Дальше

      Хуже, чем просыпаться рано утром, могло быть только одно — просыпаться рано утром с похмелья. Ну по крайней мере, до этого момента я так думал.       Потому что наступившее утро опровергало эту мысль.       Тяжелые шаги, с гулом печатавшие подковками по металлическому полу, грозили разломать пополам мою бедную голову. Шаги приблизились, и их звук прекратил мучить мою голову — чтобы тут же превратиться в ощутимый толчок, который пришелся мне куда-то в ребра.       — Убью... — простонал я и попытался перевернуться на другой бок. — Чертов синт...       Толчок в ребра повторился — и, вероятно, лишь прихлынувшая изнутри злость помогла мне наконец разлепить один глаз — чтобы тут же узреть перед собой того, кого я и так мог узнать по тяжелой, как будто стальной, поступи.       — Ыы... — выдавил я.       Протянул тяжелую, как чугунную, руку к тумбочке и попытался нащупать сигареты. Голова напоминала котелок с гайками, который кто-то старательно встряхивал, ударяя о стену.       С некоторым усилием я щелкнул зажигалкой, прикурил и затянулся. Глядя одним глазом в медленно кружащийся потолок, выпустил дым кольцами — и некоторое время смотрел, как они колышутся, растворяясь в воздухе. От дозы никотина стало немного лучше, в голове чуток прояснилось, и я, сумев наконец открыть оба глаза, смог даже сфокусировать взгляд на мутном силуэте Данса.       — Значит, ты всё же сделал это, — откашлявшись, произнес я.       Данс слишком резко отодвинул от стены стул — от скрежета металлических ножек по металлическому же полу у меня в мозгах, кажется, что-то скукожилось и отвалилось — и опустился на него.       Не ответил. Да и лишнее это было... И, наверное, впервые в жизни мне тоже не нашлось, что сказать.       Сообщить ему, что он идиот? Так он знает. Стальная башка? Тоже. Синт с перегоревшими схемами? Тем более...       И я промолчал, просто бережно положил голову обратно на подушку. И некоторое время молча курил, глядя на то, как дым колышется в воздухе. Сизо-серые клубки дыма красиво растворялись в лучах солнца, и без того поредевших в попытке пробиться сквозь мутный иллюминатор.       Мыслей то ли не было вовсе, то ли было слишком много, но все они в тот момент напоминали сероватые рваные кольца сигаретного дыма. Наверное, только сейчас я окончательно разглядел всю глубину безумия, в котором тонул этот грёбаный мир, насквозь провонявший гулями и кротокрысьим дерьмом. Разглядел то ли в могильно-каменном лице Данса, то ли в сумраке комнаты, то ли в туманном свете, пробивающемся из иллюминатора.       — И чего? — докурив, спросил я и со злостью запустил окурком в стену. — Ты, черти бы тебя задрали, явился с утра пораньше, чтобы рассказать, какой ты дебил? — я сполз с кровати, покидая теплое гнездышко, в котором провел несколько самых прекрасных часов за минувшие недели, и от злости даже не испытывая никаких сожалений. — А хотя нет. Молчи лучше. Если ты рот откроешь, то я тебя сам убью.       И в тот момент, когда я раскидывал в стороны пустые бутылки, мне пришло в голову, что Данс и без моей просьбы ничего не скажет — и это разозлило еще больше. Неплохо устроился, жестянка. Его спрашиваешь, мол, чего ты какой дебил, а? А он типа и не слышал.       Пустые бутылки жалобно зазвенели, когда я пинками откидывал их со своего пути. Звон острыми иглами впивался в мою бедную голову. Однако настроение у меня немного улучшилось, когда я извлек из-под стола несколько полных бутылок, скрутил с одной пробку и выхлебал половину, даже не обратив внимание на то, что, собственно, пью. Горло приятно обожгло, звон в голове стал стихать — пока я стоял, прикрыв глаза, и наслаждался тем, как дурнота постепенно отступала.       — Ох, черт возьми, — с умилением пробормотал я, нежно обнимая бутылку и прижимая ее прохладный бочок ко лбу. — Божий дар, твою мать. Хоть что-то хорошее есть в этой вонючей Пустоши.       Скосив глаза на Данса, я протянул бутылку ему. Он взял ее без всякого выражения и на одном дыхании допил то, что там оставалось.       — Мда уж, — после некоторого молчания заметил я, задумчиво скручивая пробку с новой бутылки, — Наделал ты делов, жестянка... — я придвинул к себе стул и осторожно опустился на него, опасаясь лишний раз встряхивать свой страдающий от похмелья организм. Сделал глоток прямо из горлышка, помолчал, наслаждаясь ощущением жгучего тепла, — Что, думаешь, я тебе сочувствую?       Данс поднял на меня глаза, чуть качнул головой.       — А вот и не угадал. Дурной ты... Башка стальная, — я вытряхнул из пачки сигарету, указал ею на Данса, — Вот потому и сочувствую.       Некоторое время мы молчали. Наконец я щелкнул зажигалкой, но не стал прикуривать.       — А скажи-ка мне, Данс...       Тень странной мысли, которая могла бы придти только в голову, безумную от похмелья, на секунду заволокла даже само похмелье. И додумывать ее до конца не хотелось.       — Знаешь, что скажи... Скажи, что ты просто хотел со мной побухать, — пробормотал я, перебивая свои собственные мысли. — Пожалуйста... Говори. По-бу-ха-а-ать... Хотя чего я несу? — риторически спросил я у самого себя, потому что мой собеседник мне не ответил на на один вопрос. — По таблу твоему стальному вижу, что задумал какое-то дерьмо.       На самом деле лицо Данса выражало ту же самую каменную невозмутимость, что и пять минут назад, и час назад. Да, наверно, таким оно всегда и было. Но тем не менее, в этот самый момент мне оно почему-то особенно не нравилось.       Предчувствие неприятностей, которое меня не подводило никогда, расползалось откуда-то из глубины моей болеющей от двухдневного пьянства тушки. Расползалось, расходилось кругами как воды Потомака, наполовину состоящие из радиоактивных отходов, а наполовину — из блевотины гулей и кротокрысьего дерьма.       Данс медленно приподнял левую руку и показал на свой браслет, больше похожий на детскую игрушку, и изобразил жест, как будто поворачивал ключ в замке.       — И что?       Он снова указал на браслет и постучал пальцем себя по лбу.       — Я угадывать должен? — проворчал я.       И по правде говоря, проворчал только для виду... Потому что я вспомнил, где именно и какие именно двери мог открывать этот странный ключ.       — Та-а-ак... ты серьезно?       Захотелось самому себе надавать крепких пощечин — потому что вдруг возникло странное чувство, что это всё сон. Что я просто вырубился прямо за стойкой в «Рельсе», потому что этот говнюк Чарли в очередной раз сбагрил мне какое-то паленое дерьмо, которое его поставщики выкопали с разрушенных складов «Бинтауна».       — Вот прям серьезно? Без шуток?       Данс не ответил ничем. Впрочем, он никогда не отвечал, если не видел необходимости.       — Ты идиот, Данс, — пробормотал я, отбирая у него бутылку. Сделал изрядный глоток и едва не поперхнулся, разозлившись на самого себя еще больше. — Придурок! — добавил я, обращаясь уже скорее к себе самому.       Отпил прямо из горлышка еще, уже даже не чувствуя вкуса алкоголя. Желание надавать самому себе пощечин разрослось и окрепло — но в то же время появилось отчетливое понимание того, что пощечинами тут не поможешь.       Потому что я уже знал, что нам делать дальше.       И мне в этой формулировке не нравилось почти ничего. Ни то, что вообще надо что-то делать, ни то, что делать надо «нам», ни «дальше».       Особенно «дальше». Потому как за последние несколько недель я это слово, кажется, возненавидел больше всех остальных.       — Черт бы вас побрал, Братство Стали... — раздраженно бормотал я, — Всех вас. Вместе с вашим ублюдочным уставом... И Институт тоже, — путаясь пальцами в пуговицах и молнии, я застегнул штаны, — И Анклав... ох... — я наклонился, чтобы зашнуровать ботинки, понимая, что сейчас немедленно умру. Просто позорно сдохну от необходимости одеваться и нести себя туда, куда мне вовсе не было нужно. И заниматься, в общем-то, не своим делом.       — Не моё это дело, — со злостью бормотал я, распихивая по карманам патроны, остатки крышек и сигареты, которые сгребал со стола одной рукой, а другой сжимал горлышко бутылки. — Не моё.       Данс молчал. Просто неподвижно сидел, наблюдая за моими действиями с обычным каменным спокойствием. И это выводило меня из себя еще больше. Он не соглашался с моими словами, не пытался опровергнуть — вообще никак не реагировал.       — Ты хоть понимаешь, что мне это на хрен не надо? — уже почти крикнул я, разворачиваясь к нему, как будто собирался броситься на него и задушить. Впрочем, того мне в тот момент и хотелось. — Ты мог бы быть со своей женщиной уже за сотни миль отсюда. От Братства Стали, Мэксона, этой вонючей Пустоши и долга! А вместо этого? А? Что ты творишь вместо этого, чертов ты синт?!       Данс просто смотрел на меня и молчал. Слушал.       — Черти б тебя побрали, Данс, — раздосадованно махнул я рукой и закинул рюкзак за спину. Помолчал, переводя дыхание после непрекращающейся болтовни, — Ну, ты, понятно, дурной, — через некоторое время продолжил я говорить самому себе, — Но я-то... Я-то что? Зачем я это делаю? А?       Одернул ремни. Разозлился еще больше от того, что затянул слишком сильно.       — Роберт, ты... уходишь? — донесся откуда-то из-за двери низкий женский голос.       Ну конечно. Про нее я и забыл... Как там ее? Тьфу, имя-то я у нее спрашивал хоть?       — Роберт? — в комнату вплыл женский силуэт.       Меня внезапно взбесила капризно-игривая интонация в ее голосе. И эта усталая утренняя томность. И даже ее запах.       Впрочем, сейчас меня бесило всё.       — «Роберт»! — со злостью передразнил я, вытащил из кармана пригоршню крышек и сунул ей в руку, даже не обратив внимания на то, что несколько крышек упали и покатились по полу. — Забирай. И пошла вон отсюда! — крикнул я, выталкивая ее из комнаты.       Это было грубо. Но в тот момент меня это не заботило.       Не заботило, когда я хлопнул дверью так, что металлический гул пронесся до самой нижней палубы, или когда мы вышли на набережную, и я, поскользнувшись на покусанном трупике детеныша болотника, пнул его прямо под ноги Дансу. Зеленоватая жижа из расколотого панциря брызнула во все стороны, добавляя вони к общей мешанине запахов.       Вытянул из кармана сигарету, щелкнул зажигалкой.       — Да чтоб вам всем в аду икалось! — с досадой пожелал я, когда обнаружил, что зажигалка отказывается работать как положено, и со всей силы швырнул ее оземь.       С громким хлопком у нас под ногами взорвалось облачко газа.       — Твою ж мать!.. — выругался я и не поленился пнуть треснувший панцирь болотника еще раз. — Чтоб черти вас там драли... И тебя в первую очередь, Данс, — указал я на него незажженной сигаретой. — Всё из-за тебя. Сейчас сидел бы себе в «Рельсе»... Так нет же... Прусь куда-то...       Данс взглянул на меня и чуть мотнул головой, показывая, что нам пора идти.       — О, да ты меня, что ли, слышишь? — со всем возможным сарказмом заметил я, развернулся и пошагал вперед. И продолжил, не сбиваясь с шага: — А по тебе и не скажешь. Чурбан и есть... Даже не спросил, куда это я тебя веду. А вдруг к твоим друзьям из Братства, а? Что скажешь, Данс? Мэксон, поди, будет рад тебя видеть. Так рад, что прям вот... вот прям... задушит в объятиях.       Рука, лежащая на ремне карабина, сжалась в кулак до побелевших костяшек, Данс резко отвел глаза. Я понял, что уже перегибаю палку, но был слишком зол, чтобы остановить извергающийся из меня поток сарказма.       — Он и о ней позаботится, — продолжал я. — Еще как позаботится... Только сперва хорошенько ее пожамкает, и ежели не решит сносить ей башку за измену Бра...       Я не успел договорить, как Данс развернулся ко мне и его крепкая пятерня сгребла меня за шиворот.       — За... мол... чи, — глухо и медленно проговорил он.       — Что, жестянка, язык развязался? — сдавленно усмехнулся я. Возможно, это с моей стороны было глупо — вот так бесить его. Я знал, до какой степени рискую собственным носом и несколькими зубами, но почему-то не нашел в себе никакого испуга — может, потому что услышал звук его голоса, а может потому, что был слегка придушен воротником собственного плаща. Или потому, что вдруг увидел на лице Данса что-то такое, что заставило меня пожалеть о сказанном. — Ты хоть и жестянка институтская, но и я не последняя скотина, чтобы взять и вот так запросто сдать тебя твоим бывшим друзьям, — с некоторым трудом выговорил я и примирительно поднял руки. — Или хочешь сказать, что я в чем-то не прав?       Данс отпустил меня, резко отвернулся. А я машинально ощупал горло, слегка придавленное воротником, и сказал ему в спину:       — Ну ладно уже... Извини. Правда, напраслину я сморозил, — я помолчал. — Да просто чего-то... Эй! — воскликнул я, когда Данс снова обернулся ко мне и вдруг схватил за рукав, дернул вниз. — Я же извинился!       Данс приложил палец к губам, затем медленно указал им вперед. Опрокинутый на землю и прижатый Дансом к скользкому каменному нагромождению, я не смог бы посмотреть туда, куда он мне указывал — хотя бы потому что его широкоплечая фигура загораживала мне весь обзор.       — Черт ты институтский, — раздраженно прошипел я, выбираясь из его захвата. — Слезь с меня... Что там? Слезь, говорю! Ты ж тяжелый как яо-гай!       Данс немного подвинулся, и я наконец смог достать из-за пояса бинокль.       — Чуть не раздавил, башка стальная... Ну патруль Братства. Ну и что? — спросил я, разглядывая в бинокль привычную хромированную поверхность брони. Непонятно было, каким шестым чувством Данс обнаружил их присутствие — они были не так уж и близко. Но, похоже, то же самое чувство появилось и у меня тоже, потому что где-то внутри внезапно отчетливо тренькнул тревожный колокольчик. И как водилось в последнее время, привычно и ожидаемо потянуло неприятностями.       Только непонятно было, откуда именно и почему.       — Патруль... — повторил я, растягивая это слово и пытаясь найти источник неприятностей в самом его звуке. — Патруль... И что?       Данс взял у меня из рук бинокль, окинул взглядом окрестности и показал мне раскрытую ладонь.       — Пятеро, — выговорил он. И помолчал, словно делая над собой огромное усилие. — Много...       — Хочешь сказать, что патруль усиленный?       Данс кивнул, как мне показалось, с некоторой благодарностью.       — Зачем? Мэксон чего-то боится? — спросил я. — Или... — я вытянул из кармана сигарету, потом вспомнил, что зажигалки у меня нет, с досадой убрал сигарету обратно в карман. — Готовится к чему-то. Больно скор он на решения, а, Данс? — я снял кепку, шлепнул ею о колено Данса. Проследив за тем, как медленно рассеялось облачко пыли, шлепнул еще раз.       Никакого ответа не последовало, да я его и не ждал. К общему ощущению того, что я снова ввязываюсь в какую-то безнадежную авантюру, добавилось раздражение — от невозможности закурить. Или хотя бы вывести моего спутника из ледяного спокойствия.       Я натянул кепку на голову и стал отползать в сторону. Патруль-то хоть был далеко, да срисовать нас мог как два пальца... В обычное время на нас внимания не обратили бы. Но так ведь это же — в обычное время.       — Пошли отсюда, — понижая голос, сказал я и махнул рукой, показывая Дансу, чтобы следовал за мной. — Пошли. Не знаю, чего там ваш главный задумал, да только нам от того разве что головной боли прибавится...       Данс ловким и неуловимым движением откатился следом за мной, указал на узкий проход вдоль полуразрушенного ограждения набережной.       — Ага-ага. Читаешь мои мысли... Значитца вот, — не поднимая головы, пробормотал я. — Надо нам одного человека достать... Ну ежели ты хочешь опять какую-то хрень провернуть с этими институтскими причиндалами, которые тебе там в подарочек достались. Надо, короче, нам достать одного дикого старикана... — я остановился, когда мы убрались с открытого места, сел и привалился спиной к единственной уцелевшей стене какой-то технической постройки. Слева от меня всколыхнулся воздух, и Данс возник там почти без единого звука, — Твоя курица этого старикана уже, почитай, в край достала. Да и ты, жестянка, его весьма неплохо знаешь, — я вытащил сигарету, снова вспомнил, что у меня нет зажигалки, — Да-да, знаешь, — раздраженно повторил я, зачем-то похлопал по карманам в поисках хоть чего-то, от чего можно прикурить.       Не нашел.       — Это может быть долго, — я с досадой сплюнул на землю, — Либо мы найдем их — а после всего шороху, что туточки навело Братство, они свои задницы в такие дыры попрятали, про которые и не скажешь, что туда чье-то гузно поместится. Либо мы ждем, когда они сами нас най...       Мое последнее слово взорвалось, слилось со звуком выстрела, остро и больно взрезавшем уши. И, панически откатываясь за стену и распластываясь на земле, я понял, что нас всё же нашли. Правда, не совсем те, про кого я говорил.       Или совсем не те.       Автоматная очередь прострекотала где-то перед моим лицом, взметнув в воздух красивый ряд пылевых фонтанчиков. Горячая асфальтовая крошка царапнула мою щеку — и я вжался в землю еще плотнее, одновременно перехватил винтовку.       Вернее, попытался. Потому что чья-то нога в грязном ботинке тяжело жахнула меня по руке, выбивая и отбрасывая в сторону мое оружие.