спросил... — произнесла я чуть позже, когда Мэксон, едва дождавшись меня, направился к одному из переходов ангара — мне ничего не оставалось, как едва ли не бегом последовать за ним.       — О том, всё ли хорошо с ребёнком? — он приостановился, сцепил руки за спиной, — Во-первых, на настоящий момент было достаточно того, что жива ты. Во-вторых, жив он или нет, мало что изменило бы.       От той невозмутимости, с которой это было сказано, меня даже затошнило. Я ожидала гнева, ярости или по меньшей мере раздражения с его стороны. Но не того, что видела на лице с той самой минуты, как пыльная завеса поглотила Данса — спокойствие, почти равнодушие.       Мэксон, не говоря больше ни слова, развернулся и пошел вперед, я последовала за ним. И глядя в его спину, вдруг поймала себя на шальной мысли: а действительно, не утратил ли старейшина ко мне любые возможные чувства? Может быть, там, на Пустоши, его интерес мне просто показался? В конце концов, он же Мэксон. Какие у него могут быть чувства? К тому же теперь, когда Данс исчез из его поля зрения...       Не понимала только, что это вызывает — облегчение или разочарование.       Вдоль нас текли длинные переходы Цитадели, одинаковые коридоры, ответвлявшиеся от основного перехода, одинаковые двери — и одинаково сверкавшие холодным любопытством глаза, провожавшие меня.       Наверное, я не понимала, что чувствую сама. А непонимание всегда вызывало желание сбежать от него прочь. От непонимания — не от Мэксона.       Я оглядывалась по сторонам, считала двери, переходы, ответвления... Считала шаги, измеряя ими расстояние от одного коридора до другого, автоматически отмечая в памяти. Машинально запоминала расположение помещений, мысленно рисуя себе карту — то, чему учил Данс, включилось само по себе.       «В любой карте есть закономерность, — говорил он когда-то давно. — Просто мысленно рассмотри рисунок и увидишь, что он повторяется».       «Так точно, паладин Данс, — мысленно ответила я ему, спрятав за насмешкой колючую боль недавнего расставания. Повторила то, что отвечала тогда, в прошлой жизни — во время одной из наших первых миссий. — Не так уж и сложно».       Я оглядывалась по сторонам, старательно игнорируя пристальное внимание к себе. К тому же меня интересовали те пути, которые могли вести не только сюда, но и отсюда. Я помнила о своем обещании, но привычка оказалась сильнее, и даже поверхностного наблюдения хватило, чтобы понять — выбраться отсюда было бы не так уж и проблематично. Я бросила еще один взгляд на спину Мэксона.       Нарушать свое обещание...       «Чаще всего главное — результат, а не пути его получения. Если есть цель, то средства получения не всегда важны», — мысль, которую когда-то озвучил Данс, была циничной, но верной. Вряд ли он имел ввиду нарушение обещания, данного старейшине Братства Стали, но под настоящий момент мысль подходила идеально.       Капали в небытие секунды и минуты, туда же утекали бесконечные лица, сверкающие холодным любопытством глаза незнакомых людей.       — А вот это — в-третьих, — бесцветно добавил Мэксон, кивком указав на дверь медблока. — Что-то конкретное может сказать только врач. Мои вопросы были бы лишними, ибо ни на что повлиять не смогли бы.       Я поморщилась.       — Ошибаетесь, старейшина, — нагло заявила я и взялась за ручку двери. — «Правильный вопрос, заданный в правильное время, иногда ценнее ответа на него», — процитировала я.       — Я учту.       Конечно, Мэксону были известны основные правила, которым следовал любой разведчик — как и то, от кого их могла знать я. Но он лишь слегка нахмурился. А у меня появился повод подумать о том, не нарываюсь ли я на его гнев намеренно.       Может, так и было — потому что его мрачное спокойствие настораживало и пугало намного больше, чем злость. Пусть даже было, скорее всего, напускным. Я уже открыла рот, чтобы сказать еще что-нибудь — явно неумное, учитывая ситуацию, свой статус и своего нынешнего собеседника. Но не успела.       — Нора! — окликнул меня звонкий, почти детский голос. — Господи, Нора, ты... — Хэйлин едва не налетела на меня, но, разглядев Мэксона, резко затормозила. — Прошу прощения, старейшина.       — Вы вовремя, старший скриптор, — сказал он так, словно ждал чего-то подобного. — Дальнейшее я поручаю разъяснять вам, — и, не дожидаясь ответа, зашагал прочь.       — Слушаюсь, старейшина... — машинально пробормотала Хэйлин, хотя Мэксон ее уже не слышал. Секунду она смотрела ему вслед, потом порывисто обняла меня. — Нора! Ты жива, Господи...       Неожиданно для себя я вцепилась в нее — в единственную живую душу, которая никогда не считала чувства и их проявление чем-то зазорным. Обняла в ответ, согреваясь от ее дружеского участия и без удивления впуская в душу облегчение от ухода Мэксона.       — Ты жива, Господи. Нора... А... Данс..? — прошептала она, чуть отстраняясь и заглядывая мне в лицо.       Я кивнула, отвечая на невысказанный вопрос. Я даже не знала, что Хэйлин хотела спросить, да это и не имело значения.       — Правда? Боже мой... — забормотала она, глядя на меня с тревогой, заботой и удивлением одновременно. — Тебе удалось. Правда удалось... С ним правда всё хорошо? Только ты могла это сделать! Как я и...       Хэйлин вдруг замолчала, внимательно всмотрелась мне в лицо.       — У вас с ним что-то случилось? — и когда я не ответила, она помрачнела и покачала головой. — Ох, Нора... — Возможно, из моего молчания она поняла намного больше, чем я могла бы сказать вслух. — Ох, Нора... — повторила Хэйлин, снова обняла меня и принялась гладить по голове, как неразумное дитя. Помолчала некоторое время, — Что же вы с ним делаете? За что вы так друг друга мучаете?       — Не надо, — пробормотала я, отстраняясь. Слышать свой здравый смысл, говорящий голосом Хэйлин, было невыносимо. Еще хуже становилось от напоминаний — прошлая ночь, подарившая нас с Дансом друг другу, и минувшее утро, жестоко отнявшее этот подарок... Это было больно. Наверное, Дансу тоже было... Но по его невозмутимо-каменному лицу судить об этом было сложно. — Потом. Потом поговорим об этом. Когда-нибудь.       — Мэксон...       — Пожалуйста, Хэйлин! — резковато перебила я. — Я знаю, что наделала много всяких... нехороших вещей. Но об этом потом, — я оглянулась, убедилась, что мы были одни, и добавила, понизив голос, — Есть другие дела, более важные, чем... эээ... — я помялась, подбирая слова, — мой моральный облик. Хорошо еще, что Мэксону до меня больше нет дела.       Хэйлин как-то странно посмотрела на меня.       — Что? — переспросила она. — Мэксону до тебя нет дела?       — Потом, Хэйлин. Потом... Он сказал, что ты мне все разъяснишь.       Она помолчала, и я даже начала думать, что она не будет настаивать на продолжении крайне неудобного для меня разговора — за это я даже была бы ей немного благодарна. Но я ошиблась.       — Ты устала, — сказала она, и в детском голосе отчетливо звякнули чужеродные жесткие нотки, — Или ударилась головой. Потому ты говоришь сейчас такую чушь. Других объяснений у меня нет... Идем. — и она почти волоком втащила меня в медблок.       Прилагая большую часть усилий к тому, чтобы не морщиться от новой порции искрящих любопытством взглядов, и едва дыша, я направилась к одной из кушеток, куда мне указали. То, что Хэйлин пошла со мной, изрядно успокаивало. До такой степени, что за ее спину хотелось спрятаться, и было безразлично, что своего «защитника» от чужого любопытства я видела в этой девочке с детским лицом.       Наверное, она была права — я устала.       — Мэксон...       — Тс-с-с!!! — прошипела Хэйлин, приложив палец к губам, и воровато оглянулась по сторонам.       Убедилась, что, кроме меня, ее никто не услышит и горячо зашептала мне на ухо:       — Хоть на одну секунду ты можешь представить масштаб того, что тебе угрожало? Тебя едва не обвинили в измене — а здесь по большей части между «обвинили» и «едва не...» разницы нет никакой.       — Я понимаю.       — Ничего ты не понимаешь! Иначе тебя очень сильно удивило бы то, что ты до сих пор не под стражей! Фактически это означает, что Мэксон поручился за тебя. Сам... Все ещё не доходит? — после секундной паузы спросила она с некоторым раздражением, когда я просто молча уставилась на нее. — Старейшина. Поручился. За тебя. — раздельно повторила она, как если бы объясняла что-то слабоумному.       — Доходит, — ответила я. И, кажется, соврала, потому что в мою гудящую от избытка событий голову новая информация пробивалась с трудом. Я даже прикусила губу от досады на саму себя — ну в самом деле, что же такое? С чего я стала вдруг так чувствительна? Почему мне стало так тяжело соображать здраво?       Скриптор вздохнула.       — Тебя здесь действительно могли ждать большие неприятности, — сказала Хэйлин, видимо, найдя в себе силы на снисхождение к моему непониманию. Она снова быстро оглянулась по сторонам, — Ты знаешь, как быстро Мэксон принимает решения об обвинениях и казни. Но — не в отношении тебя.       — В отношении меня обвинения беспочвенны, — вставила я.       — Допустим, — жестко сказала Хэйлин. — Кто об этом знает наверняка?       — А... — я оборвала сама себя, когда к нам направился один из медиков.       Я закатала рукав рубашки, протянула руку. Чуть поморщилась, когда игла ужалила меня в локтевой сгиб, и кровь закапала в лабораторную пробирку.       — Он пытается тебя спасти, — негромко сказала скриптор чуть позже, задумчиво проводив глазами удаляющегося медика. Перевела взгляд на меня.       — Это даже звучит странно.       — Очень странно, — согласилась она и оглянулась по сторонам. — Но... почему ты не допускаешь мысли, что ты для него нечто больше, чем просто... ээ...       — Грелка для постели, — мрачно подсказала я. Потерла саднящий локтевой сгиб — медики за последние двести лет изменились явно не в лучшую сторону.       — Да, — криво усмехнулась Хэйлин, и эта жесткая усмешка смотрелась поразительно чужеродно на ее детском лице. — Может... — голос опустился до шепота, — Может, Мэксон... любит тебя?       Я открыла рот, чтобы сказать что-то. Потом закрыла.       — Хэйлин... — выдохнула я и замолчала. — Я не знаю, что сказать...       — Это плохо, — она протянула руку и слегка погладила мое плечо. — Потому что говорить тебе скоро придется много. Пока ты здесь, у аналитического отдела будет время, чтобы просмотреть те документы. И... — Хэйлин взглянула на очередного медика, который направился в нашу сторону, — тебя ждут в главном зале.       — Когда?       — Когда закончишь. То есть... через полчаса.       Через полчаса?       Я прикрыла глаза. Приливая изнутри тяжелыми волнами, меня внезапно стала топить апатия, отвратительная беспомощная обреченность... Наверно, такой разбитой и потерянной себя чувствовала бы выброшенная игрушка. Я не боялась. Просто впервые за минувшие полгода я поняла, что у меня нет больше сил сопротивляться. Воле судьбы, Братства Стали, Мэксона... Никому.       — Нора?       — Да, я поняла. Через полчаса, в главном зале, — прошептала я, не открывая глаз. — Хэйлин...       — Держись, солдат, — ответила старший скриптор, и в ее голосе отчетливо мелькнул сарказм, направленный, впрочем, не на меня. Узкая рука взяла меня за локоть, слегка сжала. — Мы сделаем всё, что можем.       — Мы? — я открыла глаза, заглянула в детское лицо с неуместной, недавно появившейся морщиной между бровей.       — Мы, — с неуместной же серьезностью и жесткостью ответил почти детский голос. — Ты, я... И Мэксон... Молчи. Твое мнение о нем меня сейчас не интересует. Ты не знаешь многого, Нора, — Хэйлин сделала паузу, — Очень, — она подчеркнула это слово, — многого.       Она кивнула подошедшему медику и посторонилась, давая ему возможность подойти ко мне. После чего отсалютовала мне приветствием Братства и круто развернулась к двери — нашивки старшего скриптора Ордена Пера скупо блеснули, поймав свет бестеневой лампы.       И отчего-то я подумала, что не знаю гораздо больше, чем пыталась сказать мне Хэйлин. Но это уже даже не пугало.       Отчаянно хотелось верить, что я справилась со своим страхом.