Душа — это все ценное, что человек сможет принести в мир: от рождения до самой смерти. Возможно, кто-то зовет это судьбой. Но от души нельзя убежать, ее нельзя изменить. Душа не судьба. Душа — проклятие. Дневник Ангела-Хранителя
Я с трудом разлепляю веки, пытаясь сфокусироваться на силуэтах. Слишком сложно. Я так устал, так невыносимо хочу спать. Но не могу, нельзя. У меня нет времени ни на сон, ни на еду. Иногда находится пару секунд на несколько глотков воды, за которые расплачиваюсь в очередном изнурительном бою. Если бы я был человеком, давно бы погиб. Но по-другому пока что нельзя. До года пернатые могут легко забрать жизнь ребенка без какого-либо объяснения. Люди назвали это — «Синдром Внезапной Детской Смерти». Нет, мне точно нельзя сдаваться. Сквозь боль, пронзающую подбитое крыло и искрящуюся где-то под ключицей, я тяжело поднимаюсь на ноги и опираюсь на меч. Да, я проигрываю все чаще, но последнее сражение остается за мной. Мой мальчик еще жив: он сирота без имени, но живой. Не знаю, надолго ли. А еще я не знаю, что делать с опекой над ребенком… На чудо надеяться не имеет смысла: для Вселенной (и Бога в частности) этого ребенка не существует. С усилием отталкиваюсь от меча и отчаянно смотрю на этих трусливых идиотов. По взглядам вижу, какими сильными и всемогущими они себя считают. Глаза заволакивает слепым, бессмысленным гневом. И с безумным упрямством я бросаюсь в бой... Ожидаемо, проигранный. Но пернатые, похоже, вспомнили, что они, вроде как, должны творить добро: — Мы можем заключить перемирие, — как бы невзначай бросает Серебряный Воин, проводя мечом по контуру моего крыла. Непроизвольно вздрагиваю, не опуская головы. — И объяснить, почему ты проиграешь. Из толпы вымотанных ангелов — привыкли побеждать без особых усилий! — слышится противный смех. Я вздыхаю, вынужденно кивая. Едва держу язык за зубами: хочется кричать от бессильной ярости. Мне действительно необходимо это перемирие: иначе я не удержу своего малыша на бренной земле. А он имеет на это право. Из-за моего проигрыша у ребенка снова поднялась температура. А еще, если врачи не найдут ему новых родителей, они просто отключат его от системы жизнеобеспечения. Позволят ему погибнуть и закопают где-нибудь за больницей. Я кривлюсь и с презрением смотрю на победителей. Пусть они выиграли сейчас, в битве, но война останется за мной. Потому что на моей стороне правда! Я в этом не сомневаюсь. Перемирие позволило мне найти мальчику новых родителей. Они оказались достойными людьми, у женщины даже был свой Ангел-Хранитель. Мы с ним не поладили: он чувствовал, что ребенок счастья семейству не принесет. Я его не осуждаю. Он не обязан ввязываться во все это. Первое и самое важное дело из списка было выполнено. У мальчика появился дом. Кстати, теперь его зовут Любим. Надеюсь, хоть имя принесет ему счастье. Хм… Сегодня, кажется, двадцать пятое мая. Если бы я не умер год и один месяц назад — какая ирония! — сегодня мне было бы двадцать шесть. Глупо, наверное, думать об этом сейчас: в зале для переговоров. Растерянно озираюсь. Здесь столько ангелов весьма не мирной наружности, что я невольно сильнее сжимаю рукоятку меча. — Виктор, — Серебряный Воин, оказавшийся архангелом и главой департамента неббезопасности, смотрит на меня с легкой насмешкой, — не глупи. — Убедите меня, — хмурюсь, поджимаю губы. Вспоминаю, как у бабушки в деревне говорили, что рыжие зеленоглазые люди — антихристы. Ну-ну, скажите это Богу. У него «антихристов» в высших кругах — пруд пруди. — Твой Подопечный — угроза нашей безопасности, — насмешливо выгибаю бровь. Серебряный Воин кривится. — Это не смешно! Его судьба — изменить наш мир. Его таланты, интеллект во много сотен, если не тысяч, раз выше, чем у других людей… — И что? — прерываю его я, стараясь сдержать так и рвущийся наружу сарказм. — Боитесь, что умнее вас будет? — Ты не понимаешь! — выкрикнул кто-то с другого конца стола переговоров. — Это нас убьет! Усмехаюсь. Боитесь, что в вас перестанут верить? Что вы станете бесполезны для своего Босса и он вас устранит? Мне как-то все равно. Серебряный Воин, грустно улыбнувшись, качает головой: — История доказывает, что таких людей не принимает общество, — попытка взять меня «благом Подопечного» не удалась. Скрещиваю руки на груди, насмешливо кивая. — Ладно, давай начистоту. Чуть наклоняю голову, соглашаясь. Надоело мне все это. Да и ощущение «какого-то подвоха» не отпускает. — Этот человек сослужит куда большую службу, если будет заморожен до лучших времен, — бровь взлетает вверх. — Понимаешь, сейчас нет ни средств, ни возможностей для воплощения талантов и амбиций твоего Подопечного! Это как с Леонардо да Винчи, если бы он жил сейчас, прогресс шагнул бы далеко вперед… — Это все вам «Господь» сказал? — иронично усмехаюсь. Плевать я хотел на логичность его выводов! Мой мальчик родился тогда, когда это было нужно. И его не убьют, как родителей, из-за чьей-то прихоти! — Давай, ты хоть подумаешь, — несдержанно выкрикивает кто-то с другого конца стола, — с родителями и сестрой пообщаешься, а потом скажешь? С родными? Но как? Хмурюсь, с мрачным вопросом уставившись на Серебряного Воина и ожидая пояснений. — Да, точно, право первой ночи! — глава неббезопасности буквально расцвел. Что? Видимо, мое непонимание было слишком явным. Кто-то из сидящих в зале соизволил пояснить: — Сегодня ты можешь прийти к ним во сне. Нет, все это слишком подозрительно. Тем более, через пять дней Любиму исполняется год. Я не имею никакого права бросать его на целую ночь! Но перспектива увидеть родных, поговорить с ними кажется такой заманчивой... Сказать, что со мной все хорошо. Ага, конечно, хорошо, ну-ну. Я усмехаюсь своим мыслям и твердо смотрю на Серебряного Воина. Но не выдерживаю. — Только попробуйте тронуть моего мальчика, — шиплю, наполовину доставая меч из ножен, — пока меня не будет. Надеюсь, датчик сработает, если моему Любиму будет угрожать опасность. Надеюсь, я смогу оказаться рядом. Не думал, что когда-нибудь смогу снова увидеть родителей. Но вот они, только руку протянуть. И сестра, сестра тоже здесь. Неверяще тянусь к ней кончиками пальцев. Хм, а у нее обручальное кольцо. Замуж вышла. И выглядит она вполне счастливой, только хмурая очень. А вот родители… Поворачиваюсь в их сторону, и рука сама падает. Мама так похудела, осунулась... И взгляд такой затравленный. А папа так и вовсе не смотрит на меня, сидит в своем самом нелюбимом кресле и хрипит. Я не хотел, чтобы они так страдали. Голову пронзает воплями сирены. Сработал датчик. Знал же, что этим пернатым доверять нельзя! Резко разворачиваюсь, с отчаянием взглянув на родственников, и бегу, на ходу перемещаясь. Я даже не успел сказать, что люблю их. Снова не успел. Эти «святоши» притащили лекаря, который что-то нашаманил моему мальчику. Повезло, что я появился вовремя, и ритуал не был закончен. Но теперь придется ждать, пока действие обряда спадет вместе с высокой температурой. Новая мама Любима остается сидеть у его постели к великому неудовольствию своего Ангела-Хранителя. Из-за того, что женщина не высыпается, он ненавидит меня еще больше. Видимо, настолько сильно, что даже не может находиться со мной в одном помещении: улетает. И ладно. У Любима температура под сорок, и единственное, что я могу сделать, — это быть рядом и обмахивать его крыльями. Надеюсь, ему станет легче. Врачи Скорой Помощи уехали. Спину ломит, но я продолжаю шевелить этими огромными оперенными махинами, наблюдая за тем, как в окне светает. Мама Любима заснула несколькими часами ранее, а я вот не могу. Еще четыре дня. — Мы выкарабкаемся, мой мальчик, — улыбаюсь, наблюдая за тем, как Любим сонно хмурится и протягивает маленькую ручку к моей руке. На секунду мне кажется, что он меня слышит. Не знаю, плохо это или хорошо… но сил придает. Я в очередной раз проиграл, но на этот раз обошлось без смертей. Правда, я едва могу шевелиться. Рука онемела, нога буквально горит из-за многочисленных ран. И кто придумал смазывать клинки ядом? Не убивает, но жжет ужасно. Будто рвут на части. В таком состоянии я не смогу защитить моего мальчика. Есть одна идея. В человеческом обличие от меня тоже будет мало толку, но я хотя бы смогу быть рядом: «там» эти пернатые меня бы к нему не пустили. До крови кусаю руку, не позволяя себе кричать или терять сознание во время трансформации. Мерзкие серебряные капли стекают по пальцам, запястьям. Они тяжелые и липкие. При жизни никогда не думал, что серебро может быть таким… неприятным. И даже не догадывался, что когда-нибудь оно заменит мне кровь. Сознание взрывается черными пятнами, предметы теряют очертания. Так должно быть? Где-то далеко маячит мысль, что я поступаю как последний трус, сбегая перед очередной битвой. Кажется, я даже готов признать ее дельной… …Прийти в себя оказалось довольно проблематичным. Человеческое тело отчаянно не желало поддерживать жизнь с такими повреждениями. Хотя оно и отказалось: очнулся я внутри какого-то ящика. Жуткий холод. Морг? — Эй! — голос срывается на хрип: застывшие связки тоже отказываются работать. Я и забыл, как плохо быть человеком. Особенно мертвым. Снаружи послышался звон разбитой чашки и пронзительный крик. Нечасто, похоже, у них трупы оживают? Усмехаюсь через силу. Пытаюсь пошевелить конечностями. Тело пронзает резкой болью, но левая рука и не думает шевелиться. Перелом, наверное… Интересно, у мертвецов кости срастаются? Ногой удалось ударить в стенку. Снаружи послышался трехэтажный мат. Здравствуй, матушка моя Россия. — Помо… — кашель судорогой сотряс и без того больное тело, — …гите. Сознание снова плывет. Как, оказывается, слабо человеческое тело!.. Поэтому я и должен защищать своего малыша… …Просыпаюсь я от резкой боли в груди. Из нее торчал шприц. Неужто наивные врачи пытались завести мое сердце уколом адреналина? Как им объяснить, почему я мертв? Хотя, судя по глазам медсестры, у нее есть своя теория на этот счет. Примерно по мотивам «Сумерек». Дергаю рукой в сторону стакана, будто случайно обрывая провода. Врач кивком головы просит помощницу принести воды. Прищурился, хмурится. — Простите, у нас неполадки с приборами, — хриплю, пытаясь что-то ответить, но не выходит. Человеческая оболочка слишком слаба для меня. И раны в ней не затянутся. Врач кивает, будто понимая все без слов. Но разве можно понять, каково это? Когда все тело обжигает холодом и в то же время опаляет адским пламенем? Когда кровь замерзает в венах и наливается непривычной металлической тяжестью, какая и положена серебру? Когда каждая клеточка тела хочет отделиться, выкинуть твое сознание из оболочки? Нет, потому что это не болезнь. Потому что пациент мертв уже больше года. Медсестра с водой вернулась достаточно быстро. Вода непривычно горькая, из-за нее желудок выворачивает наизнанку. Наверное, в следующий раз стоит оборачиваться здоровым. Или это все из-за новизны? Может, я потом привыкну? Отставляю стакан в сторону. Слишком много вопросов и ни единого ответа. Я даже не знаю, кому их можно задать. …может, зря я пошел против Бога? Нет, нет, нет. Вглядываюсь в дверной проем, игнорируя вопросы врача. В палате напротив сидит мама Любима: его все-таки забрали в больницу. Ох… — Я в порядке, — почти не вру. По сравнению с маленьким человеком в соседней палатке я здоров. Моей жизни не угрожает целая армия крылатых воинов. Ну, почти. По глазам вижу, что ни врач, ни медсестра мне не поверили. Но, кивнув, ушли. И ладно. Готов признать: обратиться человеком было плохой идеей. Сил на обратное превращение у меня просто не хватит. Да у меня сил нет даже на то, чтобы держать глаза открытыми! Устало смотрю на такую же измученную женщину у больничной койки. Лица Любима не вижу, но точно знаю, что ему плохо. И виноват в этом я. Тихо скулю от невозможности выдержать накатившее отчаяние в одиночку. Подтягиваю непослушные ватные ноги к груди, из-за чего раны на животе снова открываются и начинают кровоточить странной красно-серебряной слизью. И закрываю глаза. Так устал… Честно, я не знаю, чем я думал, втягивая во все это стольких людей. Может, и Любиму было бы лучше, если бы его охранял кто-то другой, более сильный? Или… если бы он не родился вообще?.. Мысли путаются, и я проваливаюсь в мучительное забытье. Жалкое подобие сна, которое лишь отнимет еще больше сил. Я провалялся в этой чертовой больнице целых два дня. И сегодня Любиму исполнился год. Понимаете, самый первый праздник. Самый первый день, посвященный ему. И солнце встало из-за горизонта для него, и небо прояснилось для него, и лето растеклось по улице для него. Все-все исключительно ему. Потому что он заслужил. Любим перешагнул порог в целый год, он стал сильнее. …и вылечился, наконец. Я бы кричал от радости, прыгал по палате, если бы мог. Зато искренне радовалась мама Любима. Я счастлив, что ему досталась именно она. Мысленно представляю взгляд ее Хранителя и усмехаюсь. Он-то точно не рад. Рывком поднимаюсь с постели, в очередной раз оборвав какой-то проводок. Наверное, меня уже прокляли врачи, но иначе как мне утаить отсутствие пульса? Сомневаюсь, что они долго будут верить в «неполадки с приборами». С трудом переставляю ногу, слышу, как она хрустит, вижу, как неестественно выгибается. Вообще не чувствую своих ног, если честно. Но мне все равно. Я скорее дергаюсь по направлению к выходу, нежели делаю шаг. И, облегченно выдохнув, опираюсь на дверной косяк. Как раз в это время измученная, но очень счастливая женщина, наконец, увидевшая долгожданное выздоровление своего чада, выносит Любима на руках из палаты. Губы непроизвольно растягиваются в улыбке. Нет, я просто обязан его защищать. Вечно. И тут Любим поворачивает ко мне головку и смотрит прямо в душу своими невероятными янтарно-карими глазами. Замираю, не смея даже глотнуть воздуха. Почему-то кажется, что он все понимает. Что он знает меня. И запомнит. Но тут женщина заворачивает за угол, и мое персональное чудо исчезает. Только я уже запомнил его глаза. И готов снова сражаться. Чтобы они не смели закрыться навсегда. Неестественно дергаю рукой, пытаясь вывести в воздухе нужную руну, и, задушено прохрипев пароль дома моего мальчика, растворяюсь. Надеюсь, меня никто не видел: еще больше проблем мне не нужно. Я понятия не имею, что случается с моим телом, когда я его покидаю. Но без него легче. Эти пара дней вынужденного отпуска позволили сознанию полностью исцелить меня: от рваных, пропитанных ядом, ран остались только рубцы, а поредевшее оперение крыльев обросло заново. Только прежде чем исправлять это недоразумение в очередном бою, я должен кое-что сделать… кое-что подарить своему маленькому имениннику. — Я, Виктор, Ангел-Хранитель в первом поколении, изгнанник Рая и Ада, номер свидетельства пятьсот тысяч шестьсот шестьдесят шесть отделения сорок три бухгалтерии Междумирья, — и зачем весь этот пафос? Неужели нельзя все сделать по-простому? Но сейчас на кону стояло нечто слишком важное, чтобы так рисковать, — с этой секунды и вовек обязуюсь хранить верность человеку, который числится моим подопечным по договору, заключенному в день моей смерти. С этого мгновения и навсегда я буду только его Хранителем. Наверное, я присягнул ему на верность сразу, как только выбрал именно его. И этот ритуал не имел бы смысла, если бы не одно «но»: теперь никто не в силах будет заставить меня отречься от Любима. Как бы они не хотели. Даже если этого захочу я. Потому что древние обычаи — закон для всех. Без исключения. А в придачу к этому, я буду чувствовать, что на душе моего мальчика. Чем он живет, чем дышит. Надеюсь, я не задохнусь на поле битвы, если ему станет совсем плохо. Но так я хотя бы смогу разделить его боль. Облегчить ее. Быть рядом, как и обещал. — Мы уж решили, что ты одумался, — резко оборачиваюсь, нос к носу сталкиваясь с Серебряным Воином. — А ты совершил еще большую глупость, чем я ожидал. — Иди к черту, — выплевываю ему прямо в лицо и, кажется, замечаю в его взгляде тень сожаления. Нет уж, спасибо, но вашего лживого сочувствия мне не нужно! Теперь точно. Теперь изнутри меня греет теплый янтарный взгляд. И я сильнее, чем прежде. — Приступим? — усмехаясь, спрашивает Серебряный Воин, и я с готовностью поднимаю меч. Сегодня, в этот самый день, я уверен, что одержу победу.***
Конечно, после года Любим сам вполне мог сопротивляться части атак. Но он был слишком любопытным маленьким мальчиком. Поэтому стоит мне недоглядеть, он уже оказывался в беде. То на забор залезет, то книги на него упадут. Но самым страшным было отравление. Я… я тогда проиграл в крупной битве, и Любим добрался до таблеток. Я не знаю, как он вообще умудрился съесть целую горсть горького лекарства. И не знаю, как мне удалось его откачать. Я тогда чувствовал, как замедляется его сердечко, как скручивает живот и постоянно тошнит. Даже когда я перетянул часть боли на себя, ему легче не стало. Тогда-то я ворвался прямо в департамент и раскидал всех по углам. Серебряный Воин тогда сильно испугался: мои намерения проткнуть его ко всем чертям были вполне явными. Наверное, только поэтому они и поддались тогда. Любим выжил. А я готов был биться головой об стену от облегчения. Тогда я впервые подумал, что в одиночку не вытяну своего мальчика. Подростковый возраст — почти такой же опасный, как месяцы до года. Люди любят все сваливать на неустойчивую психику, да? А потом Любим пошел в школу. Знаете, какого мне было, когда злые, воспитанные в жестокости дети смеялись над именем моего мальчика? Хорошо, что он тогда не особо понимал причину их насмешек, а оттого не обращал на них внимания. Но мне все равно было жутко обидно. Эти дети, лишенные Ангела-Хранителя и большой души, еще смели что-то говорить Любиму, моему маленькому чуду! Я только поджимал губы. Так или иначе, они просто дети. Безгрешные существа до двенадцати лет. Чертенята. Ко второму классу все поняли, что перед ними необычный ребенок: гений, над которым навечно повисло звание «тридцать три несчастья». А еще он научился рисовать. И, поверьте, рисовал он великолепно. А вот я был плох. Мне никак не удавалось отразить все атаки, поэтому с моим мальчиком постоянно случались мелкие неприятности. Повезло, что он не задумывался об их причинах. Любим мог бы на меня обидеться, и я бы вряд ли смог это выдержать. В третьем классе он меня почувствовал. Это была пятница, шестое декабря. Я, пытаясь поддержать моего мальчика — в пух и прах разругались его родители, — сжал его руку. Он охнул и посмотрел на меня так, будто видел. С этого момента у меня появилось имя: «персональное привидение». Я был не против: намного приятнее поддерживать человека объятиями, если знать, что он их чувствует. В четвертом классе родители Любима развелись: я снова проиграл. И снова устал. Ангел-Хранитель матери отрекся от нее, и она в глубокой депрессии. Он сдался под давлением общественности… А он был намного опытнее и сильнее меня! Любим не знал, что делать. А чувствовал эту дыру в его груди, где бьется разбитое родителями сердце. Женщина вовсе не обращала внимания на сына, и мальчик не знал, что с этим делать. Я тоже не знал. Поэтому мне оставалось только сражаться, пока крылья не сломаются от напряжения. Может, они бы и сломались, если бы я в очередной раз не проиграл. Тогда мой маленький мальчик жил у бабушки и… она, напившись, избила его за свою любимую дочь. Я едва не отрубил этому чертовому Серебряному Воину голову. Из-за того, что Любим оказался в больнице, женщина пришла в себя и сразу рванула к нему. Все-таки, я действительно рад, что именно она его мама. В тот день я сражался за них двоих. И победил: департамент неббезопасности никак не может привыкнуть к моим приемам. Оно и к лучшему. Пятый, шестой, седьмой классы я не помню совершенно. Я устал так, что мой мозг уже просто не мог запоминать информацию. Странно, что я не отключался во время битвы. Странно, что я мог поднять меч. Я помню только оглушающий хруст костей, так похожий на аплодисменты, звучащие в честь моего мальчика. Помню сводящий с ума жар битвы, когда серебро закипало в венах, а крылья буквально горели. Такими же горящими были глаза Любима, они светились с каждой его победой все ярче. И помню чертову слабость, когда ноги подкашиваются и я растекаюсь по стене, не в силах даже сказать что-нибудь противное врагам. Она заставляла меня позднее смотреть, как Любим глотает горькие слезы из-за очередных насмешек или редкого поражения. Я выныриваю из воспоминаний также быстро, как погрузился в них. Нашел время, идиот. Оглядываю сомкнувшийся круг пернатых воителей. Сегодня моему мальчику исполняется двенадцать лет, а я, похоже, угроблю ему весь праздник. Нет сил даже подняться с колен. С ненавистью смотрю на Серебряного Воина, медленно отделившегося от своей армии. Пытаюсь шевельнуть хотя бы крылом, но не получается. Током прошибает всю спину. Хватаюсь за меч, но не могу даже вытащить его из ножен. Безвольно опускаю руку. Закусываю губу и, вскинув голову, поднимаю взгляд на Серебряного Воина. Он садится на корточки напротив меня и просто смотрит. Кажется, это самая настоящая дуэль глазами. Он отводит взгляд первым, и я окончательно без сил шепчу: — Тьма не бывает беспроглядной. Я все равно вам отомщу. За все.